Отечественная экономическая мысль межвоенного периода: достижения и уроки

Размещено на http://www.allbest.ru/

Отечественная экономическая мысль межвоенного периода: достижения и уроки

А.Г. Худокормов

Межвоенные десятилетия оказались во многих отношениях переломными как для человечества в целом, так и для экономической науки в особенности.

В наиболее развитых странах мира произошло окончательное утверждение стадии "индустриальной зрелости". В сфере промышленных технологий развернулся переход от совокупности обособленных предприятий с автономными двигателями к региональным и национальным инфрасистемам с единой сетью энергоснабжения, транспорта, телефонной связи. Сосредоточение значительной части выпуска продукции на ограниченных по численности, но весьма крупных по размерам предприятиях (при ограниченности и малой подвижности выпускаемой номенклатуры) давало неоспоримые преимущества крупным объединениям. Все это, вместе взятое, приводило к централизации управления не только в масштабах отдельных фирм, но и на макроуровне.

Поэтому главной отличительной чертой межвоенной мысли является освоение проблем государственного регулирования экономики. На Западе принцип государственного интервенционализма получил права гражданства в ходе Великой депрессии - всемирного экономического кризиса 1929-1933 гг.; в России этот же принцип восторжествовал сразу же после Октябрьской революции 1917 г. Соответственно в мировой экономической мысли усиливается роль тех ее течений, которые, пусть в разных формах, но выступали за активизацию государственного вмешательства в хозяйственную жизнь (кейнсианство, институционализм - на Западе, марксизм - в России). И, напротив, ослабевало влияние экономических теорий антиэтатистской направленности, прежде всего - неоклассики.

В межвоенные годы мировая экономическая наука впервые ставит и начинает решать вопросы, связанные с многоукладной рыночной экономикой, при активной роли публичного (т.е. государственного, регионального, муниципального) сектора и общегосударственного регулирования. Существенно изменяется сам предмет экономической теории; все большую роль в ней играют макроэкономические проблемы. (На Западе в этом смысле особенно велико значение трудов Дж. М. Кейнса, который существенно расширил само поле экономического анализа, заложил основы современной западной макроэкономической теории.) Экономическая наука (в США, Англии) гораздо теснее, чем ранее, переплетается с экономической политикой. Отчасти эмпирически, отчасти на основе теоретических изысканий строятся варианты государственно-рыночных экономических программ: новая экономическая политика в СССР, рузвельтовский "Новый курс" в США, программы социал-демократического правительства Швеции, Народного фронта во Франции. Там, где государство полностью подчиняет себе общество, экономическая политика (не без влияния соответствующей теории) приобретает ярко выраженные тоталитарные черты (сталинский курс на форсированное насаждение государственного социализма, экономическая политика фашизма).

Таким образом, в 1920-1930-е гг. экономическая наука становится в буквальном смысле общественной, можно сказать, государственной наукой. И это обстоятельство как никогда остро поставило вопрос об отношениях экономической теории и политической власти.

Период, о котором идет речь в нашей статье, ограничен с обеих сторон двумя мировыми войнами, революционными потрясениями и характеризуется разочарованием огромных масс граждан в ценностях демократии. Демократия не сумела уберечь мир от ужасов военных столкновений, массовой безработицы, необеспеченного существования.

Рост авторитарных тенденций, стремление государства подчинить себе гражданское общество отразились и на развитии экономической мысли. Межвоенные годы - это период острого конфликта экономиста-ученого с властью (тогда как годы после Второй мировой войны стали в этом смысле скорее временем компромисса). Конечно, конфликты неординарной творческой личности с властью существовали и будут существовать всегда.

Однако примеры из истории первых десятилетий XX в. особенно выразительны: в 1908 г., в возрасте 60 лет, за несколько неосторожных замечаний во время публичной лекции по поводу непорочного зачатия попадает на два месяца в тюрьму основатель стокгольмской школы крупнейший шведский экономист Кнут Викселль; в 1919 г. после опубликования объективного, резко критического исследования "Экономические последствия Версальского договора" удаляется с государственной службы один из самых блестящих интеллектуалов Великобритании Джон Мейнард Кейнс; в 1929 г. за несколько месяцев до начала Великой депрессии в США - самой богатой стране мира - умирает в крайней бедности выдающийся мыслитель, основоположник институционализма Торнстейн Веблен. Такова судьба некоторых едва ли не самых крупных экономистов в наиболее демократических странах мира. В странах же тоталитарного образа правления подавление инакомыслия было массовым, открытым и варварским. Известно, что многим сторонникам германского неолиберализма (теории, отстаивавшей идею первенства рыночных начал в экономике) пришлось изведать горечь эмиграции; некоторые из них попали в концлагерь. В фашистской тюрьме скончался наиболее выдающийся теоретик-экономист западноевропейской социал-демократии Рудольф Гильфердинг. В нашей стране (об этом будет сказано особо) ученые-экономисты испытали на себе по крайней мере три волны жестоких репрессий: высылку либеральной профессуры 1922 г. (в том числе С.Н. Прокоповича, Б.Д. Бруцкуса); процессы Трудовой крестьянской партии и Союзного бюро меньшевиков (начало 1930-х гг.), вычеркнувшие из науки целую плеяду выдающихся экономистов; и, наконец, нескончаемое судилище 1937-1938 гг., лишившее жизни А.В. Чаянова, Н.Д. Кондратьева, Л.Н. Юровского и других корифеев отечественной теории.

