Эмилия Шиловская: жизнь и судьба

Размещено на http://www.allbest.ru

Эмилия Шиловская: жизнь и судьба

Лендова В.Н.

И ты одна лишь мрак тревожишь

Живым огнем крылатых глаз

А. Блок

«Меня мучает мысль, что о моих замечательных товарищах по «Красному факелу» знают очень мало, почти ничего. Когда рассказываешь о великолепных актерах, ушедших из жизни, делается больно. Сколько неповторимо прекрасных минут дали они людям! И… ничего не осталось», - с горечью напишет Вера Павловна Редлих в своей книжке. И подумаешь: «ничего не осталось» - это, пожалуй, о Шиловской. Даже в первую очередь о Шиловской, замечательной краснофакельской актрисе первых послевоенных лет. Вера Павловна с ее всегдашней любовью к актеру, с ее чувством справедливости не могла не упомянуть о ней. Вера Редлих, конечно, много что знала, но, видимо, даже в восьмидесятые годы надежней было «упоминать». Но мы-то, мы-то.., до последнего времени куда смотрели наши глаза… Ведь в известной театроведческой литературе о Мейерхольде, в книгах о Комиссаржевской, А.Д. Попове, в записках Веригиной не раз мелькнет это имя… Штрихом, намеком, часто в сносках… Мелькнет… И сразу свяжет большую театральную историю России с нашей сибирской театральной жизнью.

Петербуржский период в ее судьбе поначалу заставил искать истоки в северной столице. Выяснилось - нет! Выяснилось, что Шиловская - сибирячка, томичка, томские краеведы о Шиловской сразу сказали: «это наша», показали старую открытку: деревянный особнячок на краю городского сада «Буфф», где жила ее семья.

В своеобразной энциклопедии старого Томска «Город Томск в 1912 году» среди приметных горожан находим имя Леонида Шиловского - «первого помощника барона Родена по материальной части при Министерстве путей сообщения». Здесь же упоминаются его дочери: Ольга и Маша. И сын Андрей. Один из прообразов чеховских интеллигентных семейств, затерянных на просторах России, возникает сам собой. Только вот вместо Ирины - Эмилия…

Молодые Шиловские жили дружно, мечтали о славе, но, в отличие от молодых Прозоровых, не дали себя «заесть среде». И как ни грели душу «сибирские Афины», со временем в них осталась только сестра Маша, открывшая музыкальную школу на правах свободной художницы. Брат Андрей словно внял настойчивому совету Чебутыкина: «Надень шапку, возьми палку и иди, иди без оглядки…» Художественные способности у него обнаружились с четырех лет, он прекрасно рисовал и после окончания реального училища легко поступил в Петербургскую академию художеств на архитектурное отделение. Чуть раньше поступила в Московскую консерваторию Ольга, в класс пения профессора Мазетти. Эмилия тоже всей душой рвалась «в Москву, в Москву!»: в 1902 году недавно открывшийся Художественный театр объявил о наборе в свою школу-студию. Эмилия тоже выпорхнула из родного гнезда.

Осталось в снегах деревянное кружево Томска. Москва показалась огромным и чужим европейским городом. Вместе с Эмилией экзаменовалось огромное число желающих, она читала, и Немирович взглянул одобрительно. Она оказалась в числе восьми счастливчиков - принятых!

Из записок Валентины Веригиной, соученицы по школе, можно представить, как дальше шла ее жизнь. Занимались с ними Савицкая и Самарова, Немирович приходил по вторникам, ему они читали из «Илиады» - без гекзаметра он обучения не понимал! Зато вечерами, сидя на ступеньках перестроенного зала в Камергерском, она смотрела Станиславского и Лилину, Москвина и Книппер-Чехову. Горький читал художественникам свою новую пьесу о босяках, студийцы тоже были допущены и восхищались, как Станиславский с ходу показывает героев, незнакомых, но таких ярких…

Но Станиславский, как и они, уже был отравлен ядами нового, увлекшего всех искусства и мучился над главной задачей: как ответит на его вызовы Художественный театр. Над миром уже вознесся скорбный врубелевский Демон. Казалось, реализм, быт навсегда отжили свой век, что только символизм способен сказать людям что-то главное о жизни. Новые художники, новые поэты предсказывали юным мхатовцам поворот судьбы. Для Шиловской он оказался связан с именем Всеволода Мейерхольда.

