Проблемы возникновения и эволюции культуры в этнографической науке конца XIX - начала XX вв. Эволюционизм, как теория культуры

Проблемы возникновения и эволюции культуры в этнографической науке конца XIX - начала XX вв. Эволюционизм как теория культуры

Философы-просветители XVIII в. вдохновлялись проектами построения будущего царства разума. Их критика европейского церковно-феодального общества высветила его болезни, жгучие проблемы и, одновременно, обнаружила основные элементы и "пружины" общественной жизни. Царство разума, однако, не наступило. После Французской буржуазной революции - этой дерзкой попытки радикального переустройства мира началось движение к реставрации. Возникло ощущение того, что в обществе существуют вечные, устойчивые основы, которые не могут быть изменены никакими усилиями человеческой воли и которые не поддаются исчерпывающему осознанию. Это ощущение дало толчок росту консервативных и романтических настроений, идеализации традиций и старины. Просветительская философия стала казаться поверхностной, слишком рассудочной. Она хотела строить новый общественный порядок на основании отвлеченных планов. Вопреки ей Жозеф Мари де Местр утверждал, что вера и традиция лежат в основе всякого общества. Огюст Конт предложил свой проект новой "позитивной" науки - "социологии", которая должна была исследовать естественные и необходимые закономерности общественной жизни, не сводимые, однако, до конца к законам природы.

Чтобы изучать общественную реальность, нужно было собрать побольше фактов, относящихся к жизни различных обществ. Руководящей идеей, которая должна была служить методом обобщения и понимания социальных фактов, казалась в то время идея эволюции, разработанная Чарльзом Дарвином применительно к растительному и животному миру. Эта идея представлялась приемлемой и для социальных наук, потому что уподобление общества организму было вполне привычным. "Эволюционизм" в социологии и этнографии стимулировал накопление исторического и этнографического материала, наталкивал на изучение вопросов, связанных с расцветом и гибелью культур, их генезисом, "скрещиванием", но обнаружил и такие проблемы, которые в рамках самой теории эволюции не могли быть решены. Это были вопросы общечеловеческого и национального в культуре, роли личности и народа, соотношения восточных и западных культур, цели и смысла истории.

Эволюционизм как концепция основывался на нескольких простых положениях. Человечество - единый вид. Природа человека везде одинакова. Эволюция общества и культуры повсюду подчиняется одним и тем же законам. Эволюция идет от простого к сложному, от низшего к высшему. Характер культуры соответствует стадии эволюции, на которой находится общество. Сходства и различия между культурами объясняются, прежде всего, степенью их развитости. Путь, пройденный европейскими народами, является общим для всего человечества.

Эволюционизм как теория был в чем-то сходен с просветительским рационализмом, но в ряде пунктов от него отличался.

Во-первых, философы-рационалисты утверждали идею Прогресса почти с такой же уверенностью, как средневековые богословы учили о Божественном Провидении. Сама идея Прогресса с большой буквы у просветителей была производной от идеи Провидения, хотя философы-просветители были критиками религии. Этнографы-эволюционисты говорили об эволюции культур более осторожно, учитывая вероятностный характер факторов эволюции - случайных изменений, отбора, приспособления, борьбы за существование.

Во-вторых, философы считали разум главной движущей силой развития. А этнографы рассматривали разум только как одно из проявлений культуры - наряду с выплавкой железа, скотоводством, магией. Им представлялось, что культура движима не столько разумом, сколько силой инстинктов, привычек и простых ассоциаций. Свободная мысль, изобретательство, инновации выглядели, с их точки зрения, чем-то редким, экзотическим.

В-третьих, этнографы, хотя и не преодолели евро-центристских предубеждений и подобно просветителям считали европейскую культуру образцовой и универсальной, все же должны были под давлением множества фактов признать специфику культур в разных частях света и у разных народов.

Наконец, в-четвертых, отличием этнографии и социологии от философии была, как правило, их подчеркнутая объективность, научность. Философы, не в последнюю очередь, строили свои теории прогресса для того, чтобы обосновать правомерность и необходимость "излюбленных" ими ценностей - прав человека, равенства, свободы, братства, суверенитета народа. Этнографы же были в значительной степени свободны от оценок и вненаучных мотиваций. Они видели свою цель, прежде всего, в систематизации фактов, в разработке теоретической естественнонаучной основы обществознания в виде эволюционной теории.

Наиболее авторитетным из этнографом эволюционистом считается Эдуард Бернетт Тейлор (1832-1917). Он родился в предместье Лондона. Отец его владел небольшой медеплавильной фабрикой и хотел, чтобы сын продолжил начатое им дело. Тейлор не получил высшего образования. Отличаясь большой любознательностью и пользуясь финансовой поддержкой своего друга - банкира Генри Кристи, он совершил ряд успешных экспедиций по Южной Америке. Тейлор серьезно изучал этнографическую литературу, опубликовал ряд книг и более 250 статей на разных языках. В 1871 году он был избран членом королевского научного общества, а в 1896 году стал профессором первой в Англии кафедры антропологии при Оксфордском университете, сплотив вокруг себя группу талантливых исследователей.

Тейлору принадлежит известное определение: "культура или цивилизация - в широком этнографическом смысле - слагается в своем целом из знания, верований, искусства, нравственности, законов, обычаев и привычек, усвоенных человеком как членом общества".

Это - "собирательное" определение. В нем культура предстает как сумма явлений. Из существенных ее признаков указан лишь один - коллективность, общераспространенность. Тейлор исключает из науки философско-богословские вопросы о разуме, свободе воли, предопределении, ответственности, полагая, что человеческие действия в большинстве случаев определяются "простыми и естественными причинами". "Каждое событие есть дитя другого" - этот принцип детерминизма столь же справедлив для мира культуры, как и для природного мира.

Работа этнографа-культуролога, как ее понимал Тейлор, напоминает работу натуралиста: нужно расчленить культуру на составные части, классифицировать их с целью географического и исторического распределения, составить из них генетические ряды.

