Культурные интересы как объяснительный принцип и средство проблематизации культурной идентичности

Размещено на http://www.allbest.ru/

Культурные интересы как объяснительный принцип и средство проблематизации культурной идентичности

Гертнер С.Л.¹, Китов Ю.В.²

¹ Доцент, доктор философских наук, Московский государственный институт культуры,

² Ассистент-исследователь, доктор философских наук, Университет Висконсин-Милуоки

Аннотация

культурный элита управленческий бизнес

В статье на примере анализа природы и предметов культурных интересов высокого среднего класса как мирового явления, и бизнес-, управленческой элиты в России, делается вывод об изменении их идентичности в сторону, отдаляющую данные социальные группы от национальной культуры. Данные социальные образования избраны в качестве предмета изучения, так как их деятельность оказывает возрастающее влияние на мировое, как экономическое, так и социально-культурное развитие. Средний класс, который ранее являлся самым активным социальным классом в любой национальной экономике и культуре, стал терять свои позиции в условиях глобализации. Транснациональный и блоковый характер экономического развития, привнесенный глобализацией, поставил в ущемленное положение социальные классы, излишне связанные с национальными экономиками и реализующие культурные интересы в границах национальной культуры. Оказавшись таким классом, средний класс на Западе стал уступать лидирующие позиции высокому среднему классу. В России же специфика концентрации экономических ресурсов в руках элиты не создала условий для развития в стране среднего класса. Экономическое превосходство высокого среднего класса и элиты стало определять их идентификацию в области культуры. И если культурные интересы российской элиты реализовывались по свойственному для современных элит сценарию интереса к исключительному, то высокий средний класс сделал предметом своих культурных интересов - стандартное. Вместе с тем, если элитное исключительное является недоступным большинству населения, а потому не оказывает на национальную культуру существенного влияния, то стандартное высокого среднего класса, помещенное в условия национальных культур, отслаивает от них непонятное, неудобное, неприятное. Последнее происходит не по причине неразвитости общих культурных интересов высокого среднего класса, а диктуемой его глобальной мобильностью, приоритетной реализацией видов интересов, ответственных за чувство удовольствия, стремления к комфорту, ощущению известного. Проявляясь вначале как стремление к привычному в непривычном месте, культурные интересы высокого среднего класса структурируют сервис бизнес-услуг, максимально дистанцируя его от связи с локальной и национальной культурой.

Российская бизнес-элита и элита в области управления, выдвигая критерий экономической нецелесообразности для сокращения высшего образования, не испытывает при этом культурного неудобства, так как ее культурные интересы реализуются в учебных заведениях, находящихся за пределами страны.

Ключевые слова: высокий средний класс, бизнес- и управленческая элита, культурные интересы, культурная идентификация, стандартизация культуры, культурная денационализация.

Abstract

Gertner S.L.¹, Kitov Y.V.²

¹ Associate professor, PhD in Philosophy, Moscow State Institute (University) of Culture,

² Research Assistant, PhD in Philosophy, University of Wisconsin-Milwaukee

Cultural interests as an explanation principle and the means of problematization of cultural identity

In the article, on the example of the analysis of nature and subjects of cultural interests of the upper-middle class as a world phenomenon, and the business and managerial elites as a phenomenon of Russia, conclusion has been made about identity changes moving these social groups away from their national cultures. These social groups have been chosen as study subjects due to their increasing influence in global economic and sociocultural development brought about by globalization. Whereas, due to globalization, the middle class, which had been earlier the most active social class in every national economy and culture began losing its ground. Transnational and bloc character of economic development advanced by globalization rendered social classes that made national economies and cultures the sole subjects of their interests - an inferior entities. Finding itself in such a position the middle class in the West started yielding its leading positions to the upper-middle class. In Russia the specifics of concentration of economic resources in the hands of the elite has not allowed for the development of a middle class. Economic superiority of the upper-middle class and the elites began influencing their identification in the cultural field. If cultural interests of the Russian elite finding satisfaction within pertaining to the elite scenarios - as interests to the «exceptional» - the upper-middle class cultural interests finding its satisfaction in the «standard». Nevertheless, if the elite's «exceptional» has been out of reach for the majority of citizens and thus casting limited influence of national culture, the «standard» of the upper-middle class residing within national culture striping it of everything that is unknown, not comforting, or pleasant. The latter is not an indicative of the insufficient development of the upper-middle class cultural interests, but resulted from priority given the interests bringing satisfaction, comfort and familiarity. Arising as a preference to the familiar in unfamiliar places, cultural interests of the upper-middle class influence local businesses by making them move away from local and national cultures.

Russian business and managerial elites, advancing criteria of economic expediency in higher education cuts, do not feel culturally impaired for their cultural interests are finding their realization in educational institutions beyond the country's national borders.

Keywords: upper-middle class, business and managerial elite, cultural interests, cultural identification, standardization of culture, cultural denationalization

