"Ревниво оберегая чистоту семейного очага": культура повседневности эмигрантской семьи (1920-1930-е годы)

Размещено на http://www.allbest.ru/

Московский государственный институт культуры

«РЕВНИВО ОБЕРЕГАЯ ЧИСТОТУ СЕМЕЙНОГО ОЧАГА»: КУЛЬТУРА ПОВСЕДНЕВНОСТИ ЭМИГРАНТСКОЙ СЕМЬИ (1920-1930-е годы)

С.С. Ипполитов

Аннотация

семья культурный эмигрантский повседневный

В статье рассматриваются культурные, правовые, социальные особенности повседневной жизни эмигрантских семей из России. Анализ культурного разнообразия повседневной жизни русских колоний по всему миру в 1920-1930-х годах приводит к выводу о решающей роли семьи в выборе эмигрантом дальнейшего жизненного пути, который мог привести к одному из двух возможных вариантов: ускоренной ассимиляции либо к созданию в эмиграции замкнутых по культурному и национальному признаку сообществ, ставших в итоге основой феномена «русский мир» в зарубежье.

Ключевые слова: культура российской эмиграции, ассимиляция, социальная адаптация, русский мир, повседневность, культура повседневности, Гражданская война в России.

Annotation

S. S. Ippolitov Moscow State Institute of Culture, Ministry of Culture of the Russian Federation (Minkultury),

“EVENINGLY PROTECTING THE FREEDOM OF FAMILY CENTER”: CULTURE OF EVERYDAY EMIGRANT FAMILY (1920-1930s)

The article deals with cultural, legal, social features of everyday life of emigrant families from Russia. An analysis of the cultural diversity of the everyday life of the Russian colonies throughout the world in the 1920s-1930s leads to the conclusion that the family has a decisive role in the choice of the emigrant for a further life path that could lead to one of two possible options: accelerated assimilation or the creation in emigres of closed cultural and national characteristics of communities, which in the end became the basis for the phenomenon of “Russian world” in foreign countries.

Keywords: culture of Russian emigration, assimilation, social adaptation, Russian world, everyday life, everyday culture, Civil war in Russia.

Основная часть

Устойчивое выражение «семья -- ячейка общества» за многие десятилетия употребления в общественно-политическом контексте стало привычным. Действительно, именно семья задаёт непрерывный культурный контекст, который во многом определяет культурную, социальную и общественно-политическую палитру общества. Безусловно, это движение двустороннее: влияние общества и государства на семью многопланово и разнообразно; этой проблеме посвящено значительное количество профессиональных исследований.

Но зададимся вопросом: что происходит с семьей, волею судьбы созданной на чужбине или заброшенной в чужое общество? В общество с чуждой культурой, нормами права, историей и повседневными обычаями? Как она зарождается, живёт и развивается?

Обречена ли она на неизбежную ассимиляцию или запаса национальных культурных устоев, впитанных и усвоенных поколениями, достаточно для создания небольшого замкнутого «микромира», где русская культура, язык и обычаи будут жить, невзирая на ментальную агрессию внешней среды?

Гражданская война в России и эмиграция, помимо тяжелейших испытаний, повлекли за собой ещё одну беду. Сотни тысяч семей распались или потеряли кого-то из близких, целое поколение молодых мужчин из-за длительного периода войн и потрясений оказалось исключено из процесса создания семей. Многие из тех, кто был женат, оказались разлучены с семьями без всякой надежды на воссоединение в будущем. Поиск в эмиграции спутника или спутницы жизни для одиноких россиян становился важным по естественно человеческим, культурным, экономическим соображениям. Ведение совместного хозяйства, особенно в чужой стране, в наёмном жилище, всегда оказывалось более эффективным. Жизнь в эмиграции брала свое, и российские беженцы, покинувшие Россию без семей, начинали обустраивать свою личную жизнь.

Материальный и бытовой уровень жизни российских беженцев, сохранение или утрата ими культурной идентичности были очень тесно связаны с другой проблемой -- ассимиляцией. В разных странах «беженского рассеянья» были свои специфические особенности, обусловленные культурной, правовой, религиозной, экономической средой. Однако ассимиляция россиян имела во всех этих странах и свои общие, национальные черты.

