Востребованный классик (беглый взгляд культуролога на наследие А.П. Чехова)

Размещено на http://www.allbest.ru/

Размещено на http://www.allbest.ru/

Востребованный классик (беглый взгляд культуролога на наследие А.П. Чехова)

Соловьев Владимир Михайлович

Статья посвящена наследию А.П. Чехова как мощному ресурсу культурной самозащиты, обеспечивающему сохранение русской национальной культуры. Прослеживается, как на грани XIX- XX вв. точно так же, как столетие спустя, на рубеже XX - XXI столетий, активизировался процесс раскультуривания и засилья массовой культуры. Подобно опытному гляциологу, задолго улавливающему по характерным признакам приближение ледника, Чехову было дано экстраполировать победу неуклонно наползающей на Россию пошлости, грозящей вскоре захлестнуть её мертвой петлей. Сегодня мещанская обыденщина ламинирована гламуром и отлакирована глянцем, но суть ее с чеховских времен не слишком изменилась, а разница состоит лишь в том, что сегодня она обустроилась в русской жизни с большим размахом, комфортом, блеском, чем прежде, и чувствует себя вполне по-хозяйски и более чем уверенно, потому что в условиях тотального бескультурья ее ничем не прошибешь.

Ключевые слова: культура, литература, культурология, коэффициент культуры, культурная востребованность, авторское мировосприятие и миропонимание, картина мира, атрофия совести, внутреннее совершенствование человека, культурный идеал, культурный иммунитет, культурная самозащита, массовая культура, раскультуривание, чеховское человековедение, ценности и ценностные ориентации, этика, эстетика.

A SOUGHT-AFTER CLASSIC AUTHOR (CULTUROLOGIST'S PEEK AT ANTON CHEKHOV'S HERITAGE)

Soloviev V.M.

The paper is devoted to the Anton Pavlovich Chekhov's heritage as a potent resource of self-defense ensuring the Russian national culture preservation. One can trace how the domination of mass culture and the deculturization process were intensified at the turn of the 19th and 20th centuries, just like a century later - on the cusp of 20th and 21st centuries.

Like an experienced glaciologist detecting an oncoming glacial by some distinctive signs long in advance, Chekhov was given to extrapolate the win of vulgarity inexorably crawling on Russia, threatening to catch it in a deadly noose. Today the philistine platitude is glossed over by the glamour; however, its essence has not changed much since Chekhov's time. The only difference now is that triteness settled in Russian life on a grander scale, with more comfort and chic than before and feels itself at home and quite confident; given complete lack of culture, there is no way to pierce it.

Keywords: culture, literature, culturology, cultural quotient, cultural relevance, author's perception and attitude, worldview, atrophy of conscience, personal perfection, cultural ideal, cultural immunity, cultural self-defense, mass culture, deculturization, catastrophism, Chekhov's human studies, values and axiological orientations, ethics, aesthetics.

Как ни странно, один из крупнейших русских классиков мировой литературы Антон Павлович Чехов (1860 - 1904), которому посвящены сотни научных исследований, как философ, социолог, культуролог привлек минимум внимания [1, с. 146-159; 5 16] и в фундаментальных энциклопедических изданиях «Русская философия» и «Культурология. XX век» не удостоился даже скромной статьи. И это при том бесспорном обстоятельстве, что творчество А.П. Чехова оказало значительное влияние на развитие как русской мысли, так и культуры в целом. Что же касается уровня писателя как глубокого и оригинального мыслителя-реалиста и человека широкого кругозора, то здесь никаких сомнений быть не может. И, пожалуй, наиболее простая и объяснимая причина того, что в современной историографии он оказался несколько в тени, состоит в ложном убеждении, что эта ниша давно и капитально заполнена.

Философия Чехова, ведущий принцип его мышления - скептицизм, ироничнонасмешливое сомнение в надежности истины. Если сто с небольшим лет назад писатель не нашел во всей богомольной христолюбивой России ни одного человека с совестью [7, с. 426], то правомерен вопрос, откуда взяться такому светлому человеку теперь, после кровавого смрада большевизма и порожденных им аномалий и социальных и генных мутаций? Мозг и сердце сопротивляются и отказываются признать, что мы живем в стране победившего бандитизма, но то, что ядовитые семена проросли и дали обильные токсичные плоды, уже очевидно и отрицать не приходится. Причем отягощающее обстоятельство состоит в том, что так называемый образованный класс, по сути, беспросветно тёмен и качественно мало чем отличается от маргиналов.