Со времени возникновения наций национальная культура была доминирующей культурной реальностью, влияющей на идентичность людей. Во внешнем окружении представитель той или иной страны идентифицировался, в первую очередь, как носитель национальной культуры и только потом как носитель этнической культуры или культуры социального класса. Даже, когда страны испытывали серьезные потрясения, раскалывающие их по социально-классовой или этнической линии, национальная культура оставалась соединительной линией и базой абстрагирования даже среди идеологов коренной перестройки общественных отношений. Ни В. Ленин с его учением о двух культурах, ни его последователи, выдвинувшие концепцию социалистической культуры, не считали возможным абстрагироваться от национальной культуры, которая выступала либо в виде «одной национальной культуры», внутри которой выделялись культуры социальных классов, либо «национальной формы» культуры социалистической по содержанию. Национальная культура, в ее резко возросшем значении, сыграла может и не лучшую свою роль, предоставляя комфорт национальной идентичности, рушившейся вместе с Советским Союзом «новой исторически сложившейся общности людей - советскому народу». Считается, что все изменилось с глобализацией, отодвинувшей национальную культуру на второй план в формировании идентичности, заменив ее определяющую роль блоковой (НАТО, СЕАТО), географической (Евросоюз, Восток, Запад), экономической (ВТО, ЕЭК), а в последнее время даже религиозно-экстремистской претензией на государственность (ИСИС) идентичностью. Вместе с тем национальная культура то и дело возвращает себе статус основного элемента идентификации в условиях неустойчивой или напряженной ситуации, что демонстрируют украинские события, и события, происходящие в Евросоюзе под влиянием экономической нестабильности и неконтролируемой миграции. Вместе с тем, как считают ученые и аналитики, если сценарий современного этапа мирового развития не будет остановлен мировой войной или радикальной «коммунистической» политикой налогового перераспределения, то идентичность будет испытывать наибольшее влияние со стороны социально-экономического неравенства [14, 18, 23]. Поэтому в поисках ответа на вопрос о феномене, сменяющем национальные культурные интересы в качестве актуального средства объяснения и проблематизации идентичности, следует сосредоточиться на сегменте населения, которое социально-экономическим неравенством ставится, с одной стороны, в выгодное положение; с другой, через общность своих культурных интересов демонстрирует как свое отличие от других социальных образований, так и способность к объединению; с третьей - растет количественно. Таким феноменом оказывается мировой высокий средний класс (upper middle class). Социально-экономическая и культурная роль высокого среднего класса в исторической перспективе будет возрастать: по отношению к олигархии, которая хотя и получает наибольшие выгоды от социального неравенства, но количественно невелика; по отношению к среднему классу - по причине потери им своей активной позиции. Поэтому культурные интересы олигархии, несмотря на накопленные ею состояния, оказываются чуждыми для большинства населения, чтобы каким-либо образом влиять на его идентичность, так как олигархия составляет только 0.1% населения любой страны. Культурные интересы среднего класса, продолжая оказывать существенное влияние на идентичность, не способны делать это в перспективе, так как современный этап развития приводит повсеместно не к росту, а сокращению среднего класса. Высокий средний класс в данной ситуации обладает необходимым запасом социально-экономической устойчивости и достаточным количественным ресурсом, чтобы выступить в роли социального класса, способного как активно влиять на сохранение унаследованной им идентичности (в том числе национальной), так и проблематизировать ее.

Новый высокий средний класс имеет ряд определений. С гражданской точки зрения к нему применяется характеристика «гибкой национальности», поскольку многие из его представителей имеют более одного гражданства; с точки зрения экономической - это люди с более высоким, нежели средний класс заработком; с профессиональной точки зрения - это люди с уровнем образования, способным пройти любую нострификацию; но самым главным качеством данных людей - является их глобальная мобильность. Эта мобильность обеспечивается не только наличием необходимых материальных средств для длительного нахождения в любой точке мира, но и легальной возможностью такого нахождения - наличием нескольких гражданств или легального права пребывания в странах, где они осуществляют деятельность. Так, санкции, наложенные Евросоюзом и США на российские компании и отдельных граждан, поставили под угрозу исключения из числа нового среднего класса целого ряда граждан России, что подтолкнуло некоторых его представителей, среди которых оказался даже близкий друг В. Путина Г. Тимченко, отказаться от российского гражданства, чтобы не расстаться со своим статусом. Сам факт отказа от гражданства в пользу своего статуса, перенесенный в область культурных интересов, демонстрирует приоритет интересов, обусловливающих ведомый образ жизни над национальными интересами. Поэтому даже предварительный анализ таких интересов способен пролить свет на будущее этого наиболее активного социального класса. Не имея возможности непосредственного интервьюирования этих людей, обратимся к косвенным фактам, в которых можно зафиксировать действие их культурных интересов. Среди них как наиболее значительный оказывается место работы и пребывания.

Место пребывания высокого среднего класса является необыкновенно важным для всех его представителей и не столько формирует его культурные интересы, сколько выступает результатом их проявления. Более того, культурные интересы высокого среднего класса в связи с местом работы и проживания выступают видом интереса, способным поставить в зависимость, как мы увидим ниже, другие виды интересов, даже экономические. Поскольку наиболее адекватным для изучения культурных интересов является философско-культурологический подход, то используем теории Д. Юма и И. Канта в качестве философского основания для предпринимаемого анализа.

