Наука и бизнес

Размещено на http://www.allbest.ru/

В нашей стране наука и бизнес выглядят антагонистами. Когда у нас была мощная, поражавшая весь мир своими свершениями наука, то не было бизнеса, по крайней мере, легального. Когда появился бизнес, начался развал науки. А по данным опросов, нынешние родители хотят видеть своих отпрысков не учеными и космонавтами, как в советское время, а бизнесменами и политиками, считая эти типы карьеры явными антиподами. Тем не менее наука и бизнес вовсе не антагонистичны, а, напротив, в нормальном обществе предполагают друг друга и имеют много общего.

1. Общие корни

Первое, что сближает науку и бизнес, - это их общие корни, вырастающие из протестантской этики.

Тесная связь с нею предпринимательства и вообще "духа капитализма", впервые продемонстрированная М. Вебером, приобрела редкий в социальных науках статус рассматриваемой истины и сейчас прописана в учебниках. Р. Мертоном и его последователями столь же убедительно доказана неразрывная связь с этой этикой и науки Нового времени. Да и вообще все основные источники формирования предпринимательской активности одновременно послужили и условиями развития науки.

Например, индивидуализм, явившийся одним из главных порождений протестантской этики, сыграл первостепенную роль в формировании таких предпосылок предпринимательства, как самостоятельность, независимость и ответственность личности. Он же стал основой формирования атомистически-механистического стиля мышления, характерного для науки Нового времени. "Этический индивидуализм ("индивидуум" - латинский перевод греческого "атом") и естественнонаучный атомизм (корпускуляризм) в XVII - начале XVIII в. воспринимались как различные аспекты единого мироощущения, согласно которому основополагающими элементами природного и социального бытия являются самостоятельные индивиды (атомы, корпускулы), взаимодействие между которыми осуществляется внешне регулируемым, механическим образом и подчиняется жестким законам".

Равнозначное влияние на науку и бизнес оказало протестантское отношение к труду. Оно сформировало главную базу предпринимательства - новую, в сравнении с предшествовавшими эпохами, организацию труда в виде производства. И оно же сделало возможным появление экспериментальной науки, требующей большого труда и разительно отличавшейся от античного философствования или средневековой схоластики. А свойственное протестантизму уважительное отношение к любому труду, в том числе и к ручному, мало похожее на мораль прежних обществ (как, например, у древних греков, которые тоже умели трудиться, но к ручному труду относились свысока, предоставляя его рабам и колонам), ощутимо способствовало развитию техники. Техника же в свою очередь оказала огромное влияние и на бизнес, как в случае мореплавания, и на науку, например, снабдив ее таким способом научных коммуникаций, как книгопечатание.

Близкую роль сыграл и свойственный протестантизму культ терпения. Производные от него "умеренность, воздержание, труд как самоценность, самодисциплина и отсроченность вознаграждения" [2, р. 78] в равной мере необходимы и в бизнесе, где успех не приходит сразу, и в науке, где, как в случае М. Фарадея, для того чтобы получить результат, необходимо провести более сотни экспериментов.

Прагматизм и утилитаризм, ставшие краеугольными принципами тех отношений, которые стимулировали предпринимательство, одновременно были основными ориентирами науки Нового времени, нацеленной в первую очередь на достижение практических результатов. Как показывает Р. Мертон, практически все исследования ее основателей помимо чисто научной имели еще и отчетливо выраженную практическую цель [3] - так же, как и усилия предпринимателей.

Синхронное влияние на науку и бизнес оказали и обусловленные протестантизмом установки, которые в истории человечества приобрели преимущественно политическое звучание, например идеи свободы, равенства и т.п.

В мире бизнеса они немало содействовали свободе предпринимательства, разрушению чуждой его духу системе кастовых отношений, утверждению равноправия предпринимателей, побуждавшего их к соблюдению единых правил игры, уважению друг к другу, честности и взаимной ответственности.

В науке соответствующие принципы проявили себя тем, что сделали возможными свободный обмен мнениями, дискуссии, утверждение кредо "подвергай все сомнению" и т.д., породив то, что Р. Мертон называет "тотальной гносеологической установкой" (см. [3]). И, как подчеркивает другой классик социологии науки - Б. Барбер, "активность в этом мире, противостоявшая ориентации на потустороннюю жизнь, либерализм в противоположность авторитаризму, активное воздействие на мир, а не пассивное приспособление к нему, равенство, противопоставленное неравенству, - все эти ценности составили основу развития науки" [4, р. 97].

Но, пожалуй, самый мощный общий корень науки и предпринимательства пророс в виде рационализма. Наука Нового времени характеризуется как эмпирический рационализм (см. [3]), поскольку основана, во-первых, на эксперименте, во-вторых, на постулатах о принципиальной познаваемости мира, возможности его улучшения с помощью знания, необходимости подчинения человеческих аффектов, да и всей социальной жизни разуму, который воплощает в себе наука [5 и др.]. В мире же бизнеса рационализм имел два основных проявления. Во-первых, сделал основой предпринимательского действия расчет, опирающийся на математику как средство, на взвешивание потенциальных потерь и приобретений - как стратегию. Во-вторых, приучил людей к откладыванию полученной прибыли, самоограничению и отрицанию нерационального мотовства в ее использовании, которые сделали возможными аккумуляцию капитала и его разумное размещение [6].

Наука и предпринимательство, конечно, не могли не оказывать и прямого влияния друг на друга. Как отмечает М. Вебер, предпринимательство с первых своих шагов опиралось на научное знание (например, на географическое или математическое) и на основанные на этом знании технические изобретения. Наука же "получала сильную стимуляцию со стороны капиталистических интересов и их практического воплощения".

При наличии единой корневой системы науки и предпринимательства неудивительно, что когда и то, и другое из факультативной и эпизодической деятельности превратилось в профессию, между учеными и предпринимателями обнаружилось много общего.