Совокупность указанных фактов не может быть случайной. Во всем мире власть не умела, а в тоталитарных странах - не желала и боялась слушать науку, и чем жестче вела себя власть, тем больше страдала наука. Но и в условиях конфликта с властью ученые продолжали выполнять свой долг: межвоенный период стал не только веком конфликта науки с властью, но и, по образному выражению английского исследователя Дж. Шэкла, веком "высокой теории".

То, о чем говорилось до сих пор, касается именно всемирных, общецивилизационных тенденций в истории экономических учений. Однако применение общецивилизационного подхода к анализу межвоенного периода объективно ограничено. Если следовать реальности, а не конъюнктурным схемам, невозможно отвлечься от того факта, что именно этап 1917-1945 гг. характеризуется расколом мира на противостоящие, соперничающие друг с другом общественные системы: демократический капитализм, фашистский госкапитализм и тоталитарный госсоциализм. Этот раскол для западной мысли скрыто, а для отечественной мысли - в явной форме являлся перманентной предпосылкой анализа.

Начиная с 1917 г., наша страна жила под знаком созидания нового социалистического общества. Без учета данного обстоятельства никакая интерпретация нашего развития практически невозможна. И все же было бы, на наш взгляд, неверно трактовать советский период истории только с позиций разрыва с западными традициями, лишь как последовательный отход от ценностей мировой цивилизации.

После кратковременного этапа первых послереволюционных преобразований и "военного коммунизма" в стране началось проведение новой экономической политики. Период нэпа (1921-1929 гг.) традиционно оценивался у нас как нечто временное, как этап перехода к чему-то более ценному и значительному, т.е. к социализму. Но если оценивать нэповскую экономическую модель как имеющую самостоятельное научное и практическое значение, придется признать, что она в целом вписывалась в общие контуры мировой цивилизации.

В самом деле, в 1921-1929 гг. при всех зигзагах официального курса в нашей стране существовала смешанная система экономики с многочисленными конкурирующими и сотрудничающими друг с другом укладами, значительное распространение получили отношения конкурентного рынка, государственного регулирования, социального протекционизма. Ультралевые идеологи усматривали в нэпе недопустимые уступки совбурам и кулачеству, правые - сверхжесткие ограничения для рынка и частной инициативы. Однако нэповскую экономику можно трактовать и как компромиссную модель, на базе которой удалось добиться немалых практических успехов.

Ретроспективная оценка свидетельствует, что именно на путях нэпа, вопреки разного рода трудностям, многочисленным пережиткам "военного коммунизма", народное хозяйство наше страны к рубежу 1926-1927 гг. было успешно восстановлено. С помощью внутренних источников накопления оно переходило на расширенное воспроизводство и в деревне, и в городе. Статистика свидетельствовала: в 1927 г. по уровню потребления пищевых продуктов высшие рубежи дореволюционной России остались позади. Горожане, например, потребляли в среднем свыше 41 кг мяса (жители деревни - около 23). Население было обеспечено хлебом (приблизительно 180 кг зерна на одного человека в городе и 220 кг в деревне), крупой, молоком, растительным маслом. И это всего за пять мирных лет после окончания шестилетия практически непрерывных войн - сначала мировой, затем Гражданской и польской, после почти полной хозяйственной разрухи, неурожаев и голода. экономическая мысль межвоенная советский

Важнейшим показателем восстановления и происходившего тогда подъема был общий рост фабрично-заводской промышленности. В то время советская индустрия заметно превышала уровень дореволюционной России по выработке электроэнергии, добыче нефти, угля, выпуску металлорежущих станков. Начиналось производство отечественных автомобилей, тракторов, радиоприемников... (Таким европейским странам, как Германия, Франция, Англия, завершить восстановление хозяйства тогда еще не удалось.) Не забудем и о том, что нэп обеспечил в стране обстановку гражданского мира, широкого социального согласия, что имело огромные последствия и для культурного развития, в том числе для роста экономических исследований.