Рассказ «В овраге» нравственной силой встает вровень с библейскими притчами, и человекоподобным воплощением зла, живым исчадием ада выступает антиженщина-душегубка Аксинья, не дрогнувшей рукой обварившая кипятком младенца, помешавшего ей удовлетворять неутолимую, всепоглощающую жажду наживы [7].

Культурология Чехова представлена в его произведениях не столько в виде мощных теоретических обобщений или хрестоматийных цитат типа «В человеке должно быть всё прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли» или «Хорошее воспитание не в том, что ты не прольешь соуса на скатерть, а в том, что ты не заметишь, если это сделает кто-нибудь другой», сколько рассыпана в мимолетных писательских ремарках, мастерских диалогах, зарисовках с человеческой натуры, преисполненных универсального смысла рассказах- миниатюрах, где авторское мировосприятие и миропонимание зачастую или приглушено, или лишь угадывается между строк, но зато отчетливо проступают грандиозные и пустяковые идеи, мечты и целые программы переустройства жизни, страсти и страхи, романтические бредни и голая рассудочность, живые интонации и стертые, словно казенные слова бесчисленных чеховских героев. И через них писатель гораздо точнее и честнее, чем многие другие литераторы, высвечивает такие вечные темы, как беспокойный, но бесцельный, заводящий в тупик поиск свободы, жгучая человеческая потребность во взаимопонимании, наталкивающаяся не на сочувственный отклик, а на отчуждение, дефицит гармонии и разлад с самим собой, мучительное осознание пустоты собственного внутреннего духовного мира рядом с совершенным миром природы. Вот это нарочитое не пренебрежение, а пристальное внимание к мышиной возне человеческой мелкоты, бытовому идиотизму, копошению шкурных интересов, смешных идеалов, скудных амбиций, одномерных претензий, завышенных самооценок складывается под умелым резцом писателя не только в художественно целостные портреты, но и маленькие картины мира, из которых вырисовывается и выстраивается большая общая, омраченная катастрофизмом -предчувствием трансформации ограниченной во времени катастрофы отдельно взятого человека как субъекта в длительную социальную катастрофу всего общества.

У Чехова, как это водится в настоящей, а не книжной России, прохвост сидит на проходимце, а отъявленный мошенник на голубом глазу выдает себя за порядочного человека, в чем, кстати, сам внутренне твердо убежден. Если в рассказе или юмористической сценке о ком-то сказано, что от него повеяло или запахло культурным человеком, значит, далее чеховская ирония пригвоздит и изничтожит описываемого субъекта, и вскроется, какое это ничтожество, неуч и жалкий позёр. Более щадящее определение - сырой человек. Читателю предоставлено самому сообразить, какой смысл вкладывается в это словосочетание. Наиболее близкий его перевод на современный язык -недоразвитый, ограниченный, малообразованный, нравственно слабый.

Герои Чехова по преимуществу приличные, благонамеренные люди. Во всяком случае в своей среде они такими слывут. У них, как правило, чистая биография и нормальная репутация, они не замешаны в преступлениях, не запятнали себя судимостью, но их внутренняя культура убога, ограничена и отмечена непробиваемым снобизмом. Этот некто. признанный хорошим человеком, взыскует праведности от других, но не от себя лично, потому что и без того преисполнен сплошных добродетелей и достоинств, в чем совершенно уверен. Как и в том, что окружен тупыми, черствыми, неблагодарными людьми, не сделавшими для ближнего ничего положительного, в чем тоже, конечно, абсолютно не сомневается. Если бы сам он подал пример и сделал нечто, получившее общественное одобрение, тогда было бы понятно. Но ведь на его счету нет ничего позитивного и благовидного. Зато предосудительного, заслуживающего порицания - сколько угодно.

