39

Содержание

Введение

1. Литература и летописание Московской Руси

2. Сады Московской Руси

3. Церковь в Московской Руси

4. Книжная культура Московской Руси

Заключение

Список литературы

Введение

Общественно-политическая и культурная жизнь России в XVI веке характеризовалась еще одной особенностью. При усилении самодержавной власти в стране шло поступательное развитие вольномыслия. В речах великого князя оно звучало как «высокоумничество». Сам Иван III столкнулся с критикой своих личных взаимоотношений с членами великокняжеской семьи. Преподобный Иосиф Волоцкий как-то назвал его Каином, намекая на братоубийство.

На рубеже XV-XVI вв. в стране развернулась борьба с ересью. Еретические учения зародились в Новгороде, но затем при поддержке ряда церковных и светских иерархов и самого великого князя стали развиваться и в Москве. Новгородско-московских еретиков подозревали в иудаизме, а потому в полемических перепалках называли их жидовствующими. Самые крайние из них отрицали церковную организацию и обряды. Отрицали монашество и критиковали монахов за пьянство, обжорство, стяжание, не признавали учение о Троице, а Христа считали простым человеком, а не Богом, как официальная церковь. Критикой стяжательства еретики сближались с так называемыми нестяжателями (Нил Сорский), противниками крупного монастырского землевладения.

Цель работы - рассмотреть культуру и искусство Московской Руси.

Задачи работы - изучить литературу и летописание Московской Руси; рассмотреть феномен садов Московской Руси; рассмотреть церковь и книжную культуру Московской Руси.

1. Литература и летописание Московской Руси

К концу XV века «собирание земель» вокруг Москвы завершилось образованием единого Русского государства. Теперь управлять всем стал великий князь Московский и всея Руси. Все князья крупных и мелких княжеств и «слуги вольные» из вассалов переходили в разряд поданных. Перед государем они называли себя его холопами. А горожане и крестьяне для всех стали сиротами. Так сложилась на Руси простая, но своеобразная государственная структура, представляемая двумя основными категориями: государь и его холопы. В едином государстве власть великого князя сильно возросла. По своему характеру она стала самодержавной и уже практически ничем и никем не ограниченной.

В Москве заработали летописцы: надо писать новую историю Руси. Летописание все больше становилось официальным. Для летописей отбирали то, что нужно или выгодно великому князю и митрополиту. Правда, мнения в оценке некоторых событий у них порой расходились, и митрополичий летописец мог отойти от официальной версии. Поэтому великий князь не всегда уже полагался на митрополита. При Иване III составление летописей и целых летописных сводов стало заботой и светской власти.

В 70-х годах XV в. была составлена великокняжеская летопись, в которой главное место отводилось феодальной войне при Василии II. Тогда-то Галицкие князья и обрели все свои отрицательные качества. Затем эта летопись была переработана, и на ее основе великокняжеские летописцы создали большой летописный свод (Московский свод 1479 г.). В нем военное лихолетье было дополнено событиями, ставшими прологом создания единого государства. Флорентийскому собору 1437 года была посвящена пространная повесть, которой оправдывалось свержение Василием II митрополита Исидора. Это событие послужило началом так называемой автокефалии русской церкви: избрание митрополитов независимо от Константинополя церковными иерархами под наблюдением светской власти.

Особенно постарались летописцы великого князя при обосновании и описании покорения Новгорода. Именно в 1479 г. в свод вошел рассказ о роковом противопоставлении титулов «государь» и «господин», объясняющий причины новгородского похода. Дело заключалось в том, что на одном из этапов переговоров послы Великого Новгорода назвали Ивана III государем, а не господином как прежде. Новгородцы хотели было поправить своих послов, но было уже поздно. Иван III, задав новгородским боярам вопрос «какого хотите государства», решил сам на него ответить вооруженной силой. Завершался свод описанием строительства Успенского собора в 1479 г., которое велось уже под наблюдением самого великого князя. Московский свод 1479 г., созданный при великом князе, стал основой для последующего летописания.

В конце правления Ивана III московские книжники занялись еще одной проблемой. Правящей династии нужна была хорошая родословная легенда. Для возвеличивания престижа правителя огромной державы вести происхождение от находника, захватившего когда-то княжеский стол в Киеве, было уже явно недостаточно. В1498 г. Иван III венчает на великое княжение своего внука Дмитрия. Подобное в Успенском соборе случалось и ранее, но на этот раз коронация представляла собой торжественное и хорошо подготовленное публичное зрелище. Вскоре появляется идеологически подтверждающее это событие «Сказание о князьях владимирских». Оно окончательно оформило и утвердило концепцию о византийском происхождении коронационных регалий, в частности Мономахова венца или шапки Мономаха. Согласно легенде, византийский император Константин Мономах, правивший в середине XI века, передал по наследству императорские регалии своему внуку великому князю Владимиру Всеволодовичу, также прозванному Мономахом. А затем их унаследовали великие князья Московские. В начале XVI века к «мономаховым дарам» была добавлена и новая княжеская родословная - происхождение правящей династии России от римского императора Августа. Эта легенда о происхождении московской великокняжеской, а потом и царской, власти утвердилась и стала господствующей на всем протяжении XVI века и даже отодвинула на второй план концепцию «Москва - третий Рим», авторство которой приписывалось старцу Псково-Печерского монастыря Филофею.

Тем не менее, новая родословная легенда и концепция о византийских корнях великокняжеской власти прижилась в общественном сознании не сразу. Так, сообщение о происхождении династии от императора Августа отсутствовало в Никоновском своде (в XVII веке летопись принадлежала патриарху Никону), составленном в конце 20-х гг. XVI века при митрополичьей кафедре. У некоторых книжников, знакомых с византийской хронографией, могла вызывать сомнения хронологическая несовместимость при оценке достоверности «даров» византийского императора. Ведь Константин Мономах правил в середине XI века, Владимир Мономах сал великим князем Киевским лишь в 1113 г. Но к середине столетия недоверие к легендам преодолевается. Как достоверные их принимают составители Воскресенской летописи 40-х гг.(названа по месту хранения в Воскресенском монастыре), «Летописца начала царства царя и великого князя Ивана Васильевича» сер. 50-х гг.(официальная летопись, в составлении которой принимал участие А.Ф. Адашев), «Степенной книги» (летопись, где правители России располагались по степеням) и известного Лицевого летописного свода 60-70-х гг.

