Эволюция массового сознания в русской культуре 17 - 19 веков

Эволюция массового сознания в русской культуре 17-19 веков

На протяжении всей нашей истории основную массу населения России составляло крестьянство. Со второй половины ХIХ века российская интеллигенция начинает четко осознавать, что крестьянский мир - это мир особый, сложный и во многом непонятный. Появляется масса исследований, часто прямо противоположных по своим выводам, где авторы многие явления пытаются объяснить особенным складом народного духа, русским национальным характером, по поводу чего П.Н. Милюков в "Истории русской культуры" сделал весьма справедливое замечание: "С нашей точки зрения, это значит объяснять одно неизвестное посредством другого, еще более неизвестного, или, как говорится, запрягать лошадей позади телеги"[1].

Вопрос остается открытым и актуальным и в наше время, когда страна в очередной раз стоит на пороге выбора, может быть, самого ответственного за всю отечественную историю, когда, наконец, предстоит определиться, что нам ближе: сильная власть или демократические традиции. В поисках истины мы все чаще обращаемся к собственному историческому прошлому, поскольку, как отмечал П.Я. Чаадаев, "человеку свойственно теряться, когда он не находит способа привести себя в связь с тем, что ему предшествует, и с тем, что за ним следует"[2].

Хозяйственная, правовая и духовная деятельность крестьянства реализовывалась и развивалась в рамках сельской общины, которая представляла собой замкнутый микросоциум, воспроизводящий и передающий свой опыт посредством культурных традиций. Кредо крестьян Пензенской губернии Инсарского уезда: "Если будешь делать все по старине, судьба будет тебе помогать, а по-своему - тогда на судьбу не жалься"[3] - точно выражает ценности всего крестьянского мира.

"Своим" считался только тот, кто следовал местным традициям, которые складывались из обрядов, ритуалов (носили сакральный характер) и обычаев (вошедших в привычку бытовых и прочих ситуаций, как связанных, так и не связанных с верой).

Причем образ жизни крестьянского мира кардинально отличался от официально установленных порядков. Показательно, что по положению реформы 19 февраля 1861 года произошло фактическое узаконивание функционирования обычного права в государственно-правовой практике России, поскольку многие стороны гражданских отношений в крестьянской среде или вовсе не предусматривались действовавшим сводом законов, или не могли быть разрешены в силу своего своеобразия.

Любая установившаяся традиция прежде всего носит воспитательный характер, формирует самосознание человека, определяющее его поведение в различных жизненных ситуациях. Социально-политические условия России фактически до начала ХХ века "законсервировали" крестьянскую общину. Население, лишенное просвещения, экономических возможностей улучшить свой быт, не в состоянии было радикально изменить и образ жизни. Однако в недрах мира постепенно накапливались новые черты, которые не могли не привести к эволюции умостроя российского крестьянства.

В отличие от Западной Европы, где все больше ценится индивидуальность, личность, в России ХVIII - первой половины ХIХ века преобладают и усиливаются коллективистские настроения. Художественное творчество, фиксирующее не только сознательное, но и бессознательное, является самым ярким подтверждением справедливости сказанного. В искусстве всюду обнаруживается подчинение личного начала общему. Крестьянская живопись носит яркий, праздничный характер, где типическое господствует над индивидуальным. Отсюда же и ее безымянность, поскольку сознание художника было направлено на добровольное подчинение общепринятым канонам.

Привязанность к "миру" нашла отражение и в крылатых народных выражениях: "На миру и смерть красна", "Нашего полку прибыло", "Худая трава из поля вон".

Однако коллективизм, тесная связь с общиной не были простой данью уважения древней традиции. Формула "всем миром" для российского народа ХVIII - первой половины ХIХ века означала главное условие выживания, то есть община стала для земледельца единственным, хотя и ненадежным укрытием от внешних невзгод. Это была реакция на усиление крепостного гнета, на постоянно растущее отягощение населения государственными податями, на введенную Петром I бесчеловечную систему рекрутских наборов, насильственно отрывавших крестьянина от родных мест и близких людей.