Представляется, что теоретическое обоснование новой экономической политики (и шире - смешанной государственно-частной и планово-рыночной нэповской модели экономики) составляет важнейшее достижение отечественной экономической мысли. Заслуга в этом принадлежит не только умеренно-прагматическому крылу в руководстве большевистской партии (Ленин, Бухарин, Рыков, Сокольников и др.), но и ряду выдающихся непартийных экономистов (Кондратьев, Чаянов, Базаров, Громан, Юровский и др.), а также тем специалистам, которые добросовестно трудились над планами развития сельского хозяйства, промышленности, разрабатывали проект денежной реформы 1922-1924 гг. и т.д.

Относительно благоприятная атмосфера нэпа обусловила ряд выдающихся достижений отечественных экономистов в специальных вопросах науки. Важнейшим из них следует признать разработку проблем планирования; в этой сфере наша страна обладала несомненным общепризнанным приоритетом. В 1920-х гг. концепции планирования развивались в СССР как в жестком, директивном (С.Г. Струмилин), так и в более мягком, по существу, индикативном (Н.Д. Кондратьев) вариантах. С разработкой плановых методов связаны первые успешные опыты по построению шахматных балансов, предвосхитивших более поздние западные разработки типа "затраты - выпуск". Известно, что еще в 1923 г. на высшем властном уровне была сформулирована задача подготовки баланса всей государственной промышленности, а в перспективе и всего народного хозяйства. Кстати сказать, именно разработка теории баланса позволила отечественным экономистам (С.Г. Струмилину, А.И. Петрову и др.) обогатить экономическую статистику такими показателями, как общественный продукт, национальный доход. Эта работа впервые привела к отражению в статистике всей системы народнохозяйственных элементов, взятых в их сцеплении и взаимообусловленности. Нечто аналогичное, получившее затем наименование национальных счетов, появилось на Западе лишь незадолго до Второй мировой войны.

Всемирную известность приобрели и такие пионерные разработки отечественных экономистов 1920-х гг., как модели экономического роста Г.А. Фельдмана, теория больших циклов конъюнктуры Н. Д. Кондратьева, концепция крестьянской кооперации А.В. Чаянова, а также применение в экономике Л.В. Канторовичем метода линейного программирования (1930-е гг.).

Вместе с тем межвоенный этап в эволюции отечественной экономической мысли имел и ряд особенностей, отличавших, а впоследствии (с начала 1930-х гг.) и отгородивших советскую теорию от мировой.

Начнем с того, что с октября 1917 г. в нашей стране набирала силу тенденция к политизации и огосударствлению экономической мысли; само содержание экономических учений в немалой степени зависело от исхода политической борьбы. В отличие от экономической мысли Запада, принявшей по инициативе А. Маршалла форму внешне деидеологизированной, асоциальной "экономикс", советская мысль с самого начала обретала ярко выраженный общественно-политический характер. Не только по способу интерпретации, но и структурно экономическая теория в СССР резко отличалась от западной: ведущую роль в ней играли не общецивилизационные закономерности рынка и его регулирования, а острые социальные проблемы собственности и экономической власти. Это, видимо, не случайно. Подобный крен в экономических учениях естествен для страны, пережившей коренную ломку своей исторической судьбы.

Роль политических, социально-классовых факторов была, таким образом, беспрецедентно велика. Однако партийно-классовый подход еще не охватывает всего критериального многообразия при классификации отдельных течений внутри отечественной мысли.

Косвенно это признавалось и раньше, когда такой несомненный сторонник марксизма, как Н.И. Бухарин, получив ярлык правого уклониста, начал числиться в союзниках "буржуазной школы" Кондратьева, Литошенко и Вайнштейна и "мелкобуржуазной", "неонароднической школы" Чаянова и Челинцева.