В связи с этим к ним сочувственно относился и Иван III. С московским еретическим кругом были связана и невестка великого князя Елена Стефановна и митрополит Зосима, и дьяки братья Курицыны. Но затем все переменилось. В 1502 г. против еретиков встал великий князь. При помощи еретиков и нестяжателей Иван III мог значительно урезать земли у монастырей. Но независимость в суждениях и элементы социальной критики, присущие еретикам и нестяжателям, сделали этот союз невозможным. В итоге верх одержали иосифляне (последователи Иосифа Волоцкого) - сторонники сильной великокняжеской власти, жестких монастырских уставов и крупного землевладения. Кроме того, именно с их стороны был выдвинут почин обожествления великокняжеской власти. Церковные соборы 1503 и 1504 гг. осудили еретиков на сожжение. Борьба с еретиками и нестяжателями продолжалась и далее. В 1525 г. за ересь и нестяжательские взгляды был осужден церковным судом философ, писатель и переводчик Максим Грек (Михаил Триволис), долгие годы работавший в Москве. Он был приглашен Василием III в 1516 г. для работы над книгами греческих и латинских авторов, хранящимися в библиотеки московских государей (она известна еще под названием как «Библиотека Ивана Грозного»). Связи его с нестяжателями вскоре были замечены. Более того, правительству стали известны его речи с боярином Берсенем Беклемишевым, которые носили политический характер. Отношения великого князя к отдельным представителям боярства вызывали негативные отзывы. Попавший в немилость Беклемишев, так отметил гнев на него государя: «Поиде смерд вон, не надобен мне еси». И это было сказано отпрыску знатного московского боярского рода.

В середине XVI века до России докатилась волна европейской реформации. Вольномыслие и элементы еретических учений проникают в глубь общества, охватывая средние и низшие слои населения. В 1553 г. был осужден и сослан в Иосифо-Волоколамский монастырь московский дворянин Матвей Семенович Башкин. Он отрицал церковные обряды, иконы и тайну исповеди. Холопство, по его мнению, противоречило христианским идеалам. Этот дворянин сам «изодрал» кабальные грамоты на своих холопов. Беглый холоп Феодосий Косой, укрывшийся в Литве, шел еще дальше. В систему его взглядов входили отрицания светской и духовной власти, упразднение налоговой системы, проповеди равенства всех народов.

Середина XVI столетия - период составления и подачи проектов государственного переустройства. Авторы этих проектов действовали как бы в рамках законности, но и они не обошлись без критического отношения к прошлому и настоящему страны. Литовский выходец Иван Семенович Пересветов появился в России в 1539 г. А в 1549 г. подал царю свои знаменитые челобитные. Личность прожектера была до того загадочна, а идеи так схожи с представлениями и планами Ивана Грозного, что впоследствии даже предполагали, что под именем скромного «воинника» скрывался сам царь. О чем писал и что предлагал И.С. Пересветов царю? Начиная от воспоминаний о боярском произволе в годы малолетства Ивана Грозного, автор переходит к настоящему и пишет о ленивых вельможах, о судейских взятках, о засилье «сильных» людей и, главное, об отсутствии «правды», т.е. справедливого закона. Одна лишь надежда у Пересветова - на царя, причем на грозного и мудрого. «Не мочно царю без грозы быти; как конь под царем без узды, тако и царство без грозы». Царь сам должен издавать законы, выдавать жалование воинам, назначать судей и сборщиков налогов. Царь действует не один, а в окружении мудрых советников. Главный упор челобитчик делал на реформы, проводимые в интересах простых «воинников», т.е. дворян.

Совсем о другой, более многочисленной категории населения заговорил в то же время Ермолай Еразм, псковский монах, переехал в Москву, где стал священником кремлевской церкви Спаса на Бору. «В начале же всего потребни сут ратаев (заботься о крестьянах); от их бо трудов ест хлеб, от сего же всех благих главизна». Говоря о крестьянах, как о создателях материальных благ, автор предлагает сократить налоги, уменьшить оброк, замечая при этом, что это один из путей преодоления социальных потрясений и народных восстаний. Развитие свободной общественной мысли середины XVI века, как и начала этого столетия, было остановлено силой. В 1504 г. в Москве пылали костры, на которых сжигали еретиков, а в 1565 г. в стране водворилась опричнина. Государство избрало другой путь реформ.

Научные знания

Бурное развитие Русского государства придало особое значение и научным знаниям. Для этого времени церковного образования было уже недостаточно. Знание прикладных наук требовалось в строительстве, литейном, военном и денежном деле, книгопечатании, солеварении, архитектуре и других сферах. Появилось необходимость в людях, имеющих сведения в области геометрии, механики, медицины, географии. Возросла потребность и в учебных пособиях. В XVI в. появляются первые специальные учебники и научные трактаты. Был составлен учебник по арифметики, потом появился и по геометрии. Учебными пособиями служили в монастырских больницах «Лечебники» и «Травники». Ермолай Еразм написал, чуть ли не для Ивана Грозного, «Благохотящем царем правительница и землемерие» - специальный научный трактат по описанию и перераспределению земельных угодий.

В XVI в. основным источником знаний становится книга. По церковно-служебным книгам тогда учились читать и писать. Однако и среди них имеют место переписные и печатные книги, специально предназначенные для обучения. Так появляется Евангелие учительное. Потребность в книгах была одной из причин появления в Москве первой типографии. Книга была и важным фактором в распространении грамотности. Грамотных людей стало больше. Это были не только представители знати, служители церкви и приказные дельцы, но и мелкие купцы, и посадские люди. В Посольском приказе оформляется свой штат толмачей-переводчиков, которые переводили не только устную речь, но и книги и документы. Потребность в грамотных людях вызвала к жизни проект по созданию общегосударственной системы школьного обучения. Он вошел составной частью в знаменитый «Стоглав», принятый на церковно-земском соборе 1551 года. «Стоглав» состоял из вопросов Ивана IV и ответов, которые давали царю церковные иерархи. Каждый вопрос и ответ составляли главу. Глав получилось сто. Сведенные воедино в книгу, они и дали название рукописи.