Теория Д. Юма оказывается важной в связи с тем, что культурные интересы анализируемого нами субъекта «прячутся» за его вкусами, а именно Юму принадлежит одно из философски признанных обоснование вкуса. Теория И. Канта через понятия «идеи» и «незаинтересованности» позволяет с философской позиции взглянуть на природу культурных интересов нашего субъекта с позиции его связи с чувством. Несколько нарушая логику исторического рассмотрения этих двух выдающихся мыслителей, принятую в истории философии, начнем изучение нашего предмета с философии И. Канта, так как его учение позволяет раскрыть природу анализируемых нами интересов. Наиболее важным для нас из учения И. Канта является его понимание эстетической идеи. Поскольку И. Кант полагал идеи в основу явлений, а в эстетическом видел природу чувственного, то эстетическая идея может быть представлена как лежащее в основе природы культурных интересов их чувственное основание. Наиболее адекватный перевод кантовского определения эстетической идеи, на наш взгляд, предпринят русским ученым Б.А. Фохтом: «Эстетическая идея, - говорит здесь Кант, - есть некоторое такое, к данному понятию присоединенное (beigesellte) представление силы воображения, которое в свободном применении последнего (то есть воображения) связанно с таким многообразием частичных представлений, что для него нельзя подыскать уже никакого выражения, обозначающего определенное понятие, и которое дает поэтому повод мыслить в связи с этим понятием (hinzudenken lasst) много невыразимого (собственно несказанного (Unnenbares)), чем чувство оживляет познавательные силы (Erkenntnisvermogen) и с языком (речью) как простой буквой соединяет дух» [9, с.228]. Б.А. Фохт, анализируя философскую сущность кантовских эстетической идеи и чувства, приходит к выводу об их более широком общекультурном значении, вскрывающем закономерности культурного сознания вообще: «Теперь только становится понятной для нас в своем подлинном трансцендентальном значении эта верховная инстанция чувства: к нему-то обращает, к нему только апеллирует всякое восприятие и творчество прекрасного, всякое искусство в своей истинной природе и назначении. Это чувство есть эстетическое, или чистое, чувство прекрасного, уже у Канта со всей несомненностью выступающее в значении особого направления культурного сознания, проблема закономерности которого становится поэтому основной» [9, с.228-229]. Если заземлить кантовскую теорию на практики избирательности высокого среднего класса в выборе места проживания и работы, то они оказываются зависимыми не от экономических или профессиональных, но культурных интересов. Представителей высокого среднего класса не останавливает ни цена места проживания (они готовы платить, сколько потребуется), ни наличие средств осуществления ими своей профессиональной деятельности (компьютер последнего поколения они всегда возят с собой), их может остановить только негативное чувство от встречи с местом пребывания, которое для них выступает основным критерием. Так, в конце первой декады XXI века целый ряд антропологов и социологов зафиксировали появление тенденции среди финансово обеспеченных профессионалов, путешествующих по миру, в следовании в первую очередь культурному выбору при определении места проживания [12,15,21,22]. Этот выбор диктовался не культурой стран или климатическими условиями, а «внутренними» предпочтениями. Со временем оказалось, что данные предпочтения характеризуют всех анализируемых субъектов и являются общей чертой, отличающей их от других социальных и профессиональных групп. Так, Кайл Чайка пишет о географиях внутри географий, чья «эстетика вырастает из десятков тысяч людей, принимающих независимые решения, не диктуемые требованиями корпораций» [13, c.6]. Тенденция определения места проживания, базирующаяся на «внутреннем чувстве», оказалась настолько устойчивой, что стала определять не только рынок предложений, но даже компьютерные приложения, ведущие к нему. Физическую реальность, к которой сегодня ведут приложения Fousquare, Airbnb и другие, Кайл Чайка предложил называть Airspace («воздушное пространство»), формируя данное определение на пророческих предупреждениях голландского архитектора Рэма Кулхааса и французского антрополога Марка Ауге, которые еще в 90-е годы ХХ века предсказали возможность появления «общих городов» и «не мест», по аналогии с формирующимся единообразием пространства аэропортов по всему миру [10,19,20]. Предметное выражение физической реальности, порожденное культурными интересами ее заказчиков, вначале возникло как определенный набор еды и интерьера в кофейнях, затем перекинулось на набор мебели в месте проживания, чтобы сегодня вобрать в себя кафе, бары, стартап-офисы, места совместной работы/проживания. Сегодняшние кафе, и места проживания по всему миру, желающие привлечь высокий средний класс, должны сочетать в себе локальность с универсальностью, которую один из представителей данного класса Игорь Шварцман обрисовал как «восстановленное грубое дерево, открытый кирпич, свисающие лампы Эдисона» [13, с.2]. К этому набору французские интерьер-дизайнеры Зоя дэ Кас и Бенджамин Дюве отнесли «трио декорированных, висящих, как кулоны, светильников, двойную доску для возможности писать на ней мелом и плавающие полки с набором предметов искусства» [13, с.7]. Французы смогли с точностью описать интересы высокого среднего класса, поскольку их дизайн был стиражирован компанией Airbnb без их согласия и успешно «продавался» во всех уголках Земли, где компания имела офисы. Новое пространство, представляющее предметную реализацию культурных интересов, оказалось настолько адекватным, что стало предпочтительнее собственных домов, квартир и офисов для нового класса. Причин тому несколько. Мобильность, вначале возникшая как требование профессии, когда необходимость физического присутствия заставляла представителей высокого среднего класса перемещаться по миру, не давала возможности «взять» с собой свой дом или офис, которые были предметным выражением не только интересов удобства, но и культурных интересов. Поэтому поиск места, предоставляющего не только удобство, но и отвечающее интересу (чувству), был делом утомительным. Именно тогда появилось предложение таких мест, что означало передвижение по миру, не оставляя дома. Дом, как таковой, в его физическом выражении, оказался просто ненужным. Из конкретного дом переходил в абстрактное состояние, конкретизирующееся в интересе к поиску удовольствия от места пребывания. Тем самым предметом интереса становилось не место (дом), с которым связывалось чувство единения, несущее память радостей и печалей, а удовольствие. Второй причиной предпочтения стало развитие высшего среднего класса, когда появилась возможность самому, физически не вкладываясь в создание места проживания и офиса, оплачивать другому материализацию своих культурных предпочтений. Последнее вывело мобильность в качество ценности, когда даже при отсутствии необходимости в перемещении, все равно можно было перемещаться тогда и туда, куда хотелось. «Хотелось» однако означает, что в основе перемещения оказалась не необходимость, профессиональная или социальная, а интерес к удовольствию. Довольно показательно, что во второй декаде XXI века появляется целый класс вещей, таких как компьютерные приложения, дизайнерские разработки, жилищные предложения и кофейные меню, не являющихся независимыми явлениями, отражающими развитие соответствующих отраслей. Они возникли и развиваются как феномены, подчиненные не логике, а ощущению пространства, доставляющего чувство удовольствия высокому среднему классу. Бизнесы, которые не в состоянии предугадывать ощущения, теряют прибыль, а те, кто смог это сделать - теряют индивидуальность и локальность. В погоне за одним клиентом они становятся ничем не отличимыми от больших сетевых игроков, с которыми, однако, они не в состоянии конкурировать. Кайл жалуется, что «новые кафе, предлагаемые приложением Foursquare, в Одессе, Пекине, Лос-Анжелесе и Сеуле, оказываются похожими друг на друга… Это не означает, что они являются частью сети Старбакс или Коста кофе с дизайном настолько однообразным, что он оказывается похожим на печенье, выпекаемое из одних и тех же формочек» [13, с.2]. Один из первых энтузиастов Airbnb-бизнеса Лорэл Шульц, впоследствии покинувшая его, отмечает, что культурные интересы новых клиентов привели к стандартизации начальную артистичность мебели, которая превращала пространство, где она стояла в, хотя и дорогое, но простое «продолжение выставочных залов Икеи» [13, с.5]. Процесс «форскверизации»¹, стандартизируя предложение, оказался хотя и похожим на «макдонализацию», но другим по своей сущности, а потому плохо поддающимся объяснению в рамках методов, используемых экономическими науками. Ведь стандартизация, предлагаемая Макдональдсом, снижала стоимость, чем открывала возможность пользования услугами разнообразию клиентов. Стандартизация «форскверизации» стала отсекать все то, что не доставляло удовольствия высокому среднему классу, а потому оказалась идентифицирующей дорогого клиента стандартизацией. Вслед за творческими дизайнерами, не желающими подчиняться стандарту, жертвами «форскверизации» становились хостеры², как Рошель Шорт, которая не захотела жить рядом с теми, кого она назвала «ванильными туристами» за то, что они хотели, чтобы ее дом был похож на гостиницу Super 8. Затем очередь наступила для тех, кто отклонялся от образа белого и богатого клиента, свидетельством чему явился хаштэг #AirbnbWhiteBlack, где небелые и небогатые могут оставить отзывы, связанные с дискриминацией. Исследование, проведенное бизнес школой Гарвардского университета, только усилило предположения, что ограничения двинулись в сторону идентичности клиентов, определив, что люди с афро-американскими именами имеют на 16 процентов менее шансов быть принятыми хостерами в качестве мобильных гостей.