И очень символичны распространенный образ науки как "рынка идей" или нарисованный А. Зиманом образ ученого как "купца истины", который торгует произведенным им знанием точно так же, как любой другой купец торгует своим товаром [7], неизбежно обладая рядом качеств предпринимателя. Это утверждение можно развернуть и в противоположную сторону, распространив его на первых предпринимателей, которые, совершая Великие географические открытия, предпринимали действия, характерные для ученых.

Возможно, именно в эту пору сформировалось такое общее свойство науки и бизнеса, как инновационная установка, которая передалась от них всей западной цивилизации, где существует настоящий культ новизны, проявляющийся не только во всеобщей нацеленности на прогресс, но и в поведении обывателя, почти всегда предпочитающего новые вещи старым.

В типовом облике современных ученых и бизнесменов тоже можно обнаружить общие черты. Важнейшей среди них является так называемая мотивация достижения - сильное желание добиться успеха и сделать в своей жизни что-либо значительное [8]. Без нее немыслим успех ни в науке, ни в бизнесе. И не случайно, как свидетельствуют эмпирические исследования, к числу профессиональных групп, для которых характерен наиболее высокий уровень мотивации достижения, принадлежат в первую очередь ученые и бизнесмены, а также политики [8].

Конечно, сходство ученых и предпринимателей не следует переоценивать. Между ними существуют и важные психологические различия, состоящие, например, в том, что риск - это один из главных атрибутов предпринимательства, люди же науки, наоборот, к числу наиболее важных преимуществ своей профессии относят спокойствие и психологическую безопасность, обнаруживая явную склонность избегать тех беспокойных ситуаций, которые характерны для бизнеса или политики.

Но и среди них есть немало людей, склонных к риску и наделенных незаурядными предпринимательскими способностями. Так, например, в США более 30% крупных коммерческих фирм, специализирующихся в области разработки и продажи высокотехнологичных изделий - компьютеров, лекарственных препаратов, бытовой техники и т.п., созданы бывшими учеными, которые, разработав новые виды продукции, нередко решают самостоятельно их производить и продавать, становясь таким образом бизнесменами. А одним из персонифицированных символов слияния науки и бизнеса стал вице-президент Стэнфордского университета Ф. Терман, создавший на базе этого университета первый в мире научный парк, который дал жизнь небезызвестной Силиконовой долине и стал цитаделью компьютерной революции.

2. Основная форма симбиоза

Научные парки, а также родственные им структуры - регионы науки, технополисы и бизнес-инкубаторы сейчас являются главной организационной формой симбиоза предпринимательства с наукой. Они, как правило, создаются на базе университетов и опираются на их научный потенциал. Деятельность научных парков строится на основе четырех краеугольных принципов, от реализации которых в равной мере выигрывают и наука, и бизнес.

Во-первых, создание максимально благоприятных условий для наукоемкого производства, инновационного бизнеса и, таким образом, научно-технического прогресса.

Во-вторых, максимальное сближение, в том числе и территориальное, науки, производства и бизнеса.

В-третьих, объединение под одной крышей (но не в нашем - криминальном - смысле слова) фирм, разрабатывающих различные виды наукоемкой продукции, что позволяет создать условия для продуктивного обмена идеями и опытом, достичь "эффекта агломерации" и т.д.

В-четвертых, создание для развития идей тепличных условий, обеспечение им инкубационного периода - периода "детства", в котором идеи нуждаются так же, как и люди, и, будучи выброшенными на рынок в незрелом возрасте, могут там не выжить.

Научные парки по всему миру зарекомендовали себя как одна из самых эффективных форм организации современного наукоемкого бизнеса. Именно научные парки и технополисы считаются основой "экономического чуда", совершенного Японией. В ее первых 14 технополисах было создано более 2000 высокотехнологичных предприятий по производству фармацевтических препаратов, средств связи, вычислительной техники, электронных приборов и компонентов, медицинского оборудования, оптических инструментов и т.д. - в общем, всего того, что символизирует научно-технический прогресс. В результате многие регионы этой страны из отсталых преобразились в быстро прогрессирующие, и так были созданы условия для ее стремительного наступления на мировым рынке (см. [10]). На долю британских научных парков приходится ощутимая часть производимых в стране компьютеров, электроники, робототехники и электротехники, медицинского оборудования и т. д. А в Силиконовой долине, выросшей из первого в мире научного парка, в конце 1980-х гг. уже обитало более 3000 электронных фирм.

Взросление в лоне научных парков заметно облегчает жизнь инновационным фирмам, особенно венчурным. В большинстве западных стран более 90% таких фирм терпят крах в течение 5 лет своего существования. Если же они вырастают под крышей научных парков, то оказываются гораздо более жизнеспособными: в Великобритании, скажем, разоряются всего 3% внутрипарковых фирм [11]. Принадлежность к научному парку приносит и другие дивиденды - например, она "стала хорошей рекламой, способствует авторитету в коммерческих кругахи т.п.

В результате уже к концу 1980-х гг. в мире насчитывалось около 7000 научных парков. Сейчас они имеются практически при всех университетах США, при большинстве крупных университетов Европы, в таких странах как Индия, Малайзия, Таиланд, в государствах Восточной Европы, повсюду придавая бизнесу современный инновационный вид и принося ощутимые экономические результаты. В частности, общепризнано, что в успешном развитии экономики постсоциалистической Венгрии немалую роль сыграли Будапештский, Сегедский, Дебреценский, Пакшский и другие научные парки.

Научные парки являются своего рода визитной карточкой прогрессивной экономики, основанной на инновациях. По справедливому замечанию А.Н. Авдулова и А.М. Кулькина, "вопрос о строительстве научных парков возникает лишь в достаточно высокоразвитых странах и на таком этапе, когда дилемма строить парк или, допустим, водопровод не возникает, ибо последний уже давным-давно хорошо построен и функционирует безукоризненно" [12, с. 151]. Казалось бы, опыт их развития выглядит весьма абстрактным для России, где пока актуальнее строительство водопроводов. Тем не менее и в нашей стране к концу 1996 г., когда был в основном и не слишком успешно завершен первый этап формирования рыночной экономики, насчитывалось 56 научных парков, созданных в 40 городах страны и объединенных в ассоциацию "Технопарк".