Изнывающий от безделья военный пенсионер И.К. Ляшкевский негодует, видя, как его домохозяин часами праздно сидит на скамейке. «Вот как сел на лавочку, - возмущается отставник, - так и будет проклятый сидеть сложа руки до самого вечера... Ну, отчего ты не работаешь? Зачем сидишь?» В злобе на соседа-тунеядца Ляшкевский даже готов отхлестать его, каналью, плетью [14, с. 203].

Спившийся, изредка из милости выпускаемый на сцену в эпизодах актер- неудачник захудалого театра безапелляционно рассуждает о судьбах театра и выносит беспощадные приговоры блистательным коллегам по цеху, объявляя их дилетантами, посредственниками, бесталанными и бездарными. Так, прославленная Ермолова, по его словам, только и знает, что юбилеи справлять, но для искусства ничего путного не сделала - только вкус у публики испортила [13, с. 184 - 189].

Кичащийся мнимым благоразумием состоятельный землевладелец берется организовать помощь голодающим крестьянам ближней округи, не имея ни малейшего понятия, как приступить к делу, тогда как его жена уже успешно справилась с этой задачей. Однако движимый чувством долга благодетель не пожелал вникнуть в суть ее трудов и чуть все не завалил. К счастью, он вовремя опомнился, ибо нашлись люди, которые открыли ему глаза, вразумили его и объяснили, что единственная польза, которую он может принести, это не мешать супруге, а во всем ее поддерживать. Она же сама успешно справится, потому что у нее как-то все само собой выходит: «Яблоне не надо беспокоиться, чтобы на ней яблоки росли - сами вырастут» [10, с. 44].

Желающих без всяких на то оснований присвоить права арбитров и третейских судей в рассказах Чехова хоть отбавляй, но вряд ли их больше, чем в реальной жизни. Тяга к нравоучениям и назиданиям буквально распирает тех, кто, казалось бы, должен не других жизни учить, а тихонько и неприметно сидеть в своем углу да помалкивать.

Резонансный сборник статей «Вехи», подготовленный элитой философской мысли России - Н.А.Бердяевым, С.Н.Булгаковым, М.О.Гершензоном, С.Л.Франком и др., появился пять лет спустя после смерти Чехова. Однако писатель во многом упредил этические настроения, высказанные в этой книге. Пророческая глубина прогнозов о дальнейших судьбах страны, в которой, с одной стороны, правит бал воинствующий обыватель, с другой - она идет на поводу радикалов и экстремистов, у Чехова и веховцев вполне согласуется. Позиция автора «Палаты № 6» - дистанцирование как от социальной революции, крутой ломки сложившихся традиций, радикального изменения или обновления форм общественного устройства, так и от философии бездействия и примирения с существующим злом. Чехов - яркий носитель, пусть утопической, но привлекательной идеи внутреннего совершенствования человека (вспомним афоризм о выдавливании по капле из себя раба и счастливой окрыленности от того, что проснувшись в одно прекрасное утро, человек чувствует, что в его жилах течёт уже не рабская кровь, а настоящая человеческая), и противник тотальной идейной борьбы. И Бердяев с сотоварищами ни в этом отношении, ни в стойком неприятии комплекса вины интеллигенции перед народом с ним не расходятся [2].

При всей субъективности и гипотетичности разбора чеховских текстов степень их культурологической, как, впрочем, исторической, философской, социологической, психологической аутентичности неизменно останется необычайно высокой.

Чуткий, тонко чувствующий Россию философ Серебряного века Н.О.Лосский отмечал: «Недостаток к средней области культуры, какие бы оправдывающие обстоятельства мы ни находили, есть все же отрицательная сторона русской жизни. В царстве грешных существ, к которым мы принадлежим, высшие духовные деятельности в высокой степени зависят от правильного удовлетворения низших потребностей, от телесного здоровья, питания, защиты от холода и т.п. условий, требующих совершенствования материальной культуры.

Работая над всеми областями культуры и в то же время имея в виду абсолютное добро Царства Божия как конечную цель, человек гармонично развивает свой характер и дисциплинирует волю» [6, с. 55].

Не правда ли, то же самое, но по- своему, по-чеховски, другими словами, манифестирует писатель? Ведь огромный литературный материал, приведенный в его сочинениях, по сути, как раз о том же и на ту же тему. Едва ли не каждый персонаж почти каждого рассказа Чехова - это ходячая, сжатая в одну человеческую особь культурная катастрофа.