Действительно, по ряду вопросов (об отношении к крестьянству, уровне цен и налогов, применении чрезвычайных мер, темпах индустриализации и т.д.) во взглядах Бухарина обнаруживалось больше сходства с позициями Чаянова и Кондратьева, чем с платформой его соратника по ВКП(б) Сталина. Объяснение, видимо, надо искать в том, что в нашей стране противоречие между государством, осуществлявшим модернизацию страны на базе форсированного накопления и индустриализации, и обществом, подавляющее большинство которого составляли крестьяне, оказывалось едва ли не более острым, чем официально провозглашенное "основное противоречие переходного периода" - между социалистическим и капиталистическим укладами. С точки зрения предлагаемого нами дополнительного критерия (по линии "традиционализм - модернизация") в истории мысли 1920-х гг. можно, видимо, выделить:

1) сторонников традиционной структуры российской экономики (при упоре на аграрный сектор, а внутри него - на индивидуальное трудовое хозяйство крестьян). Вплоть до 1927 г. на этих позициях находилась организационно-производственная школа А.В. Чаянова и А.Н. Челинцева, а в начале 1920-х гг. - Н.Д. Кондратьева;

2) умеренных модернизаторов, выступавших за приоритетное индустриальное развитие при сохранении ориентации на общее рыночное равновесие. Из марксистских теоретиков к этой позиции ближе всего стояли В.И. Ленин (в нэповский период), Н.И. Бухарин, А.И. Рыков, из немарксистов - Л.Н. Юровский. Во второй половине 1920-х гг. на эту точку зрения перешли практически все экономисты первой группы;

3) сторонников "большого скачка", форсированной принудительной модернизации (индустриализации) за счет массовой перекачки средств в тяжелую промышленность при резком нарушении общего хозяйственного равновесия. К этой позиции в середине 1920-х гг. примыкали Л.Д. Троцкий, Е.А. Преображенский, в конце 1920-х гг. - И.В. Сталин и его окружение, а из академических экономистов - С.Г. Струмилин. В 1930-е гг. к прямой апологии внеэкономического принуждения, "насилия ради прогресса", перешли не только многие "умеренные" марксисты, но и некоторые теоретики немарксистских направлений, как это случилось, например, с представителем сменовеховства (Н. Устряловым).

Следовательно, наряду с прежними критериями "марксист - немарксист", "социалист - противник социализма" советская экономическая мысль 1920-1930-х гг. может интерпретироваться исходя из отношения ее представителей к модернизации. В принципе возможны, видимо, и иные критерии классификации. Ясно одно: для изучения внутренней структуры и механизма эволюции отечественной экономической мысли пригоден лишь многофакторный подход. Прогресс в историко-экономических исследованиях, вероятно, состоит в учете возможно большего числа факторов с выделением того из них, который преобладал на том или ином отрезке времени.

В 1917-1921 гг. экономические дискуссии велись, как представляется, под непосредственным воздействием борьбы за политическую власть и факторов партийно-политического характера. В последующий нэповский период, особенно до 1927 г., на первое место выходят факторы практической целесообразности; соответственно роль классового подхода понижается и объективно возрастает значение различий по линии "традиционализм - модернизация". В конце нэповского периода вновь обостряется борьба за власть, усиливается роль политико-классовых оценок, в экономике побеждает курс "большого скачка".

"Великий поворот" 1929 г. и последующая сплошная коллективизация 1930-1932 гг. разделяют межвоенную историю СССР еще более резко, чем события Великой депрессии разделяют межвоенный период на Западе. Это была в буквальном смысле "революция сверху", захватившая подавляющую часть населения страны. Тяготы коллективизации, массовый голод в ряде регионов страны, срыв заданий первой пятилетки, сопровождавшийся официальной ложью о ее перевыполнении (при одновременном энтузиазме некоторых слоев населения, особенно молодежи) - таков общий фон существования экономической мысли в эти переломные годы.

В результате событий 1929-1932 гг. и последующих массовых репрессий осуществляется передвижка власти в пользу представителей менее квалифицированных и образованных слоев трудящегося населения. Характерный для нашей страны общекультурный разрыв между интеллигенцией и народом (гораздо более глубокий, чем на Западе) всегда придавал дополнительный вес субъективному фактору в науке. Послереволюционное преобладание марксизма, монополия на власть со стороны ВКП(б) обусловили в этом плане особую роль верхушки партийной интеллигенции. По этой линии понижение уровня мышления и теории шло опережающим темпом: в 1930-е гг. на роль лидера партии и государства (и соответственно - главного идеолога) вместо В.И. Ленина выдвинулся Сталин, функции ведущего хозяйственника от А.И. Рыкова перешли к В.М. Молотову, а роль ведущего партийного интеллектуала, по праву принадлежащая в 1920-х гг. Н.И. Бухарину, исполнял уже А.А. Жданов. Но и это, видимо, еще не все. Сложившийся в 1930-е гг. культ личности Сталина исключал, как известно, малейшие проявления инакомыслия, т.е. научной конкуренции, особенно - в экономической теории. В указанное десятилетие в нашей стране возник доселе невиданный феномен персональной монополии на научную истину. Как и всякий другой монополизм, монополизм в науке таил в себе угрозу загнивания и застоя. Долговременные последствия этого сказывались и на послевоенном развитии отечественной мысли, когда персональную монополию Сталина сменила коллективная монополия высшего слоя бюрократии партгосаппарата.