На запрос царя иерархи отвечали: «И мы о том по царскому совету уложили в царствующем граде Москве и по всем городам избрати добрых духовных священников, и дьяконов, и дьяков учинити в домах училища, чтобы все православные хрестьяне предавали им своих детей на учение грамоте и на учение книжного письма». Автором этого проекта, полагают, был священник Благовещенского собора Сильвестр, выходец из Новгорода. Человек по тем временам довольно образованный, как тогда говорили, «книжный», любил писать, имел хорошую библиотеку. Его перу принадлежит и сборник житейских мудростей «Домострой», точнее его пространная редакция. Сам же памятник появился еще раньше - в XV веке. Сильвестр писал «Домострой» для сына, поэтому в нем не мало места было отведено вопросам воспитания и образования. Домашнее образование определялось по Сильвестру чтением, умением писать хорошим почерком, пением, а при необходимости и склонности, и иконописном письмом (рисование), книжным «рукоделием» (переписка книг), и даже ювелирным искусством.

В XVI веке на базе Разрядного приказа, ведавшего воеводскими назначениями и вопросами дворянской службы, создается своеобразная картографическая мастерская. Здесь составляются чертежи земель Московской, Смоленской, Псковской, Полоцкой и ливонских городов.

Но все-таки многие проекты XVI века так и остались на бумаге. Сеть школьного образования так и не была создана. В области просвещения церковь сохранила свою монополию, которая господствовала еще более ста лет.

Катастрофа, разразившаяся в Москве 20 мая 1474 г., в результате которой рухнул почти построенный Успенский собор, открыла новый этап в истории московского зодчества. Инициатива перестройки Успенского собора принадлежала митрополиту Филиппу. На месте собора Ивана Калиты, который для устойчивости к этому времени уже подпирался бревнами, митрополит решил возвести храм «в меру храма пречистыа Богородица, иже в Володимере». С владимирского собора сняли необходимые меры, определили мастеров (от митрополита Иван Голова, от великого князя Василий Ермолин) и в 1472 г. приступили к постройке. Но затем Ермолин был отстранен, митрополит умер, а собор рухнул. Причиной катастрофы, как показали псковские мастера, были неустойчивые высокие тонкие стены, тяжелые своды, недостаточная «клеевитость» раствора. Один из летописцев полагал, что причиной мог послужить и «трус на Москве великой», т.е. землетрясение.

Допросив псковичей, осматривавших развалины собора, Иван III предложил им самим приступить к возобновлению строительства, однако те ответили отказом. Действительно, ни они, ни мастера других городов тогда еще не имели опыта строительства каменных зданий подобных владимирскому Успенскому собору. Почин московских архитекторов оказался неудачным. Между тем строительству Успенского собора светские и духовные власти придавали огромное значение. На первых порах это особенно подчеркивал митрополит Филипп. Во всех своих действиях он как будто подражал своему далекому предшественнику - святому митрополиту Петру. Филипп сам участвовал в закладке нового собора, непосредственно наблюдал за его строительством, а почувствовав приближение кончины, заложил в нем себе гробницу. Перед смертью он, как и Петр, благословил великого князя на завершение строительных работ. После смерти Филиппа строительство Успенского собора перешло под патронаж великого князя. Теперь ему стали придавать иное смысловое значение. Храм должен был олицетворять не величие церкви, а мощь нарождающейся государственной власти.

Имя Аристотеля Фиорованти было названо в окружении Софьи Палеолог. После женитьбы Ивана III на византийской принцессе Русь наводнили не только люди, но и новости и рассказы о Византии и Италии. К этому времени в Европе уже сложилась мода на итальянских архитекторов. Они строили дворцы и соборы в Германии, Чехии, Польше. Сообщалось также, что итальянцы строили быстро и надежно. Но главное, им было под силу осуществить задуманную Иваном III программу перестройки Московского Кремля.

Аристотель Фиорованти строил Успенский собор 4 года. Правда, немало времени было затрачено на подготовительные работы: нужно было разобрать руины и расчистить площадку для строительства, наладить производство кирпичей, подготовить техническое обеспечение. Более того, чтобы познакомиться с образцами русского зодчества, Аристотелю Фиорованти пришлось побывать во Владимире и Ростове. Предполагается, что он был и в Соловецком монастыре.

В 1479 г. строительство было завершено. Новый Успенский собор, построенный из аристотелиева кирпича (более прочный вид), впервые, под стать традиции, был обложен белым камнем. О владимирском образце напоминали тяжелое пятиглавие и аркатурный (колончатый) пояс. Между тем уже современники отмечали отступление Фиорованти от канонов церковного строительства. Успенский собор был возведен неким «палатным образом». Полубарабаны абсид (на восточной стороне) были едва заметны, еще больше их закрывали вытянутые стены северной и южной стороны. Форма собора, его внешний вид обсуждались еще во время строительства. Обсуждение порождало споры и разногласия. На отступление от правил особо упирали церковники. Как не старался архитектор, но скрыть руку мастера итальянского Возрождения он не мог. Она чувствовалась и внутри храма. Там круглые столпы утратили свои опорные функции, они выглядели более легкими, а значить не привычными. Своды, сделанные из кирпича с использованием каркаса и железных полос не нуждались в опорах. Как не остры были споры, а особых изменений они не вызвали. Такой известный ревнитель благочестия как Иосиф Волоцкий называл Успенский собор одним из лучших творений рук человеческих. Ему вторил и поздний летописец, поражаясь высотой и размерами храма.

Споры вокруг Успенского собора не отразились и на практике приглашения итальянских мастеров. Уже в скором времени в Москве появились Марко Руф, Антоний Фрязин, Алевиз Старый, Пьетро Антонио Солари и другие.

Чтобы как-то успокоить ревнителей старины, псковские мастера возводят в Кремле две небольшие церкви на высоких подклетях, выполненные в чисто русском стиле. Одна из них, Благовещенская, стала у великокняжеского дворца на месте старой домовой церкви конца XIV века, другая - Ризоположенская - расположилась на митрополичьем дворе, к западу от Успенского собора. Последняя тоже была домовой, но уже московского митрополита.