Явления культуры подобны видам растений и животных. Лук и стрела являют вид так же, как обычаи татуировки, подпиливания зубов или обычай счета десятками. Географическое распределение и переход этих обычаев из одного район в другой следует изучать подобно тому, как изучаются распределение и миграция растений и животных. Одни явления культуры, например, бумеранг у австралийцев, встречаются лишь в одной местности. Другие, подобно каменным скребкам, верованиям в бессмертие души и обрядам жертвоприношений, рассеяны по всему свету. Полный перечень явлений, составляющих жизнь того или другого народа, Тейлор называет культурой.

Обосновывая эволюционную теорию, Тейлор опирается на ряд фактов, общих для всех дописьменных культур.

Первый факт - заметное сходство между культурными явлениями, наблюдаемыми в отдаленных друг от друга районах земного шара. Это сходство легко объяснить. Одинаковые причины рождают одинаковые следствия. Например, в тех местах, где развиваются земледелие и вводятся в культуру одни и те же виды растений и животных, возникают, соответственно, сходные виды занятий, знаний, искусств, ремесел и даже религиозных культов.

Другой, менее понятный, но важный факт - склонность членов общества к единому типу поведения. Целые народы соединяются в употреблении общего языка, исповедании общей религии, достижении общего уровня искусств и знаний. Это тем более замечательно, что каждый человек руководствуется, по-видимому, собственным эгоистическим интересом, даже собственной логикой, и не склонен, как правило, заботиться об общественных последствиях своих действий. Тем не менее, в устройстве обществ наблюдаются правильность и единство, благодаря которым мы можем оставить в стороне индивидуальные различия и рассматривать культуру как единое целое. Тейлор ссылается на статистику, которая подтверждает постоянство среди данного народа количества рождений, смертей, преступлений, даже несчастных случаев и писем без адреса, опущенных в почтовый ящик.

Целостность культуры, по Тейлору, отчасти обусловлена тем, что практическая мудрость и здравый смысл берут, в конце концов, верх в практических делах, отчасти универсальностью законов эволюции. Это не значит, что люди мыслят повсюду одинаково и что разум всегда имеет целью истину, пользу, справедливость. Многие общества верили во влияние "дурного глаза" и звезд на жизнь человека; приносили человеческие жертвы духам умерших; верили в то, что некоторые люди способны превращаться в зверей. Но распространенность суеверий и диких обычаев не доказывает их разумности.

Процесс эволюции Тейлор выводит из одинаковых повсюду повторяющихся ситуаций и простых психологических ассоциаций. Начало судоходству положил человек, который, ухватившийся за плавающий сук, нашел, что этот сук способен поддерживать его на поверхности воды. Австралийцы, с которыми впервые встретились европейские путешественники, передвигались по воде, сидя верхом на бревнах с заостренными концами и гребя руками. Калифорнийские рыболовы пользовались для плавания охапками хвороста, связанными наподобие матраса. Развитие средств мореплавания повсюду выражалось первоначально в том, что в стволах деревьев делалось углубление. Постепенно долбленое дерево превратилось в лодку. Поскольку круглодонные лодки на воде легко переворачиваются, их стали скреплять попарно, делая из них катамаран, а затем изобрели подводный киль. Затем для лодок стали делать остов из тонких сучьев и обшивали его волокнами кокосового ореха или кожей животных. Постепенно лодки увеличились в размерах, становились все более прочными. Были усовершенствованы весла, изобретены паруса. Затем колесо с лопатками или винт, присоединенные к паровой машине, заменили парус. Так современные корабли родились путем последовательных переходов от первобытного челнока до стального крейсера.

Эволюция каждого изобретения, воззрения или обряда обусловлена не столько усилиями мысли, сколько механизмом "проб и ошибок", а также внушением, подражанием, страхом наказания, воздействием поощрений, влиянием личных стремлений и групповых интересов.

Тейлор прослеживает множество эволюционных рядов в развитии техники, глиняной посуды, металлических орудий, одежды, измерительных приборов и самой системы мер. "Эволюционные ряды" независимы друг от друга. Мифы, одежда, строения, способы хозяйствования, оружие и украшения, организация власти и способы познания развиваются в значительной степени самостоятельно. Но перекрещивание эволюционных рядов, соединение далеко отстоящих друг от друга элементов культуры оказываются чрезвычайно важными. Например, магнитная стрелка была изобретена независимо от эволюции плавающих средств. Но использование компаса в мореплавании позволило уплывать далеко от берегов. Ценность судна значительно возросла, так как стало возможным использовать его для войны и промысла. Это дало толчок дальнейшему совершенствованию судов. Порох был изобретен независимо от эволюции оружия. Но использование пороха в военном деле открыло новую эпоху в истории.

Третий и самый важный факт, подкрепляющий эволюционную теорию - существование "пережитков". Этим словом Тейлор называл социальные и культурные явления, отвечающие когда-то потребностями человека и уровню развития общества, но впоследствии замененные другими, более совершенными и удобными. "Пережиточность" культурных явлений состоит в том, что они сохраняются по инерции в человеческом обиходе, хотя существуют уже лучшие их заменители. Пережитки в особенности важны для исследователя, поскольку находимые здесь и там поодиночке, сохранившиеся в силу случайных обстоятельств, они позволяют восстановить в целостном виде уже пройденные стадии развития общества.

Тейлор собрал огромное количество "пережитков", относящихся к технике, общественным отношениям, верованиям и представлениям о мире и пытался их объяснить. Пережитки могут сохраняться у бедных, малокультурных слоев населения. Примером может служить ручное ткачество в тот период, когда уже был изобретен ткацкий станок. Чем менее просвещено и образовано общество, тем больше в нем "пережитков". В XIV-XVI в.в. существовало множество жестоких обычаев, сохранившихся с первобытных времен. Упавшего в воду человека не принято было спасать, так как считалось, что водяной дух хочет забрать его, и тот, кто отнимет у духа добычу, поплатится за это. Для того чтобы крепость или замок стояли долго, при их закладке в фундамент замуровывали живого ребенка как "дар" духу - покровителю крепости. Вера в духов соответствовала, по Тейлору, языческой стадии религиозного развития. В Средние века, когда христианство существовало уже полторы тысячи лет, подобного рода верования и обычаи, несомненно, были пережитками и могли сохраниться лишь в силу темноты и необразованности большинства народа.