Эмилия окажется в числе тех учениц, которых Станиславский, забыв все разногласия, передаст вызванному с юга в Москву Мейерхольду для продолжения символистских поисков, в которых ученик опережал учителя. С благословения Константина Сергеевича, юные энтузиасты отправятся в Пушкино, где Мейерхольд и приступит к репетициям «Смерти Тентажиля» Метерлинка. И Шиловскую назначит на роль Игрены! Она была так заражена его вдохновением, что безропотно уступила Веригиной целых две предназначенные ей роли в пьесах других режиссеров. Она хотела работать только с Мейерхольдом!

Репетировали без выходных, отдыхали вечерами, прекрасными, теплыми, с музыкой, поэзией, художественными альбомами, которые привозил Мейерхольд. Постепенно вырисовывался облик нового спектакля: неподвижность, пластика, как на полотнах Возрождения; слова, падающие, как капли в глубокий колодец, чистый и холодный звук, трепет высокой поэзии - все, что потом гордо назовут «эстетикой символистского театра», совершилось при участии нашей сибирячки…

Наконец был назначен прогон для своих, но студийцы ахнули, увидав, кто идет к ним с поезда по садовым дорожкам: Станиславский, Горький, Андреева, Немирович, Качалов, Книппер… Вопреки опасениям, черновой прогон всем понравился! У Горького глубокие впечатления всегда вызывали слезы, он не скрывал восторгов, благодарил всех, «особенно Вас, вот Вас», - обращался он к Шиловской. Она стала героиней этого вечера… А в итоге Станиславский после московского показа закрыл Студию на Поварской: Мейерхольд убеждал режиссерскими средствами (но не актерами), а это для Константина Сергеевича было неприемлемо. Эмилия ждала, зная, что Мейерхольд с приговором не согласен, что Горький, Блок, Андреева собираются продолжить дело, перенеся его в Петербург. …Даже название придумали новому театру - «Факелы!» Однако тем «Факелам» не судьба была разгореться: шел 1905 год, революция отменила многие планы.

Однако история Студии на Поварской получила продолжение. Валентина Веригина рассказывает в своих «Записках», как в начале сезона 1906 года оглядывала праздничную труппу театра Веры Федоровны Комиссаржевской в Петербурге. И внезапно увидела Эмилию Шиловскую, которая тоже искала знакомых! Оказывается, ее порекомендовал Вере Федоровне сам Горький, не забывший актрису, растрогавшую его в «Тентажиле»! Все ждали появления Мейерхольда, приглашенного Комиссаржевской в художественные руководители театра на Офицерской. «Он эффектно вошел, заговорил красиво и все сошли с ума: новое искусство стучится в двери, нам дано услышать его зов, и пусть мы не одолеем вершин, пусть мы падем, другие пойдут по нашим телам..,» - пишет В. Веригина. И Шиловская вместе со всеми твердила: «Пусть!...»

Начались знаменитые субботы Веры Комиссаржевской, которые она стала устраивать, чтобы сблизить петербургских театралов с символистами. Воздавая на них должное подругам юности, Веригина заметит и скользящую походку Мунт, и пленительную грацию Ивановой, «и обжигающий пламенный взор Шиловской»… Эти красавицы восхищались и восхищали, переходили от одной группы к другой. Они верили: им дано «заклясть хаос», жизнь - луг зеленый, от их молодого дыхания она должна зацвесть… Вокруг Мейерхольда снова возникла атмосфера больших ожиданий.

Шиловская рвалась продолжать работу с Мастером, но времена изменились, ей дано было это почувствовать очень скоро и очень болезненно. Теперь о Шиловской заботилась скорее Комиссаржевская: в сборнике, посвященном ее памяти, находим коротенькую записочку Комиссаржевской к режиссеру Н. Арбатову. Она просит Шиловской дать роль Сони в пьесе Юшкевича «В городе». В обрисовке Сони заметен отблеск Достоевского: спасая семью от нищеты, она торгует собой, но остается душевно чистой, честной. Спектакль не имел успеха, как не имела успеха и «Гедда Габлер» с Комиссаржевской. Но Шиловская, видимо, Соню сыграла талантливо, иначе зачем бы небезызвестный Георгий Чулков стал писать о ней как о «крупном даровании, за ростом которого интересно будет последить»…?