Между тем в Кремле готовились к грандиозному строительству. В 1487 г. итальянцы приступили к возведению нового великокняжеского дворца. Он строился из кирпича, камня и дерева. Впоследствии этот дворец послужил основой для дальнейшего развития дворцового комплекса в XVI-XVII вв. Сейчас о нем можно судить лишь по одному сохранившемуся зданию - Грановитой палате. Строили ее Марко Руффо и Пьетро Антонио Солари. Предназначенная для торжественных церемоний и пиров, палата с внешней стороны была выполнена на итальянский манер (грани на фасаде и арочные прорези окон). В оформлении внутреннего интерьера отдали дань уже русской традиции: сводчатые потолки сходятся от углов к центру, к одной опоре - массивному круглому столпу. По всей видимости, русские и итальянские мотивы перекликались тогда по всему дворцу. Он состоял тогда из ряда палат и хором, соединяющихся множеством переходов, галерей и крылец.

Одновременно с этим на месте белокаменных стен XIV века из кирпича возводились стены и башни Кремля. В XV-XVI вв. кремлевские башни, еще до появления красочных шатровых завершений, действительно походили на ломбардские замки и крепости-башни. На строительство стен ушло почти 10 лет (1485-1495 гг.), однако комплекс укреплений достраивался и позднее.

Итальянцы возвели и еще два собора на главной площади Кремля. Бон Фрязин перестроил церковь Ивана Лествичника. Архитектор сохранил ее основную особенность - единый каменно-кирпичный столп, соединяющий вместе храм и колокольню - но сделал в то же время церковь много длиннее и шире. После этого Иван Лествичник стал представлять собой трехъярусный многогранник с высоким каменным цоколем.

Архангельский собор перестраивал Алевиз Новый. Строительство закончилось уже при Василии III, а первым, кого погребли еще в строившейся новой великокняжеской усыпальнице, был Иван III. Новая усыпальница князей московского дома - Архангельский собор - в своей внешности имела одну особенность. Без пятиглавия и абсид собор больше походил на один из множества североитальянских дворцов-палаццио светских правителей, чем на церковное здание. Влияния итальянского Возрождения проявилось в ряде его деталей: закомарные раковины, прямоугольные колоны с капителями, асимметрично расположенные круглые окна.

В первой трети XVI века широкое каменное строительство развернулось на столичном посаде. Причем, строятся и перестраиваются не только церкви, но и гражданские здания. Дорогостоящий при добыче и обработке белый камень был заменен кирпичом. Чаще стали использовать при строительстве различные технические механизмы, например, подъемные блоки, что значительно облегчало и ускоряло возведение зданий. С 1514 по 1520 г. закладываются и освящаются церкви: Св. Варвары (на Варварке), Благовещенья в Воронцове, Благовещения за Неглинной, Св. Владимира в Садех (на Покровке), Леонтия Ростовского и Петра Чудотворца за Неглинной, Введения на Панском дворе (современный Панский переулок), Св. Ильи в начале Ильинской улицы, Усекновение главы Иоанна Предтечи «за Болотом», в Замоскворечье. На постройку одной церкви уходило от одного года до двух лет.

Среди заказчиков и попечителей церквей встречаются Василий III, митрополит Варлаам, купцы гостинной сотни (Юрий Бобынин с братом Алексеем, Юрий Урвихвостов, Федор Вепрь) и даже от «простых людей нехто именем Клим по прозвищу Мужило».

В XVI веке при господстве в церковной архитектуре кубических форм зданий (купольно-крестовый тип) московскими зодчими были предложены и осуществлены другие композиционные решения. В 1532 году в загородном великокняжеском селе Коломенском на высоком берегу Москвы-реки была построена церковь Вознесения Христово. Считается, что храм был посвящен рождению у великого князя Василия III долгожданного наследника. Необычность храму придавала его шатровая форма, известная до того лишь в деревянной архитектуре северной Руси. Высокое шатровое завершение вытягивалось из столпа-восьмерика, который в свою очередь стоял на четырехугольном основании-четверике. Здание было окружено галереей на арках с лестницами. Среди множества достоинств храма и заслуг архитектора стоит и удачно выбранное место. Неслучайно, в Коломенском, облюбованном государями XVI века, часто и подолгу любили пребывать «в прохладе» (отдых) и царствующие особы XVII столетия.

С Иваном Грозном и событиями его царствования связанны еще две церкви удивительной и необычной формы не только для людей того времени, но для последующих поколений. Если церковь Вознесения в Коломенском связывали с рождением Ивана IV, то церковь Усекновения Главы Иоанна Предтечи в подмосковном селе Дьяково была посвящена его святому покровителю и приурочена к его венчанию на царство в январе 1547 г. Церковь Иоанна Предтечи представляло собой соединение пяти восьмигранных стопов-церквей, самый высокий из которых возвышался в центре, а более низкие располагались вокруг него. Луковичные купола на этот раз заменялись шлемовидными верхами. Все столпы церкви были объединены низкой крытой галереей.

Покровский собор, известный еще и как храм Василия Блаженного, был возведен в самом центре столицы, на Торгу (будущая Красная площадь). Строился он с 1555 по 1560 г. архитекторами Бармой и Постником Яковлевым. Не исключено, что это был один и тот же человек, у которого имя Постник сочеталось с прозвищем Барма. Собор был поставлен в честь праздника Покрова Богородицы. Именно в этот день, 1 октября 1552 года, русские войска взяли Казань. Покровский собор примечателен еще и тем, что воплотил в себе разом те архитектурно-композиционные черты, которые были присуще храмам Коломенского и Дьяково. На этот раз он объединял уже девять столпов, где центральный, самый высокий, был шатрового типа. Остальные, восемь, располагались по кругу. Их объединяла галерея на арках с лестницами. Цветовая гамма собора в XVI веке выглядела более скромно, чем в позднее, в XVII веке. При Иване Грозном она представляла собой сочетание красного (кирпич) и белого (белый камень) цветов.