Наиболее продвинутые отечественные парки, такие как созданные на базе МГУ, МАИ, МИФИ, Томского и Уфимского университетов, по оценкам зарубежных экспертов, были достаточно близки к мировому уровню [13]. Всего же в 1996 г. в составе отечественных парков насчитывалось 780 малых инновационных фирм, в которых работало около 10 тыс. человек. Ими было произведено 710 видов наукоемкой продукции, реализовано 850 инновационных проектов, а объем их инновационной деятельности оценивался в 32 млрд руб., в том числе 6.5 млрд приходилось на внешнеэкономические операции [14].

Но мы не были бы похожими на себя, - как говорят философы, равными самим себе, если бы одной рукой не разрушали то хорошее, что делаем другой, создавая одновременно и научные парки, и трудности, которые им приходится героически преодолевать, приобретая в процессе борьбы за существование особенности, отличающие их от зарубежных собратьев.

Первая специфическая особенность отечественных парков сопряжена с той чертой современной России, что на хорошие начинания, в отличие от внутренних войн или вилл новых русских, в стране хронически нет денег. В результате наши парки отличаются от зарубежных тем, что не получают ощутимых финансовых вливаний.

Это ставит их в крайне невыгодное положение, поскольку даже в условиях нормальной экономики научный парк, для того чтобы встать на ноги, нуждается в инкубационном периоде длительностью 5-6 лет, в течение которых его необходимо "подкармливать". В зарубежных странах основную часть финансирования парки получают от государства: в Великобритании оно выделяет 62% средств на их содержание, в ФРГ - 78%, во Франции - 74, в Нидерландах - около 70, в Бельгии - почти 100% [15]. В Японии же государственные затраты на одни только строительные работы, сопутствующие созданию каждого технополиса, составляют около 200 млн долларов в год (см. [10]). При этом государственная поддержка научных парков осуществляется не только в виде прямого финансирования, а носит различные формы. В той же Японии целый ряд государственных фондов, банков и корпораций предоставляют фирмам, разрабатывающим наукоемкую продукцию, кредиты на длительный срок и под льготные проценты, причем нередко кредит и проценты требуется возвращать лишь в тех случаях, когда разработки венчаются успехом. Помимо этого правительства создают фирмам, вкладывающим капитал в научные парки и технополисы, льготный режим амортизации оборудования, зданий, сооружений и т.д.

Не остаются в долгу и местные власти, вклад которых в развитие научных парков и родственных им структур подчас даже превышает объем государственной поддержки. Скажем, финансирование технополиса в японском городе Тояма складывается из следующих источников: 50% средств выделяет местная префектура, 30% поступает из регионального бюджета, 10% дает правительство и столько же - различные корпорации, ассоциации и частные лица [10]. И это весьма характерная для зарубежных стран картина - не пропорцией источников финансирозания наукоемкого производства, а тем, что все - и правительства, и местные власти, и корпорации, и частные лица - вносят свой вклад. Более того, как подчеркивают А.Н. Авдулов и А.М. Кулькин, "американские штаты, английские графства, японские префектуры, земли ФРГ и французские департаменты отчаянно конкурируют друг с другом, стремясь создать либо завлечь к себе как можно больше новых предприятий, научных и иных центров, национальных и зарубежных.

В нашей стране ситуация другая. Нельзя сказать, чтобы отечественным паркам вообще не помогали.

Разработаны государственная программа их поддержки, близкие по содержанию региональные программы, например, московская программа научно-технического развития города, создан Фонд содействия развитию малых форм предпринимательства в научно-технической сфере, в 1999 г. приняты законы "О статусе наукограда Российской Федерации", "Об использовании результатов научно-технической деятельности" и др. Но все это трудно сопоставимо и с тем, что необходимо научным паркам (и вообще прикладной науке), и с тем, что они получают за рубежом. Кроме того, помогает им только государство, которое, как известно, само едва сводит концы с концами, и иногда местные власти, а частный бизнес остается в стороне, что препятствует установлению одной из главных его связей с наукой, осуществляющейся именно через научные парки.

Вторая особенность отечественных парков состоит в том, что им приходится действовать в крайне искаженном правовом пространстве, мало содействующем процветанию инновационной деятельности и наукоемкого бизнеса. За рубежом научные парки имеют большие налоговые льготы, у нас же считаются обычными коммерческими структурами со всеми вытекающими отсюда последствиями. Зато при распределении кредитов у нас парки рассматриваются как некоммерческие и, соответственно, бесприбыльные организации, и поэтому научному парку, в отличие от торгово-финансовой структуры, получить кредит, в том числе в государственном банке, практически невозможно [16], что также разрывает одно из основных связующих звеньев между нашей наукой и отечественным бизнесом.

3. Российская формула взаимодействия

Вообще российская формула взаимодействия науки и бизнеса выглядит уникальной. В нормальной системе их взаимоотношений действуют две силы: так называемый "пуш" (technological push) - технологическое подталкивание на рынок ноу-хау и технологий, создаваемых в науке, и "пул" (demand pull) - подтягивание спросом (или стимуляция) научных разработок потребностями рынка. В норме эти два вектора смыкаются, дополняют друг и друга и формируют единую траекторию, по которой научное знание проникает в мир бизнеса, где всегда востребовано.

В результате избитая марксистская фраза о превращении науки в "непосредственную производительную силу" приобретает отнюдь не метафорический смысл: производство и бизнес всегда готовы к ассимиляции нового научного знания, и в результате сегодняшнее открытие ученого завтра воплотится инженером в технические изобретения, которые послезавтра бизнесмен материализует в новых видах прибыльной продукции, а затем вложит часть прибыли в НИР, и цепочка замкнется, соединив науку с рынком циклической и неразрывной связью. Постоянная циркуляция творческого импульса в рамках треугольника "наука - наукоемкое производство - инновационный бизнес" служит основой научно-технического прогресса, а вершины этого треугольника, говоря тем же марксистским языком, являются "тремя источниками и тремя составными частями" прогресса.

