Ограничение производства

ОГРАНИЧЕНИЕ ПРОИЗВОДСТВА

Природа ограничения

Ограничение производства означает то, что государство либо запрещает, либо делает более трудным или дорогим производство, транспортировку и распространение определенных изделий или применение определенных методов производства, транспортировки и распространения. Тем самым государство ликвидирует некоторые имеющиеся средства удовлетворения человеческих потребностей. В результате этого вмешательства люди не имеют возможности использовать свои знания и способности, свой труд и свои материальные средства производства так, чтобы получить максимальную отдачу и наилучшим образом удовлетворить свои нужды. Такое вмешательство делает людей более бедными и менее удовлетворенными.

В этом заключается суть дела. Любые изощренные и казуистические попытки доказать несостоятельность этого фундаментального положения тщетны. На свободном рынке господствует неодолимая тенденция использовать любой фактор производства с целью максимального удовлетворения наиболее насущных нужд потребителей. Вмешиваясь в этот процесс, государство способно только снизить удовлетворение; оно никогда не сможет его повысить.

Правильность этого тезиса была блестяще и неопровержимо доказана в отношении исторически самого важного вмешательства в производство барьеров в международной торговле. В данной области учения экономистов классической школы, особенно теория Рикардо, являются окончательными и решают эту проблему раз и навсегда. Все, чего можно добиться с помощью пошлин, это заставить производство переместиться из мест, где выпуск на единицу затрат выше, в места, где выпуск на единицу затрат ниже. Они не увеличивают производство, а сокращают его.

Люди разглагольствуют о так называемом стимулировании государством производства. Однако государство не способно стимулировать одну отрасль производства иначе, как за счет свертывания других отраслей. Оно отвлекает факторы производства от тех отраслей, в которых их использовал бы свободный рынок, и направляет в другие отрасли. Не имеет большого значения, с помощью каких административных мер государство добивается этого результата. Оно может открыто предоставлять дотации либо маскировать их, вводя пошлины и тем самым заставляя тех, кто подпадает под их действие, нести дополнительные затраты. Значение имеет только то, что люди вынуждены отказываться от некоторых видов удовлетворения, которые они ценят более высоко, а взамен получать то, что они ценят меньше. В основе аргументации интервенциониста всегда лежит идея о том, что правительство или государство представляет собой сущность, находящуюся вне и над общественным процессом производства, что оно имеет нечто, не являющееся результатом налогообложения его подданных, и может расходовать это мифическое нечто на определенные цели. По сути дела, это рождественская сказка, возведенная лордом Кейнсом в ранг экономической доктрины и с энтузиазмом одобренная теми, кто ожидает личных выгод от государственных расходов. В противовес этому популярному заблуждению необходимо подчеркнуть очевидный трюизм: государство может расходовать или инвестировать только то, что оно отняло у своих граждан, и эти дополнительные расходы и инвестиции сокращают расходы и инвестиции граждан ровно на такую же величину.

В то время как государство не может посредством вмешательства в хозяйственную деятельность сделать своих граждан более процветающими, оно, безусловно, имеет достаточно власти, чтобы сделать их менее удовлетворенными посредством ограничения производства.

Цена ограничения

Тот факт, что ограничение производства неизбежно влечет за собой сокращение удовлетворения отдельных граждан, не означает, что это ограничение обязательно должно считаться ущербом. Государство не прибегает к рестриктивным мерам бесцельно. Оно стремится достичь определенных результатов и считает ограничения подходящим средством осуществления своего плана. Поэтому оценка политики ограничений зависит от ответов на два вопроса. Подходят ли средства, избранные государством, для достижения преследуемых целей? Является ли осуществление этих целей достаточной компенсацией лишений отдельных граждан? Поднимая эти вопросы, мы рассматриваем ограничение производства так же, как мы рассматривали налоги. Выплата налогов также непосредственно уменьшает удовлетворение налогоплательщика. Но это цена, которую он платит за услуги, оказываемые государством обществу и каждому из его членов. В той мере, в какой государство выполняет свои общественные функции и налоги не превышают величину, необходимую для нормального функционирования государственного аппарата, они представляют собой необходимые издержки и возвращаются гражданам.