Особенно заметным стало многообразие культуры повседневности русских колоний во Франции. Именно в этой стране русским эмигрантам удалось сохранить собственную национальную и культурную идентичность, создавать замкнутые в культурном и языковом смысле колонии и поселения. Но процессы ассимиляции проникали и в эту казавшуюся культурно однородной среду соотечественников.

Одним из факторов, ускорявших ассимиляционные процессы, стали демографические особенности русской эмиграции, большую часть которой составляли молодые мужчины трудоспособного возраста, что влекло за собой возникновение смешанных русско-французских браков. Сыграло в этом вопросе свою роль и значительное количественное преобладание в структуре русских колоний мужчин над женщинами -- в три-пять и более раз: русский мужчина во Франции просто не мог найти себе спутницу жизни из России. Этому явлению способствовал также живой интерес к российским беженцам во французском обществе и «русская мода» - уникальный культурный феномен, буквально захлестнувшая Европу 1920-х годов.

Способствовало ассимиляции и созданию смешанных семей и французское законодательство: в отличие от гражданок Германии [12], француженки не лишались гражданства при вступлении в брак с иностранцем. В 1925 году российским эмигрантам было разрешено «воссоединение семей»: появилась возможность вызвать из России своих близких родственников, что стало чрезвычайно важным событием в жизни русской колонии во Франции.

Немецкое законодательство, наоборот, тормозило этот процесс. Так, в апреле 1922 года, после заключения Рапал- льского договора¹, в Германии прекратилось признание браков, заключённых россиянами в период Гражданской войны на территориях, подконтрольных белым режимам [17, с. 146]. Внезапно все

¹ Рапалльский договор 1922 года между РСФСР и Германией, подписан в г. Рапалло (Италия) 16 апреля во время Генуэзской конференции 1922 года. Предусматривал немедленное восстановление в полном объёме дипломатических отношений между РСФСР и Германией. Обе стороны признавали принцип наибольшего благоприятствования в качестве основы их правовых и экономических отношений, обязывались содействовать развитию их торгово-экономических связей.

русские эмигранты, находившиеся в тот момент времени на территории Германии и связанные узами брака в период войны, оказались практически вне закона: их семейный статус мог быть оспорен правительственными органами, они не могли пользоваться нормами семейного права страны пребывания, наследовать имущество своих супругов. И особенно болезненной эта правовая коллизия стала для рождённых в таком браке детей: все они в один момент становились «незаконнорожденными», что в культурной традиции русских семей было событием немыслимым.

Острое чувство одиночества от потери родины, оторванности от родной культурной, языковой, духовной среды, от потери дома и устроенного быта усугублялось у российских беженцев и острым личным одиночеством.

М. Раев обращал внимание на изолированность и одиночество тех россиян, которые оседали во французской провинции. Многие из них «... потеряли свои семьи либо в России, либо на пути в изгнание. Эти люди по-прежнему хранили верность своим родным и друзьям. Они стремились поддерживать в себе чувство общности, основанное на единстве прошлого и судьбы, что само по себе исключало серьёзные попытки к интеграции. Но жизнь брала своё; смешанные браки становились для русских мужчин необходимостью, создание семьи помогало постепенно избавиться от мировоззренческого, культурного, ментального шока после трагического разрыва с родиной. Смешанный брак помогал скорейшей адаптации, быстрому вхождению в социокультурную среду нового общества, позволял создать обустроенный повседневный быт, которого так недоставало беженцам на чужбине.

Но такие смешанные браки не оставляли русскому эмигранту пространства для выбора дальнейшей культурной альтернативы: ускоренная ассимиляция с этого момента была практически неизбежной, и одним из её проявлений становилось крещение рождённых в совместном браке детей по католическому обряду. Да, прецеденты подобного рода остро осуждались в русских православных колониях, но “увод” ребёнка из православия часто воспринимался родителями в качестве шанса на успех во взрослой жизни. Культурная, религиозная ассимиляция закладывалась самими родителями с первых дней жизни их общего ребёнка, не оставляя ему в будущем возможности выбора между национальной и культурной идентичностью отца или матери [3, с. 1]».