Вместе с тем выводы гарвардской бизнес школы, несомненно, неприятные с точки зрения их культурной коннотации, предоставляют возможность рассмотрения «форскверизации» как культурного явления, где применение идеи и ощущения, а также способы их формирования и реализации, выдвинутые И. Кантом, неожиданным образом оказываются применимыми для описания феномена. Кант настаивал, что идеи, формируемые на основе ощущений, оказываются противоположными идеям, формируемым на основе понятий. Первые он называл эстетическими и считал их не имеющими отношение к механизмам формирования истины. Он также вводил понятие «незаинтересованности» эстетического суждения, т.е. его независимости ни от каких других интересов, которые бы могли влиять на его «чистоту» со стороны практической, прагматической, обыденной. Культурные интересы высокого среднего класса, формирующие его отношение к проживанию и обеспечивающих его услугах, как раз и зависят от ощущений по своему происхождению, а в своей реализации они не испытывают влияния со стороны никаких иных интересов. Зависимость от ощущений подтверждается тем, что высокий средний класс требует от места проживания и работы удовольствия, при этом ни география (практика), ни оплата (прагматика) не являются препятствием на пути к их удовлетворению.

Кантовское объяснение оказывается однако достаточным для объяснения механизма возникновения и реализации культурных интересов высокого среднего класса, позволяющим идентифицировать его представителей среди новых социальных групп, порождаемых глобализацией. Настаивая на своих культурных интересах, данный класс, все более и более четкой формирует свою идентичность, оставляя за пределами не белых, не имущих, немобильных, непрофессиональных «неудачников», которые не могут подчинить свои интересы культурным и направить их на поиск удовольствия.

Было бы неверным оставить без внимания процесс культурной стандартизации, которому культурные интересы высокого среднего класса сообщают новые значения. Однако, поскольку вклад в новый виток стандартизации высокий средний класс осуществляет посредством связи своих культурных интересов со вкусами, культурфилософский смысл стандартизации наиболее адекватно «схватывается» а рамках учения Д. Юма.

Разрабатывая теорию вкуса Д. Юм приходит к выводу о том, что вкус связан с чувствами и потому не может быть выражен в оценивающих суждениях, что приводит его к выводу об исключении эстетических переживаний из сферы познавательных (истинных) оценок» [9, с.142]. Юму также принадлежат мысли о том, что о вкусах не спорят и то, что приятные и тонкие переживания доступны элите, но не «толпе» [9, с.144]. Все данные характеристики как нельзя лучше идентифицируют высокий средний класс с точки зрения создаваемой им новой стандартизации. Во-первых, высокий средний класс, предъявляя критерий удовольствия к услугам по предоставлению места пребывания и работы, по определению, не принадлежит к «толпе», для которой существует сеть мотелей и офисов попроще, поскольку критерием для многих выступает цена. Во-вторых, спорящие с ним о вкусах, т.е. предлагающие «не то», в любом его исполнении (как недостаточно соответствующее вкусу, или превосходящее его) дизайнеры, владельцы кафе, офисов и т.п. просто исключаются из числа тех, чьи услуги пользуются вниманием. В-третьих, высокий средний класс щедро вознаграждает тех, кто упрощает получение удовольствия, а не усложняет путь к нему ни образом передвижения, ни художественным образом. В особенности ценится высоким средним классом последнее, третье. Оно же является абсолютным показателем стандартизации. Так, сегодня с понятием «роуминг» связана не столько возможность звонка по сотовому телефону, сколько возможность проживания в любой точке мира в одинаковых, доставляющих удовольствие условиях. Так, «роумер», т.е. человек, пользующийся роумингом места проживания, - это представитель высокого среднего класса, согласный постоянно платить 500 долларов в неделю вне зависимости от того пользуется он, или не пользуется данной услугой. Это дает ему право в момент, когда он решит путешествовать, получить доступ к жилью, точно такому же, в котором он живет, например, в Париже - на Бали, в Майями, Мадриде, Буэнос Айресе и Лондоне. Услуга развивается настолько быстро, что единственным ответом на это может быть абсолютно удачное улавливание вкуса высокого среднего класса. Однако это же обстоятельство является и доказательством дальнейшего подчинения разнообразия стандарту, а значит и глобализации вкуса. Именно диктуемую глобализацию вкуса как результат «перестройки» бизнеса, диктуемого культурными интересами высокого среднего класса, Кайл относит к последним трендам стандартизации: «Соединительная эмоциональная решетка социальных медиа платформ - вот, что подстегивает существование Айрспейс (Airspace). Если вкус глобализируется, значит логический вывод - мир, в котором эстетическая вариативность уменьшается» [13, с.11]. И в этом процессе лидирует Америка, экономику, образ жизни и образование которой современная Россия пытается эмулировать.