Адекватность такого подхода к ограничительным мерам особенно очевидна в тех случаях, когда к ограничениям прибегают вместо налогообложения. Большую часть расходов на оборону страны оплачивает казначейство из государственных доходов. Но применяется и другой метод. Иногда подготовленность страны к отражению агрессии зависит от существования определенных отраслей промышленности, которые отсутствовали бы в свободной рыночной экономике. Эти отрасли должны субсидироваться, а предоставляемые субсидии должны учитываться наравне со всеми остальными военными расходами. Их характер не меняется, если государство предоставляет их косвенно, устанавливая импортные пошлины на аналогичную продукцию. Разница только в том, что в этом случае бремя возложено непосредственно на потребителей, тогда как в случае государственных субсидий они оплачивают эти затраты косвенно, платя более высокие налоги. Вводя в действие ограничительные меры, правительства и парламенты вряд ли когда-либо осознавали последствия своего вмешательства в хозяйственную деятельность. Они блаженно полагали, что протекционистские тарифы способны повысить уровень жизни в стране, и упрямо отказывались признавать правоту экономических учений, касающихся последствий протекционизма. Осуждение экономистами протекционизма неопровержимо и свободно от всяких партийных пристрастий, поскольку экономисты не говорят, что протекционизм плох с какой-либо предвзятой точки зрения. Экономисты показывают, что покровительство не способно достичь тех целей, которые правительства, как правило, желают достичь с его помощью. Они не подвергают сомнению конечные цели деятельности правительства, а просто отвергают выбранные средства как неподходящие для осуществления поставленных целей.

Самыми популярными ограничительными мерами являются меры, именующиеся прорабочим законодательством. Здесь также правительства и общественное мнение крайне неверно оценивают его результаты. Они уверены, что ограничение рабочего дня и запрещение детского труда ложится бременем исключительно на работодателей, а для работников является социальным завоеванием. Однако это действительно так только в той мере, в какой эти законы снижают предложение труда и тем самым увеличивают предельную производительность труда по сравнению с предельной производительностью капитала. Но снижение предложения труда приводит также и к уменьшению общего объема произведенных благ, а следовательно, к снижению среднедушевого потребления. Пирог в целом сжимается, но доля меньшего пирога, которая идет наемным рабочим, в процентном отношении больше, чем они получили бы от большего пирога. Соответственно, доля капиталистов снижается. Все зависит от условий каждого конкретного случая, от того, положительно или отрицательно скажется это на реальной заработной плате различных групп наемных рабочих.

Распространенная оценка прорабочего законодательства была основана на ошибке, что ставки заработной платы не имеют никаких причинных связей с ценностью, которую труд рабочих добавляет к материалу. Ставки заработной платы, говорит железный закон, определяются минимальным количеством самого необходимого для поддержания жизни; они никогда не могут подняться выше прожиточного минимума. Разница между стоимостью производимой рабочим продукции и выплачиваемой ему заработной платой идет в карман работодателя-эксплуататора. Если этот избыток урезается посредством ограничения рабочего дня, то рабочий освобождается от части работы, его зарплата остается без изменений, а работодатель лишается части своей несправедливой прибыли. Ограничение совокупного объема производства сокращает только доходы эксплуататорской буржуазии.

Выше уже отмечалось, что роль, которую прорабочее законодательство играло до последнего времени в эволюции западного капитализма, была менее значительна, чем можно было бы предположить, судя по страстности, с которой публично обсуждались связанные с ней проблемы. Трудовое законодательство по большей части просто придает законодательное оформление изменениям условий, уже доведенных до конца быстрым развитием производства. Но для стран, которые промедлили с принятием капиталистического способа производства и отстали в развитии современных методов обработки и производства, проблема трудового законодательства имеет критическое значение. Введенные в заблуждение ложными доктринами интервенционизма политики этих стран считают, что могут облегчить участь обездоленных народных масс путем копирования трудового законодательства наиболее развитых капиталистических стран. Они смотрят на эти проблемы, как если бы с ними можно было справиться, трактуя их под так называемым человеческим углом зрения, и не способны понять реальной проблемы.