Однако перейдем от возвышенного к земному. Вопреки расхожему мнению, что в нынешней России научное знание не востребовано, а отечественная наука полуразрушена и обладает низким рыночным потенциалом, в нашем обществе исправно действуют обе силы - и "пуш", и "пул", существуют также и немалый спрос на новое научное знание, и его предложение со стороны науки. "Подтягивание спросом" проявляется в том, что имеющееся у наших больниц, школ, заводов и т.д. оборудование физически изношено или морально устарело, и работающим там необходима новая наукоемкая продукция - технологии, приборы, учебные программы и т.п. "Технологическое подталкивание" основано не только на неизбежном влиянии научно-технического прогресса на любое современное общество, даже такое, как наше, но и на ряде дополнительных обстоятельств "местного" характера, состоящих в том, что отечественная наукоемкая продукция в среднем стоит примерно 30% от стоимости западной, обладая к тому же рядом преимуществ - большей прочностью, тем, что специалисты называют "дуракоустойчивостью" - толерантностью к неправильному употреблению, приспособленностью к нуждам конретного заказчика и т.д. [16], в результате чего на отечественном рынке выглядит вполне пристойно. Примерами могут служить созданное НИПТИ "Агропромпрогресс" оборудование для сети горячего питания в школах и вузах, установка для производства искусственной икры из отходов рыбного производства, небезызвестные АОН (автоматические определители номера), всевозможные компьютерные учебные программы и многое другое.

Если же оценивать достижения российской науки на мировом рынке наукоемкой продукции, то на первый взгляд они выглядят более чем скромными. Лишь 0.3% этого рынка принадлежит отечественным ноу-хау и технологиям [17], в то время как, например, доля США составляет 36%, Японии - 30, ФРГ -16%, а доход нашей страны от продажи лицензий достигает лишь 2% дохода США [18]. Подобные цифры в сочетании с сосредоточенностью в нашей науке 12% научных кадров всего мира служат основой для упреков ее в рыночной неэффективности: дескать, ученых у нас много, а толку от них мало. Подобная позиция не совсем без основательна, но против нее можно выдвинуть и ряд возражений.

Если удельный вес России на мировом рынке наукоемкой продукции сопоставлять не с численностью наших ученых, а с их зарплатой или ассигнованиями на отечественную науку, то пропорции получаются не столь невыгодными для нее.

Значительная часть российских ноу-хау и технологий не покупается, а попросту воруется из-за незащищенности интеллектуальной собственности и вообще всего ценного в нашей стране, которая сейчас как никогда напоминает большое решето.

Продажа интеллектуальной собственности предполагает ее предварительное оформление именно в качестве собственности, т.е. патентование, лицензирование и т.п., но в этой сфере, несмотря на усиленную коммерциализацию науки в современной России, у нас сейчас дела обстоят не лучше, чем во времена Попова, который уступил пальму первенства Маркони в основном потому, что своевременно не запатентовал свое изобретение.

Для контраста отметим, что в США, например, охране интеллектуальной собственности уделено видное место даже в Конституции, т.е. этот вопрос приравнивается к краеугольным проблемам самосохранения общества, что глубоко символично, ведь среди основ западного общества и его прогресса находятся частная собственность и интеллект, и, соответственно, их сочетание - интеллектуальная собственность.

Доля той или иной страны на мировом рынке наукоемкой продукции характеризует ее способность не только производить, но и продавать эту продукцию, что не является задачей ученых и не может служить мерилом рыночной эффективности науки. Яркое свидетельство - небезызвестный автомат Калашникова, из которого стреляет весь мир, приобретая его в основном в Китае. Вообще же в развитых странах на каждую перспективную научную идею в среднем приходится около 10 менеджеров, "проталкивающих" ее на рынок. В нашей стране пропорции обратные: на 10 идей приходится один менеджер, что резко контрастирует с количеством посредников при реализации других товаров и демонстрирует, насколько далеки мы от современной экономики - так называемой "экономики, основанной на знаниях".

Как известно, перспективы воплощения научного знания в новых видах продукции определяются состоянием производства. Характерный пример расхождения между возможностями нашей науки и отечественного производства - презентация на международной выставке отечественного истребителя, которая вызвала у зарубежных ценителей двоякие чувства: с одной стороны, восхищение технической конструкцией самолета, с другой - удивление от того, как он вообще может летать при том, как небрежно он изготовлен.

Часть живущих в России ученых сейчас работает на зарубежные фирмы, такие как "Сан микросистем", "Коминг", "АТ&Белл лабораториз", "Форд моторз", "Дженерал электрик", "Гудрих тай", "Юнайтед технолоджис" и т. п., которым и принадлежат результаты их труда. А компания "Сай Дайменд технолоджи" из Хьюстона, разрабатывающая высокие технологии, в 1995 г. купила услуги сразу 200 ученых и инженеров, работающих в объединении "Газпром", к тому же приобретя одну из крупнейших компьютерных программ в этой области (см. [19]). В настоящее время около 8 тыс. живущих в России ученых работают по более чем 40 научным программам, осуществляемым в интересах таких зарубежных заказчиков как, например. Министерство энергетики США или Пентагон (см. [20]). (выделено нами - V.V.) И примерно 15 тыс. российских ученых заняты в реализации проектов Европейского Союза (см. [21]).

Подобные факты, позволяющие говорить о "неравном браке" между зарубежным бизнесом и российской наукой, а также об "утечке идей", которая сейчас представляет собой не меньшую проблему, чем традиционные формы "утечки умов", одновременно свидетельствуют о том, что реальный вклад России в мировой рынок наукоемкой продукции, ноу-хау и технологий намного превышает регистрируемый статистикой.

Зафиксировано и немало случаев ее прямой продажи за рубеж российскими производителями.