Пережитки также обусловлены специфическими особенностями психики, которая склонна цепляться за старые привычки и воспоминания, окружая их привлекательным ореолом. Пережитки свойственны иногда интеллигентным людям. Таково увлечение просвещенных людей спиритизмом - общение с духами умерших.

С давних времен у римлян, евреев, персов, англичан и других народов было принято желать здоровье тому, кто чихает; крестить и закрывать ладонью рот во время зевка. Сегодня это просто бытовые привычки. Но в прошлом люди верили, что во время чиханья из тела вылетает дух, и если не пожелать здоровья чихающему, то человек может заболеть. Верили, что в открывающийся при зевании рот может влететь сатана, которого следует отогнать крестным знамением.

У многих народов не принято было выбрасывать остатки волос и ногтей, чтобы демоны и колдуны не могли через них причинить их хозяину какого-нибудь вреда. Существуют даже священные обряды погребения волос и ногтей.

На примитивной стадии развития, да и до сих пор, человеческий ум чаще всего руководствуется в поисках истины простой ассоциацией идей по сходству и по аналогии. Магия, астрология, колдовство показывают, как работает ум, лишенный научной школы. Например, название созвездий в астрологии связаны с тем, что какая-то группа звезд напоминает своей конфигурацией животное или орудие. Одно созвездие называют поэтому Тельцом, другое - Раком, третье - Весами. И вот астрологи начинают выводить характер и внешность человека из названия созвездия, под которым он родился. Рожденный под знаком Тельца должен иметь широкий лоб, толстые губы и, подобно молодому бычку, быть буйным, грубым и сильным. Тот, кто родился под знаком Весов, будет справедливым и уравновешенным. Родившийся в момент восхождения Венеры получит красивую внешность, нежный голос и будет талантлив в любви. Тот, на кого при рождении повлиял Марс, будет смелым и воинственным.

Несмотря на всю нелепость подобных рассуждений, Тейлор не считает их вовсе лишенными смысла, поскольку, во-первых, они отвечают умственным запросам непросвещенной части населения, во-вторых, именно из них развиваются науки. Ведь всякое научное рассуждение должно с чего-то начинаться. Начинается оно с простого умозаключения, нередко совершенно ложного. Но человеческий ум устроен таким образом, что не успокаивается, пока не достигнет ясности. Как бы ни были бессвязны и нелогичны рассуждения древнего человека, они совершенствуются под воздействием практики и все более твердого осознания законов логики. Поэтому даже мифы и магия могли служить источниками истинного знания. Ведь компас, например, был изобретен китайскими предсказателями судьбы. Астрологи, вроде Тихо де Браге и Кеплера, верившие, что судьбу человека можно узнать по звездам, своими наблюдениями и расчетами помогли открыть истинные законы движения планет. Заблуждения со временем отпадают, а истина остается.

Пытаясь объяснить, каким образом пережитки могут удерживаться в культуре вопреки здравому смыслу и реальным фактам, Тейлор говорит не только об инерции коллективного разума, но и о корыстном их использовании людьми определенных профессий. Вождь или знахарь используют ритуалы, заговоры, гадания: один - для того чтобы властвовать, другой - для того чтобы заставить больного поверить в действенность лечения. Маги по профессии существовали с давних времен. Они жили своим колдовством и всячески поддерживали его. Однако нельзя считать, что магия коренится в откровенном обмане. Колдун изучает свою профессию столь же добросовестно, как инженер или хирург. Он сам верит в силу магии, "являясь в одно и то же время обманщиком и обманутым, соединяя в себе энергию верующего с хитростью лицемера".

В отличие от этнографов-функционалистов, которые считали что любой самый вздорный и глупый случай, если он широко распространен, имеет какое-то практическое оправдание, Тейлор признавал, что есть обычаи, служащие проявлением "ничем не побуждаемой глупости". "Если две светлые головы могут - сами по себе - напасть на хорошее изобретение или открытие, - замечает Тейлор, - то еще более вероятно, принимая во внимание гораздо большее количество глупцов и тупых голов, что и какие-нибудь сходные глупости могут быть введены в двух далеких друг от друга странах". При этом раз установившееся мнение, как бы оно ни было неверно, может держаться из века в век, подобно тому, как растения распространяются от отростка без посадки семян.

Очень многие явления культуры трудно объяснить, не изучая пережитков, не принимая во внимание сложную серию превращений и переосмыслений, которую они претерпели в истории. Сегодняшнюю моду можно понять, прослеживая, как известная часть одежды удлинялась и укорачивалась, отделялась и сливалась с другой частью. Эволюцию мы наблюдаем в литературных приемах, методах химического анализа, способах философствования. Даже мифы обнаруживают в своем хронологическом ряду логическую и смысловую последовательность. Не замечая смысловой связи в культурных рядах, люди склонны верить в беспричинность и произвольность исторического развития.

Всякому, кто хочет понять себя, нужно выявить ту последовательность, которая привела его взгляды, привычки и образ жизни к их сегодняшнему состоянию. Никакую идею нельзя понять, не зная ее истории. То же самое можно сказать относительно всей культуры. Ее сегодняшнее состояние - результат долгих и сложных, но всегда объяснимых трансформаций.

В отличие от более поздних эволюционистов, сосредоточивших внимание на историческом развитие социальных институтов, Тейлор больше интересовался эволюцией "артефактов", т.е. материальных предметов, и эволюцией духовной культуры, в особенности религиозных верований.

Он разработал "анимистическую" теорию происхождения религии. Религиозные верования дикарей, которые считались до него "жалким смешением различных нелепостей, не имеющих ничего общего с развитыми мировыми религиями", Тейлор предложил рассматривать как первую и необходимую ступень их развития.