Печально, что в Азии миллионы маленьких детей обездолены и недоедают, что заработная плата чрезвычайно низка по меркам американских и западноевропейских стандартов, что существует длинный рабочий день и что санитарные условия на фабриках достойны сожаления. Однако не существует других способов устранить эти пороки, кроме как больше работать, производить и экономить и тем самым накапливать больше капитала. Это необходимо, чтобы добиться любого устойчивого улучшения. Ограничительные меры, защищаемые самозваными филантропами и гуманистами, будут бесполезны. Они не только не изменят обстоятельства к лучшему, но и те дела, которые шли хорошо, они изменят к худшему. Если родители слишком бедны, чтобы нормально кормить своих детей, то запрет на детский труд обрекает детей на голод. Если предельная производительность труда настолько низка, что за 10 ч рабочий может заработать только заработную плату, которая по сравнению с американскими зарплатами будет неудовлетворительной, то декретирование восьмичасового рабочего дня не принесет пользы этому рабочему.

Обсуждаемая проблема заключается не в желательности повышения материального благополучия наемных рабочих. Защитники того, что неверно называется прорабочими законами, намеренно запутывают вопрос, постоянно повторяя, что больший досуг, более высокая реальная заработная плата и освобождение детей и замужних женщин от необходимости искать работу сделает семьи рабочих более счастливыми. Они прибегают ко лжи и низкой клевете, говоря, что те, кто выступает против этих законов, вредят жизненным интересам наемных рабочих, и называя их гонителями рабочих и врагами рабочего класса. Разногласия не касаются преследуемых целей; они затрагивают только средства, которые следует применять для их осуществления. Вопрос не в том, желательно или нет повышение благосостояния широких народных масс, а исключительно в том, являются ли декреты государства, ограничивающие продолжительность рабочего дня, а также детскую и женскую занятость, верным средством повышения уровня жизни рабочих. Это чисто каталлактическая проблема, которую должна решить экономическая теория. Эмоциональные разговоры не имеют никакого отношения к делу. Они являются плохой маскировкой того, что лицемерные защитники ограничительных мер не способны выдвинуть никаких здравых возражений против обоснованной аргументации экономистов.

То, что уровень жизни среднего американского рабочего несравненно более удовлетворителен, чем среднего индийского рабочего, что в Соединенных Штатах рабочий день короче и что детей посылают в школу, а не на фабрику, не является достижением государства и законов этой страны. Это результат того, что величина инвестированного капитала на одного работника здесь гораздо больше, чем в Индии, и что, следовательно, предельная производительность труда намного выше. Это не заслуга социальной политики; это результат применявшихся в прошлом методов laissez faire, которые не подрывали развитие капитализма. Именно laissez faire должны принять на вооружение правительства в Азии, если хотят улучшить участь своих народов.

Нищета Азии и других отсталых стран объясняется теми же причинами, что и неудовлетворительные условия жизни на заре развития западного капитализма. В то время, как численность населения быстро увеличилась, политика ограничений задержала адаптацию методов производства к нуждам растущего числа ртов. Именно благодаря непреходящим заслугам экономистов, которые проповедовали laissez faire и которых типовые учебники наших университетов отвергают как пессимистов и апологетов неправедной алчности эксплуататорской буржуазии, был проложен путь экономической свободы, который поднял средний уровень жизни до беспрецедентной высоты.

Экономическая наука не догматична, как заявляют самозваные неортодоксальные защитники всемогущества государства и тоталитарной диктатуры. Экономическая теория ни одобряет и ни осуждает меры, предпринимаемые государством для ограничения производства и выпуска. Она просто считает своей обязанностью прояснить последствия этих мер. Право выбора политики, принимаемой на вооружение, принадлежит людям. Но, делая выбор, они не должны игнорировать экономические учения, если хотят достичь преследуемых целей.

Безусловно, в некоторых случаях люди могут посчитать оправданными определенные ограничительные мероприятия. Правила пожарной безопасности являются ограничивающими и повышают издержки производства. Но сокращение общего объема производства, к которым они приводят, представляет собой цену за избежание еще больших бедствий. Решение о каждом ограничивающем мероприятии должно приниматься на основе тщательного взвешивания связанных с ним издержек и приносимой им пользы. Ни один разумный человек не может поставить под сомнение это правило.

Ограничительные меры как привилегия

Любой беспорядок на рынке по-разному воздействует на разных индивидов и группы индивидов. Для одних это благо, для других удар. Только с течением времени, когда производство приспосабливается к появлению новой информации, это влияние сходит на нет. Таким образом, ограничительная мера, поставив подавляющее большинство в трудное положение, может временно улучшить положение некоторых людей. Для последних эта мера равносильна получению привилегии. Они требуют таких мер, ибо хотят быть привилегированными.