Истории смешанных брачных альянсов, в которые вступали российские эмигранты, порой бывали и драматичны, и забавны. Вот одна из них, опубликованная в парижских «Последних новостях» в 1936 году.

«Сошёлся русский рабочий, бывший офицер, с француженкой, служившей прислугой у богатого домовладельца и страстного коллекционера нумизмата. Русский пошёл провожать, а потом и завязался настоящий роман. Но не совсем обыкновенен оказался старый домовладелец и нумизмат. Человек одинокий и учёный, он собирал всю жизнь старые монеты, коллекции насекомых, оружие, мебель. Громадный дом был переполнен этим добром. Вскоре старик умер. Француженка не раз говаривала своему русскому другу:“хозяин, наверное, оставит мне тысяч тридцать, вот откроем с тобой какое-нибудь дело и заживём вместе”. Но завещание старика превзошло самые смелые надежды. Верной прислуге он оставил всё своё состояние и несколько миллионов, включая коллекции, громадный дом и загородную виллу.

Новая миллионерша зажила барыней в большом, напоминавшем музей особняке. Казалось бы, самая пора выходить за друга замуж, но “славянская душа” неожиданно запротестовала: “Жениться не могу. У меня в России жена осталась. Сведений о ней не имею, но разводиться не желаю, -- выйдет, что ты меня на свои миллионы покупаешь. Мне твоего не нужно”.

Пожив с француженкой месяц, другой, русский исчезает без копейки денег, где-то работает, потом является снова. Поживёт и опять исчезнет. Несчастная миллионерша уже привыкла к этому и только горюет:

- Такой ведь странный, уходя из дома, хотя бы десять франков взял. А то и на папиросы не возьмёт, так ни с чем неведомо куда и пропадает.

Она живёт одна, поджидая бескорыстного друга, и рада встрече с русскими. Верна осталась она и памяти умершего хозяина. Пристрастившись к коллекционерству, француженка стала сама разъезжать по аукционам и скупать старинные вещи. Коллекции растут, во всём поддерживается прежний порядок, но счастья и довольства нет, и жизнь проходит... [13, с. 4]».

Но такие истории происходили нечасто. Как правило, русские люди на чужбине старались обустроить своё семейное гнездо, скрепить жизнь домашним очагом, детьми, уютом. Франция в этом смысле предоставляла российским беженцам такие шансы. Многие французские промышленные предприятия, заинтересованные в сохранении постоянного квалифицированного коллектива рабочих, старались обустроить их семейный быт, поддерживая и поощряя семейное обустройство и рождение детей, справедливо полагая, что семейный работник с детьми будет намного ответственнее относиться к своей работе, чем его холостой коллега. Именно при реализации этой политики в окрестностях Парижа и в других местах французской провинции возникали поселения русских эмигрантов, селившихся компактно в домах, которые им предоставляла заводская администрация, и обустраивавших повседневный быт своих семей по образу и подобию покинутых родных мест.

« - Хорошо здесь живём, - рассказывала корреспонденту “Последних новостей” русская старушка. - Квартиры удобные, по две-три комнаты с кладовой и дебарой, у всех огороды. Всюду электричество, а уголь привезут тебе и сами сложат. Ребят бесплатно в школе учат. За работу платят неплохо...

- Есть семьи, где по пяти ребят, а четверо это и немного ещё считается. Одним, что ни год, бог ребёнка посылает, а у других нет как нет. Одни тут всё огорчались, что детей не было, в прошлом году пошли в воспитательный дом, взяли себе ребёнка и усыновили. Выбирали с толком, чтобы белокурый был и глаза голубые, на русского похож. И представляете, нашли такого: ну, совсем русский - и беленький, и голубоглазый. Владимиром назвали. Чудесный мальчик [14, с. 4]».

А вот как выглядел возникший недалеко от Парижа «настоящий казачий хутор» и его обитатели:

«Внешнего, казачьего, в них мало: обыкновенные пиджаки, галстуки и шляпы. Многие свободно говорят по-французски, поженились на француженках и пустили прочные корни в местной почве... Жениться можно и на француженке, и на галичанке. Невест сколько угодно. А дальше толковый человек -- сам кузнец своего счастья.