Хотя во времена Тейлора утверждение о том, что религия возникла в период "дикости" человека не было новым, большинство ученых и философов, благопристойно посещавших церковь, не видело ничего общего между суевериями дикарей и взглядами просвещенных христиан XIX века. Тейлор начал устанавливать причинно-следственные связи между элементарными верованиями и представлениями и современными развитыми религиями.

Зачатки религии, равно как и науки, возникли, по Тейлору, из простейших свидетельств человеческих чувств. Дети, не имеющие никакого образования, думают, что земля представляет собой круглую площадь, ограниченную линией горизонта и накрытую сверху небесным куполом. В воображении детей и дикарей мир напоминает собой круглое блюдо с крышкой. Многие племена разрабатывают в уме и воображении это представление так, чтобы объяснить различные явления природы. Дождь - это вода, падающая сквозь дыры в небесной кровле. Дикарю кажется, что солнце опускается вечером в какое-то отверстие в западной части горизонта, а утром поднимается из подобного же отверстия на востоке. Закат и восход наталкивают ум первобытного человека на мысль о подземном мире, через который проходит солнце ночью и в котором живут души умерших людей.

Во времена Тейлора некоторые ученые думали, что религия возникла из чувства страха дикаря перед силами природы. Тейлор полагал, что дикарь, живя в тесном соприкосновении с природой, хорошо ее знает и вряд ли испытывает перед ней особый страх. Не внешняя природа, а сама психика с ее потребностями, является, по мнению Тейлора, источником религиозных верований. Человек нуждается в объяснении непонятных ему явлений, таких как: сон, обморок, смерть, сновидение, эхо, тень, передвижение солнца и луны. Наиболее простым и удовлетворительным объяснением была, по Тейлору, идея души, т.е. знакомого каждому человеку ощущения своего присутствия в мире, владения своим телом, способности воздействовать на внешние предметы. Первая причина превращения фактов повседневного опыта в миф и религию - одушевление природы, сначала отдельных ее частей, а затем и всей ее целиком, олицетворение природы в виде единого Бога. Для примитивных людей солнце и звезды, деревья и реки, ветры и облака становятся личными, одушевленными существами. Первое объяснение всего, доступное ребенку, есть объяснение с человеческой точки зрения. Стулья и деревянные лошадки обладают, по его мнению, такой же личной волей, какая есть у его няни и родителей. Ум дикаря воспроизводит состояние детского ума. Он готов укусить камень, о который споткнулся. Даже в классической древности были случаи подобного рода. Персидский царь Ксеркс приказал стегать бичами воды Геллеспота за то, что морская бурю сокрушила его флот.

Одушевление природы, повсеместно наблюдаемое у "диких" народов, Тейлор называет анимизмом. Эволюция анимистических верований в ходе истории приводит к формированию развитых религий, каждая из которых связана с тем или иным природным и культурным окружением. Наблюдая, что душа может оставлять тело во время сна или обморока, люди пришли к выводу о возможности переселения душ. Сновидения были толчком к выработке представлений о загробном мире.

В мире бестелесных душ должны происходить процессы, сходные с теми, что происходят в обществе. По аналогии с обществом выстраивается сложная иерархия душ. Из идеи души, владеющей телом, развивались представления о духах природы, у которых нет отдельного тела, но которые властвуют над стихиями: водой, огнем, землей, лесом. На пути обобщения ум приходит к мысли о Боге, телом которого является вся природа. Боги и духи могут общаться с людьми, помогая им или вредя. Отсюда возникает желание их умилостивить, почитание этих существ.

В древности взаимоотношения душ мыслились по той же схеме, по какой строились взаимоотношения их владельцев. Если умирал какой-то знатный человек, вместе с ним закапывали в землю его рабов и жен. Ведь, если он владел их телами, значит, он владеет и их душами. Большую роль в формировании различных верований и представлений играют, согласно Тейлору, привычные логико-нравственные связи. В учении о переселении душ нетрудно усмотреть стремление установить справедливое соотношение между деяниями и воздаянием за них, которое лежит в основе всякого правосознания.

В наказание за преступления людям посылаются в следующей жизни всяческие уродства. Человек, воровавший пищу, будет страдать от несварения желудка, клеветник будет иметь гнилостный запах изо рта, конокрад будет хромать. В наказание за злые дела люди рождаются идиотами, слепыми, глухими. Тот, кто презирал других, будет презираем сам. Тот, кто прелюбодействует, возродится в виде пресмыкающего или птицы, живущей падалью.

Принц Гаутама, ставший Буддой, прошел через 550 рождений. Четыре раза он являлся Брамой, двадцать раз - духом, много раз проходил через состояние отшельника, царя, богача, раба, горшечника, игрока, лекаря, обезьяны, слона, быка, рыбы, лягушки, древесного жука. Огромный жизненный опыт Будды, почерпнутый из многих жизней, делает понятной способность Будды сочувствовать всем страдающим и его желание освободить их от страданий.

Эволюционизм Тейлора можно охарактеризовать как в основном эмпирический. Он собрал множество фактов, интересно их интерпретировал, но не сформулировал четко свою теорию, которая выводилась из небольшого числа элементарных соображений. Неудивительно, что многие ученики Тейлора оказались в числе его критиков.

Ю. Липперт отметил, что анимистическая теория слишком рационалистична. По Липперту, в происхождении религии главную роль должны играть не философские рассуждения дикарей и их общие представления о мире, которые не у всякого образованного человека можно встретить, а инстинкты и чувства. Страх, удивление, гнев, мстительность, жестокость - более вероятностные источники верований, по Липперту, чем потребность в объяснении.

Более серьезным ударом по эволюционной теории Тейлора было открытие английским фольклористом и этнографом Эндрю Лэнгом в верованиях примитивных народов образа единого Бога-Отца, Творца мира, который, согласно Тейлору, мог появиться лишь на стадии развитого общества, в результате слияния в едином образе множества более слабых богов, соответствующих разным природным стихиям. Откуда взялся этот образ единого Бога у дикаря? Там, где нет короля, Бог не может быть его отражением. Там, где люди не чтут предков, Бог не может быть идеализированным отцом.