Несмотря на то, что современная российская действительность не создает достаточных оснований для массовой притягательности в страну высокого среднего класса, происходящие в ней процессы также позволяют распознать роль культурных интересов в формировании и проблематизации идентичности. Наиболее интересный материл для этого предоставляет принявшая характер перманентного процесса реформа высшего образования, в особенности в его гуманитарной и естественно-научной области.

Если ранее культурологам в обличие «лириков» приходилось спорить только с «физиками», то сегодня им приходится спорить с управленцами и экономистами. Однако дискуссия с «физиками», при взгляде назад, оказывается сегодня необыкновенно интеллектуальным, а требования со стороны физиков кажутся детской шалостью по сравнению с тем, чего хотят от культурологов управленцы и экономисты. Содержанием спора с «физиками» был приоритет, который они пытались закрепить за точными науками по сравнению с гуманитарными на том основании, что современный технический прогресс становится определяющим в общем прогрессе человечества. Рассматривая технический прогресс как актуальный для своего времени, а себя как часть интеллигенции, способной адекватно обеспечивать этот прогресс, «физики» просто хотели быть первыми среди равных. Они ни в коей мере не отрицали необходимости гуманитарных наук и только отдаленно намекали на их конкретно-историческую вторичность. Неудивительно, что в дальнейшем, в постперестроечное время, когда стал ощущаться дефицит гуманитарности, среди публикаций о русских философах на страницах массовых газет, таких как «Литературная газета», «Известия» и «Правда» оказались именно физики. С того времени составляющие прогресса несколько раз менялись. Техническая составляющая уступила место информационной, а последняя считается уступит место культурной. Не даром же современные научные дискуссии наполнены терминологией «креативного класса», «культурного сдвига», «мультикультурализма», которые уже не только применяются в футурологическом значении, но и конкретно-историческом - для описания реально протекающих процессов. Так, миграционные потоки, причиной которых являются военные действия или экономическое неблагополучие, в принимающей стране приобретают культурологическое измерение. Принимающие страны не столько озабочены физическим состоянием новых граждан, сколько их религией, обычаями, знанием языка. Кажется удивительным, но даже профессия по важности уступает место религиозной толерантности и открытости к инкультурации. Европейские экономисты не только своим ученым, но и управленцам смогли доказать, что мигранты уже сами по себе обладают экономической ценностью. Более того, экономические расчеты показали, что простая языковая подготовка, а в идеале - получение образования способны удвоить и утроить экономическую ценность новых граждан. Поэтому педагоги, т.е. те, кто призван обеспечивать обучение языку и предоставление образования, не просто не отодвигаются на второй план, но выступают по крайней мере в одном ряду с бизнесменами - теми, кто предоставляет рабочие места. Россия, несмотря на снижающуюся демографию, не спешит открывать дверь своей страны перед мигрантами, однако не потому, что экономисты не могут достучатся до управленцев. Последние довольно редко серьезно принимают во внимание экономические последствия при планировании политики. Причина в том, что современная социально-экономическая реальность в стране скорее способствует оттоку населения, нежели его притоку. Однако, если экономисты и выступают с предложениями управленцам, которые открыто считают культуру и образование нагрузкой на бюджет, то только для того, чтобы поддержать управленцев в последовательности их действий по дестабилизации образования. Вместе с тем, когда это делают экономисты, входящие в нынешнее правительство, перед которыми поставлена задача сокращения бюджета, ситуация не кажется чрезмерно драматичной - в любом случае при публичном обсуждении вопроса обязательно будут представлены и другие точки зрения. Но когда к сокращению образования призывают экономисты - сторонники оппозиции, тогда экономический блок противников образования обретает целостность и может быть рассмотрен как оппозиционный культурологическому. К оппозиционному блоку относится ряд экономистов, среди которых, безусловно, выделяются фигуры Г. Явлинского, А. Кудрина и др. Однако к числу знаковых можно отнести и В. Иноземцева, по крайней мере в своей оппозиционности запомнившегося в связи с президентскими выборами 2012 года, когда он был доверенным лицом кандидата в президенты М. Прохорова. Поскольку М. Прохоров баллотировался в президенты с программой противоположной В. Путину, то В. Иноземцев, будучи экономистом по образованию, несомненно, излагал альтернативную путинской экономическую программу. И если Г. Явлинский и А. Кудрин в той или иной мере оказались сегодня связанными с сентябрьскими выборами в Госдуму, то В. Иноземцев сумел переключить на себя центр выражения казалось бы незаинтересованных, внеполитических экономических суждений. Или если по другому - экономических суждений, непредставленных в политических программах кандидатов в депутаты. На удивление его суждения о российском образовании оказались не просто вселяющими тревогу, но ставящими образование в безальтернативное положение сокращения в случае решения его судьбы экономистами, так как они полностью совпадают с тем, как его перспективы видит нынешнее российское правительство. Так, буквально за несколько дней до ухода в отставку Д. Ливанова, В. Иноземцев опубликовал статью, в которой он излагает свою позицию: «В конце прошлой недели в правительстве обсуждалась - практически впервые в столь конкретной форме - инициатива по существенному, до 40%, сокращению набора абитуриентов на бюджетные места в вузы и увольнению 10-12 тысяч преподавателей и профессоров. Как и следовало ожидать, пресса и интернет ответили возмущением на подобные планы, но, на мой взгляд, это один из редких случаев, когда инициативы властей заслуживают полной поддержки» [5, с.1]. Как видно из высказывания, В. Иноземцев действительно причисляет себя к оппозиции, поскольку говорит об инициативах властей, которые редко у него заслуживают доверия, но данной инициативе он готов оказать полную поддержку. Однако совпадение взглядов принадлежит к области следствий, что, безусловно, является важным элементом понимания позиции, однако неполным без установления причин. Поскольку В. Иноземцев являлся доверенным лицом Прохорова, программа которого была откровенно правой, то основания, по которым В. Иноземцев поддерживает данную инициативу правительства, следует также искать в том, где нынешнее правительство, которое позиционирует себя как центристское, на самом деле движется в русле правых либералов. Правые выступают за сокращение государственного аппарата и за уменьшение роли государства в экономике, за допуск капитала в стратегические отрасли промышленности. Однако российское правительство, по крайней мерей пока, не собирается этого делать. Другой характеристикой правых партий является приоритет крупного бизнеса над мелким и средним, а следовательно и игнорирование интересов части бедного населения и среднего класса. Правые считают ту часть общества, интересы которой представлены в крупном бизнесе, самой активной общественной силой, которая, владея миллиардными состояниями, на практике доказала свое право на осуществление власти в России. Влад Гринкевич, экономический обозреватель РИА Новости, так характеризует оценку В. Иноземцевым предложений М. Прохорова: “Согласен на 110%, - комментирует идею допуска частного капитала в стратегические отрасли Владислав Иноземцев. - На сегодняшний день [называя объект стратегическим] мы фактически закрываем любые инвестиции, которые могли бы быть нацелены на окупаемость. Нужно отменить это понятие [стратегические отрасли], нужно дать возможность владения аэропортовыми комплексами, нужны частные газо- и нефтепроводы, частные дороги, которые могли бы эксплуатироваться, в том числе, на основе концессии.” [4, с.1].