Рискованно оперировать зыбким понятием коэффициент культуры, но применительно к Беликову, Ольге Дымовой, Ионычу, унтеру Пришибееву и им подобным условно литературным, но в действительности словно вставленным в текст из живой жизни субъектам такой коэффициент представляется приложимым как не слишком корректный, но эффективный измеритель присутствующих в них аномалий и отклонений от здоровой нормы, выступающей не без известной погрешности и приблизительности в роли эталонного значения. А уж об актуальности названных и неназванных персонажей Чехова говорить не приходится. Все они как будто не из вчера, а из нашего сегодня. Не потому ли имена его героев стали нарицательными, что ярко, емко и правдиво выражают наиболее характерное присущее тому или иному типажу? Например, та же барынька- попрыгунья Ольга Дымова искренне считает себя ультракультурной дамой. Она в одном лице и светская львица, и способная, подающая надежды художница, и местная законодательница мод. Но это всего лишь ее, грубо говоря, хотелки, результат собственного самовнушения. На самом же деле она вздорная бабенка, вконец заездившая на все ради нее готового талантливого мужа-врача и фактически доведшая его до отчаяния и смерти. За внешней оболочкой страстной любительницы муз и почитательницы одаренных людей скрывается пустая, ничтожная, обделенная умом и сердцем натура. В том же ряду якобы культурных личностей урядник из дворян, замшелый лжесветоч знаний, пламенный почитатель ученых и людей творческого труда - «астрономов, поэтов, метафизиков, приват- доцентов, химиков и других жрецов науки» Семи-Булатов [15, с. 3 - 7]; сгусток тепла, доброты, ласки, Оленька, она же душечка, которая «могла объяснить все и сказала бы свое мнение о чем угодно», напрочь лишена индивидуальности, свободы воли и постоянно попадает в фатальную зависимость от тех, кого любит [9, с. 54]; прозванный за глаза жабой спесивый пустослов Рашевич, упивающийся собственным красноречием и совершенно уперто уверовавший в то, что скудные, банальные мыслишки, где-то когда- то им вычитанные, новы и оригинальны [8, с. 3-7]. От чопорной княгини Микшадзе исходит такая душная сентенция: «Знатность -... добродетель, перед которой все остальное - самая ерундистая чепуха» [12, с. 108].

Задолго до введения в оборот популярного сейчас в психологии термина стокгольмский синдром, фиксирующего защитно-бессознательную травматическую связь, взаимную или одностороннюю симпатию, возникающую между жертвой и агрессором в процессе захвата, похищения или применения угрозы или насилия, Чехов в рассказе «За яблочки» [11, с. 31 - 37] описал природу страха бесправных перед барином- самодуром Трифоном Семеновичем и покорных власти в его лице парня и девки из местных крестьян, забравшихся в помещичий сад и застигнутых с сорванными с дерева плодами в руках. Убоявшись лютой расправы, молодая пара, собиравшаяся пожениться, была поставлены чужой злой волей в унизительное положение, которое вынудило их послушно наказать друг друга. Сначала невеста дала жениху оплеуху, а потом больно драла его за вихры. Затем парень взял в кулак косу недавней суженой и, науськиваемый барином, принялся «карать зло». После этой экзекуции они больше не встречались. «Если бы сей свет не был сим свето, - пишет автор, - а называл бы вещи настоящим их именем, то Трифона Семеновича звали не Трифоном Семеновичем, а иначе. Говоря откровенно, Трифон Семенович - порядочная скотина» [11, с. 31].

Вспоминая свои встречи и беседы с А.П.Чеховым, А.М. Горький приводит интересное свидетельство: «Порою же казалось мне, - пишет он, - что в его отношении к людям было чувство какой-то безнадёжности, близкое к холодному, тихому отчаянию.