Обосновывая свою теорию первичности единобожия, или "прамонотеизма", как ее стали называть, Лэнг высказал взгляд, что образ единого Бога-Творца столь же легко рождается в уме, как и идея индивидуальной души. Если отдельные вещи кем-то делаются, то и весь мир можно представить себе, как творение могущественного "Делателя". Лэнг допускал, что христианский догмат об Откровении, как источнике веры в Бога, справедлив и, тем самым, оказал большую поддержку богословам. Надо сказать, что и до Лэнга были попытки - одна из них принадлежит русскому философу Владимиру Соловьеву - на материале мифологии доказать первичность монотеизма и вторичность политеизма. Но особенно горячим пропагандистом "прамонотеизма" явился католический патер Вильгельм Шмидт (1868-1954) - талантливый, эрудированный ученый, который на большом фактическом материале лингвистики, археологии и этнографии убедительно доказывал истинность библейской традиции и первичность веры в единого Бога-Творца, опровергая тем самым анимистическую теорию Тейлора.

Существенные возражения против анимистической теории исходили от ученых, обративших внимание на самый древний пласт верований и обрядов, логически не связанных с анимизмом.

Джеймс Фрейзер (1854-1941) - сотрудник и ученик Тейлора, автор "Золотой ветви" - работы о первобытных религиях, полагал, что еще до появления анимистических верований существовало представление о безличной колдовской силе, разлитой в природе и могущей концентрироваться в отдельном человеке. Не думая еще о богах и духах, человек мог верить в свою способность вызывать дождь, приманивать зверя, наносить вред врагу на расстоянии. Это была, по Фрезеру, самая ранняя - магическая стадия. На второй, религиозной стадии, человек стал приписывать сверхъестественную силу духам и богам, к которым обращался с молитвой. И, наконец, на последней, научной стадии, человек пришел к выводу, что не боги, а законы природы управляют ходом вещей.

Взгляды Фрейзера и его единомышленников получили название "преанимизма". Р. Маретт, который употребил первым термин "преанимизм", сформулировал важный тезис: в религии первичной является не идейная сторона, не верования и мифы, а действие, ритуал. По мнению Маррета, не миф порождает ритуал, а из ритуала рождается миф. Первобытный человек, по Маррету, действует и мыслит не столько под влиянием умственных запросов и сознательных представлений, сколько под влиянием бессознательных импульсов. Под воздействием повторяющихся внешних стимулов возникали привычные импульсные реакции - удивления или страха. Постоянно воспроизводимые, эмоционально насыщенные действия соединялись в фигуры танца и ритуала, рационализировались, т.е. как-то объяснялись и выстраивались в эстетически значимые образы. "Дикарская религия", по Маретту, не столько "выдумывается", сколько "выплясывается".

Особенно популярным среди читающей публики стал Льюис Генри Морган (1818-1881), этнограф, который самостоятельно, по словам Энгельса, открыл материалистическое понимание истории. Морган был адвокатом, самостоятельным человеком и ученым. 40 лет жизни посвятил он исследованию ирокезов и других индейских племен Америки. Еще в молодости он подружился с несколькими ирокезами и организовал общество "Великий орден ирокезов" с целью пропаганды "добрых чувств к краснокожему", оказания культурной и правовой помощи ирокезам. Морган в качестве адвоката успешно отстаивал в суде право ирокезов на землю и за это был торжественно посвящен в члены индейского племени Сенека. Он стал изучать быт и старинные обычаи ирокезов, опубликовал о них ряд работ, а затем, расширяя тематику исследований, издал свой классический труд "Древнее общество", посвященный вопросам возникновения семьи, собственности и родоплеменной организации.

На основе изучения быта индейских племен, Морган пришел к выводу, что именно род человеческий был "первичной клеткой" первобытного общества. Историю человечества он разделил на два периода: ранний, когда общественный строй основывался на родах, фратриях и племенах, и позднейший, когда общество стало территориальной, экономической и политической общностью. Родовая организация была, по Моргану, универсальным учреждением древнего человечества. Она поддерживала порядок и преемственность развития культуры. Морган отказывался выводить род из "патриархальной семьи", что было тогда принято в науке. Он провозгласил исторический приоритет матриархальной семьи. Поскольку отцовство не могло быть в древности достоверно установлено, единственно надежным признаком происхождения индивида была, по Моргану, связь его с материнской семьей. Последующее превращение материнского рода в отцовский Морган объяснял накоплением собственности в руках мужчины и его желание передать эту собственность по наследству детям.

Согласно Моргану, в условиях господства рода государства не существовало. Да в нем и не было надобности. Родовой строй был демократическим, бесклассовым, поддерживались выборность власти, экзогамия, взаимопомощь.

В объяснение происхождения рода Морган отступил от важного принципа эволюционистской доктрины: призвания самостоятельной выработки каждым народом основных элементов своей культуры. Род, по его мнению, "был слишком замечательным и необыкновенным изобретением, чтобы оно могло происходить много раз в далеко отстоящих друг от друга странах". Род был продуктом "высоко развитого ума". Когда род был "изобретен" в определенном месте, он стал распространяться на широкие территории, так как давал громадные преимущества обществу и индивиду.

Морган был одним из первых исследователей семьи. Для реконструкции ранних ее форм он предложил использовать терминологию родства, употребляемую в разных племенах. Им была намечена основная схема последовательных стадий развития семьи. В первоначальном "диком состоянии" люди, согласно Моргану, жили в "промискуитете", не зная никаких правил и запретов в половых отношениях. Первой формой семьи была "кровнородственная", в которой были запрещены брачные отношения между родителями и детьми, хотя существовали еще браки между родными братьями и сестрами. Вторая форма семьи - "пуналуальная". Это групповой брак нескольких сестер с общими мужьями или нескольких братьев с общими женами. В групповом браке прекращались сексуальные отношения между родными братьями и сестрами. Третья форма - парная семья без устойчивого сожительства, с широким распространением внебрачных связей. Четвертой была патриархальная, полигамная семья, в которой внебрачные отношения, по крайней мере, для женщин, запрещались. Пятой и последней формой явилась устойчивая моногамная семья.