Однако к какой социальной группе можно отнести людей, владеющих наибольшим экономическим капиталом в стране, как не к экономической элите? Поскольку современное российское правительство по определению не может поддерживать идею о сокращении своего влияния и не только в экономике, то единственная сфера, где интересы правых либералов и интересы правительства совпадают - это в принадлежности и правительства, и крупного бизнеса к одной социальной группе - элите. Поэтому, если у В. Иноземцева - экономиста, продвигающего интересы бизнес-элиты, позиция совпадает с предложениями правительства как властной элиты, то это должна быть элитарная позиция. Именно эту позицию следует искать в обосновании В. Иноземцевым его правительственной поддержки сокращения образования. И эту позицию Иноземцев открыто выражает: «На мой взгляд, образование, если оно претендует на качественный характер, должно носить определенный оттенок элитарности (курсив наш - С.Г., Ю.К.). Бессмысленно пытаться обеспечить высшее образование для всех, особенно в наше время, в которое, с одной стороны, менее половины бывших студентов работает по специальности, а с другой - мир открывает широкие возможности для самообразования и повышения квалификации. Превращаясь в обыденное, образование перестает цениться, ведь совершенно правильно писал П. Дракер о том, что бум высшего образования в Америке случился только тогда, когда разрыв в доходах выпускников вузов и школ достиг в середине 1920-х годов 3.2-3.5 раза» [5, с.2]. Приведенный отрывок, как нельзя лучше характеризует то, как правые либералы представляют себе систему высшего образования в России и реформа, которую правительство пытается осуществить, полностью соответствует их интересам. Выявив общность интересов экономической и властной элиты по отношению к вопросу сокращения высшего образования, перейдем к характеристике социокультурных причин, предоставляющих основания для данной общности. В период президентства Б. Ельцина начинается процесс сближения до этого разрозненных в социокультурном плане сегментов российской элиты. Новая бизнес-элита, стремясь к максимальному получению прибыли, предельно исключает возможность обусловливания своей деятельности широкими социальными интересами. В культурном плане ее потребление направлено на приобретение редких культурных артефактов, приглашение на частные мероприятия известных исполнителей, организация частных коллекций и т.п., что ставит ее особняком в общероссийской системе культурного потребления. Формирующаяся из административно-управленческих чиновников элита также начинает обособляться от широких социальных слоев российского общества, хотя и по другой причине - проводимые ею политико-экономические реформы заставляют ее отказываться не только от плановой экономики, но и советской формы управления и марксистской идеологии. Естественно, это не может коренным образом не отразиться на изменениях в ее культурном сознании. Более близкой для российских реформаторов оказывается культура бизнес-элиты, нежели наемных рабочих, учителей и преподавателей. Однако сближение социально-культурных позиций в единое основание, хотя и ставит российскую элиту в исключительное положение по отношению к остальной части общества, не делает эту позицию антагонистической. И реформаторы, и бизнес-элита, несмотря на близость позиций между собой, еще имеют много общего с массой - многие представители новой элиты служили в армии и учились в вузах с теми, кто сегодня оказывается резко неравным им в социально-экономическом плане. Поэтому социально-культурное сознание новой элиты, хотя и ставит ее особняком в новой российской действительности, характеризует ее позицию по отношению к массе в терминах исключительности, не антагонизма. Иными словами, в социокультурной сфере новая элита пытается оградиться от массы, стремясь «выскочить» из сковывающих ее социально-культурных обстоятельств, связь с которыми ее характеризует через прошлое, не настоящее. Амальгамация российской элиты и ее полное обособление от остальной части общества происходит на уровне ее второго поколения. Б. Ельцин, А. Чубайс, Е. Гайдар и другие еще посещают российские вузы и еще живы профессора, учившие их. Однако их дети, обучающиеся в зарубежных вузах, уже не имеют связи с российским обществом через сферу высшего образования. Российская профессура не способна оказать на них ни реального, ни виртуального воздействия. Профессиональная составляющая социокультурного развития детей российской элиты проходит вне связи с российским социокультурным окружением и ценностями большинства российского общества. Для них российская система образования, которая в период вкладывания их родителями денег в иностранную, превращается в чужую культурную реальность, отношения с которой дети российской элиты уже выстраивают на принципах антагонизма. В условиях вторичности по отношению к зарубежному, определенному ему потомками российской элиты, российское высшее образование, не имея возможности интенсивного воспроизводства, прибегает к единственной представляющейся ему возможности выживания - экстенсивному воспроизводству. Для того, чтобы компенсировать не предоставленные ему средства одним отпрыском российской элиты, российская образовательная система принимает к обучению сто, а то и тысячу представителей массы. Другим объяснением экстенсивности явилось то обстоятельство, что разрушив советскую экономику, ни управленческо-административная элита, ни бизнес-элита, и, разумеется, консультирующие ее экономисты, не предложили ничего взамен. Особенно в области промышленности. Специалисты с высшим образованием, в особенности те, кто представлял науку на производстве, а также сотрудники отраслевых НИИ, не имея более возможности применения своих знаний в производстве - уходили в образование. И, хотя в образовательных учреждениях зарплата была значительно ниже, нежели на производстве (до его сокращения), большая часть российской технической и творческой интеллигенции не смогла заняться бизнесом. Скорее всего именно поэтому до сих не появилось десятка статей с экономическими расчетами, подкрепляющими президентскую фразу об офшорах С. Ролдугина, что среди российской творческой интеллигенции не бизнесом все-таки не занимался каждый второй. Третьей причиной экстенсивности российского высшего образования были низкие зарплаты, что преподавателей и ученых ставило в условия поиска дополнительных заработков, одновременно работая по специальности. Так создавалось, критикуемое сегодня совместительство, рассматриваемое критиками высшего образования чуть ли не как незаконный способ обогащения. Совместительство, кстати, оказалось не только дополнительным заработком, но и способом сохранения профессии - не все могли днем читать лекции, а вечером подрабатывать таксистами. И если критически взглянуть на феномен совместительства, то, если государство недоплачивает профессору, вынуждая его к поиску дополнительного заработка, то пусть он будет выражаться в дополнительных лекциях по его специальности, чем в работе таксистом, грузчиком или продавцом. Работа российского профессора при СССР - предмет желаний администратора и управленца, становится не только не привлекательной, но непонятной и чуждой российскому чиновнику, вошедшему в элиту.