— Моей дочке уже восемь лет. Жена по-русски, конечно, не понимает, дома говорим по-французски, девочка немного понимает по-русски, но говорить не может. Я научил её читать русскую газету. Она возьмёт “Последние новости”, водит пальцем и читает заголовки: “Ста-лин болен”. А потом спрашивает: “Папа, кес-ке- сэ Сталин? Кес-ке-сэ болен?” Времени всё не хватает, как следует обучить её.

— И я сына никак не могу научить по- русски. По-французски я неважно изъясняюсь. С женой-то кое-как говорю, а с сыном понимаем один другого с пятого на десятое. Пробовал ему рассказывать про Россию, про нашу природу, про охоту. Он слушает, молчит, а понимает ли что- нибудь, я не знаю.

— У одних наших похуже было. Отец с матерью русские и по-французски никак научиться не могли. Оба работали целые дни, а детей оставляли на попечение француженки, квартирной хозяйки. Потом дети стали бегать в школу. Родители придут с работы, а тем уже и спать пора. Где тут разговоришься. Теперь совсем друг друга не понимают. Родители говорят только по-русски, а дети только по-французски. Чуть посложнее - через переводчика объясняться надо. [15]».

Не обошли стороной эти культурные тенденции и французские колонии. Для многих эмигрантов интересы новой родины во французских колониях, например в Марокко, перестали восприниматься как нечто чуждое. Русские родители часто одобряли смешанные браки, гордились тем, что их сыновья женились на «настоящих» француженках или их дочери выходили замуж за «настоящих» французов. Эмигранты переезжали в Марокко семьями. Но, бывало, создавали их и здесь. Нередко семьи распадались, а бывшие супруги разъезжались. «Люди служили, растили детей, мечтали. Умирали: кто в бою с рифами, кто в своей постели, кто на больничной койке». Эмигрантская периодика пестрит сообщениями о кончине соотечественников. Память наиболее известных из них отмечалась некрологами. Если полистать журнал «Часовой», выходивший с 1929 года в Париже, можно встретить множество сообщений о завершении земного пути российскими поручиками и ротмистрами, есаулами и полковниками, генералами и адмиралами. И перечень мест последнего упокоения -- Рабат, Мекнес, Касабланка. Были и безвестные могилы, затерявшиеся в пустыне или в горах [6, с. 62].

«Осколки разбитого вдребезги» семейного быта, частные драмы, личные трагедии подчас находили своё неожиданное отражение в коммерческих разделах русскоязычных эмигрантских газет. Именно туда обращались попадавшие в беду соотечественники в слабой надежде получить помощь или заработать скромные деньги на продаже вывезенного с родины семейного скарба и ценностей.

Так, в газете с немного двусмысленным названием «Новая русская жизнь», выходившей в свет в Гельсингфорсе (Финляндия) можно было встретить такие объявления: «Продаются немного подержанные самовар с принадлежностями, стул к письменному столу орехового дерева, а также две очень красивые булавки к гал- стуху, с камнями [7, с. 4]».

«Дешёво продаются: шикарная мужская шуба, дамское плюшевое пальто с котиковым воротником, новый раздвижной диван, новый граммофон и пластинки по 10 марок за штуку [8, с. 4]».

Нередко появлялись в русской прессе и объявления иного рода от мужчин, стремившихся одним махом решить сразу несколько проблем: обзавестись капиталом и вступить в близкие отношения с дамой. Чаще всего за такими объявлениями скрывался мошенник или альфонс, пытавшийся таким незамысловатым образом решить свои финансовые затруднения:

«Молодой энергичный коммерсант ищет даму с капиталом 50 тыс. марок в компаньонки в доходное предприятие в Выборге [9, с. 4]».

Но гораздо чаще в русских газетах появлялись объявления другого рода:

«Добрые люди! Помогите мне. Жить не на что. Семья из 6 человек [10, с. 4]».