Храм Василия Блаженного (имя известного тогда в Москве юродивого, погребенного около собора в конце XVI в., закрепилось позднее) положил начало широкому распространению в московском зодчестве шатрового типа. Тем не менее, создать что-нибудь подобное ни в XVI, ни в XVII веке никому не удавалось. С этим была связанна одна легенда. Согласно ей, Иван Грозный приказал ослепить мастеров (или мастера), дабы они уже не смогли повторить уже раз созданное. Говорили, что узнав о храме английская королева Елизавета лично просила русского царя прислать ей архитекторов. Иван Грозный не мог отказать королеве и отослал. Но где-то в пути они были ослеплены по царскому приказу. Как бы то ни было, но собор так и остался недосягаемым образцом на долгие годы.

XVI век отмечен и широкомасштабным строительством крепостных сооружений. В первой половине века каменные стены возводятся в ряде городов по южной и восточной окраине государства. Обустраиваются каменными стенами и крупнейшие русские монастыри: Троицкий, Иосифо-Волоколамский, Новодевичий. В самой Москве в 30-е годы Петрок Малый на месте земляных укреплений Великого посада строит кирпичные стены и башни. В 80-е-90-е годы разросшийся московский посад получил еще ряд укреплений Белый и Деревянный город. Последний охватывал уже все Замоскворечье. Белый город строил Федор Конь, сооружавший потом стены Смоленска.

В XV-XVI веках частым явлением в Москве становятся каменные жилые и казенные здания. Из камня и кирпича были построены Английский, Печатный, Денежный, Посольский дворы, здание московских приказов.

Московское каменное строительство конца XVI века связывают с именем Бориса Годунова. Писатель начала XVII в. князь И.А. Хворостинин писал, что Борис «церкви многие возгради и красоту градскую велением исполни». Попечением Бориса был воздвигнут храм в селе Хорошево, церковь Николы Явленного на Арбате. В 1593 г. был построен главный собор Донского монастыря. Дядя Бориса боярин Д.И.Годунов построил церковь Св. Никиты за Яузой и Борисоглебскую церковь в Кремле.

Накануне Смуты в конце XVI века Москва запестрела яркими красками, храмами с кокошниками, наполнилась белизной посадских одноглавых церквей. Но годуновская Москва на рубеже веков уже доживала свое последние десятилетие [5, 102].

2. Сады Московской Руси

Сады в древнерусских представлениях были одной из самых больших ценностей вселенной. Обращаясь к своему читателю и риторически спрашивая его, для кого созданы в свете наилучшие явления, Иоанн Экзарх в «Прологе» к «Шестодневу» на одном из первых мест после неба с его солнцем и звездами указывает сады: «И како не хотят радоватися, възыскающии того и разумевше, кого деля есть небо солнцем и звездами украшено, кого ли ради и земля садом и дубравами и цветом утворена и горами увяста...» Образ сада постоянен в православных хвалебных жанрах, в гимнографии - в применении к богоматери и святым. В «Изборнике 1076 года» говорится о садах, стоящих в «славе велице». Образы сада и всего того, что саду принадлежит (цветы, благородные деревья и пр.), часто встречаются в древнерусской литературе и всегда в «высоком» значении. Эти образы принадлежали к первому ряду в иерархии эстетических и духовных ценностей Древней Руси. Как и на Западе в средневековье, особенное значение в Древней Руси имели монастырские сады. Монастырские сады помещались в ограде монастыря и служили как бы образами рая.

Сады в Троице-Сергиевом монастыре упоминаются в «Житии» Никона - ученика Сергия Радонежского. Есть упоминания садов и в других житиях святых.

Начиная с XIV века, помимо устройства садов внутри монастырей, огромное значение приобрел сам выбор местности для монастыря в лесах, на берегах рек и озер. Этот выбор диктовался развившимися в XIV веке на Руси представлениями, что только первозданная природа безгреховна, упорядочена самим богом, гармонирует со стремлением к совершенствованию.

У Григория Нисского, особенно популярного на Руси с XIV в., есть «Слово о первозданной красоте мира». Оно объясняет нам, почему ценилась в Древней Руси дикая природа. Нетронутая природа знаменует собой порядок и благообразие, гармонирующее с подвижнической жизнью отшельника, желающего себя посвятить богу. Поэтому монастыри ставятся в красивой и безлюдной местности. Поэтому же развивается скитническое монашество, строительство монастырей уходит все дальше и дальше в нехоженые места на Севере [1, 144].

Главной заботой основателей монастырей стал выбор красивого места для построения монастыря - на берегу реки, озера, на холме, среди нерубившихся, а, следовательно, особенно «разумных», лесов и т. д. Жития русских святых - основателей монастырей полны описаний выбора места для будущей обители среди дикой природы. Поддерживались эти представления и учением исихастов (особенно Нила Сорского), их стремлением к уединенной жизни и уединенной молитве.

С XVI в. начинается период освоения окружающей природы: с ним связаны имена Пафнутия Боровского, Филиппа Колычева на Соловках, Никона в Ферапонтовой монастыре и др. Преобразование окружающей монастырь природы особенно распространяется в монастырях, так или иначе следующих религиозным концепциям Иосифа Волоцкого. Сперва благоустройство окружающей природы носит художественно-утилитарный характер (эстетический момент, как мы уже отмечали, неотделим от утилитарного; строительство плотин, садков для рыбы, каналов, устройство огородов и фруктовых садов и пр.), но при Никоне в XVII в. появляются устройства чисто эстетические и символические; в Ферапонтовом монастыре на Бородаевском озере Никон строит остров в форме креста: Никон как бы «христианизует» природу, не удовлетворяясь теми символами и поучениями человеку, которые природа, согласно «Физиологу» и другим древнерусским «природоведческим» сочинениям, естественно содержит ему в назидание.

С раем в Древней Руси ассоциировались не только монастырские сады, но и загородные местожительства князей. Так, например, загородное место под Киевом, называвшееся Раем, было у Андрея Боголюбского; у Даниила Галицкого и Владимира Васильковича Волынского был на горе на берегу озера город Рай. «Красный» (то есть красивый) сад упомянут в Ипатьевской летописи под 1259 годом: князь Даниил Галицкий «посади же и сад красен». Об огромном количестве государевых садов в Москве и Подмосковье в конце XVII в. (что само по себе свидетельствует о наличии большой и длительной «садовой» традиции) дает представление хранящаяся в Рукописном отделе Государственного Исторического музея рукопись - «Список дворцовых садов на Москве и в Московском уезде дворцовых сел» (1705). В нем упомянуты: в селе Преображенском - сад у «передних ворот» и «Малый сад». В селе Измайлове - «три сада да огород». В селе Коломенском - шесть садов, из них особенно - «сад старый большой по сторон государева двора». Затем: сад в приселке Борисове, три сада в селе Покровском, сад в селе Павловском, в Можайске «другой сад».