Здесь опять прекрасным примером может служить интервенционизм. Введение пошлины на импорт товара ложится бременем на потребителей. Но для внутренних производителей это является благом. С их точки зрения введение новых пошлин и повышение уже существующих это прекрасно.

То же самое относится и ко многим другим ограничительным мерам. Если государство ограничивает либо путем прямых ограничений, либо с помощью фискальной дискриминации крупные предприятия и корпорации, то усиливаются конкурентные позиции малого бизнеса. Если оно ограничивает деятельность крупных универмагов и торговых розничных сетей, то радуются мелкие лавочники.

Важно осознать то, что выигравшие от этих мер считают для себя выгодным, длится только на протяжении ограниченного периода времени. В долгосрочной перспективе привилегии, предоставленные определенной группе производителей, теряют свою способность приносить специфический доход. Привилегированная отрасль привлекает неофитов, и их конкуренция ведет к устранению специфических доходов, извлекаемых за счет привилегии. Таким образом, жажда привилегий избалованных любимчиков закона неутолима. Они продолжают требовать новых привилегий, потому что старые теряют свою силу.

С другой стороны, отмена ограничительной меры, к существованию которой структура производства уже адаптировалась, означает новое расстройство рынка, которое идет на пользу краткосрочным интересам одних и ущемляет краткосрочные интересы других. Давайте проиллюстрируем эту проблему на примере пошлины. Пусть много лет назад, скажем, в 1920 г., Руритания ввела пошлину на импорт кожи. Это было благом для предприятий, которые в тот момент работали в кожевенной промышленности. Но позднее в результате расширения отрасли неожиданные барыши, которыми кожевники наслаждались в 1920 и последующих годах, постепенно исчезли. В сухом остатке оказался лишь тот факт, что часть мирового производства кожи переместилась из тех мест, где выпуск на единицу затрат выше, на территорию Руритании, где производство требует более высоких затрат. Жители Руритании платят за кожу более высокие цены, чем они платили бы в случае отсутствия пошлины. Так как в кожевенные заводы вкладывается больше капитала и труда Руритании, чем было бы вложено в случае свободной торговли кожей, то некоторые другие местные отрасли сокращаются или, по меньшей мере, не растут. Из-за границы импортируется меньше кожи, и меньшее количество руританских товаров экспортируется в качестве платы за импорт кожи. Объем внешней торговли Руритании сокращается. Ни одна живая душа в целом мире не получает никаких преимуществ от сохранения старых тарифов. Наоборот, в результате падения совокупного объема производства человечества каждому причинен ущерб. Если бы политика, осуществленная Руританией в отношении кожи, была принята на вооружение всеми странами в отношении всех товаров и последовательно проводилась в жизнь с целью полного упразднения международной торговли и достижения абсолютной автаркии всех стран, то люди полностью отказались бы от выгод, которые несет с собой международное разделение труда.

Очевидно, что отмена руританских пошлин на кожу в долгосрочной перспективе должна быть выгодна всем, как руританцам, так и иностранцам. Однако в краткосрочной перспективе это нанесет ущерб интересам капиталистов, сделавших инвестиции в руританские сыромятни. В такой же степени это повредит краткосрочным интересам руританских рабочих, занятых в кожевенной промышленности. Некоторые из них должны будут либо эмигрировать, либо сменить профессию. Эти капиталисты и рабочие неистово сопротивляются любым попыткам снизить или совсем упразднить пошлину на кожу.

Этот пример ясно демонстрирует, почему политически крайне трудно ликвидировать какие-либо меры, ограничивающие производство, когда структура производства уже приспособилась к их существованию. Хотя их действие приносит вред всем, их исчезновение в краткосрочной перспективе невыгодно группам особых интересов. Разумеется, те, кто заинтересован в сохранении ограничительных мер, находятся в меньшинстве. В Руритании от отмены пошлины на кожу может пострадать только небольшая доля населения, работающая на кожевенных заводах. Подавляющее большинство это покупатели кожи и изделий из кожи, и они бы выиграли от снижения цен на них. За границами Руритании пострадали бы только те, кто занят в отраслях, которые будут сокращаться вследствие расширения кожевенной промышленности.