Середина 1930-х годов была отмечена в эмигрантском сообществе ростом интереса к переселению в страны Латинской Америки. Побудительных мотивов к этому было достаточно. С одной стороны, экономический кризис, начавшись в Америке, докатился до Европы, оставив без работы и средств к существованию огромное число людей. Российские эмигранты оказались в этих условиях наименее защищённой группой европейского населения. Массовые увольнения на промышленных предприятиях затрагивали их в первую очередь. С другой стороны, правительства Латинской Америки в этот период начали активную политику по привлечению переселенцев на неосвоенные земли. Уругвай, Парагвай, Аргентина были крайне заинтересованы в притоке работоспособного населения, желавшего и имевшего силы освоить огромные необработанные земельные массивы. Именно в этот период в европейской прессе началась рекламная кампания по вербовке переселенцев, которым обещали землю, деньги на обзаведение хозяйством, льготные кредиты, райский климат и прочие заманчивые перспективы. Надо ли говорить, что практически все эти обещания оказались вымыслом?

Здесь же стоит упомянуть об особой категории переселенцев в Латинскую Америку -- одиноких людях, мечтавших создать там семью и обосноваться на новом месте. Но поскольку обмен изображениями между потенциальными супругами, находившимися по разные стороны океана, в ту эпоху был налажен из рук вон плохо, знакомства по переписке оборачивались порой не слишком приятными сюрпризами и неожиданностями.

Вот как описывал К. К. Парчевский прибытие в Аргентину парохода из Европы, на котором, вероятно собрав последние деньги, приплыли к своим избранникам российские невесты:

«На пароходе остаются только одинокие женщины, приехавшие по вызовам мужей, женихов и братьев и не встреченные ими. И к женщинам, в конце концов, приходят много лет не виденные мужья или никогда не виденные женихи. У некоторых такие встречи происходят не без трагикомических недоразумений.

-- Я не хочу выходить за такого неслыханного урода, - с негодованием отвергает своего заокеанского жениха хорошенькая еврейка. - На карточке он выглядел совсем иначе... Это же надувательство!

- В таком случае, вам придётся вернуться этим же пароходом, - заявляет переводчик, - вас не спустят на берег. Да вы посмотрите на него, он же совсем не так плох, как вам показалось, и зарабатывает недурно.

— Понимаете вы много в красоте! Ведь мне с ним жить придётся, а не вам. Не могу я выйти замуж за обезьяну!

Но “обезьяна” кротко берёт невесту за руку и что-то объясняет ей по-еврейски. Чиновники иммиграционного управления ждут решения разборчивой девицы, а переводчик, стараясь ускорить взаимное ознакомление, подталкивает жениха к невесте и уговаривает поцеловаться. Наконец, первый лёд разбит. Сквозь слёзы, с опаской посматривая на иммиграционного чиновника, девица разрешает жениху поцеловать себя в щеку. Вопрос разрешён, можно сходить на берег [11, с. 54]».

Мы так никогда и не узнаем, чью фотографию выслал невесте этот находчивый переселенец -- свою или своего более симпатичного товарища. Но зато можно с большой степенью вероятности утверждать, что союз этих людей, скорее всего, состоялся, поскольку денег на обратную дорогу в Европу у невесты не было.

Семейные союзы, созданные в эмиграции, равно как и семейные пары, которым удалось не потерять друг друга в водовороте войны и бегства, подвергались в чужих краях не только материальным и юридическим испытаниям. Часто вхождение в новую социальную среду было сопряжено с культурными, сословными, имущественными, национальными и даже расовыми предрассудками. Многие эмигранты, имевшие в России заметный общественный статус, оказывались в изгнании в менее привилегированном положении, опускались по социальной лестнице, не могли поддерживать привычный уровень жизни. Всё это негативно сказывалось на семейных отношениях, разрушало иногда даже прочные союзы.

Браки русских эмигрантов и местных жителей часто наталкивались на неприятие русских эмигрантских общин. Например, соотечественники крайне неодобрительно отнеслись к поручику Бабичеву, женившемуся на девушке из аристократической эфиопской семьи.