Многим ученым историческая схема Моргана показалась смелой и убедительной. Однако она подверглась критике, поскольку не была в достаточной мере подкреплена фактами. Критики отмечали, в частности, что чистого "промискуитета" никто нигде не наблюдал ни у людей, ни у высших животных. Везде существовали какие-то запреты и нормы, какая-то стратификация на группы с неодинаковыми сексуальными правами. Кровнородственная семья была обнаружена только у гавайцев, но и здесь она оказалась продуктом разложения более ранней экзогамии, при которой племя делилось на четко ограниченные друг от друга "брачные классы". Существование пуналуальной семьи, группового брака нигде не было отмечено в качестве устойчивой формы.

Морган сделал небезуспешную попытку периодизации древней истории культуры по признаку "изобретений и открытий". Добывание огня, изобретение лука, гончарное ремесло, земледелие, скотоводство, обработка железа были в его схеме важнейшими вехами, обозначавшими переход от одного типа культуры к другому.

Морган был близок к тому пониманию историко-культурного процесса, которое позже разрабатывали Маркс и Энгельс, называя его "материалистическим пониманием истории". Техника, по его мнению, определяла состояние производительных сил, которое, в свою очередь, служило основанием различных социальных установлений и форм сознания.

Маркс и Энгельс особенно высоко ценили Моргана за то, что он сумел "вывести" развитие частной собственности из прогресса техники. Морган считал, что первоначально преобладало коллективное владение землей, а частная собственность стала господствующей лишь в связи с общим ростом производительных сил. Утверждение частной собственности и привело, по его мнению, к переходу от женского к мужскому счету родства и наследованию по мужской части. Так возник патриархат. Женщина была прикована к семье, ее права были ущемлены, она попала в подчинение к мужчине.

Однако Морган не был "историческим материалистом", каким его иногда изображают. Он считал, что многие общественные и гражданские учреждения развивались постепенно, без какой-то единой логики, из немногих зародышей и затем распространялись на соседние территории. Государство, по его мнению, явилось "изобретением развитого ума", а не продуктом классовой борьбы. Встречаются у Моргана упоминания о "Божественном Провидении", "Замысле Высшего разума".

От эволюционизма он отступал только в сторону "диффузионизма" - признания роли миграции, переноса культурных изобретений из одного общества в другое, - но также в сторону "просветительства" и даже коммунизма. Морган сочетал идею естественной эволюции с идеей прогресса разума. Он был убежден, что цель прогресса - общее благо человечества - будет достигнута в результате установления господства разума над частнособственническим произволом, утверждения гармонии личных и общественных интересов. Демократизм в управлении, братство в общественных отношениях, равенство в правах, всеобщее образование будут характеризовать высший общественный строй, к которому неуклонно стремится человечество. Он будет возрождением в высшей форме свободы, равенства и братства древних народов.

Оптимистическая вера в человека, в неизбежность победы разума над невежеством сближала Моргана с просветителями и теоретиками социализма.

Идея возрождения на высшей промышленной основе коммунистического строя привлекла к нему симпатии вождей социал-демократии. Существует даже мнение, что Морган обязан своей популярностью тому, что его идеи пропагандировали Маркс и Энгельс. В этом есть доля истины, но научные труды Моргана, несмотря на содержащиеся в них ошибки - естественные для исследователя - сами по себе имеют непреходящее значение.

В 1888 году вышла книга датчанина Конрада Старке, в которой он, опровергая "отвлеченно умозрительный" метод Моргана, противопоставлял ему "сравнительно-исторический" метод, основанный на сопоставлении рассеянных по миру культур. Старке четко разграничивает семью и род (клан). В противовес Моргану он утверждает, что в первобытную эпоху, также как и современных отсталых этнических групп, значение рода было невелико. Семья же имеет значение всегда и строится она не на родстве, а на общности хозяйства, имущества и желании иметь детей. Старке настаивал на том, что семья основывается не на взаимном влечении полов, которые легко удовлетворяются и без всякой семьи, а на хозяйственной взаимопомощи. Мужчина старается заполучить женщину не как полового партнера, а как рабочую силу. В условиях первобытности экономически эффективной могла быть, по его мнению, только прочная моногамная семья. Многоженство (полигиния) и многомужество (полиандрия) являются временными, локальными и неустойчивыми формами. Старке отрицал первичность матриархата, который появился, по его мнению, вслед за разложением патриархальной семьи, в результате укрепления родовой организации.

Некоторые идеи Старке о роли хозяйственных связей для формирования семьи и первичности семьи по отношению к роду были впоследствии поддержаны многими этнографами. Но безапелляционный перенос привычных бытовых представлений о "естественности" подчинения женщины мужчине и целесообразности такого подчинения в научную теорию вызвал острую критику.

Старке считал, что женщина не должна делать то, что делает мужчина, а должна служить ему дополнением. Он выдвигал в качестве важной причины формирования устойчивого общественного уклада привлекательность семьи для человека. "Среди своей семьи, будучи свободен от навязчивой публичности, так и от животного эгоизма, проводит человек лучшие минуты своей жизни", - писал Старке. Родовая организация давно поглощена государственным организмом, а "семья становится все прекраснее, все уютней".

Семья есть органическая, богатая форма взаимоотношений, которая наиболее эффективна с точки зрения хозяйствования, воспитания молодого поколения, социальной стабильности и поддержания культуры. Если общество живет свободно, имеет достаточный уровень благосостояния, то процветает и семья, но когда в обществе наступает дезорганизация, материальное состояние его снижается, семью все труднее становится поддерживать, в ней нарастает внутреннее напряжение, она страдает и деформируется.