Утратив социокультурную привлекательность со стороны российской элиты, российское высшее образование превращается для нее в антагонистическую реальность. Эту реальность элита вначале расслаивает, создавая островки элитарности, прибегая для этого либо к прямому финансированию из бюджета, как с МГУ и ЛГУ, либо приближая к себе, как Высшую школу экономики; затем переходит в атаку на оставшуюся незащищенной неэлитарную его разновидность. Сегодняшняя «реформа» высшего образования, которую поддерживают элитарные экономисты, типа В. Иноземцева, не предлагает планированным к увольнению 10-12 тысячам преподавателей и профессоров ничего другого, кроме увольнения. Вероятно, идея «кладбища» становится социокультурной доминантой мышления чиновничьей элиты, используемой ею для решения обременительных проблем, применение которой к области малого и среднего бизнеса было замечательно описано Дмитрием Потапенко. На rus2web.ru бизнесмен описал практическое применение данной доминанты: «Снос последних 100 ларьков, который начался прошлой ночью, это финальная часть борьбы столичных властей с малым и средним бизнесом. В Москве было где-то 31 тыс. предприятий розничной торговли. Зачем разбираться с мелкими предпринимателями, которые бухтят ровно столько, столько и крупные, когда можно закатать все это в бетон, а тех, кто вел бизнес, отправить на биржу труда. Будет тишь да гладь, что и нужно нашим федеральным властям. Для них идеальный инвестпроект - это кладбище. Все тихо лежат грядками, а сверху можно много плитки положить» [8, c.1].

Образ кладбища используется и В. Иноземцевым: «Зачем России такое масштабное образование? Лично для меня это остается загадкой. Еще более удивительным является состояние преподавательских кадров. Почти половина профессоров, преподававших в российских вузах на момент распада СССР, уже вышли на пенсию или умерли. Около 15% эмигрировали. Остальные приближаются к пенсионному возрасту» [5, c1]. Далее следует критика тех, кто заменил собою старые научные кадры, в том числе и чиновников: «В последние годы Минобразования попыталось реформировать систему обучения, начав предъявлять дополнительные требования к профессорско-преподавательскому составу, ответом на что стал единственный в мире феномен фейковых «научных» публикаций, выходящих в «рецензируемых» журналах, удивительным образом включенных в разу РИНЦ и других индексов научного цитирования, а также сотни «заочных конференций» и других инновационных форм создания видимости научной деятельности в российских вузах ( о том, что «большими учеными» являются все наши чиновники, я даже не говорю)» [5, с.1]. Не следует однако спешить с выводами и ставить В. Иноземцева в один ряд с Д. Потапенко, видя в нем борца против антинародных решений российской элиты. Если не финансовая, то по крайней мере культурная идентификация В. Иноземцева с антинародной частью российской элиты оказывается безусловной, а потому критика им чиновников, используя его же выражение, является «фейковой». Экономисты, призывающие к сокращению высшего образования, к числу которых принадлежит В. Иноземцев, выступают с интересными инициативами. Однако специфика их инициатив открывает перспективы деятельности для чиновничьей и бизнес-элиты, а не увольняемых преподавателей. При этом, по своему содержанию, инициативы приоткрывают занавес, скрывающий от посторонних глаз нравственную составляющую интересов элиты посредством обозначения возможных привлекательных для нее областей применения ее капитала. Так, во время пребывания в Америке зимой 2016 года В. Иноземцев, обрушиваясь с критикой на В. Путина за деструктивную экономику [17, с.2], поддерживая антироссийские санкции «за нарушение Россией европейской архитектуры безопасности» [16, с.1], в итоге сосредоточивается на выгодах, которые он предлагает извлечь из сложившейся ситуации россиянам с большими деньгами: «Если Украина получит четкие гарантии своего Европейского будущего, это может привлечь серьезные инвестиции - большая часть которых придет из России. Отток капитала из России превзошел 270 миллиардов долларов за последние три года, даже если только 10-20 процентов от этого достанутся Украине, проблемы страны будут решены. Это не шутка. В эти дни, российские бизнесмены выдавливаются из своей страны и многие вспоминают бизнес атмосферу 1990-х, которая является очень похожей на то, что происходит сейчас на Украине. Дешевые украинские активы в сочетании с возможностью владения компанией в Евросоюзе и получением Европейского паспорта для себя и своих детей может стать хорошим мотивом для российских предпринимателей для переезда на Украину. И это будет еще одним шагом в построении современной Европейской Украины» [16, с.3]. Интересно, что даже у украинцев предложения В. Иноземцева вызвали шок. Так, в статье «Спасибо, не надо, господин Иноземцев: ответ из Киева», член украинского парламента Ольга Белкова, упрекает В. Иноземцева не только в имперском мышлении за его предложение отказаться от Донбасса, «предоставив России самой отвечать за беспорядок, который она создала в восточной части страны», более всего ее раздражает предложение о перемещении в ее страну нечестно нажитых российских капиталов и превращение Украины в их безопасную гавань: «… Последнее, чего бы мы хотели, так это создания безопасной гавани для нечестно нажитой прибыли, что в современной России характеризует сверх-богатых. Для ясности, мы приглашаем всех из России на Украину, кто хотел бы инвестировать и работать, если их мотивы связаны с созданием открытого и успешного бизнеса, уважения к закону и создания ценностей, а не просто преследования «дешевых украинских активов, соединенных с возможностью стать владельцем Европейской компании и Европейского паспорта» [11, c.3]. Выдвигая такие предложения по «реформированию» Украины, В. Иноземцев, безусловно, выражает интересы той части российской элиты, которая представлена крупным бизнесом. Вернее их прагматический аспект. Каково же культурное наполнение этих интересов, или, если по другому: какова сущность культурных интересов российских сверхбогатых и перенаделенных властью и как она проявляется в конкретном факте поддержки ими «реформирования» высшего образования?