Но вскоре следить стало не за чем… Чарующие грезы юности, о которых с восторгом пишет Веригина, встречи с Блоком, Городецким, Кузминым растаяли. Незаметно кончилась юность, повеяло осенним холодом. Шиловская тяжело переживала травлю театра в прессе, неуспех у публики. В конфликте Комиссаржевской и Мейерхольда она оказалась на стороне Комиссаржевской. После ухода Мастера растаял кружок «всех нарядных, всех подруг», о котором писал Блок. Шиловская осталась с Верой Федоровной.

В возобновленном актрисой старом репертуаре Шиловская успешно сыграет Елену в «Детях солнца» Горького, далеко не так успешно - Берту в «Праматери» Грильпарцера в блоковском переводе. В книжках о Комиссаржевской можно видеть прекрасный костюм Берты, сочиненный для Шиловской Бакстом…

А вот что с ней было дальше? Оставалась ли она в труппе Комиссаржевской до ее последней гастрольной поездки в злополучном 1910 году, когда в Тифлисе «погасли звезды синих глаз»? Провожала ли гроб с ее телом в Петербург? Или осталась переживать горечь утраты в Средней Азии? В небольшом интервью по поводу своего юбилея уже здесь, в Новосибирске, Эмилия Леонидовна сказала, что революция ее застала в Туркестане.

Но уже в восемнадцатом году на пожелтевших афишах, сохранившихся у томских краеведов, находим имя Шиловской. Значит, постранствовав, вернулась в родной город.

Удивительно, как много в послереволюционном Томске собралось бывших мхатовцев! Мхатовскую школу заканчивал донской казак Иван Григорьевич Калабухов, организовавший в Томске незадолго до революции свою студию и выросший вскоре в незаурядного режиссера. Мхатовкой была молоденькая Вера Редлих, приехавшая в Томск выхаживать заболевшего тифом младшего брата Мишу, бывшего врача в армии Колчака. Актеры Николай Щепановский и Федор Литвинов, будущий главный режиссер стационированного в Новосибирске театра «Красный факел», тоже мхатовцы по вере. В 1919 году в молодой коллектив вольются Алексей Дмитриевич Попов со своим Театром студийных постановок. Образуется то, что, наверное, можно было бы назвать своеобразной Пятой студией МХТ, сибирской студией, о деятельности которой в широком театроведении мало что известно…

По заснеженным ледяным улицам Томска на репетицию в бывший пассаж купца Второва летела новая актриса.

«Исключительные спектакли, так непохожие на все, что приходилось видеть на театральных подмостках», - читаешь в томских газетах двадцатых годов. «Менее всего интересует эту труппу потакание вкусам публики. Больше всего она дорожит возможностью увлечь зрителей художественным выполнением ролей». На тех же страницах, рядом с объявлениями о неделях борьбы с голодом, холодом и тифом - сообщения о прошедших бурных диспутах вокруг калабуховской студии. Дело в том, что она начала работать еще при Колчаке, оставившем по себе в Сибири такую страшную память. Требовали запретить! Но большинством решили студию не трогать: ничего более художественного на театральном фронте у новой власти не было. Да и не будет и во всей Сибири еще долгие годы…

Эмилия Шиловская вскоре стала женой и верной помощницей Ивана Калабухова, и роль ее в общем деле трудно переоценить. Алексей Попов тепло вспоминал (см. его «Воспоминания и размышления»), как она стала душой поэтических вечеров, на которые рвались и томичи, и молодежь из сел. Замерзая в плохонькой одежонке в холодном зале, с восторгом слушали незнакомых Верхарна, Уитмена, Городецкого. И конечно, «Двенадцать» Блока в замечательном ее исполнении. Космическая вьюга поэмы была вот она, рядом, казалось, все старое вымерзнет, рассыплется в прах.