Так, новосибирский Институт ядерной физики СО РАН три четверти своего бюджета обеспечивает за счет зарубежных покупателей.

Продукцию Объединенного института геологии, геофизики и минералогии Сибирского отделения РАН - сверхчувствительные хроматографы, способные обнаруживать наркотики и пластиковые мины, а также синтетические изумруды и полудрагоценные камни - покупают во многих странах.

Зарубежные компании - японская "Ниппон стил" и американская "ИСФ Кайзер" приобрели у Московского института стали и сплавов лицензии на производство принципиально новых металлургических агрегатов.

ГНЦ "Астрофизика" разработал новую схему телескопа, тут же получив от Испании предложение оплатить половину стоимости его производства.

Всероссийский институт легких сплавов имеет только одного российского потребителя своей продукции, в основном ее покупают США, Япония, Италия и Германия.

Ученые из Института морских технологий Дальневосточного отделения РАН создали автономный глубоководный аппарат-робот для исследования океанских глубин по заказу американской фирмы "Хиббард Мэрии", французского научного центра "Ифремер", южнокорейской промышленной компании "Дэу" и Шиньянской академии наук.

Наши соотечественники изобрели новую технологию изготовления ряда компьютерных деталей (из алюминия), что привело к появлению более компактного электропульта у компьютеров, создали методы, позволяющие хирургам удалять раковые ткани с большей точностью, и сделали множество других полезных открытий и изобретений, с большим успехом, в том числе и коммерческим, реализованных за рубежом.

Впрочем, в подобных ситуациях, которыми, казалось бы, можно гордиться, отчетливо проступают и явные аномалии выхода нашей страны на мировой рынок. Россия проявляет себя на этом рынке в основном не готовой продукцией, а ноу-хау и технологиями, которые материализует в готовых изделиях и соответственно извлекает основную часть прибыли кто-то другой. И симптоматично, что на рынке наукоемкой продукции наши НИИ представлены намного обильнее, чем наши предприятия-производители. То есть сохраняется известная схема: мы изобретаем, а "они" делают, продавая нам то, что мы изобрели.

Таким образом, вопреки расхожим стереотипам, российская наука, несмотря на все свои недостатки, обладает вполне приличным рыночным потенциалом, который из-за плачевного состояния отечественного производства используется весьма специфически. В целом же в нашем же обществе действуют как "технологическое подталкивание", так и "подтягивание спросом", но система взаимодействия этих векторов разбалансирована, они мало соприкасаются, в основном действуя "мимо" друг друга.

Причина так же очевидна, как и другие пороки нашей системы: у потенциальных потребителей отечественных технологий нет средств на их приобретение и материализацию в наукоемкой продукции. Согласно статистике, лишь около 10% отечественных предприятий имеют финансовые возможности приобретать лицензии, ноу-хау и технологии. Внедряют новые технологии только 15% предприятий, новые виды сырья и материалов - 10%, и лишь 5% применяют высокие технологии. Лишь третья часть осваивает новую продукцию и совершенствует производимую, да и то в весьма ограниченных масштабах [15], а наукоемкий сегмент составляет лишь 5% отечественного рынка.

Уровень восприимчивости нашей экономики к открытиям и разработкам составляет всего 5%, остальные же 95% результатов НИОКР откладываются в долгий ящик или на них вообще ставится крест.

В результате менее 4% предприятий являются инновационно активными (в то время как в развитых странах Запада таких предприятий 60-80%), и свыше 80% научно-технической продукции остаются невостребованными [21], что не удвивительно - ведь в науке заинтересован только инновационный бизнес, а, например, для примитивной спекуляции она не нужна. Все это создает замкнутый круг: чтобы заработать деньги, нужна модернизация производства, а для того, чтобы осуществить эту модернизацию, нужны деньги.

Отметим явно не случайное совпадение: в таких странах, как США и Япония, столько же - 60-80% - прироста национального благосостояния осуществляется за счет НТП.

4. Ученые в бизнесе

Если воспользоваться "трихотомией" К. Поппера, разделившего наш мир на три части - мир идей, мир людей и мир вещей, можно сказать, что в норме наука поставляет бизнесу идеи, которые он превращает в вещи. В современной же России в результате разобщенности двух основных векторов взаимодействия науки и бизнеса она поставляет ему в основном не идеи, а... людей. Так называемая "внутренняя утечка умов" - массовый переход ученых в другие сферы деятельности, и прежде всего в бизнес, наряду с внешней "утечкой" - их эмиграцией за рубеж - стала одним из символов нашего "смутного времени". Причем, хотя общественное мнение больше озабочено внешней "утечкой умов", которой посвящается много громких слов, совещаний и конференций, ее внутренняя часть более весома. На одного российского ученого, уезжающего на ПМЖ за рубеж, в последние годы приходилось десять, остающихся в нашей стране, но уходящих из науки. Российская научная диаспора за рубежом насчитывает несколько десятков тысяч ученых, в то время как в наших коммерческих структурах обосновались сотни тысяч бывших научных сотрудников. Так, опрос участников одного из форумов отечественных бизнесменов показал, что почти половину их - более 45% - составляли бывшие ученые, которых автор этого наблюдения назвал "бизнесменами поневоле" [22].

Экс-ученые неплохо преуспевают в бизнесе, даже в его отечественной разновидности. Уже в конце 1980-х гг., когда предпринимательская активность в нашей стране только начинала разворачиваться, в различных кооперативах, совместных и малых предприятиях трудилось свыше 100 тыс. бывших ученых, которые более оперативно, чем представители большинства других категорий населения (за исключением партийных и комсомольских работников) отреагировали на свободу препринимательства. В начале 1990-х гг. примерно треть руководителей крупных коммерческих структур составляли бывшие научные сотрудники. Одним из символов новой России стал вчерашний, вечно нуждавшийся и занимавший "трешку" до очередной получки итээр, ныне возглавляющий коммерческую структуру и разъезжающий на престижной иномарке: "Был Алфимов инженером, стал миллионером" [23, с. 9]. Ну а такие экс-ученые, как Б. Березовский, К. Боровой, И. Хакамада, С. Мавроди, известны каждому.