В Москве был еще «Аптекорской сад» по Большой улице у Неглинской, «где был Воловей двор». Был еще и Васильевской сад «в Белом городе у Яуских ворот».

Дворцовые села вокруг Москвы еще в XVI в. имели сады: Красное, Рубцове, Черкизово, Воробьево, Коломенское. Имела сады московская знать. Сад был в Александровской слободе. В Борисове-городке - резиденции Бориса Годунова - был правильной формы сад с большим прудом, искусственным островом на пруде, Лебяжьим двором. «В саду были потешные чердаки и ездили на лодках.

Наряду с плодовыми деревьями, ягодными кустами, как явствует из описи, в основных садах разводились цветы и душистые травы: касатики, лилии желтые и белые, гвоздика душистая, гвоздика ранняя, калуфер, розы травные, пижмы, мята немецкая, пионы кудрявые, кусты иссопу, тюльпаны, девичья краса, пионы «суховатые», гвоздика репчатая, орлик, кусты «мамрасу», фиалки лазоревы, фиалки желтые, «серебренник русский и немецкий» и т. д., и т. п. Характерно, что наряду с декоративными кустами и цветами, в садах сажались и деревья, явно не для дохода, а для красоты: кедры, пихта и др., а также сажался просто для красоты и виноград (для государева дворцового обихода съедобный виноград привозился из Астрахани). Что сады делались не только утилитарные, но и «для прохлады», ясно свидетельствует наличие в них большого числа различных садовых построек для отдыха - теремцов, беседок и пр., а также особая забота о красоте оград, об устройстве красивых ворот.

Уже по нему мы можем догадываться, что эстетика русского XVII века была близка к барокко, так как последнее всегда стремилось поражать, изумлять, разнообразить впечатления, множить «курьезы», раритеты, создавать «кунсткамеры» и т. д. Материалы, собранные И. Забелиным, достаточно ясно свидетельствуют, что сады кремля и подмосковного Измайлова, где любил жить Алексей Михайлович, были садами, близкими стилю голландского барокко. И действительно, о голландском облике московских садов свидетельствует не только их общий характер, но и связи, которые в XVII в. существовали между Москвой и Голландией в области искусств, и примечателен в этом отношении факт приглашения голландских мастеров для работы в Оружейную палату.

Московские сады имели «зеленые кабинеты», располагались уступами (террасами), отличались разнообразием и обилием. В них были «беседки», «чердаки», кресла («троны»), «царское место», «терема», «шатры», «шатрики», смотрильни, типичные для голландского барокко балюстрады, отделявшие один кабинет от другого, и т. д. Сады огораживались высокими изгородями (стенами), в которых делались окошки для обзора окружающей местности. Сады «меняли природу» - создавались пруды с неестественно высоким уровнем воды, на прудах делали островки уединения (в Измайловском), пускали плавать целые флотилии потешных судов (небольшие лодки - как бы модели больших кораблей), стремились населить сады необычными и поющими птицами (из птиц более всего ценились перепелки и соловьи) и собрать в них возможно большее число редких растений, из которых преимущество отдавалось душистым и плодоносящим. Наконец, не следует забывать, что сады были местом учения царских детей. В селе Коломенском еще в прошлом веке показывали дуб, под которым Зотов учил Петра I.

Сады в Москве и под Москвой были не только для красоты, от них получали плоды и ягоды. Однако не следует это практическое назначение преувеличивать и противопоставлять эстетической значимости садов. На Западе также в садах, в их «зеленых кабинетах», было много плодоносящих деревьев и кустов. Плодоносность была одним из элементов садовой эстетики во все века. Плод считался таким же красивым, как и цветок,- красив видом и вкусом [8, 111].

Поэтому, как видно из документов, приводимых И. Забелиным, на Руси стремились, чтобы в садах были не только плодоносящие деревья, кусты и иная растительность, но чтобы вся даваемая ими снедь была в какой-то мере экзотической. Особенно много усилий делалось, чтобы пересадить в московские сады виноград. И это потому, что виноградное дерево считалось деревом райским, как и яблоня.

Характерная особенность русских садов XVII в.- «висячие» сады. И. Забелин пишет: «...в начале XVII ст. верховые сады были устроены при хоромах государя царевича Алексея. Комнатный сад Михаила Федоровича поддерживался и старательно украшался и при Алексее. В 1668 г. в этом саду поставлено было Царское место, великолепно украшенное живописью. Перила и двери сада были также расписаны красками. Из последнего замечания видно, что это были внешние сады на уровне комнат, а не сады в комнатах, что по тем временам вряд ли могло и быть. Сады эти устраивались на сводах хозяйственных зданий, над погребами, подвалами и т. п. «Каждое отделение дворца,- пишет И. Забелин,- имело свой собственный, отдельный садик».

Помимо «верховых», или «комнатных», садов в Кремле было два главных «набережных», каменных и «красных» сада - Верхний и Нижний. Первый располагался «на сводах большого каменного здания, фасад которого, со стороны Москвы-реки, опускался до подошвы кремлевского подола или до самого берега. Это здание в XVII столетии называлось запасным, а в XVIII - коммисариатским двором. В нем сохранялись запасы хлеба и соли.