Шиловская гордилась тем, что играет с такими мастерами: Калабуховым, Поповым. Алексей Дмитриевич далеко не сразу стал признанным мастером советской режиссуры, но в Томске, как и в Первой студии, утвердил себя как отличный актер. В пожелтевших томских программках он - Болинброк, она - герцогиня Мальборо («Стакан воды» Скриба), он - Альмавива, она - Сюзанна в «Женитьбе Фигаро». А потом Калабухов и Попов сочинили спектакль «Сказание о странной птице» по повести Г. Уэллса. Сельский пастор (А. Попов) подстрелил эту птицу случайно, не разглядев в ней заблудившегося на космических трассах Ангела. Два чистых существа, Пастор и Ангел, помогая друг другу, стараются выжить во враждебном мире. Ангела играла Шиловская (сохранилась замечательная фотография ее в этой роли). «Блеск неба озарял это лицо» - написал Уэллс о своем Ангеле. И Шиловская сумела подняться до высоты такой характеристики! В скорбных тревожных глазах - обида, недоумение, грусть. Взор, который предвещает трагический исход-гибель Ангела в огне страшного пожара ради спасения глупенькой деревенской служаночки. Да, «заклясть хаос» не удавалось даже в ангельском чине. Почему-то в этой роли видятся контуры ее собственной судьбы…

А.Д. Попов вскоре покинет Томск, повинуясь властному голосу своего таланта. С его коллективом уедут Калабухов, Шиловская, Редлих. Попытки огорченных томичей задержать своих лучших актеров будут трогательны и наивны. В томских архивах хранится длинный перечень реквизита, который замыслившие бегство должны были вернуть, чтобы получить разрешение на выезд: воротнички, запонки, фигаро цыганское, холщовое мужское пальто, скрипку, подсвечник деревянный, шкурку зайца, модели кораблей (наверно, для «Гибели Надежды») - инвентарь, который скажет о тщательной мхатовской проработке внешнего облика спектаклей без скидок на существование в полуголодном и временами замерзающем городе. Наверное, отъезжающим тоже жалко было расставаться с томским зрителем: несмотря на разруху, кто только не рвался к искусству, не брался за кисть, не пытался играть на сцене! Шиловская и Редлих шефствовали над любителями драматического искусства при железнодорожном депо.

А вот что было дальше - мало данных. Известно, что в 1924 году Шиловская снялась в первом сибирском художественном фильме «Красный газ», рассказывающем о партизанском движении в крае. Режиссером был Иван Калабухов. Потом супруги расстались. В начале тридцатых Эмилия Шиловская - актриса Ленинградского театра Ленсовета. Судьба блокадного города стала и ее судьбой. Ивана Григорьевича Калабухова арестуют в тридцать восьмом - после работы на киностудии в Харбине. В заключении он оставит десять лет своей жизни. В одном из лагерей на северном Урале произойдет немыслимая, невозможная встреча, о которой расскажет сестра Веры Павловны в своих воспоминаниях: тяжелобольного Калабухова приведут к лагерному врачу Михаилу Редлиху, тоже отбывающему срок (служба у белых не пройдет даром). Врач сориентируется мгновенно: объявит больного безнадежным и оставит в лазарете. Сделает все, чтобы поднять его на ноги. Найдет способ, чтобы держать при себе, уберечь от общих работ. Отдаст ему свои теплые вещи, когда Калабухова погонят дальше по этапу… В конце жизни Иван Григорьевич вернется в Томск. Руководимый им драматический коллектив при Доме ученых, по воспоминаниям старых театралов, надолго останется лучшим театром города.

Роковые тридцатые застигнут Веру Редлих с мужем Сергеем Бирюковым во Владивостоке, куда постепенно переместится, а потом распадется оставленный Поповым коллектив. Положение молодой семьи было тяжелым: лечение туберкулеза позвоночника у Веры Павловны требовало средств, которых не было. На помощь придет крупный чаепромышленник Борис Бриннер с пока еще не ликвидированной частной концессией. Заранее узнав о предстоящей ликвидации дела, он предложит друзьям выехать вместе с ним из страны. Они отклонят это предложение и вскоре заплатят арестом Сергея Сергеевича (работал у Бриннера). После довольно быстрого освобождения (сработают прежние дружеские связи именитой семьи Бирюковых с одним из вождей нового режима) Вера Павловна примет предложение Федора Литвинова приехать в Новосибирск.