Описанные явления не передают истинных масштабов оттока умов из науки в бизнес, поскольку этот процесс, как и все в нашей стране, имеет скрытую, теневую форму, состоящую в том, что многие научные сотрудники, формально оставаясь в науке, реально занимаются в том числе и бизнесом. Так, среди сотрудников семи ведущих экономических институтов РАН, например, уже в 1993 г., когда коммерческая активность ученых только набирала обороты, каждый седьмой (14% от общего числа) параллельно занимался бизнесом [25]. В дальнейшем ситуация мало изменилась, а от экономистов не отстали и представители ряда других наук.

По имеющимся данным, в середине 1990-х гг. не менее 50% лиц, числившихся учеными, имели источники заработка за пределами науки, что примерно в три раза превышало долю бюджетных работников, подрабатывавших помимо основного места работы (речь идет о доходах, которые могут быть учтены) [24]. Справедливо констатируется, что, "не увольняясь с основного места работы, многие научные сотрудники преподают в вузах и школах, занимаются консультативной деятельностью в коммерческих структурах, переводами с иностранных языков и на них, издательской деятельностью, а то и просто строят дачи, ремонтируют квартиры, подрабатывают извозом на собственных машинах и прочими делами" [26, с. 148]. И аналогов подобной профессиональной раздвоенности ученых не сыскать в других странах мира, где их рабочее время ценится так же высоко, как и произведенное ими знание.

Столь своеобразное сочетание науки и бизнеса не только является в современной России правилом, а не исключением, но и переживает своего рода институционализацию. Профессиональная раздвоенность характерна не только для ученых как индивидов, но и для целых институтов. При многих отечественных НИИ организованы коммерческие структуры, имеющие порой косвенное отношение к его научному профилю (см. [26]).

Например, в некогда процветавшем Институте станкостроения "из общего объема выполняемых... работ профильные ИР составляют порядка трети, остальное к станкостроению не относится... Много площадей сдано в аренду коммерческим структурам" [26, с. 130]. Этот образ полуинстигута характерен для многих наших научных учреждений, а от академической науки не отстает и вузовская: на каждый наш вуз в среднем приходится более 10 коммерческих структур, созданных на его основе [27].

Подобная практика вообще свойственна, постсоциалистическим странам, где, как отмечают Е.Б. Ленчук и Г.К. Орлова, "раздроблению на несколько десятков частных и смешанных фирм подверглись институты вычислительной техники, электропромышленности и т.д. Помимо научной деятельности, часто не приносящей дохода., многие из образованных таким образом фирм занимаются параллельно и бизнесом, тем самым зарабатывая себе на жизнь" [18, с. 250]. В западных странах, где хорошо развиты и наука, и бизнес, и их взаимодействие, такого не бывает *, что оттеняет еще один важный принцип этого взаимодействия: чтобы быть взаимополезными, наука и бизнес должны быть достаточно дистанцированы друг от друга.

Вообще сочетание несочетаемого - одна из главных черт постсоциалистической реальности, более других наших парадоксов поражающая западных наблюдателей, которые не способны понять, например, почему в рыбном магазине продаются ботинки и т. п.

5. Самый интеллектуальный в мире

Двойная (а то и тройная) занятость научных сотрудников ведет к утрате их научной квалификации и, естественно, наносит вред науке. Но одновременно она идет на пользу бизнесу, обогащая его навыками и знаниями, имеющимися у бизнесменов, которые числятся учеными. То же самое можно сказать и о других формах перехода ученых в бизнес: нанося немалый ущерб науке, они полезны для бизнеса. В частности, вследствие интенсивного притока выходцев из науки российский бизнес характеризуется как "самый интеллектуальный в мире" [28, с. 68].

Не в том, конечно, смысле, что он носит инновационный характер и опирается не на примитивную спекуляцию, а на наукоемкое производство, - чего нет, того нет. Но, вопреки мрачной сентенции одного из классиков русской мысли Г.П. Федотова о том, что "деловитость и интеллигентность несовместимы" [29, с. 439], более 80% отечественных предпринимателей имеют высшее образование, многие закончили элитные вузы, такие как МГУ, Физтех, МИФИ и др., а среди крупных предпринимателей, как показало одно из обследований начала 1990-х гг., 11.6% учились в аспирантуре и 38.3% имеют ученую степень [28, с. 68].

К тому же выборочные исследования свидетельствуют о том, что более 70% наших предпринимателей, по крайней мере, из числа представителей белого (если таковой у нас есть) и "серого" бизнеса - интеллигенты во втором поколении [28, с. 68]. Среди же 50 ведущих бизнесменов России около половины имеют инженерно-техническое образование. В результате, как пишет П.Н. Шихирев, "один из парадоксов современной частной экономики России состоит в том, что эпоху начального накопления здесь вершат люди с вузовскими дипломами, в то время как в США будущие миллионеры, как правило, не имели даже среднего образования" [31, с. 112].

В этом можно усмотреть преемственность профессиональных корней отечественной элиты: 60% членов ЦК КПСС и 80% членов Политбюро этой партии имели инженерно-техническое образование, которое, мало востребованное у нас само по себе, почему-то содействует вертикальной мобильности тех, кто его имеет.

Здесь, конечно, трудно удержаться от вопроса о том, почему высокоинтеллектуальный российский бизнес одновременно так мало похож на нравы интеллигенции. Интеллектуальность далеко не всегда предполагает высокую нравственность - как в случаях вышеупомянутого С. Мавроди или нашего программиста С. Левина, благодаря предприимчивости которого американский "Сити Бэнк" недосчитался 12 млн долларов. Да и советская наука в пору престижности научного труда давала прибежище множеству далеких от ее идеалов людей.

Современный российский бизнес таков, каков он есть, - не вследствие, а вопреки его облагораживанию и, в первую очередь, интеллектуализации бывшими учеными.