Что же касается профессиональных экономистов, то для этой социальной группы десятилетие 1930-х гг. было особенно тяжелым. Вспомним: царю Николаю I достаточно было казнить пятерых и сослать в Сибирь несколько десятков европеизированных интеллектуалов - и общие духовные умственные и моральные устои российского общества немедленно деградировали. Трагический "эффект декабристов" в полной мере захватил отечественную экономическую науку 1930-х гг. (Экономисты подверглись репрессиям ранее других отрядов ученых.) Мартиролог сталинских репрессий включает имена таких выдающихся исследователей, как В.А. Базаров (Руднев), Н.И. Бухарин, В.Г. Громан, Ш.М. Дволайцкий, Л.М. Кактынь, Н.Д. Кондратьев, Л.Н. Литошенко, В.П. Милютин, Н. Осинский (В.В. Оболенский), Е.А. Преображенский, Г.Л. Платонов, И.И. Рубин, А.И. Рыков, Г.Я. Сокольников (Бриллиант), А.В. Чаянов, Л.Н. Юровский и многие другие.

Отрицательные последствия репрессий не ограничивались лишь прямыми потерями человеческих жизней. Резко снизили эффективность исследований и те экономисты, что оставались на рабочих местах: одни довольствовались функцией комментирования и апологии утвердившегося курса, другие - разработкой специальных, частных проблем, не касающихся существа экономического строя. Повсеместное утверждение в экономике системы административного нажима привело к тому, что прежние разработки периода рыночной нэповской экономики оказались невостребованными, "неактуальными".

По политическим, идеологическим и "системным" причинам экономическая наука в бывшем СССР была оторвана от мировой экономической мысли и, более того, противопоставлена ей как враждебной силе. Экономическая теория стала одним из инструментов идеологического противоборства с Западом.

В итоге уровень теоретических исследований в СССР в 1930-е гг. по сравнению с предшествующим десятилетием резко упал. Здесь, как представляется, заключено главное различие в характере эволюции отечественной и западной экономической мысли, поскольку на Западе качество теоретических исследований, степень их приближения к реальности в целом возросли.

Уроков, которые можно извлечь из переломных межвоенных лет, много. Весьма поучительны, например, интеллектуальные биографии выдающихся российских экономистов - Чаянова, Кондратьева, Юровского и др. В своих исследованиях они пытались опереться на весь мировой опыт, использовали достижения мировой экономической мысли в целом, а не какого-то отдельного ее направления; кроме того, они основывались не на идеологии, а на фактах, поэтому первостепенное значение для их исследований имели статистическое обеспечение, математический аппарат.

Немаловажно и то, что эти лидеры российской науки были искренними патриотами, продолжали добросовестно трудиться на Родине, хотя не были согласны с существующей системой власти и могли, по крайней мере в 1920-х гг., удобно устроиться за границей.

Урок для общества, как ни банально это звучит, заключается в том, что оно обязано беречь своих ученых. Экономическая теория со времен В. Петти гласит: население - это богатство. Но раз так, то квинтэссенцией национального богатства должны считаться производители новых знаний. Наука слишком дорогое удовольствие, чтобы расточать ее плоды. Это как раз та сфера, где несколько десятков выдающихся работников своим трудом возмещают, и возмещают сторицей, значительную часть совокупных затрат на поддержание всей научной инфраструктуры. То, что разрушено здесь в одночасье, не удается восстановить затем в течение нескольких поколений.

И еще один урок: наука должна быть независима от власти. Задача науки состоит в том, чтобы вскрыть истину, задачи же политической власти сплошь и рядом совсем иного сорта. Чем свободнее научное сообщество от властных структур, тем лучше для него самого и для общества в целом.

В заключение отметим, что ни одному из направлений отечественной мысли 1920-1930-х гг. не удалось обосновать вариант хозяйственного развития, при котором быстрая модернизация страны сочеталась бы с возможно меньшими потерями и жертвами. Цена за прогресс оказалась непомерно высокой, а результаты ограниченными. Однако у нас нет права с высокомерием всезнаек взирать на тот период в развитии отечественной науки (с учетом современного состояния экономики и экономической мысли). При всех издержках это было время неординарных решений, особенно в 1920-е гг., когда российские экономисты внесли немалый вклад в развитие мировой экономической теории.

Размещено на Allbest.ru