Но этот брак оказался недолгим. Следующей женой Бабичева стала одна из его эфиопских служанок. Этот мезальянс закрыл чете Бабичевых доступ в дома немногочисленной, но влиятельной русской колонии, образовавшейся в Эфиопии в 1920-е годы. Спесивые русские дворянки и жены царских офицеров не желали принимать у себя на равных бывшую прислугу. Если Бабичева и приглашали на различные светские рауты, то, как правило, без жены [16, с. 95].

«Неудачи в личной жизни, обусловленные тяготами изгнания, невозможность создать семью, тяжёлая беспросветная повседневная жизнь, отягощённая экономическими неурядицами, равнодушием местных властей, часто толкала русских женщин к суициду. Но главным толчком становилась, как правило, измена мужа, распад семьи. Пик суицидов пришелся на конец 1920-х годов. Среди покончивших с собой преобладали женщины в возрасте от 20 до 40 лет, по сословной принадлежности -- дворянки, мещанки, представительницы интеллигентных профессий [4, с. 86]».

В 1920-1930-х годах, в том числе и по названным выше причинам, были редки смешанные браки между русскими и китайцами. Сословные, расовые, но особенно культурные предрассудки делали браки между русскими и китайцами явлением нечастым. В 1927 году появился закон, регулировавший заключение подобных браков. В соответствии с этой правовой новацией россиянка обязывалась принять китайское гражданство, получив разрешение на брак. Рождённые в браке дети становились китайскими гражданами и обязаны были изучать китайский язык. Овдовев, она становилась наследницей в равных долях с детьми. Если же вдова была бездетной, то за ней оставлялось право только на получение пособия [4, с. 86].

Непросто складывались любовные и семейные отношения русских с болгарами. Прибыв в эту православную страну, россияне оказались неожиданно для себя в довольно строгом патриархальном обществе, со строгими, порой даже жёсткими, бытовыми и культурными нормами и правилами поведения. «Ревниво оберегая чистоту семейного очага, болгары, естественно, боятся допустить к нему пришельцев, большей частью людей молодых, здоровых, соскучившихся по женской ласке и потому способных окинуть их “госпож” нечистым взором [5, с. 73]».

Строгой регламентации подлежали все контакты русских мужчин с болгарскими женщинами и девушками:

«- Даже когда чокаешься за обедом с еговой бабой, - жаловались казаки на щепетильность братушек, -- изволь делать это так, чтобы край к краю, да вровень. Сохрани господи, если стукнешь ножкой своей рюмки о верхушку ейной.

— А, кричит болгарин, ты плохое замышляешь насчет моей “госпожи”, ты “лош човек” (плохой человек). Провались ты, думаешь, и сам, и твоя “госпожа”! [5, с. 73]».

Однако болгарское «простонародье» не прочь было породниться с русскими. В тех случаях, когда видели серьёзность намерений, не мешали своим дочерям принимать ухаживание. К сожалению, искренних и серьёзных намерений почти ни у кого из россиян не было.

«-- Пристрельнёшь, бывало, чуточку за девицей, а батька ейный, “баша”, интересуется: “Ты, Иване, ергенин (холостой)?”

— Ергенин, говорю, конечно, ергенин. Даром, что ли, наши деды-казаки поговорку складывали: “Семь мостов от станицы отъехал -- и холост”. Пока попадёшь домой, а тут, отчего не поступить в зятья, особенно ежели дело сходное, если, помимо девки, ещё и волов дают, и землю, и всякое заведенье. Отчего не побаловаться. Поживёт иной, “набьет ряшку”, шариком катается. Случится, письмо с дому: жена, родители пишут, так и так, живы и здоровы, беспременно приезжай хозяйство налаживать. Вывертывайся, как знаешь. И тут неплохо, а там своя земля. Подумает иной, подумает, вспомнит свою речку Кундрючку, в степи цветы лазоревые и всё тебе родное... Айда на пароход, поминай как звали. Случалось и так в Варне: пока пароход стоял у пристани, прибегали бабы с жандармами. Только где уж найти! Братва не выдаст, мешками завалят. Лишь бы не задохнулся, а найти

— никак не найдешь. Походят, порыщут по трюму... Все вы, руснаки, мошенники!

— выругается под конец булка, здесь все вы ергенины, а выходит у каждого есть в России своя “госпожа”. После такой эвакуации в ту деревню руснак лучше носа не показывай, исколотят [5, с. 73]».