Во-первых, как это ни парадоксально, в первые рыночные годы количество малых предприятий в сфере науки и научного обслуживания росло у нас быстрее, чем количество торговых фирм [32], и только отсутствие соответствующей государственной политики помешало новорожденному российскому бизнесу пойти именно этим путем.

Тем не менее в 1995 г. численность работающих на таких предприятиях достигла 362 тыс. человек, что составило 20% численности занятых в научно-технической сфере [32]. А в последние годы в научно-технической сфере действовало около 50 тыс. малых предприятий.

К таким организациям, характеризующимся частной и смешанной формами собственности, конечно, тоже нужно относиться без излишнего оптимизма. Как справедливо отмечают Е.Б. Ленчук и М.П. Стрепетова, "три четверти из них, прикрываясь научными вывесками, занимаются посреднической или торговой деятельностью, а четверть внедряет или паразитирует за счет научно-технологических разработок, сделанных "в добрые старые времена" в больших государственных НИИ за бюджетные деньги. Не давая никакого приращения научных знаний, открытий и ноу-хау, они, скорее, обеспечивают гибкие формы внедрения научных разработок и дополнительные приработки для научных работников" [21, с. 17]. И то, и другое, впрочем, тоже небесполезно.

Во-вторых, общепризнано, что наиболее развитые секторы нашего рынка - банковский, финансовый, компьютерный и т.д. - "поднимали" именно выходцы из научной среды.

В-третьих, в силу своей приверженности традициям, принятым в научной среде, и нередкой ностальгии по ней (об этом явлении см. [16]), бывшие ученые в большей степени, нежели другие категории отечественных предпринимателей, тяготеют к инновационному наукоемкому бизнесу, создавая, например, такие формы его организации, как научные парки или инкубаторы бизнеса.

Наконец, в-четвертых, выходцы из науки все же по своим морально психологическим качествам выгодно отличаются от типовых представителей отечественного бизнеса, что дает основания для следующих характеристик: "они пока небогаты, но честны, дорожат своей репутацией и думают о будущем. Не только своем, но и России" [31, с. 82]. Даже если это и преувеличение их патриотичности, по своему личностному складу они, как правило, ближе к так называемым "дельфинам", в то время как другие отечественные предприниматели явно больше напоминают "акул" (см. [31]).

Таким образом, хотя бизнес с российским лицом мало похож на цивилизованное предпринимательство, ученые оказывают на него немалое облагораживающее влияние, без которого он был бы еще хуже.

6. Диссоциированное общество

В целом же сложившаяся у нас система взаимоотношений науки и бизнеса, во-первых, основанная на оттоке из науки в бизнес не идей, а людей, во-вторых, практически лишенная обратного влияния предпринимательства на науку, в том числе и подпитки последней деньгами, которые образуются в мире бизнеса, - весьма патологична и обречена на недолгую жизнь. Она сама себя разрушает, поскольку приближает наступление момента, когда из науки уже нечему будет "утекать".

Кроме того, хотя наука регулярно подпитывает интеллектуально другие сферы деятельности, в том числе и бизнес, причины этого процесса, характерные для современной России, тоже выглядят аномально. Если в советское время именно в науке искусственно концентрировались наиболее одаренные и честолюбивые люди при одновременной невозможности для них заниматься предпринимательством и т.п., при сверхвысоких доходах в народившемся бизнесе происходит девальвация научной карьеры, что стимулирует отток интеллекта из научного производства и таким образом, наряду с другими факторами, способствует развалу отечественной науки. Поэтому, снабжая отечественный бизнес преимущественно "мозгами", а не идеями, наша наука разрушает не только саму себя, но и без того хрупкую систему взаимодействия с бизнесом.

Патологическая система связей между наукой и бизнесом заключает в себе и более общий смысл, отражая, с одной стороны, реальное место науки в нашем обществе, с другой - одну из его главных проблем.

Вопреки стереотипному мнению, что главные причины неприспособленности российской науки к рынку коренятся в ней самой - в ее неразворотливости, архаичных формах организации, советских традициях и т.п., в действительности проблема локализована на противоположном полюсе. Не отечественная наука не соответствует запросам рыночной экономики, - напротив, отечественный вариант этой экономики, основанный не на наукоемком производстве, а на торгово-финансовых операциях, не отвечает требованиям НТП и не способен ассимилировать новое научное знание. Сама же по себе российская наука обладает вполне приличным рыночным потенциалом, который проявляется в тех случаях, когда она соприкасается с нормальным, цивилизованным рынком, и именно поэтому российские ноу-хау и технологии в большинстве своем, не найдя применения в своей стране, "утекают" за рубеж.

Соответственно основная причина невостребованности науки в современной России состоит не в каких-либо специфических свойствах отечественной науки, а в отсутствии у нее нормальных взаимоотношений с нашим обществом. Из-за утраты ею своих общественно востребованных функций образовался вакуум, не заполенный новыми функциями [33].

Эта ситуация вообще очень характерна для нашего общества, которое можно назвать диссоциированным, - в том смысле, что нормальные связи между его подсистемами - наукой, бизнесом, культурой, сферой образования и т.д. - разорваны, каждая из них существует в своеобразном вакууме, а не в тесном взаимодействии с другими подсистемами, в результате чего и создается иллюзия их невостребованности, например, "ненужности" науки или культуры современной России (необходимо богатое воображение, чтобы представить себе современное общество, которому культура или науки действительно не нужны). Такое общество отличается от нормального (назовем его ассоциированным) не отсутствием какой-либо из подсистем, а именно разрывом или деформированностью связей между ними. В результате все основные слагаемые нормального общества - и наука, и бизнес, и политика и т.п. - у нас имеются, но все они мало похожи на свои аналоги в развитых странах.

В частности, современный российский бизнес мало похож на то, что называется этим словом в цивилизованных странах, во многом потому, что оторван и от системы образования, и от науки (в результате чего карьера немалой части отечественных бизнесменов развивалась по схеме ПТУ - тюрьма - банк), а отечественное предпринимательство лишено опоры на наукоемкое производство. Соответственно одной из главных задач является преодоление диссоциированности нашего общества - восстановление связей между его подсистемами; а установление нормальных связей между наукой и бизнесом необходимо и для возрождения российской науки, и для придания отечественному бизнесу цивилизованного характера.