Внутри мира жизнь определялась собственными вековыми законами, так называемым "обычным правом". Эти морально-нравственные нормы устанавливали и ограничивали интересы селян с целью обеспечения социального порядка и устойчивости общины. Ими руководствовались в повседневной жизни, при разрешении земельных и семейно-имущественных отношений, дел, связанных с опекой и попечительством. На фоне внешней государственной "неправды" мир представлялся единственным разумным и справедливым организмом. Понятно, почему крестьяне так крепко держались за общину, полагая, что вместе легче перенести тяготы, идущие от помещиков и правительства.

В то же время наряду с коллективизмом в общине не только сохраняются, но и развиваются личностные начала, в этом и заключалась уникальность России. Только среди "своих" крестьянин даже в годы самой жестокой крепостной неволи мог сохранить человеческое достоинство. Здесь учитывались интересы всех членов мира, включая детей, женщин и стариков, охранялись частнособственнические представления о личном владении; понятия "своего", "домашнего" наполнялись реальным содержанием.

Крестьянин чувствовал свою причастность и ответственность за решение общих дел в рамках общинного самоуправления, только здесь соблюдались элементарные права личности - свобода слова и собраний. Как правило, в преамбуле мирского приговора поименно перечислялись все участники схода и непременно присутствовала фраза "и всех крестьян", что означало право каждого крестьянина быть на сходе без решающего голоса. Традиция мирского самоуправления развивает ответственность перед односельчанами и государственными органами, общественную активность, поскольку для "выборных" не предусматривались какие-либо льготы.

По мере усиления крепостного права помещики все больше стали вмешиваться во внутренние дела мира. В хорошо известных так называемых инструкциях, или наказах феодала содержатся подробнейшие регламентации всей хозяйственной и правовой деятельности общины, которая в рассматриваемое время превращается в полицейскую, фискальную единицу государства. Оказавшись в таких условиях, что община вынуждена была ограничивать права личности и далеко не всегда перед лицом помещика могла обеспечить ее неприкосновенность. Мир начинает вмешиваться в самые интимные стороны жизни, например, определять семейно-брачные отношения. Однако именно мир предоставляет крестьянину и возможность сопротивляться. Весьма показательным является письмо крепостных помещику В.И. Суворову из Ветлужской вотчины, приведенное В. Александровым: "…впредь, батюшка, прикажи, чтобы с воли женихи сами сватались, а не по неволе, кабы чего из глупова своего худова умишка не накурили мы, в том бы нам виновным не остаться, а за прежними господами мы жили по любви, а не поневоле, все были женаты"[4].

Из всего вышесказанного следуют, по крайней мере, два главных вывода: 1) в рамках общины крестьянин чувствовал свою самодостаточность и вынужден был ограничивать собственную свободу правилами мира, поскольку за его пределами он превращался в раба; 2) в массовом сознании утверждался некий дуализм: все, что в рамках "собственного мира", - Правда, за его пределами - неправда. У крестьян не могло не появиться стремление распространить свою Правду в пределах всего государства.

Поводом к началу пассивного и активного сопротивления государственным властям, "чуждому миру", стали никоновские реформы. По справедливому замечанию С.М. Соловьева, они были восприняты как разрушение основы существования, "греховное оскорбление" памяти дедов и отцов, покушение на самое святое - неизменяемость явлений.

Главная причина такой резкой реакции заключалась в том, что "испокон веку" церковь для народа была "своя". Она и называлась "мирская церковь". Ее сооружали на общие средства, покупали книги и утварь, избирали батюшек. Попами могли стать грамотные крестьяне и посадские. Лицами, облеченными доверием мирян, были и дьячки, пономари, церковные сторожа, то есть низший состав причта. Мир отводил землю для ведения церковного хозяйства. Церковь становится центром общественной жизни общины. Здесь хранится мирская казна. В трапезной проводятся общие сходки, собираются органы общинного самоуправления. По инициативе прихожан духовенство берет на себя функции социального призрения, появляются монастыри, подчиненные волостным общинам.