Последнее возражение, выдвигаемое оппонентами свободной торговли, звучит следующим образом: пусть только руританцы, связанные с выделкой кожи, непосредственно заинтересованы, сохранении тарифов на кожу. Но каждый руританец работает в той или иной отрасли промышленности. Если все внутреннее производство защищено пошлиной, то переход к свободной торговле повредит всем отраслям, а тем самым интересам всех специализированных групп капитала и труда, сумма которых составляет всю страну. Отсюда следует, что отмена пошлины в краткосрочной перспективе наносит ущерб всем гражданам. А в расчет принимаются только краткосрочные интересы.

В этой аргументации содержится троякая ошибка. Во-первых, неправда, что от перехода к свободной торговле пострадают все отрасли. Наоборот, те отрасли, в которых сравнительные издержки производства ниже, в условиях свободной торговли получат импульс к расширению. Отмена пошлины будет соответствовать их краткосрочным интересам. Пошлина на продукцию, которую они сами производят, для них невыгодна, так как в условиях свободной торговли они могли бы не только выжить, но и расшириться. Пошлины на те изделия, сравнительные издержки производства которых в Руритании выше, чем за рубежом, вредят им, направляя в эти отрасли капитал и труд, которые в противном случае оплодотворяли бы их.

Во-вторых, краткосрочный принцип целиком и полностью ложен. В коротком периоде любое изменение на рынке причиняет вред тем, кто вовремя его не предусмотрел. Последовательные поборники краткосрочного принципа должны защищать абсолютную жесткость и неизменность начальных данных и противиться любым изменениям, включая любые терапевтические и технологические усовершенствования. Если в своей деятельности люди предпочитали бы избегать зло ближайшего будущего по сравнению с избежанием зла в более отдаленном будущем, то они скатились бы до животного уровня. Сознательный отказ от некоторого более близкого по времени удовлетворения с целью получить большее, но более удаленное по времени, удовлетворение отражает суть человеческой деятельности, отличающую ее от поведения животных.

Наконец, если обсуждается отмена всеобъемлющей системы пошлин Руритании, не следует забывать, что краткосрочные интересы тех, кто занят кожевенным производством, ущемляются только в результате отмены одного пункта из этого списка, в то время как им идет на пользу отмена других пошлин, касающихся продукции отраслей, в которых сравнительные издержки выше. Действительно, ставки заработной платы рабочих на кожевенных заводах на некоторое время станут ниже, чем в других отраслях, и пройдет некоторое время, прежде чем установятся соответствующие долговременные пропорции между ставками заработной платы в различных отраслях руританского производства. Но исключительно временному снижению их доходов будет сопутствовать падение цен на многие покупаемые этими рабочими товары. И тенденция улучшения их положения будет не просто феноменом переходного периода. Она будет результатом устойчивого благотворного влияния свободной торговли, которая, перемещая каждую отрасль промышленности туда, где сравнительные издержки являются самыми низкими, увеличивает производительность труда и общее количество произведенных товаров. Именно в этом состоит устойчивое долгосрочное преимущество, которое свободная торговля обеспечивает каждому члену рыночного общества.

Противодействие отмене тарифного протекционизма будет разумным с личной точки зрения тех, кто занят в кожевенной отрасли, только в том случае, если пошлина на кожу будет единственной. Тогда можно будет объяснить, что их позиция диктуется общественными интересами, интересами касты, которые будут временно ущемлены отменой привилегии, несмотря на то, что простое ее сохранение больше не обеспечивает им никакой выгоды. Однако в этом гипотетическом случае противодействие кожевников будет безнадежным. Большинство их все равно пересилит. Ряды протекционистов усиливает тот факт, что пошлина на кожу не является исключением, что в похожем положении находятся многие отрасли промышленности, сражающиеся против отмены пошлин, касающихся их отраслей. Разумеется, это не является альянсом, основанным на особых групповых интересах каждой группы. Если каждый защищен в одинаковой степени, то он не просто теряет в качестве потребителя то, что он выиграл как производитель. Кроме того, каждый теряет от общего падения производительности труда, вызываемого перемещением производств из более благоприятных в менее благоприятные места. Наоборот, отмена всех тарифов в долгосрочной перспективе будет выгодна всем, в то время как краткосрочный ущерб, который причинит отмена некоторых отдельных пошлин особым интересам соответствующей группы, уже в коротком периоде по крайней мере частично будет компенсирован результатами отмены пошлин на те изделия, которые покупают и потребляют члены этой группы.