Вслед за Старке известный английский этнограф Эдуард Вестермарк (1882-1939), выходец из Финляндии, на большом материале, взятом из зоологии и этнографии, стремился обосновать идею вечности и универсальности моногамной семьи. По его мнению, "институт брака у человека и животных в сущности одинаков". Это объясняется действием естественного отбора, который благоприятствует развитию родительского инстинкта. Те виды животных имеют шанс выжить в борьбе за существование, у которых отец вместе с матерью заботятся о потомстве. В развитии человечества, по мнению Вестермарка, не было такой стадии, когда бы не существовало брака. Отце всегда был защитником и покровителем семьи. Вестермарк резко критикует теорию "первобытного промискуитета", отмечая, что ни социально, ни биологически, ни психологически она не имеет под собой оснований. Внебрачные связи всегда имеют характер исключения из правила. Их терпят постольку, поскольку они не мешают функционированию семьи. Обычай экзогамии Вестермарк объясняет психологическими причинами, тем, что половое влечение между родственниками, с детства живущими вместе, притупляется. Внутреннее отталкивание от инцеста - половой близости между кровными родственниками - оказывается и биологически полезным, поскольку инцест является причиной ослабления и вырождения потомства. Эволюция брачно-семейных отношений, по Вестермарку, ведет к расширению прав женщины, которая вначале была просто собственностью мужчины, а в условиях цивилизации обрела гражданские права и свободу. Женщина постепенно преодолевает предрассудки и эгоизм мужчины, но ни она сама, ни общество не заинтересованы в том, чтобы социальные роли мужчины и женщины стали одинаковыми.

Существенное дополнение к теории становления культуры, построенной на главенствующей роли семьи, внес немецкий этнограф Генрих Шурц (1863-1903). Он первым обратил внимание на то, что в общественной жизни "отсталых" народов важна не только семья, но и однополые отношения. В своей книге "Возрастные классы и мужские союзы" он пишет, что в любом обществе имеются объединения двух типов: "естественные", основанные на родственных связях, и "искусственные", устанавливаемые добровольно ради достижения каких-либо практических и духовных целей. Женщины, по его мнению, больше склонны к первым, мужчины - ко вторым. Интерес к общественной, публичной жизни у мужчин выражен сильнее, чем у женщин, которые больше тяготеют к семье. В общественных склонностях мужчин Шурц видит чисто человеческую черту, обусловленную постепенным освобождением от уз кровного родства и стремлением к свободе ради творчества и духовного общения. И в первобытном обществе люди ищут друзей среди сверстников. На этой основе возникают "возрастные группы", союзы молодых мужчин.

В странах Азии и Африки количество возрастных групп доходит до 6-8. Объединения неженатой мужской молодежи принимают форму тайных союзов или мужских домов, в которых мужчины спят, работают, проводят праздники и посвящения. У мужских союзов имеется определенная идеология. Вступая в союз, молодой человек приобщается к племенным духам. Мужские союзы практикуют совместные трапезы, коллективное употребление наркотиков, танцы. Пережитки мужских союзов есть и у современных культурных народов - например, масонские ложи, английские мужские клубы, а также преступные банды. Шурц полагает, что силы общественного влечения и силы семейного духа то соперничают, то дополняют друг друга, придавая человеческой жизни открытость и динамизм. Мужские союзы кажутся сегодня чем-то вторичным, возникающим на основе политических и экономических связей. Но в действительности, как считает Шурц, именно из мужской дружбы возникли первые ростки государственности и экономической организации.

Вместе с вопросами развития религии, техники, семьи внимание этнографов привлекали вопросы эволюции социально-хозяйственных форм. Важными в этой области были работы немецкого ученого Эдварда Хана (1856-1928). Исходная точка его рассуждений - критика традиционной трехступенчатой схемы хозяйственного развития: охота - скотоводство - земледелие. Древнейшей стадией, по Хану, были не охота и не рыболовство. Они, для того, чтобы быть эффективными, требуют специального технического снаряжения. Современные народы, занятые охотой и рыболовством, далеки от первобытности, которая, по Хану, имела хозяйственной основой собирательство. Из этой самой ранней стадии хозяйства развилось примитивное земледелие, называемое "мотыжным". Его изобретательницей явилась женщина. В мотыжном земледелии (отличном от "плужного") нет четкой сезонности: круглый год что-нибудь сажается, что-нибудь убирается. Нет и определенного севооборота. Размеры обрабатываемых площадей - маленькие. Однако мотыжное земледелие располагает большим ассортиментом культурных растений. Из него развилось продуктивное садово-огородное хозяйство, которое дало человеку хозяйственную устойчивость. На это основе смогли затем появиться охота и рыболовство, но уже как профессиональные мужские промыслы.

Одомашнивание животных особенно трудно объяснить. Первобытный охотник вряд ли мог долго держать и кормить пойманное животное. В первую же голодовку он бы его зарезал и съел. Кроме того, дикие животные в неволе не размножаются и дают слишком мало тех ценных продуктов (яиц, молока, шерсти, мяса), ради которых держат домашний скот. Одомашнить животных могли, полагал Хан, только земледельцы, имевшие обеспеченный уклад жизни. Но и они не руководствовались при этом хозяйственными соображениями. Согласно Хану, крупный рогатый скот был одомашнен по религиозным мотивам.

Землевладельцы Месопотамии почитали корову как священное животное, поскольку ее рога напоминали полумесяц, а Луна считалась божеством. Корову держали в ограде и убивали только для жертвоприношений. Позже, по тем же причинам, что и крупный рогатый скот, были одомашнены осел, верблюд, лошадь, коза, овца. Религиозными мотивами объясняется по Хану, и развитие плужного земледелия. Волочение остроконечного плуга по земле - пахота - было первоначально ритуальным оплодотворением лона матери-Земли фаллическим мужским началом.

Хан подчеркивал исключительную роль земледелия на разных ступенях культурного развития и отрицал самостоятельную роль охоты и скотоводства. В пахотном плужном земледелии он усматривал сложную хозяйственную форму, возникшую путем срастания религиозных, экономических и семейно-бытовых элементов.

