Некоторые особенности противополагания герменевтического и позитивистского подходов и предмет культурологического исследования

Размещено на http://www.allbest.ru/

Размещено на http://www.allbest.ru/

Харьковская государственная академия культуры, Украина

Некоторые особенности противополагания герменевтического и позитивистского подходов и предмет культурологического исследования

Брагин Юрий Анатольевич

Противопоставление герменевтического и позитивистского подходов является одной из традиционных тем дискуссии в науках о культуре. Ее обсуждение периодически актуализируется в переломные моменты развития гуманитарного знания. В то же время, оставаясь объектом академического интереса, она удостаивается лишь конспективного упоминания в курсах социальных наук, демонстрируя, как и связанные с ней вопросы разграничения естественнонаучного и гуманитарного знания, демаркации философии культуры и культурологии, возможности создания единой теории культуры, абстрактный умозрительный характер.

Представляется важным найти ответ на вопрос о том, не обладает ли данная тема неким ключевым моментом, который позволил бы переформулировать ее абстрактную умозрительность в конкретную эвристику современных исследований культуры. При условии такой трансформации она могла бы играть важную роль в раскрытии природы культурологического знания. В то же время найденное ключевое звено могло бы стать «осевым принципом» рассмотрения констелляции связанных с ней проблем.

Как подчеркивает сотрудник университета штата Мэн П. Роскоу, превращение позитивизма из «интеллектуального раритета» в актуальный объект академического интереса определяется «центральной ролью, которую он сыграл в возникновении оппозиции идее науки об обществе, чем создал основание для герменевтического поворота в антропологии и е? постмодерного интереса к рефлексивизму и текстуальной репрезентации» [12, р. 494]. Вслед за П. Фридрихом, автор указывает на существование в культурной антропологии особого направления критики позитивизма, получившего название «криптопозитивизм», которое было сформировано К. Гирцем и его «постмодернистскими последователями» [Ibidem, р. 493]. Эту же тенденцию отмечает американский автор Г. Льюис [11, р. 716, 717].

П. Роскоу поясняет: «Суть антропологического видения позитивизма заключается в том, что называется Ї общепринятой моделью? естественных наук: совокупности философских или эпистемологических концепций о природе вселенной, месте в ней человека и специфических (научных) средствах, с помощью которых формируется… Ї объективное? или Їистинное? знание о них… эта позитивистская модель обосновывает существование Їобъективной? реальности, независимой от человеческого восприятия и интерпретации, она утверждает способность людей воспринимать через органы чувств когнитивно и лингвистически неопосредованные аспекты этой реальности (факты) и ставит целью сконструировать Їполностью обезличенную и объективную?… когнитивную репрезентацию (или Їментальную карту?) реальности как целого» [12, р. 493]. Автор констатирует, что в качестве исследовательской программы позитивистская философия была обречена на неудачу из-за неспособности обосновать «критерий, который специфицирует возникновение нового знания» и «конституировать габитус, в котором была бы укоренена научная практика» [Ibidem, р. 495].

Критика антропологического позитивизма разворачивается по двум направлениям. Первое отождествляет позитивизм с наукой. Его представители критикуют позицию, которая отрицает философию и фокусируется на совершенствовании применения научного метода, редуцируя «эпистемологию к методологии» [Ibidem, р. 494].

Второе направление использует герменевтическую традицию для противодействия не идее социальной науки, а методологическому натурализму. Восприняв через произведения М. Вебера, Х. Гадамера и П. Рик?ра теории германских идеалистических философов ХIХ века, его представители утверждают, что научный метод, сформировавшийся в ходе исследования мира природы, неприменим для исследования социального мира [Ibidem, p. 495]. Так, по мнению Л. Хоули, позитивистская антропология не учитывает того, что социальные феномены «не являются внешними для человека так, как феномены мира природы, они… не существуют независимо от тех культурных значений, которые используют отвечающие за них люди и тем самым эти феномены конституирующие» [10, p. 5, 6]. Р. Эллен подчеркивает, что единственными социальными феноменами, доступными наблюдению в позитивистском смысле, являются физические действия. Но акторы воспринимают их только в свете заранее данного критерия, который делает их социально значимыми. Поэтому если исследователи хотят избежать искажения значения наблюдаемых явлений, то они, как и акторы, должны воспринимать их одновременно посредством чувств и мыслительных процессов. Р. Эллен приходит к выводу, что антропология должна заменить методы естественных наук интерпретативным методом: «Логическим следствием концепции социального мира как, по своей сути, смыслосодержащей конструкции, созданной действиями его членов, является… теория когнитивной доступности через участие в конструировании его значения» [9, р. 28, 29].

Следует отметить, что волеизъявление исследователя не эквивалентно решению актора. Оно играет роль трансцендентальной предпосылки, когнитивного основания понимания, среднего термина умозаключения [1, с. 379]. Именно общая для всех индивидов практическая способность суждения, сущность которой была эксплицирована И. Кантом, позволяет интерпретатору представить мотивацию действий актора [5, с. 454]. Этот когнитивный по своей природе факт и подчеркивают германские идеалистические философы - создатели наук о культуре [2, с. 8-9, 13, 225-230]. Когнитивное значение социальных фактов, по мысли М. Вебера, к которому апеллируют авторы, открывается тогда, когда они превращаются из фактов существования в инструменты познания, т.е. принимаются в качестве «средства познания», а не «реального основания» [1, с. 433-436]. В противном случае была бы немыслимой конститутивная для науки «свобода от оценки», которая предполагает разделение теоретического отношения к объекту и практического волеизъявления [Там же, с. 346-350, 557-569].