-- Странное существо -- русский человек! -- сказал он однажды. -- В нем, как в решете, ничего не задерживается. В юности он жадно наполняет душу всем, что под руку попало, а после тридцати лет в нем остается какой-то серый хлам. Чтобы хорошо жить, по- человечески, -- надо же работать! Работать с любовью, с верой. А у нас не умеют этого. Архитектор, выстроив два-три приличных дома, садится играть в карты, играет всю жизнь или же торчит за кулисами театра. Доктор, если он имеет практику, перестает следить за наукой, ничего, кроме «Новостей терапии», не читает и в сорок лет серьезно убежден, что все болезни -- простудного происхождения. Я не встречал ни одного чиновника, который хоть немножко понимал бы значение своей работы: обыкновенно он сидит в столице или губернском городе, сочиняет бумаги и посылает их в Змиев и Сморгонь для исполнения. А кого эти бумаги лишат свободы движения в Змиеве и Сморгони, -- об этом чиновник думает так же мало, как атеист о мучениях ада. Сделав себе имя удачной защитой, адвокат уже перестает заботиться о защите правды, а защищает только право собственности, играет на скачках, ест устриц и изображает собой тонкого знатока всех искусств. Актер, сыгравши сносно две-три роли, уже не учит больше ролей, а надевает цилиндр и думает, что он гений. Вся Россия -- страна каких-то жадных и ленивых людей: они ужасно много едят, пьют, любят спать днем и во сне храпят. Женятся они для порядка в доме, а любовниц заводят для престижа в обществе. Психология у них -- собачья: бьют их -- они тихонько повизгивают и прячутся по своим конурам, ласкают -- они ложатся на спину, лапки кверху, и виляют хвостиками.

Тоскливое и холодное презрение звучало в этих словах. Но, презирая, он сожалел. [4, с. 582-583].

По словам Горького, ему не доводилось встретить человека, который чувствовал бы значение труда как основания культуры так глубоко и всесторонне, как Чехов. Ему нестерпимо было мириться с тем, что природа вложила в русского человека необыкновенную способность веровать, испытующий ум и дар мыслительства, но всё это разбивается в прах о беспечность, лень, мечтательное легкомыслие, привычку жить надеждами на что угодно - на хорошую погоду, урожай, на приятный роман, выигрыш в лотерею, нежданное богатство или получение доходного места, а вот надежды поумнеть, замечал он с горечью, не наблюдается. Он брал и шире: «Думаем: при новом царе будет лучше, а через двести лет -- еще лучше, и никто не заботится, чтоб это лучше наступило завтра».

На лабораторном стекле чеховского человековедения обыватель предстает без прикрас, во всей своей вульгарной дикости, дремучести, мещанской ограниченности. Причем, чем больше он старается произвести выгодное впечатление, делать всё пристойно, культурненько или, как сказал бы насмешливый классик сегодня, гламурненько, тем быстрее и отчетливее проступают его примитивный внутренний мир, нравственная ущербность, моральная убогость, атрофия свести, темнота и невежество.

Редко какой чеховский персонаж не кичится тем, что он, де, человек культурный, начитанный, не прошедший мимо тех или иных ступеней по длинной лестнице образования. Однако, по Чехову, ни престижный диплом, ни ученая степень и звание, ни успешная карьера, ни принадлежность к высшим классам и общественным кругам - всего лишь формальные показатели. По разумению писателя, тогдашние вип-персоны и любые представители той или иной группы так называемой элиты могут обладать самым низким коэффициентом культуры, если достигнутые ими высоты никак не характеризуют их подлинные взгляды, образ мышления и свидетельствуют в первую очередь о средствах и способах, с помощью которых они занимают свое место в социальной нише, а также о мере честолюбия, гордыни, тщеславия. Лишенные интеллектуальных приоритетов, не способные блеснуть умом, они, дабы подчеркнуть свою значимость, окружают себя предметами роскоши, и культура служит им красивым фасадом, спасительной декорацией, компенсирующими личностное банкротство, скрадывающими узость души, ничем немотивированные апломб и самодовольство и содействующими самоутверждению и приданию должного веса в глазах окружающих. А то и хуже - там, где положено быть душе, для неё нет места: всё заполнено притворством, лицемерием, ханжеством.