Магистральный путь взаимовыгодного соединения науки и бизнеса общеизвестен, пройден всеми цивилизованными странами и предполагает три краеугольных принципа. Во-первых, установление симметрии в их отношениях, стимулирование такого же интереса бизнесменов к науке, который желающие подзаработать ученые имеют к бизнесу. Во-вторых, усиление обоих слагаемых системы их взаимодействия ("технологического подталкивания" и "подтягивания спросом") и обеспечение их сбалансированности. В-третьих, укрепление главного связующего звена между наукой и бизнесом - наукоемкого производства *. Эти принципы материализуются с помощью системы законов, устанавливающих налоговые, кредитные и прочие льготы для инновационного бизнеса, наукоемкого производства, инвестиций в науку, что существует во всех странах.

В США, например, в начале 1990-х гг. 75% общего количества ученых и инженеров работало в промышленности, где осваивалось 68% общих затрат на НИОКР, выполнялось 67% прикладных и 86% опытно конструкторских работ (см. [33]).

На этот путь, пройденный всеми промышленно развитыми странами, стали и постсоциалистические государства Восточной Европы. Например, в Чехии, Венгрии, Польше и др. около 50% вложений в НИОКР освобождается от налогообложения. В нашей же стране законы, призванные стимулировать научно-технический прогресс, либо не принимаются вовсе, либо (как небезызвестный указ прежнего президента РФ о том, что на науку должно выделяться не менее 4% ВВП) принимаются, но не исполняются, либо (как закон "Об использовании результатов научно-технической деятельности", передающий все права на доходы от интеллектуальной собственности... Министерству юстиции) абсурдны в своей основе.

Очевидность и повсеместно доказанная эффективность этих решений одной из ключевых проблем нашего общества - его диссоциированности - порождают только один вопрос: почему мы не делаем очевидных вещей? Вопрос, впрочем, сугубо риторический.

бизнес наука инновационный наукоемкий

Литература

1. Косарева Л.М. Социокультурный генезис науки Нового времени. М.: Наука, 1989.

2. McGinn R.E. Science, technology and society. New Jersey: Prentice Hall, 1991.

3. Merton R. Social theory and social structure. Toronto: The Free Press ofGlencoe, 1957.

4. Barber В. The sociology of science // International encyclopedia of the social science. V. 14. New York, 1979.

5. Юревич А.В. Психологические основания науки Нового времени // Вопросы истории естествознания и техники. 1998. № 2. С. 3-19.

6. Weber М. On Protestantism and Capitalism // Theories of society. V. 2. New York: The Free Press ofGlencoe, 1961. P. 1253-1265.

7. Ziman J. М. Public knowledge. An essay concerning the social dimension of science. Cambridge: Cambridge U.P. 1968.

8. McClelland D. The psychodynamics of creative physical scientists // Contemporary approaches to creative thinking. New York, 1962. P. 141-174.

9. The nature of creativity. Cambridge: Cambridge U.P., 1988.

10. Таууно Ш. Стратегия -технополисы. М.: Наука, 1989.

11. Stankiewicz R. Academics and entrepreneurs: Developing university-industry relations. London, 1986.

12. Авдулов A.H., Кулькин А.М. Научные и технологические парки, технополисы и регионы науки. М.: Наука, 1992.

13. Деловой мир. 1993. 24 сентября.

14. Поиск. 1996. №30-31.

15. Федоров В., Цыгичко А., Бойко С. Необходим инновационный климат // Экономист. 1996. № 7. С. 23-24.

16. Цапенко И.П., Юревич А.В. Перспективы научных парков в России // Мировая экономика и международные отношения. 1998. № 9. С. 43.

17. Сироткин О.С. Технологический облик России Науковедение. 1999. № 4. С. 9-12.

18. Ленчук Е.Б., Орлова Г.К. Достижения науки определяют процветание страны // Вестник РАН. 1996. № 3. С. 249-258.

19. Российская газета. 1995. 14 апреля.

20. Общая газета. 1997. 27 февраля.

21. Ленчук Е.Б., Стрепетова М.П. Экономические проблемы науки // Науковедение. 1999. № 3. С. 9-29.

22. Тихонова Н.Е. Бизнесмены поневоле Бизнес и политика. 1997. № 2. С. 52-58.

23. Деловые люди. 1991. Декабрь.

24. Голов А.А. Наука и научные работники в сегодняшней России Экономические и социальные перемены. Мониторинг общественного мнения. 1996. № 1. С. 20-28.

25. Радаев В. Так что же происходит с нашим научным сообществом ? Вопросы экономики. 1993. № 5. С. 142-154.

26. Авдулов А.Н., Кулькин А.М. Структура и динамика научно-технического потенциала России. М.: Эдиториал УРСС, 1996.

27. Цапенко И.П., Юревич А.В. Ученый в бизнесе // Вестник РАН. 1999. № 2. С. 99-105.

28. Бунин И. Новые российские предприниматели и мифы посткоммунистического сознания // Либерализм в России. М.: Магистр, 1993. С. 46-81.

29. Федотов Г.П. Трагедия интеллигенции О России и русской философской культуре. М.: Наука, 1990. С. 403-443.

30. Экономика и жизнь. 1997. № 28.

31. Шихирев П.Н. "Акулы" и "дельфины": психология и этика российско-американского делового партнерства. М.: Дело, 1994.

32. Государственная поддержка предпринимательства: концепция, формы и методы. М.:ИМЭМОРАН, 1995.

33. Юревич А.В., Цапенко И.П. Функциональный кризис науки // Вопросы философии. 1998. № 1. С. 17-29.

34. Лебедева Е.А. Инновационный бизнес в США. М.: ИМЭМО, 1994.

Размещено на Allbest.ru