И сегодня страшно подумать, под какой пресс попал каждый из дружного союза томских художников, так самоотверженно работавших на заре новой власти. И сколько сил потребовалось каждому, чтобы потом продолжать делать свое дело, ничем не уронить, не запятнать себя… Тем, конечно, кому удастся выжить. Федора Литвинова и Ивана Станчича - режиссера и деректора «Красного факела» - расстреляют в Новосибирске в тридцать девятом. Через полвека вернутся в театр из здания на улице Коммунистической их фотокарточки.

Осенью сорок третьего Вера Редлих представит вернувшейся из Кузбасса труппе новую актрису - Эмилию Шиловскую. На первый взгляд невидную, далеко не молодую, ничем не примечательную. Характер новенькой скоро раскрылся как нелегкий: была она замкнута, в дружной краснофакельской семье ни с кем не искала сближений. Про нее будут говорить: понятно, ленинградка, блокадница. Ее будут жалеть. До первых спектаклей.

«Ее появление действовало на зал с завораживающей гипнотической силой», - напишет в своих мемуарах Сергей Галуза. Над тайной ее игры многие ломали голову: к традиционной мхатовской школе шла прибавка какого-то неизвестного умения, какого-то забытого навыка: она замечательно умела обобщать и за временным видеть вечное. Но спросим себя - этот небытовой звук в самой что ни на есть реалистической роли - «разве не от старого огня»? Рассказывала же Кира Ивановна Орлова, что однажды пожаловалась Шиловской, что не получается заучить огромный массив текста Лица от театра в «Угрюм-реке». Шиловская попросила карандаш и разделила текст на куски вроде бы без всякой логики, учитывая только переключения ритма. Странно, удивлялась Кира Ивановна, но текст вскоре сам собой запомнился. шиловская актриса комиссаржевская

Имя Мейерхольда было в те годы непроизносимо. О работе с «врагом народа» под страхом ареста не могли говорить ни его друзья, ни соратники. Но почему-то кажется, что, когда в «Красном факеле» встретились его бывшая актриса (Студия на Поварской! Сезоны на Офицерской!) и его ученик Павел Цетнерович, им и не надо было слов. Шиловская участвовала в двух спектаклях Цетнеровича: «Горе от ума» (1944 год) и «Иван Грозный» («Орел и орлица» А.Н. Толстого, 1945 год). И Сергей Галуза, которого к тому времени обожало пол-Новосибирска, гордился тем, что играет с Эмилией Шиловской на одной сцене: играть с ней было опасно и увлекательно, в роли боярыни Старицкой «она создавала образ злого гения потрясающей силы». И Вера Павловна обрадуется, что нашла, наконец, актрису, которая с блеском сыграет госпожу Ферелли («Семья Ферелли теряет покой» Л. Хеллман, 1946 год), будет неповторимой Мурзавецкой в «Волках и овцах» А.Островского. И всегда с особым чувством будет работать над Горьким (не забудет, как щедро он в начале пути дарил ей свою поддержку). Грибоедов, Островский, Горький - ее талант особенно ярко вспыхнет напоследок в спектаклях по русской классике…

Критик Нея Зоркая в книжке про А.Д. Попова упомянет о Шиловской как о замечательной актрисе, затерявшейся где-то на сибирских просторах. Режиссер Вера Редлих обмолвится о ней как о великолепном художнике, несправедливо не получившем признания при жизни.

P.S. Довольно интересно, как сложились судьбы остальных Шиловских. Ольга в годы первой мировой войны служила сестрой милосердия, оставив консерваторию, потом вернулась в Томск. Брата Андрея и сегодня помнят в Томске лучше остальных Шиловских. В Петербурге на курсе у Щуко он считался самым способным, участвовал в разработке ряда крупных архитектурных проектов. В годы революции потянуло на родину, по пути заболел, отлеживался где-то в провинции. Вернувшись в Томск, успел организовать краеведческий музей. Писал статьи о деревянном ампире Томска, об его уникальной архитектуре. Создал художественную школу для ребят - в Томске его иначе, как «незабываемым», местные краеведы не называют. Умер рано: сгорел от чахотки.

Время суровой рукой коснулось каждого. Но в памяти людской все Шиловские остались подлинно чеховскими интеллигентами, сумевшими достойно принять свою судьбу и до конца вносить в жизнь смысл и свет.

Размещено на Allbest.ru