Впрочем, такое не слишком уважительное отношение к противоположному полу демонстрировали не только русские. Сохранилась история, как один варненский градоначальник, взбешённый неприступностью русской дамы, служившей в ресторане и не отвечавшей на его приставания, издал приказ о том, чтобы все русские кельнерши еженедельно являлись на медицинский осмотр. Конечно, никто такого распоряжения не исполнил [5, с. 76].

Большие надежды связывали российские эмигранты с переселением в Америку. Причём в данном контексте понимались на тот момент не только собственно США, но и страны Латинской Америки, проводившие в период 1920-1930-х годов активную государственную политику по освоению земель и привлекавшие для этих целей переселенцев со всего мира.

Переезжали «за океан» из охваченной кризисом Европы целыми семьями, зачастую приобретая билеты в долг в надежде на скорое обустройство на разрекламированных западной прессой землях.

Вот как выглядела типичная группа российских беженцев на пароходе, отправлявшемся из Европы в Америку с переселенцами на борту. «Русская группа на “Флориде” состоит из 55 человек. 14 хозяйственных семейных мужиков в возрасте от 27 до 59 лет, 14 жен, простых русских баб, старуха-теща одного из крестьян, неграмотная сибирская крестьянка Марья Польская, трое холостых и 23 ребят: от годовалой Нинки до 17-летных парней.

На пароходе, в Гибралтаре, родилась 56-я пассажирка. Ребёнок оказался вполне здоровым, а мать, полежав в пароходном госпитале несколько дней, быстро оправилась и уже сама стирала в прачечной не только пелёнки, но и разное белье, которое ей сдавали пассажиры. Отец новорожденной, немецкий колонист Кло- стер, с Кубани, назвал девочку по имени парохода Флоридой, и всё расспрашивал, не полагается ли ему от пароходного общества какого-нибудь пособия на дочку. Но пособия не полагалось, и дело ограничилось одной справкой из лазарета о рождении новой пассажирки [11, с. 7]».

Этот переселенческий порыв, сорвавший в 1930-х годах с уже насиженных в Европе мест российских беженцев, заканчивался, как правило, трагично, особенно в странах Латинской Америки. В этом дальнем путешествии и уже на новом месте, в Соединённых Штатах, российские семьи подвергались новым, доселе неизвестным им опасностям. Здесь начинали играть роль и экономические реалии, часто заставлявшие супругов искать работу в разных местах в ущерб совместному ведению патриархального хозяйства; и веяния эмансипации, менявшие представления русских женщин об их роли в семейной жизни; и новые неизведанные «соблазны», иногда разрушительно действовавшие на семейные отношения.

«С каждым годом (по разным причинам) увеличивалось число разводов. Брак в эмиграции утратил привлекательность. Если в России дети в большинстве случаев служили “цементом” для брачных уз, то в эмиграции всё изменилось: ребёнок мог стать обузой. Нередко каждый член семьи был озабочен своими проблемами, что подтачивало былую солидарность близких людей. Крупные промышленные города превращали людей в “наёмных рабов, проводящих свои лучшие годы за тяжёлой, скучной, монотонной работой” на фабриках и заводах... Дети, будучи свидетелями ссор и дрязг в семье, бежали из дома в танцзалы, кинотеатры и подобные места... Женщины начали стремиться к экономической независимости от мужа и, если достигали этой цели, не считали нужным ему более подчиняться. В свою очередь, дети, становясь старше, начинали зарабатывать на собственные нужды и тоже перестали подчиняться воле отца и матери. Такова упрощённая схема крушения патриархальной семьи [1, с. 176]».

Семья, семейные отношения, во все века имевшие для русского человека непреходящую ценность, приобрели в эмиграции особый смысл. Создание семь вдали от родины, на чужой земле и по чужим законам, являлось, без сомнения, смелым шагом. Бытовая неустроенность, безработица, неопределённое правовое положение, чуждая культурная и языковая среда представляли серьёзную опасность для молодой семьи. Но стремление к созданию собственного «уютного мирка», где можно было бы укрыться от враждебной окружающей действительности, перевешивало все возможные трудности.