В двоеперстии, земных поклонах, порядке произносимых во время молитвы слов, наконец, в бороде был заложен иррациональный магический смысл, который обеспечивал, по словам А.И. Клибанова, "…ту высшую Правду, о которой учила вера", "тот народный идеал Правды, который завещан был веками Древней Руси"[5]. Церковь, добровольно подчинившись государству, став послушным инструментом его внутренней и внешней политики, для народа из "своей" превратилась в "чужую". Даже духовенство уже не считалось "своим", поскольку с ХVII века постепенно прекращается практика выборности церковнослужителей. Из всего этого следовало, что церковная организация предала Правду простого народа, перестала быть его заступницей и потеряла право быть духовной наставницей. Тем более что проповедь церкви все больше вступала в противоречие с реальной действительностью, с усиливающимся закрепощением, потерей личной свободы, ростом тягла и нищеты российских земледельцев. Выступая против "новин", крестьянство таким образом боролось не столько за двоеперстие, сколько за свою Правду.

Протест населения был обусловлен эсхатологической идеей "второго пришествия", верой в возможность воцарения антихриста и временного господства темных сил.

Очень скоро народ распределяет и роли, не забыв всех своих обидчиков: антихрист является "нечистой троицей, состоящей из змия, зверя и лживого пророка: змий - дьявол, зверь - царь, лживый пророк - патриарх"[6].

Конец ХVII - первая половина ХVIII века ознаменовались широкомасштабным пассивным сопротивлением крестьян. Проповедники призывали "спалить всю Русь всероссийским пожаром", пройти добровольное крещение огнем. П.Н. Милюков считает, что количество жертв в отдельных "гарях" доходило до 2,5 тысячи, а с начала раскола и до начала 1690-х годов покончили самоубийством не меньше 20 тысяч человек. Н.М. Никольский приводит гораздо меньшую цифру - 9000 человек[7], но и она значительна по тому времени.

К пассивным формам сопротивления можно отнести и массовое бегство в эмиграцию и Сибирь, и то, что в ожидании прихода антихриста крестьяне переставали пахать и сеять, уходили в леса, делали гробы и "запощевались", то есть умирали голодной смертью. В начале ХVIII века ситуация настолько обострилась, что возникла угроза разорения помещикам и государственной казне.

Человеческая история, к сожалению, часто напоминает кровавую драму, и в сознании потомков людские потери уходят на второй план перед важностью идей, рожденных теми или иными событиями. Идеи, освященные расколом, имели весьма далеко идущие последствия.

От ХVII века можно вести отсчет, когда между основной массой населения и государственной властью образовывается непреодолимая пропасть, когда завет апостола Павла: "Всякая душа да будет покорна высшим властям, ибо нет власти не от Бога; существующие же власти от Бога установлены" - получает новую трактовку: Царь-антихрист - такому самодержцу не только можно, но и должно "противиться". Крестьянство вступает с правительством в "вооруженный бой", который после Соловецкого бунта принимает характер затяжного кризиса.

Сначала народ окрестил антихристом Алексея Михайловича, первым посягнувшего на традиции. Больше всех на эту роль подходил Петр I, демонстративно не поклонявшийся святыням, собственноручно бривший бороды и казнивший восставших стрельцов. Идея "подменного государя" решила судьбу Петра III, когда сторонники переворота специально распускали слухи о намерении императора уехать к Фридриху.

Французский посол в Петербурге К.-К. Рюльер в своих воспоминаниях пишет: "…безрассудная нелепость императора к отъезду истребила из его памяти, что, по древнему обыкновению, должно ехать в Москву и принять корону прежних царей в Соборной церкви, почему явно почти кричали, что позволительно свергнуть с престола государя, который небрежет помазать себя на царство"[8]. Как только после освобождения у крестьян в результате межевания отрезали землю, в "антихристы" попал и Александр II и из многих мест необъятной России шли лаконичные отчеты: "Правительства не признают".

Однако это совсем не означало, что народ вышел за границы существующих отношений, традиционного сознания и принципиально восстал против идеи самодержавия как таковой. По-прежнему наилучшей социальной структурой представлялась патриархальная организация, возглавляемая "отцом", вызволившим своих "детей" из "сиротства". Но мысль о том, что "чадолюбивого отца" могут подменить или он может быть послан антихристом, пустила глубокие корни. Население перестает доверять собственной власти и уважать ее, бойкотирует любые государственные начинания независимо от того, плохо это или хорошо. Простой народ не мог не воспользоваться случаем эту власть убрать.