Качества истинно культурного человека Чехов перечисляет в письме к брату Николаю, снискавшему признание как живописец. В произведениях писателя носителей этих качеств чрезвычайно мало. Зато количество их антиподов, напротив, зашкаливает. Не так ли было и в действительности? И не потому ли А.П.Чехов собрал целый паноптикум разных квазикультурных образчиков, диссонирующих с его культурным идеалом, чтобы рельефно обозначить вопиющую диспропорцию между удручающе малым меньшинством людей, достойных именования человека культурного, и абсолютным большинством их полных противоположностей.

Тех, кто соответствует статусу человека культурного и может быть идентифицирован как таковой, Чехов различает, прикладывая следующие максимы: он добрый и уважает других; сочувствует не только нищим и кошкам; уважает чужую собственность; избегает лжи; не манипулирует собой и не позволяет манипулировать собой из сострадания; не любит тщеславия; не пытается общаться с другими людьми только потому, что они популярны или влиятельны, и не стремится спекулировать на собственном имидже; не скрывает, а развивает свои таланты, принося, если надо, в жертву сиюминутные удовольствия; дорожит эстетической интуицией и ставит эстетическую точку зрения на то, что делают, выше прагматического чувства полезности [3].

Из многочисленных чеховских героев лишь единицы удовлетворяют этим критериям, ибо основная масса начисто или больше чем на половину лишена ключевого для человека культурного свойства: проживать жизнь, усваивая и воплощая такие наиболее позитивные, социализирующие и определяющие элементы культуры, как ценности и ценностные ориентации.

В настоящее время в условиях тотального засилья массовой культуры злободневную остроту и актуальность приобретает безошибочно схваченные Чеховым из реалий уходящего XIX и наступившего XX века меркантилизация, заточенность на материальной стороне бытия. Как оказалось, сто лет спустя культ денег в России вновь стал сердцевиной жизни и главным смыслом существования.

Беспросветное, потрясающее бескультурье охватило социум от обыкновенных людей до процветающих бизнесменов и представителей политического Олимпа. Чехов прозорливо зафиксировал прогрессирующую тенденцию невосполнимого вымывания креативного культурного слоя, обернувшуюся позднее масштабной быдлизацией и массовым оподлением. Хороший диалектик, писатель не случайно не делит в угоду записным литературоведам своих персонажей на положительных и отрицательных, потому что осознает: в жизни так не бывает. В человеке белое сочетается с черным, доброе со злым. И оттого, вероятно, Чехов воздерживается выводить в своих произведениях неких искусственных, фальшивых людей, наделяя их свойствами того идеала, который он по пунктам обрисовал в упомянутом выше письме к брату. Отсюда прослеживается логическая закономерность, когда герой, которого обломала обывательская рутина, перестает быть положительным и раскрывается в своем человеческом естестве слабыми сторонами, дурными помыслами или уже совершенными негативными поступками, темными местами и т.п. Таковы Войницкий («Дядя Ваня»), Андрей Прозоров («Три сестры»). В пьесе «Вишневый сад» на роль положительных героев могут претендовать разве только сам сад да еще, пожалуй, старый слуга Фирс, а Раневская, Гаев, Лопахин, Аня, «вечный студент» Петя, Варя, Симеонов- Пищик, Епиходов и все прочие по мере развития комедийного действия все больше дискредитируют и компрометируют себя. Акцентирование авторского внимания на не главном персонаже пьесы «Чайка» Нине Заречной обусловлено не только драматургическим расчетом ради театрального эффекта. Томление о лучшем, грезы о несбыточном, повышенная внушаемость, смешение фантазии и реальности - это знаковые настроения эпохи и мечты чистой публики начала 1900-х. Чехов снисходителен к наивности и тщетности надежд своей героини, но ему не импонируют погрязшие в словоблудии инфантильные молодые люди и зрелые мужи и дамы, от которых ничего путного, кроме трескучих фраз, демагогических посылов, избыточного пафоса и патетики не исходит. Всё это не люди, а мыльные пузыри. Схлопнутся - никто и не заметит.