Сад простирался на 62 сажени в длину, но был сравнительно узок. Нижний сад также располагался на сводах здания «подле Набережной палати к Тайницким воротам». Комнатные сады располагались и у Потешного дворца. У последнего была «Потешная площадка», на которой малолетний Петр потешался воинскими играми с малыми ребятками. Цветники и грядки находились в этих комнатных садах в ящиках. О Верхнем саде в Кремле И. Забелин пишет: «Верхний сад... был обнесен каменной оградой с частыми окнами, которая составляла собственно стены здания, где помещался сад. Из окон, украшенных резными, раскрашенными решетками, открывался обширный вид на Замоскворечье. В таком виде сад изображен на панораме Москвы, изданной в Голландии при Петре Великом (Достопамятности Моск. Кремля, г. Вельтмана). Среди сада находился пруд, в который вода проведена была с Москвы-реки, посредством водовзводной машины, устроенной в угольной Кремлевской башне, получившей от того название Водовзводной. Подле сада стояла другая такая же водовзводная башня, построенная в 1687 году. Верх ее украшался часами, а в середине помещалась машина, наполнявшая пруд водою. В пруде и в разных местах сада били фонтаны или водометы, называвшиеся также водяными взводами. В углах сада, с набережной стороны, стояли два чердака или терема, украшенные резьбою и расписанные узорами красками. Это были беседки. На пруде этого верхнего сада малолетний Петр Алексеевич плавал в лодках, в потешных маленьких карбусах и ошняках (шнеках), украшенных обыкновенно резьбою и красками.

Набережные сады были на разных уровнях, но оба - высоко над уровнем Москвы-реки.

Замечательно, что именно на этих «Набережных прудах», а также в прудах Измайловского и Преображенского садов мальчик Петр получил свое первое пристрастие к навигационному искусству. Именно здесь был его первый потешный флот (позднее - на Яузе и Плещеевом озере у Переславля-Залесского). Потешный флот соответствовал потешным полкам Петра в тех же садах. Тем не менее, встает вопрос: почему доставляло удовольствие плавать в потешных лодках и разных типах потешных кораблей не на естественном уровне Москвы-реки, а на искусственном уровне - над рекой?

Ответ, я предполагаю, должен учитывать следующее обстоятельство. Разница уровней - натурального и искусственного - создавала особое ощущение «ненастоящности», которая требовалась для барочных садов. Ощущение «ненастоящего» поддерживалось и росписями - травным орнаментом; в садах, где были и натуральные цветы, собирались и сажались растения «не по климату» - в частности виноградная лоза. На «Набережных прудах» строились лодки различных типов, но, что важно, меньшего, чем натуральные, размера.

Затем необходимо учитывать, что многие церкви конца XVII в. также отвечали потребности в обозрении местности с высоты и имели над своими подклетями высокие гульбища. Прежде, чем войти в храм, молящиеся поднимались по открытой лестнице на некую платформу, с искусственной высоты которой открывался вид на окружающую местность. Гульбище создавало у прихожанина особое настроение «вознесенности» над землей [5, 92].

Такие гульбища имели церковь Покрова в Филях, Успения на Покровке, гульбищами обстраивался в XVII веке Василий Блаженный. В селе Коломенском в церкви Вознесения были также гульбища и на стороне, обращенной к Москве-реке и к заливным лугам, где часто происходила охота, а при Алексее Михайловиче было поставлено «царское место», откуда царь мог любоваться далью. Гульбища существовали вокруг трапезной церкви в Троице-Сергиевой лавре и во многих других церквах XVI-XVII вв. «Висячий» сад был устроен и в Ростове Великом по инициативе знаменитого ростовского строителя митрополита Ионы.

Архитектура в конце XVII в. стремилась быть «ненатуральной», «потешной», как бы игрушечной. В церквах эта «игра» была «серьезная»; в садах же и прудах Кремля - несерьезная. Но в обоих случаях цель была оторвать человека от «естественного» уровня, заставить его ощутить нереальность реальности, победить в нем чувство приземленности. Своды с висячими гирьками, как бы опирающиеся на воздух, затейливой и чрезвычайно разнообразной формы купола, маковины, шатры, кровли разнообразной формы, в которых устраивались различные выпучины, бочковидности и пр.,- создавали впечатление нарушений законов тяготения. Проблема преодоления пространства всегда была на Руси одной из особенностей восприятия окружающего мира. Она проступает в скорых передвижениях, в постановке высоких церквей и колоколен, издали видных. В конце XVII в. определился еще один аспект этого стремления к преодолению пространства путем подъема человека на искусственную возвышенность, создания искусственного более или менее высокого уровня, как бы конкурирующего с уровнем земли и воды в естественной среде. Плавание в потешных прудах высоко над уровнем воды в Москве-реке давало, по-видимому, наиболее острое ощущение такого преодоления [10, 44].

3. Церковь в Московской Руси

Если мы посмотрим на религиозную историю человечества не богословским оком, то мы увидим воочию, что мировое распределение религий с очень большой степенью точности повторяет мировое распределение рас или наций. Христианство является исключительно европейской религией, и на месте его рождения - в Палестине - от него не осталось почти ничего. Тысячелетние попытки продвинуть христианство за пределы европейской расы тоже кончились ничем. Микроскопическое количество новообращенных в Индии, Китае или Японии решительно ничего не меняет в общем положении дел. В пределах европейской расы - латинские народы остались верными католицизму, и ни один из них не принял протестантизма - ни в каком из его вариантов. За исключением южных немцев - где очень сильна латинская примесь - все германские страны отбросили католичество. Из славянских стран (если не считать Чехию, которой католицизм был навязан вооруженным путем) только Польша осталась носительницей и жертвой католицизма. Россия от дня рождения своего и до сего дня стоит на православии.

Так обстоит дело сейчас, и мы едва ли можем предполагать, что в обозримый период времени это может измениться. Мысль о национальной религии высказывал и Достоевский, предусмотрительно вложив ее в уста Шатова («Бесы»): «Цель всякого движения народного во всяком народе и во всякий период его бытия есть единственно лишь искание Бога, Бога своего, непременно собственного, и вера в Него, как в единого истинного... Бог есть синтетическая личность народа, взятого с начала его и до конца... Если великий народ не верует, что в нем истина (именно в одном и именно исключительно)... то он тотчас же обращается в этнографический материал, а не в великий народ...»

Вопрос о национальной религии может быть решен в двух плоскостях. Первая: народ творит своего Бога по образу и подобию своему. Вторая: Бог дает каждому народу ту меру познания истины и в той форме этого познания, какая свойственна духовному складу данного народа. И в том и в другом случае данная религия будет идеалом данного народа - безразлично, дан ли этот идеал извне, путем откровения, или выработан народом изнутри, или путем переработки откровения приспособлен к духовным потребностям народа. Этот вопрос, не безразличный с богословской точки зрения - совершенно безразличен с морально-политической.