Задачи статьи не позволяют останавливаться на анализе всех проявлений культурных интересов современной российской элиты, к тому же нами такой анализ уже не раз был предпринят по отношению к региональной элите [1,2,3]. Однако новые факты позволяют определить аспекты в культурных интересах элиты как часть их единой сущности, до этого не проявляющиеся, а потому и не поддававшиеся анализу. Среди этих новых аспектов наиболее разительно, в связи с «реформой» образования проявились эгоизм и дерегуляция. Данные аспекты являются противоположностью функции альтруизма и нормативно-регулятивной функции культуры, с которыми они, несомненно, связаны и отражают культурную целостность того или иного социального субъекта по закону единства и борьбы противоположностей. Нельзя сказать, что эгоизм или дерегуляция изначально содержат в себе только отрицательные значения, свидетельством чему являются примеры их культурно-философского осмысления в истории российской культуры в виде, например, «разумного эгоизма» как противоположности бездеятельному инфантилизму, или «свободы личности», как противопоставления «диктатуре» - предельной форме регуляции. Однако, проявившись в интересах элиты как отражение ее культуры в событии реформы образования и эгоизм, и дерегуляция оказались лишенными своего культурно-позитивного значения. Культурология неслучайно в своей теории настаивает на функциях социальной ответственности и нормативно-регулятивной функции, так как последние примеры поведения элиты являются очередным фактом в череде анти-культурной деятельности субъектов, дистанцировавшихся от интересов большинства, которые уже не раз фиксировались в истории культуры. Аккумуляция такого поведения, как правило, заканчивалась социальным конфликтом, по поводу которого накопленные культурологией данные являются постоянным напоминанием. Наука о культуре содержит свидетельства того, что социальные катаклизмы проявляются вначале как культурные различия, индикатором которых в свою очередь выступает эгоистичность и безответственность культурных интересов. Однако содержит ли конфликт культурных интересов элиты и большинства населения России, спровоцированный сокращением высшего образования возможность неантагонистического решения? Возможно, большинство россиян не понимает сути событий, просто идет против своих же собственных интересов, которые лучше улавливает и отражает их элита? Или может быть конфликт в принципе неизбежен, поскольку нет путей его неантагонистического разрешения? Опыт Болонской системы, принятой в качестве культурного образца и активно внедряемой в современной российской реальности высшего образования, свидетельствует о том, что пути неантагонистического разрешения конфликтов не только имеются, но и предполагаются. Так, в Англии, при сокращении только одного факультета (социологического) и только в одном университете, Ридинг в Беркшире, (University of Reading) освободившимся преподавателям было предложено несколько компенсационных решений. Одно из них предполагало выплату причитающейся зарплаты по контрактам, заключенным с преподавателями вплоть до их окончания. Это означало, что преподавателям, имеющим tenure (прошедшими по конкурсу на должность профессора) выплата зарплаты будет осуществляться в полном размере вплоть до выхода их на пенсию. Другим предложением было устройство на преподавательскую работу в том же университете для преподавания своих же курсов, но на других факультетах. И только третье предложение состояло в том, что преподаватели самостоятельно будут искать себе работу, но до ее нахождения будут получать зарплату в своем университете, предпринявшем реорганизацию. В Америке, с которой постоянно сравнивает себя современная Россия, идея сокращения высших учебных заведений считается чрезвычайным событием и выступает в качестве последних возможных жертв любого сокращения. Более того, американская элита осознает необходимость предоставления народу благ, ранее доступных только ей, поскольку совместное владение ими способствует развитию страны - а значит, составляет общественную ценность. Американцы осознали важность всеобщей системы здравоохранения, а значит и предоставления страховой медицины всем гражданам, рассматривая здоровье как неотъемлемую человеческую ценность. Президентство Барака Обамы войдет в историю Америки не только военными конфликтами в Сирии или Афганистане, но в первую очередь, в виде культурной формулы «забота Обамы» (Obamacare), т.е. предоставление страховой медицины всем желающим. Современный кандидат от демократической партии Хиллари Клинтон, сокращая дистанцию между элитой и народом страны, в свою предвыборную программу включает оплату бакалавриата всем гражданам, так как разделяет мнение большинства населения о том, что образование также является неотчуждаемой человеческой ценностью. Россия, конкурируя с Америкой, всегда приводила в пример свою культуру как отражение доминирования над менее культурной Америкой. Каким из более высоких культурных ценностей соответствуют действия российского правящего класса об изъятии у 1,38 млн. россиян³ права на государственную поддержку высшего образования, не говоря уже о возможности его предоставления всему населению страны? Однако, если даже предположить, что на сегодняшнем этапе сокращение бюджетных мест и профессорско-преподавательского состава является экономической необходимостью, то какие действия в экономике планируется предпринять для возвращения ситуации хотя бы к сегодняшнему уровню, не говоря уже о достижении американского, когда экономика наладится? Какие альтернативные рабочие места российская элита создает для освобождающейся рабочей силы в виде людей с кандидатскими и докторскими степенями, и в каком секторе экономики? Поскольку сокращение преподавателей означает разрыв социального контракта со стороны российского правящего класса, то как он планирует возмещать взятую на себя сторону обязательств?