Иммунитет культуры, по Чехову, в том и заключается, чтобы обеспечить культурную самозащиту, оберечь человека от дестабилизирующих его пошлости, низкопробной дешевки-однодневки, кича, симулякров, оградить от деградации и профанации чувств и понятийного аппарата, т.е. того, что теперь сконцентрировано в массовой культуре. Однако раскультуривание имело место не только во времена Чехова, но началось гораздо раньше. При всем интересе к генезису этого явления сейчас важнее выделить другое. Сегодня отторжение человека от культуры продолжается с помощью специальных средств - всевозможных гаджетов, которые всё активнее играют роль своего рода «умного» бионического технопротеза для мозгов, цифрового суфлера, подменяя интернет-ресурсами и -порталами подлинное накопление знаний, творчество, расширение кругозора, саморегуляцию, формирование вкуса и др. Вскоре, наверно, искусственный интеллект в разных дозах и вариациях будет вживляться в виде таблетки-чипа по типу кардиостимулятора.

Собственно говоря, чтобы разобраться в турбулентных вызовах, рисках, угрозах культуре и обществу, уяснить природу губительных вихревых потоков, врывающихся в современное культурное пространство, незачем ждать появления нового Чехова. Потому что старый далеко не исчерпан и толком так и не прочитан, не понят, не оценен. В этом видится экстренная культурная востребованность Чехова. Лучший предохранитель от прогрессирующей культурной мутации захочешь, а не придумаешь.

Список использованных источников и литературы

наследие чехов культурный

1. Бочаров С.Г. Чехов и философия // Вестник истории, литературы, искусства. Отд-ние ист.-филол. наук РАН. М.: Собрание; Наука, 2005. С. 146-159

2. Вехи. Сборник статей о русской интеллигенции. Репринтное воспроизведение издания 1909 года. М.: Новое время; Горизонт, 1990. - 218 с.

3. 8 черт истинно культурных людей по А. Чехову... m1.warbletoncouncil.org>caracteristicas...cultas

4. Горький А.М. А.П. Чехов / Чехов А.П., Избранное: Рассказы. Повести. Пьесы, Воспоминания писателей о Чехове, М.: Эксмо, 2002. - 640 с. С. 582-583

5. Зайцев В.С. Культурный феномен А.П. Чехова: структура и модусы бытия: автореферат дис. на соиск. уч. степ. кандидата культурологии. М.: Моск. гос. ун-т культуры и искусств, 2015 - 19 с.

6. Лоссский Н.О. Характер русского народа. Кн. вторая. М.: Изд-во «Ключ», 1990. - 92 с. С. 55

7. Чехов А.П. В овраге // Собр. соч. в двенадцати томах. Т. 8. М.: Гос. изд-во художественной литературы, 1962. - 584 с. С. 11 - 449, с. 426

8. Чехов А.П. В усадьбе // А.П.Чехов. Собр. соч. в двенадцати томах. Т.1. М.: Гос. изд-во художественной литературы, 1960. - 584 с. С. 3-7

9. Чехов А.П. Душечка // А.П.Чехов. Собр. соч. в двенадцати томах. Т. 2. С. 346 - 358. С. 54

10. Чехов А.П. Жена //А.П.Чехов. Собр. соч. в двенадцати томах. Т. 7. М.: Гос. изд-во художественной литературы, 1962. - 549 с. С. 44

11. Чехов А.П. За яблочки //А.П.Чехов. Собр. соч. в двенадцати томах. Т.1. М.: Гос. изд-во художественной литературы, 1962. - 584 с. С. 31 - 37

12. Чехов А.П. Зеленая коса // А.П.Чехов. Собр. соч. в двенадцати томах. Т. 1. М.: Гос. изд-во художественной литературы, 1962. - 584 с. С. 107 - 121

13. Чехов А.П. Критик // А.П.Чехов. Собр. соч. в двенадцати томах. Т. 5. С. 184 - 189

14. Чехов А.П. Обыватели // А.П.Чехов. Собр. соч. в двенадцати томах. Т. 5. М.: Гос. изд-во художественной литературы, 1962. - 535 с. С. 203

15. Чехов А.П. Письмо ученому соседу // А.П.Чехов. Собр. соч. в двенадцати томах. Т. 1. М.: Гос. изд-во художественной литературы, 1960. - 584 с. С. 3-7

16. Чудаков А. П. Поэтика Чехова / Акад. наук СССР. Ин-т мировой лит. им. А. М. Горького. -- М.: Наука, 1971. -- 291 с.

Размещено на Allbest.ru