Создание семьи на чужбине для многих российских эмигрантов было и способом экономической и культурной адаптации. Заведомо неравные браки, мотивированные с той или другой стороны экономическими интересами, не были редкостью в эмигрантской среде. Зачастую они вели к ускоренной культурной ассимиляции русского супруга. Дети, появившиеся на свет в таких союзах, как правило, уже не учили русский язык и не владели им, русская культура и национальные обычаи очень быстро уступали место национальным обычаям стран пребывания, а русский язык в качестве языка семейного общения окончательно выходил из употребления.

Однако нередким явлением в эмиграции были семьи, сохранявшие свой язык и культуру, даже несмотря на внешние препятствия и общую тенденцию к ассимиляции, набиравшую силу в эмигрантской среде. Сохранению русского языка и национальных обычаев способствовали компактные эмигрантские поселения, существовавшие в разных странах в определённые промежутки времени и обусловленные экономическими реалиями той или иной страны. Особенно заметными были такие компактные русские поселения во Франции в середине 1920-х годов и в Латинской Америке 1930-х годов. В этом случае у российских эмигрантов появлялась возможность создать свой маленький «русский мир» с православным храмом, русской школой и сохранёнными национальными обычаями.

Примечания

1. Баландина О. В. Проблемы социальной адаптации антибольшевистской эмиграции в США. 1917-1930 гг. // Американский ежегодник. 2000. Москва: Наука, 2002.

2. Бойко Ю. В. О влиянии смешанных браков на процессы социальной адаптации россиян во Франции 1920-х годов // История российского зарубежья: Проблемы адаптации мигрантов в XIX-XX вв.: сборник статей / Российская академия наук, Институт российской истории ; редкол.: Ю. А. Поляков (отв. ред.) и др. Москва: Изд. центр ИРИ, 1996.

3. ГА РФ. Ф. 6461. Оп. 1. Д. 112. Л. 5.

4. Капран И. К. Повседневная жизнь русского населения Харбина (конец XIX в. - 50-е гг. XX в.): монография. Владивосток: Изд-во Дальневосточного федерального ун-та, 2011. 202 с.

5. Калинин И. М. В стране братушек. Краснодар: Традиция, 2012. 316 с.

6. Луконин Ю. В. Марокканские будни изгнанников // Российская диаспора в Африке: 20-50-е годы: сборник статей / Российская академия наук, Институт Африки ; отв. ред. А. Б. Летнев. Москва: Восточная литература, 2001.

7. Новая русская жизнь: Орган русской освободительной национально-государственной мысли. Ежедневная газета. Гельсингфорс. 1921. № 3.

8. Новая русская жизнь: Орган русской освободительной национально-государственной мысли. Ежедневная газета. Гельсингфорс. 1921. № 6.

9. Новая русская жизнь: Орган русской освободительной национально-государственной мысли. Ежедневная газета. Гельсингфорс. 1921. № 11.

10. Новая русская жизнь: Орган русской освободительной национально-государственной мысли. Ежедневная газета. Гельсингфорс. 1921. № 48.

11. Парчевский К. К. В Парагвай и Аргентину: Очерки Южной Америки. Париж: [изд. авт.], 1936. 304 с.

12. Последние новости = Les Derniиres Nouvelles. Ежедневная газета. Париж. 1922. № 594.

13. Последние новости = Les Derniиres Nouvelles. Ежедневная газета. Париж. 1936. № 5664.

14. Последние новости = Les Derniиres Nouvelles. Ежедневная газета. Париж. 1936. № 5671.

15. Последние новости = Les Derniиres Nouvelles. Ежедневная газета. Париж. 1936. № 5684.

16. Хренков А. В. Российская диаспора в Эфиопии // Российская диаспора в Африке: 20-50-е годы: сборник статей / Российская академия наук, Институт Африки ; отв. ред. А. Б. Летнев. Москва: Восточная литература, 2001.

17. Williams R. C. Culture in Exile. Russian Emigrйs in Germany 1881-1941. Ithaca ; NewYork ; London, 1972.

Размещено на Allbest.ru