Многие смотрят на тарифный протекционизм как на привилегию, предоставленную наемным рабочим страны, гарантирующую им на протяжении всего своего существования более высокий уровень жизни по сравнению с тем, который у них был бы в условиях свободной торговли. Этот аргумент выдвигается не только в Соединенных Штатах, но и в любой стране мира, где средняя реальная заработная плата выше, чем в другой стране.

Действительно, следует признать, что в условиях полной мобильности капитала и труда во всем мире будет господствовать тенденция выравнивания цены труда одного и того же вида и одинакового качества. Хотя даже если бы существовала свободная торговля товарами, эта тенденция отсутствовала бы в нашем реальном мире миграционных барьеров и институтов, затрудняющих зарубежные капитальные вложения. Предельная производительность труда в Соединенных Штатах выше, чем в Индии, потому что здесь инвестиции на одного работающего больше и потому что индийским рабочим мешают переехать в Америку и конкурировать на американском рынке труда. Нет необходимости, объясняя эту разницу, исследовать, больше или меньше запасы полезных ископаемых в Америке по сравнению с Индией, а также не является ли индийский рабочий расово неполноценным по сравнению с американским рабочим. Однако, может быть, этих двух явлений, а именно институциональных ограничений на перемещение капитала и труда, достаточно, чтобы объяснить отсутствие выравнивающей тенденции. Поскольку отмена американских пошлин не может оказать неблагоприятного влияния на эти явления, то она не может изменить уровень жизни американских рабочих в худшую сторону.

Наоборот. В условиях положения дел, при котором мобильность капитала и труда ограничена, переход к свободной торговле товарами неизбежно повысит уровень жизни американцев. Те отрасли, в которых американские издержки выше (американская производительность ниже), станут меньше, а те, в которых издержки ниже (производительность выше), расширятся.

При свободной торговле швейцарские часовщики расширят свои продажи на американском рынке, а продажи их американских конкурентов сократятся. Продавая и производя больше, Швейцария будет зарабатывать и покупать больше. Не имеет значения, будут ли они сами покупать больше товаров, произведенных американской промышленностью, либо они увеличат свои внутренние покупки или закупки в других странах, например, во Франции. Что бы ни случилось, в конечном итоге эквивалент дополнительных долларов, заработанных ими, должен прийти в Соединенные Штаты и увеличить продажи некоторых американских отраслей. Если швейцарцы не отдают свои товары даром, то они должны истратить эти доллары на покупки.

Популярное противоположное мнение основано на идее, что Америка может расширить свои покупки импортированных продуктов путем уменьшения общей суммы остатков наличности своих граждан. Это является печально известным заблуждением, согласно которому люди покупают, невзирая на размер своих остатков наличности, и согласно которому само существование остатков наличности есть просто результат того, что что-то осталось, поскольку больше нечего купить. Мы уже показали, почему эта меркантилистская доктрина абсолютна неверна.

В области заработной платы и уровня жизни рабочих пошлины приводят совсем к другим результатам.

В мире, где существует свободная торговля товарами, в то время как миграция рабочих и зарубежные инвестиции ограничены, преобладает тенденция к установлению определенного соотношения заработной платы за одинаковый труд одинакового качества в разных странах. Тенденция выравнивания ставок заработной платы в этих условиях существовать не может. А конечные цены на труд в различных странах находятся в определенном численном отношении друг к другу. Окончательная цена характеризуется тем, что все, кто стремится заработать, получают работу, а все, кто стремится нанять работников, имеют возможность принять на работу столько работников, сколько пожелают. Существует полная занятость.

Предположим, что есть всего две страны Руритания и Лапутания. В Руритании конечные ставки заработной платы в два раза выше, чем в Лапутании. И правительство Руритании прибегает к помощи одной из тех мер, которые по недоразумению называются прорабочими. Она возлагает на работодателей бремя дополнительных затрат, размер которых пропорционален количеству нанятых рабочих. Например, она сокращает продолжительность рабочего дня, не допуская соответствующего снижения недельных ставок заработной платы. В результате снижается количество произведенных благ и увеличивается цена единицы каждого блага. Отдельный рабочий наслаждается дополнительным досугом, но его уровень жизни падает. А к чему еще может привести общее снижение наличного количества благ?