Следовательно, критики методологического натурализма упраздняют именно то, что предполагают конституировать - предмет рассмотрения. Их анализ оснований познания приводит к устранению когнитивного аспекта. Социальный мир здесь принимается не в качестве инструмента познания, а как обладающая смыслом «существующая вещь», которая включает в себя исследователя и актора. Но констатация наличия смысла не объясняет механизма его возникновения. Подающее интерпретацию умозаключение становится невозможным, поскольку утрачивает и средний термин, и основание своей общезначимости. Растворяется практическая способность суждения, соединяющая известное (содержание сознания исследователя) с неизвестным (содержанием сознания актора). Специфическая конкретика последовательности познавательных операций, нацеленных на особый культурный феномен, подменяется констатацией того общего факта, что интерпретатор и актор являются членами социума. Но когнитивная сторона этого факта остается неэксплицированной. Не проясняется способ создания ткани культурного феномена, т.е. предмета исследования. Вопрос о том, как именно осуществляется понимание и в чем состоит его эвристический потенциал,оста?тся без ответа. Следовательно, интерпретацию, в такой трактовке, объединяет с позитивизмом та самая неспособность критериально «специфицировать возникновение нового знания», которую она была призвана преодолеть.

Критика позитивизма, идентифицирующая его с методологическим натурализмом, реанимирует главные аксиомы наук о духе В. Дильтея: разграничение внешнего и внутреннего опыта и утверждение «непосредственной достоверности» последнего [3, с. 274-275, 284-285]. Именно на внутреннем опыте индивида фокусируется внимание авторов. При этом они, как и В. Дильтей, отождествляют «исследователя» с «индивидом» [4, с. 391]. Здесь не принимается во внимание тот общепризнанный в современной истории науки факт, что е? понятию соответствует специфическая часть реальности, которая обладает собственной конститутивностью, не зависящей от того обстоятельства, что исследователь является антропоидом [6, с. 78, 110-116; 8, с. 142, 165-166]. Сама идея противополагания герменевтического и позитивистского подходов повторяет аргументацию разграничения естественных наук и наук о культуре В. Дильтея и Баденской школы неокантианства [2, с. 184-195; 3, с. 280-283; 4, с. 58; 7, с. 252-253].

Таким образом, и позитивистский, и герменевтический подходы указывают на единую проблему предметности. Поиск культурологической теории нацелен на создание системы представлений о структурах, общих различным культурам. Но поскольку материал науки о культуре доступен лишь в виде отдельных совокупностей феноменов, относящихся к различным культурным образованиям, постольку создание системы общих представлений сталкивается с трудноразрешимой проблемой.

Поскольку культурология имела дело с четко отграниченными объектами, то теоретическая проблема определения предмета долгое время оставалась вне е? поля зрения. Воспринимая плоды европейской теории культуры XIX-XX веков, культурология становится заложником ситуации. Вместе с ними она получает и метафизический метод, ориентированный на априорное спекулятивное усмотрение предмета.

Возможной альтернативой априорной конструкции объекта является анализ процесса его формирования на примере отдельных эвристически плодотворных исследований. Здесь априорно сформированный предмет теории сменялся бы эвристически удостоверенным предметом исследования. Такой подход нацеливал бы не на обобщение результатов исследований, а на их индивидуацию, выделяющую методическое единство формы объекта. Общность представлений о культуре сменялась бы единством понятия ее текстуры, вокруг которого группировались бы проблемные моменты теории.

В процессе преподавания акцент на конкретной специфике формирования предмета направлял бы внимание на эвристическую значимость применяемого метода. Противопоставление герменевтического и позитивистского подходов отходило бы на второй план. И в то же время оно играло бы роль проблемы, анализ которой подводил бы к рассмотрению предмета. В центре внимания находилась бы суть когнитивного процесса, реализация его эвристического потенциала. В ходе изучения происходило бы не накопление наличных представлений о культурных объектах, а собственно формирование представления о способе их когнитивного возникновения. Это способствовало бы устранению субстанциального видения предмета науки о культуре. Здесь теория культуры предстала бы не как «канон», а как «органон».

Список литературы

герменевтический позитивистский культурология

1. Вебер М. Избранные произведения. М.: Прогресс, 1990. 808 с.

2. Виндельбанд В. Избранное: дух и история. М.: Юрист, 1995. 687 с.

3. Дильтей В. Собрание сочинений: в 6-ти т. М.: Дом интеллектуальной книги, 2000. Т. 1. 762 с.

4. Дильтей В. Собрание сочинений: в 6-ти т. М.: Три квадрата, 2004. Т. 3. 419 с.

5. Кант И. Сочинения: в 8-ми т. М.: Чоро, 1994. Т. 4. 630 с.

6. Поппер К. Р. Объективное знание. Эволюционный подход. М.: Эдиториал УРСС, 2002. 384 с.

7. Риккерт Г. Границы естественнонаучного образования понятий. СПб.: Наука, 1997. 533 с.

8. Тулмин С. Человеческое понимание. М.: Прогресс, 1984. 327 с.

9. Ellen R.F. Ethnographic Research: a Guide to General Conduct. L.: Academic Press, 1984. 281 p.

10. Holy L. Introduction, Description, Generalization and Comparison: Two Paradigms // Comparative Anthropology. Oxford: Basil Blackwell, 1987. P. 1-21.

11. Lewis H.S. The Misinterpretation of Anthropology and Its Consequences // American Anthropologist. 1998. Vol. 100. № 3. P. 716-731.

12. Roscoe P.B. The Perils of ЇPositivism? in Cultural Anthropology // American Anthropologist. 1995. Vol. 97. № 3. P. 492-504.

Размещено на Allbest.ru