Не лучше была ситуация и с официальной церковью, которая в массовом сознании справедливо воспринималась с правительством как единое целое. Тем более что русские государи, особенно ХVIII века, сами откровенно демонстрировали неуважение к своему собственному детищу, расценивая пользу духовенства для государства как наименьшую. Многие источники приводят описание бракосочетания И.Ф. Головина, сына Федора Головина, первого государственного министра, с Анною Шереметевой, дочерью фельдмаршала Б.Ф. Шереметьева. Во время церемонии главным действующим лицом был не священник, а царь Петр, который расхаживал по храму с маршальским жезлом в руке и отдавал приказания по ходу обряда, а другие знатные особы стояли у окон, громко разговаривая и смеясь. Не случайно голландец К. де Бруин, очевидец событий, с удивлением заметил, что русский государь может не только неограниченно "располагать имуществом и жизнью своих подданных", но и "власть его простирается даже на дела духовные, устроение и изменение богослужения по своей воле: это уже такая область, касаться которой другие венчанные особы воздерживаются из опасения возбудить против себя духовенство"[9]. Отечественное духовенство никакой опасности для русских государей не представляло.

Поп превратился в "пахаря в рясе". Репрессивные законы для церковнослужителей были даже жестче, чем для других (только император Павел отменил унизительные телесные наказания священников, Александр I - их жен, Николай I - детей духовенства). Приехавший в Ростов в марте 1702 года Димитрий Ростовский ужаснулся: "Иереи слова Божия не проповедуют, а людие не слушают, ниже слушати хотят. От обою страну худо: иереи глупы, а люди неразумны". Причину отторжения паствы от церкви святой прекрасно понимал и со скорбью говорил: "Что тебя привело в чин священнический? Да спасешь себя и других? Нет, чтобы накормить жену и детей... Поискал Иисуса не для Иисуса, а для хлеба куса"[10].

Неуважение к официальной церкви, а главное недоверие к ней, все больше усиливается, "усердие ослабевает". По мере роста крепостного права все шире и глубже распространяются раскольнические идеи. По мнению Н.М. Никольского, к началу царствования Николая I в России могло быть около 3 миллионов открыто признававших раскол, а количество сочувствующих фактически невозможно подсчитать. По крайней мере, после 1861 года, когда крестьяне получили личную свободу, стало известно о массовом переходе в раскол, часто целыми селами. В Нижегородском уезде начиная с 60-х годов раскол растет настолько быстро, что все население к концу 70-х годов делится почти поровну между православием и расколом[11]. Это значит, что значительная часть крестьянства признала себя в состоянии вражды к дворянскому государству и к официальной церкви.

Примечания

[1] Милюков П.Н. Очерки по истории русской культуры. В 3 т. М., 1993. Т. 2. Ч. 1. С. 14.

[2] Чаадаев П.Я. Цена веков. М., 1991. С. 39.

[3] Бернштам Т.А. Молодежь в обрядовой жизни русской общины ХIХ - начала ХХ века. Л., 1988. С. 13.

[4] Александров В.А. Сельская община в России (ХVII - начало ХIХ в.). М., 1976. С. 308.

[5] Клибанов А.И. Народная социальная утопия в России. М., 1977. С. 128.

[6] Три века: Россия от смуты до нашего времени. В 6 т. М., 1991. Т. 2. С. 32.

[7] См.: Милюков П.Н. Указ. соч. С. 77; Никольский Н.М. История русской церкви. М., 1985. С.175.

[8] Рюльер К. История и анекдоты революции в России в 1762 г. // Россия ХVIII в. глазами иностранцев. Л., 1989. С. 286.

[9] Бруин де К. Путешествия в Московию // Россия ХVIII в. глазами иностранцев. Указ. соч. С. 86.

[10] Жизнеописания достопамятных людей земли русской. Х-ХХ вв. М., 1992. С. 226.

Раскол подтолкнул народ к переосмыслению веры и роли традиции в повседневной жизни, что весьма убедительно показал П.Н. Милюков в своей "Истории русской культуры". После церковных реформ ХVII века новых священников перестали признавать, а доникононианских не хватало. Прихожане в лучшем случае устраивали домовые церкви, но по большей части стали учиться обходиться без батюшек, таинств и службы. Пересматривается значение церковного обряда. Приходит понимание, что священные предметы - не суть веры, а нарушение традиции, в том числе и установленных правил жизни, не только не приводит к вселенскому катаклизму, но является вполне нормальным и естественным результатом общественного развития.