Этот результат является внутренним событием Руритании. Он возникнет и при отсутствии всякой международной торговли. Тот факт, что Руритания не автаркична, а ведет торговлю (покупает и продает) с Лапутанией, ничего не меняет. Но это имеет определенные последствия для Лапутании. Если руританцы производят и потребляют меньше, то они меньше покупают в Лапутании. В Лапутании не происходит общего падения производства. Но некоторые отрасли, производство которых было ориентировано на экспорт в Руританию, теперь будут работать на внутренний лапутанский рынок. Лапутания обнаружит, что объем ее внешней торговли упал; она вынужденно стала более автаркичной. В глазах протекционистов это благо. А на самом деле это означает снижение уровня жизни; место производства с низкими издержками заняло производство с более высокими издержками. Лапутания испытывает то же самое, что испытали бы жители автаркичной страны, если бы Бог уменьшил производительность в одной из ее отраслей. В условиях разделения труда снижение объема предложения на рынке со стороны других людей неблагоприятно сказывается на всех.

Однако эти неумолимые конечные международные последствия нового руританского прорабочего закона по-разному скажутся на различных отраслях лапутанской промышленности. Прежде чем в конце концов произойдет полная корректировка производства в соответствии с новым состоянием исходных данных, обе страны пройдут ряд последовательных этапов. Краткосрочные последствия отличаются от долгосрочных последствий. Они более эффектны, чем долгосрочные последствия. Если краткосрочные последствия мало кто может не заметить, то долгосрочные последствия осознаются только экономистами. В то время как долгосрочные последствия нетрудно скрыть от народа, в отношении краткосрочных последствий необходимо что-то предпринимать, чтобы не иссякал энтузиазм по поводу этого якобы прорабочего законодательства.

Первым краткосрочным эффектом становится снижение конкурентоспособности некоторых руританских отраслей по сравнению с их лапутанскими конкурентами. Так как в Руритании цены растут, то некоторые лапутанцы получают возможность расширить свои продажи в Руритании. Но все это временно; в конце концов общий объем продаж лапутанской промышленности в Руритании снизится. Возможно, что, несмотря на общее снижение лапутанского экспорта в Руританию, некоторые из лапутанских отраслей в долгосрочном плане увеличат объем продаж. (Это зависит от нового соотношения сравнительных издержек.) Но между этими краткосрочными и долгосрочными результатами нет никакой логической связи. Корректировки переходного периода создают ситуации, меняющиеся с калейдоскопической скоростью и абсолютно отличные от конечного исхода. Хотя близорукое внимание публики полностью поглощено этими краткосрочными последствиями. Она слышит жалобы пострадавших коммерсантов на то, что новый руританский закон дает лапутанцам возможность держать более низкие цены и в Руритании, и в Лапутании. Она понимает, что некоторые руританские промышленники будут вынуждены ограничить производство и уволить рабочих. Публика начинает подозревать, что что-то не так в теориях самозваных неортодоксальных друзей рабочего класса.

Но картина меняется, если в Руритании существуют достаточно высокие пошлины, которые не позволяют лапутанцам даже временно расширить свои продажи на руританском рынке. Самое яркое краткосрочное следствие нового закона маскируется таким образом, что оно проходит мимо внимания публики. Долгосрочных последствий, разумеется, избежать невозможно. Но они вызываются другой последовательностью краткосрочных следствий, менее неприятных из-за того, что они менее заметны. Разговоры о так называемых социальных завоеваниях, заключающихся в сокращении рабочего дня, не разоблачаются немедленным появлением результатов, которые все, а более всего уволенные рабочие, считают нежелательными.

Сегодня основная функция пошлин и других протекционистских приемов заключается в маскировке реальных результатов интервенционистской политики, направленной на повышение уровня жизни широких народных масс. Экономический национализм является необходимым дополнением этой популярной политики, которая, делая вид, что улучшает материальное благополучие наемных рабочих, на самом деле его ухудшает.

Ограничительные меры как экономическая система

Как было показано, в некоторых случаях ограничительные меры могут достичь преследуемую цель. Если те, кто прибегает к этой мере, думают, что достижение этой цели более важно, чем ущерб, наносимый ограничением, т.е. сокращением количества материальных благ, предназначенных для потребления, то использование ограничения оправдано с точки зрения их субъективных оценок. Они несут издержки, чтобы получить то, что они ценят больше, чем то, от чего отказываются. Никто, и уж, конечно, не теоретик, не может спорить с ними об уместности их оценок.