Идеи Хана были высоко оценены научной общественностью, но его теория религиозного происхождения домашних животных и плужного земледелия вызвала критику материалистически настроенных ученых, которые настаивали на том, что все формы культуры, в том числе и религия, должны выводиться из экономики.

Полевые исследования показывают, что прямой переход от охоты к скотоводству хоть и труден, но возможен. Многие дикие животные довольно быстро привыкают к человеку. Человек способен заботиться о животных не только из утилитарных или религиозных побуждений, но также и потому, что животные-детеныши напоминают ему собственных детей.

На основе критики эволюционизма и накопление археологических, этнографических и исторических фактов в конце XIX века возникает новое научное направление, названное "диффузионизмом".

Взятое из физики слово "диффузия" означает "разлитие", "растекание". По мнению диффузионистов, "растекание" созданных в некой географической зоне культурных предметов является главным двигателем историко-культурного процесса. Автономная эволюция каждого отдельного общества (и каждой отрасли культуры) менее вероятна.

Предтечей диффузионизма в этнографии считается "антропологическая школа", представленная немецким географом Фридрихом Ратцелем (1844-1904), который обстоятельно исследовал географическую карту культурной деятельности человечества. Вызванные природными условиями, доминирующими направлениями миграции и автономной эволюцией различия между культурами, по Ратцелю, постепенно сглаживаются. Это происходит благодаря переселениям, войнам, торговле, смешению рас и этносов. Расы перемешиваются, языки со временем меняются или вытесняются другими. Хозяйственные формы сливаются. Народы, как и личности, гибнут. На месте их проживания появляются другие народы. Но предметы материальной культуры удерживаются дольше, сохраняя свою форму и даже ареал распространения.

Ратцель не имел в виду, что предметы культуры живут сами по себе, независимо от людей. Изучая "поведение" культурных предметов, он отмечал его связь с потребностями и психологическими склонностями человека. Например, украшения, одежда, наркотики легко заимствуются. Хозяйственные же формы, навыки земледелия или металлургии осваиваются с трудом. Они медленно передвигаются по земной поверхности - и только вместе со своими носителями. Тем не менее, история культуры и отдельных культурных комплексов относительно независима от истории народов. Какие-то орудия труда создаются одним народом, но приобретают особо большую экономическую и культурную значимость у другого.

Наиболее интересная версия диффузионизма представлена Лео Фробениусом (1873-1928) - немецким этнографом, знатоком Африки, организатором многих экспедиций. Исходя из идеи "диффузии" Фробениус объяснил сходство многих черт культуры разных народов и континентов. На основе данных, изложенных в литературе, тщательного изучения музейных коллекций, сопоставительного исследования "культурных предметов" Фробениус пытался описать однородные культурные области (круги). Он выделил "западно-африканский культурный круг", охватывающий бассейн реки Конго, побережье Нижней и Верхней Гвинеи. Признаки этого круга - прямоугольные дома с двухскатной крышей, плетеный щит, музыкальные инструменты со струнами из растительных волокон, барабан, маски - встречаются в одном ареале, в тесной связи друг с другом, что объясняется, по Фробениусу, единым источником их происхождения. В одном и том же месте Фробениус нередко находил присутствие нескольких, разных по своему происхождению культур, как бы наложенных друг на друга. Он выделил в Африке раннюю "индийскую" и более позднюю "семитскую" культуру. Под слоем этих двух "наносных" культур он обнаружил и третью, древнейшую, следы которой в виде отдельных элементов, встречаются в Африке повсеместно.

"Диффузионизм" своеобразно сочетался в мировоззрении Фробениуса с "эволюционизмом" и философско-историческим "романтизмом". Фробениус понимает культуры как биологические организмы, пытается разрабатывать "анатомию", "морфологию" и "физиологию" культур. В его "образе" культуры присутствует мифический оттенок. Культуры - как бы живые существа. Они рождаются, живут и умирают. При этом не народ создает культуру, а культура, имея свою душу ("пайдеум" - воспитание по-гречески), формирует человека. Культура растет в силу своих внутренних возможностей. Появление в той или иной культуре выдающегося человека не меняет направление ее роста. Империи Александра Македонского и Наполеона создавались не ими, а силами "экспансии", накопившимися в культуре. Паровой котел, учение Дарвина, картины Рафаэля и музыка Вагнера - это не столько изобретения отдельных творческих личностей, сколько плоды длительного развития.

"Эволюционизм" Фробениуса отличается от теории Тейлора одним важным обстоятельством. Если для Тейлора каждое явление культуры существовало как бы само по себе, как звено линейного эволюционного ряда, то для Фробениуса оно есть неотъемлемая часть целостной культурной системы.

В сходных географических условиях рождаются сходные культуры. Как всякий организм, культура нуждается в "питании", которым могут служить охота, рыболовство, земледелие. Подобно растению, культура может быть "пересажена" на новую "почву" и там, в иных природных условиях, при взаимодействии с иной "почвенной" культурой их развитие направляется в новую сторону. Новые культуры рождаются из "браков" и "сожительства" старых культур, наследуя преимущества и недостатки своих родителей.

В соответствии со своей логикой Фробениус пришел к выводу, что культуры, подобно растениям и животным, могут быть женского и мужского пола. В Африке он различал мужскую, патриархальную культуру эфиопов и женскую матриархальную культуру хамитов. Обе связаны с растительным миром, но тенденции их роста - противоположны. Мужская культура, подобно стеблю растения, стремится "вверх". Об этом свидетельствую свайные жилища, кровати на ножках. В мужской культуре человек восходит через промежуточные возрастные классы ко все более высокому статусу. Людям здесь свойственно чувство "дальней цели". Женская культура, напротив, устремлена "вниз": подобно корням дерева она зарывается в землю. Люди строят подземные жилища и зернохранилища, земляные печи, их религия содержит представления о "подземном" (а не небесном) загробном мире. Из соединения мужской и женской форм рождаются более высокие смешанные культуры.