Во всяком случае, православие является национальной религией русского народа и, вместе с этим народом, склонно рассматривать себя как будущий светоч всему человечеству. К этому же выводу приходят и некоторые западноевропейские мыслители, разочаровавшиеся и в католицизме, и в протестантизме. Спор о мировом будущем в настоящее время ведут, собственно, только три религии: православие, католицизм и протестантизм. Во всяком случае, в той сегодняшней обстановке, когда культура белой расы завоевывает весь мир.

Но эта культура практически всегда работала на разъединение людей. Она, впрочем, была не первопричиной, а только орудием того морального состояния, о котором в свое время писал Достоевский («Дневник Писателя», 1873 г., Введение):

«Все европейцы идут к одной и той же цели, но они все разъединяются между собою почвенными интересами, исключительны друг к другу до непримиримости... Они перестают понимать друг друга, они раздельно смотрят на жизнь, раздельно веруют и поставляют это себе за величайшую честь... И тот и другой во всем мире замечают только самих себя, а всех других, как личное себе препятствие...»

Русская «Всечеловечность», которую Достоевский проповедует во всех своих писаниях, сейчас, я боюсь, несколько поблекла. Во всяком случае, на весьма значительный период времени. Нет все-таки худа без добра: после того, как одни называли нас унтерменшами и зумпфменшами, низшей расой, годной только для удобрения высшей культуры, а другие взращивали свои победы на полях, удобренных нашей кровью, - нам очень бы неплохо идею служения человечеству заменить, - повторяю, хотя бы на время, - идеей служения самим себе [9, 114].

Роль православия в утверждении и в защите нашего морального первенства может быть сформулирована двояко: чисто богословская формулировка будет утверждать, что только в православных странах истинное учение Христа, полученное из Византии, сохранилось во всей его чистоте. Национальная формулировка будет искать объяснения в духе нации, не только пассивно воспринявшей византийское христианство, но и переработавшей его на свой лад. Против теории переработки богословы будут, конечно, возражать: если переработка, тогда где же нетронутость первоначального учения? Но нужно все-таки сказать, что весь склад византийского православия самым резким образом отличается от русского. И что, например, православие современной Греции или Румынии, ничем догматически не отличающееся от нашего, выросло на иной психологической базе и имеет иную психологическую настроенность.

Православие - не только догматически, но и практически - выступает в мире как религия наибольшей человечности и наибольшей любви. Как религия наибольшей надежды и наибольшего оптимизма. Православие оптимистично насквозь, и учение о Богочеловеке есть основной догматический опорный пункт этого оптимизма: Бог есть абсолютная Любовь и абсолютное Добро, и между Богом и человеком есть нерушимая непосредственная личная связь - ибо Бог, как и человек, есть ЛИЧНОСТЬ, а не слепая сила природы.

Человек, следовательно, в этом мире не одинок. И не бесцелен. Если вы когда-нибудь интересовались астрономией и не с практической целью зазубрить эксцентриситет планетных орбит или число тысяч световых лет до одного из таинственных провалов в Галактике, - то вам, вероятно, знакомо непосредственное ощущение бессмыслицы и жути. Где-то на задворках бесконечности болтается микроскопический сгусток межзвездной пыли - наш Млечный Путь. Где-то в этом сгустке бесследно затеряна солнечная система. На одной из ее пылинок появилась поверхностная ржавчина - земная кора, и на поверхности этой ржавчины - подвизаются, видите ли, великие люди и формулируются, видите ли, великие идеи. Бескрайнее одиночество, бессмыслица и жуть. И если материя - все, а дух - ничто, то все в мире не имеет никакого смысла. В том числе и вы, и я. И книга, которую я пишу, и Россия, за которую мы, может быть, умрем. Тогда все это совершенно и абсолютно бессмысленно: нелепая гниль на микроскопически тонкой плесени земной коры. Христос сказал, что не хлебом единым жив будет человек. И если вы и живете интересами не только вашей хлебной карточки, то вопроса о смысле или бессмыслице, цели и бесцельности вы не можете не поставить перед своей мыслью - и перед своей совестью тоже. Для огромного большинства человечества этот вопрос и ставится и разрешается инстинктивно, почти бессознательно, - как инстинктивно и бессознательно ставится и решается вопрос о поле, о любви и о семье. Или, иначе, как ставится и решается вопрос о жертве в пользу защиты родины. Вы никогда и ничего не сможете сказать о Боге человеку, рожденному духовным евнухом. Это точно так же недоказуемо, как недоказуема женская красота для, скажем, Шопенгауэра: что-то в человеке не работает. «Бытие Бога» доказывается, так сказать, «от противного». Не хотите? - Ну, что ж, попробуйте без Бога... Практическая сторона всех религий человечества изъедена всякими пороками. Но у нас их все-таки меньше, чем где бы то ни было. Православие не организовывало инквизиции, как организовывали ее и католицизм и протестантство, православие никогда не жгло ведьм и еретиков, и всякие попытки протащить к нам это великое изобретение западноевропейской культуры немедленно встречались самыми резкими протестами со стороны русского церковного мира. Индульгенции, которые некоторые, жаждавшие наживы, привозили на Московскую Русь, так и остались нераспроданными: идея взятки Господу Богу Руси была и осталась чужда. Православие почти никогда не пыталось утверждаться и распространяться насилием - первые шаги в этом направлении сделал Петровский полупротестантский Синод. Православие несло и несет в мир то искание Божьей Правды на грешной нашей земле, которое так характерно для всей русской литературы, для всех преданий и былин русской истории, для всего народа вообще. Православие - не торопится: Бог правду видит, да не скоро скажет. Но все-таки «скажет»! И нельзя ускорять насилием поставленных Им сроков. Если исключить трагическую историю со старообрядцами, то никогда православие не пыталось навязать себя кому бы то ни было силой. Были завоеваны татарские завоеватели - и никто не трогал их религии. Были как-то включены языческие племена - и никто не резал их за идолопоклонство, как в соответственных случаях резали другие религии мира. В шестую часть земной суши, на которой вперемежку расположились полтораста наций, народов и племен - православие внесло невероятно много мира и света, дружбы и любви [8, 103].