Единственный адекватный метод трактовки мер, ограничивающих производство, это взгляд на них как на жертву, приносимую ради достижения определенной цели. Они суть квазизатраты и квазипотребление. Они представляют собой использование вещей, которые могли быть определенным образом произведены и потреблены, для осуществления несколько иных целей. Этим вещам не позволили появиться на свет, но именно это квазипотребление есть то, что удовлетворяет автора этих мер больше, чем увеличение наличных благ, к которому привела бы отмена ограничения.

По отношению к некоторым ограничительным мерам эта точка зрения разделяется всеми. Если государство постановляет, что участок земли должен оставаться в естественном состоянии в качестве национального парка и должен быть изъят из оборота, никто не классифицирует это иначе, чем статью расходов. Государство лишает граждан различных продуктов, которые может принести обработка этой земли, чтобы доставить им другое удовольствие.

Отсюда следует, что ограничение производства ни при каких условиях не может играть иной роли, кроме как быть подчиненным дополнением системы производства. Невозможно создать систему экономической деятельности из одних только ограничительных мер. Никакой комплекс этих мер не может быть связан в интегрированную экономическую систему. Они не могут образовать систему производства. Они принадлежат к сфере потребления, а не к сфере производства.

Исследуя проблемы протекционизма, мы стремимся проверить утверждения защитников вмешательства государства в производство, заявляющих, что их система выступает альтернативой другим экономическим системам. С точки зрения логики в отношении мер, ограничивающих производство, ничего подобного утверждать невозможно. Самое большее, чего они могут достичь, это сокращение объема производства и удовлетворения. Богатство создается путем затрат определенного количества факторов производства. Сокращение этого количества не увеличивает, а уменьшает объем производимых благ. Даже если можно достичь цели, которую преследует сокращение рабочего дня, это не связано с ростом производства. Это в любом случае будет способом сокращения производства.

Капитализм есть система общественного производства. Социализм, говорят социалисты, также является системой общественного производства. Но в отношении мер, ограничивающих производство, даже интервенционисты не могут заявить ничего похожего. Они могут лишь сказать, что при капитализме производится слишком много и что они хотят предотвратить производство этого излишка, чтобы осуществить другие цели. Они сами вынуждены признать, что применение ограничений имеет пределы.

Экономическая наука не утверждает, что ограничение является плохой системой производства. Она утверждает, что это вообще не система производства, а скорее система квазипотребления. Большую часть целей, которые интервенционисты желают реализовать посредством ограничения, невозможно достичь таким образом. Но даже там, где ограничительные меры подходят для достижения поставленных целей, эти цели являются исключительно рестриктивными.

Своей огромной популярностью ограничительные меры обязаны тому, что люди не осознают их последствий. Сталкиваясь с проблемой ограничения рабочего дня посредством государственного декрета, люди не понимают того, что общий объем производства должен упасть, и весьма вероятно, что уровень жизни рабочих также будет снижаться. Положение о том, что прорабочие законы являются социальным завоеванием рабочих, а издержки этих завоеваний полностью ложатся на работодателей, является догмой современной неортодоксальности. Кто бы ни ставил под сомнение эту догму, он немедленно будет заклеймен как наемный апологет несправедливых претензий грубых эксплуататоров и безжалостно подвергнут гонениям. Исподволь внушается, что он хочет довести наемных рабочих до нищеты и возвратить длинный рабочий день ранних стадий современного индустриализма.

В противовес этой клевете необходимо подчеркнуть, что богатство и благополучие являются средством производства, а не результатом ограничительных мер. И то, что в капиталистических странах средний рабочий потребляет больше благ и может позволить наслаждаться большим свободным временем, и то, что он может сам содержать свою жену и детей, а не посылать их работать, не является достижением государства или профсоюзов. Это результат того, что преследующий прибыль бизнес накопил и инвестировал больше капитала и тем самым увеличил предельную производительность труда.

Литература

1. Экономика современности - М. 2009 г. под ред. Ткаченко В.Г.

2. Экономика - Майоров В.Я. - М. 2001 г.

3. Экономическая теория - Кузнецов Г.К. - М. 1999 г.