Таким образом, раскол заставил население обратиться не только к форме, но и к содержанию веры, вместо религии обрядовой формируется духовная вера. И здесь следует говорить о двух мощных потоках в обновленном православии.

Одни двинулись по пути освоения ортодоксального христианства, по сути дела, истинного православия, заповеданного византийской традицией и выраженного словами святителя Иоанна Кронштадского: "Характер нашей земной жизни -- постоянное ожидание Божьего зова из этой жизни в другую. …мы рабы Божии… а рабы с часу на час должны ожидать, что вот-вот позовет Господь"[1]. Проводниками ортодоксальных идей становятся представители официальной церкви. Называя злейших врагов человечества - самолюбие, чревоугодие, сластолюбие, злобу, зависть, блуд, нетерпение, официальное духовенство не забывает упомянуть в этом списке и ропот и непослушание, а заодно и придать анафеме вольнолюбивые мысли раскольников, которые и составляли второй мощный поток нового понимания веры.

Нужно сразу оговориться, что последователи раскола были далеко не однородны. Хорошо известны крестьянские общины, где возобладала эсхатологическая идеология и староверческий быт отличался примитивной и мрачной жестокостью. В нашем случае наиболее интересны преобладавшие в расколе идейные течения, где с рациональной точки зрения начинают переосмысливать православные церковные догматы, при этом часто подчеркивалось, что традиционный довод "у отцов наши не было" в новых условиях несостоятелен.

На почве раскола возникает множество неожиданных теорий. Не вдаваясь здесь в нюансы, возьмем только те идеи, которые нашли широкий отклик в массах. Теперь Священное Писание, в том числе и Христа, и Антихриста, предлагается понимать в духовном смысле. Душа трактуется как ум, память и воля. Таинства, Священство и т.п. - все это придумано человечеством. Первые люди в мире не нуждались "ни в каких внешних обрядах и учреждениях, кроме духа разума в душе". "Богом созданы все равными, и начальником Бог никого не сотворил", значит человек самовластен выбирать веру, и ему не нужен посредник для общения с Богом.

Эти апокрифические идеи по сути дела представляются новым, более совершенным этапом развития христианства, которое изначально отличалось выраженным абстрактно-личностным аспектом и по сравнению с предшествовавшими племенными культами несло в своем вероучении вектор свободы. Теперь же возвышаются роль и значение человека, делается попытка соединить разум и веру, возвысить земные морально-нравственные аспекты бытия.

При всей противоречивости широко распространявшихся воззрений, старообрядчество, действительно, несло в себе мощный импульс свободы. Не случайно староверами были крупнейшие российские фабриканты Е.Ф. Гучков (родоначальник известных Гучковых начала XX века, отец А.И. Гучкова имел в Москве ткацкую фабрику, при которой была крупнейшая в Москве молельня); Прохоров (на Трехгорке), Никифоров, Любушкины, Морозов и другие. Раскольничьи крестьянские общины представляли собой торгово-промышленные союзы, строившиеся на основах безусловного доверия и нравственной строжайшей дисциплины. Помимо хорошо налаженного хозяйства здесь вводили систематическое школьное образование, создавали библиотеки, школы для писцов, иконописцев, обучали ремеслу. Однако такие общины были исключением, а не правилом.

Староверческое движение подводит довольно прочную идейную базу под дальнейшие противоправительственные действия. Устранение или, по крайней мере, радикальное изменение церкви как земной организации уже не кажется невозможным, равно как и отрицание властей, податей, присяги и рекрутской повинности. Что взамен? А взамен - собственное понимание "рая на земле": земли помещиков будут отобраны крестьянами, "все магазины открыты для общего бесплатного пользования", люди будут жить братствами, труд станет общим.

Очевидно, что в среде российского крестьянства в рассматриваемое время распространяются и укореняются социалистические утопии, отчасти непосредственно рожденные самими крестьянскими массами под давлением правительственной политики, отчасти привнесенные извне, но настолько созвучные общему настроению, что они совершенно не воспринимались как чужеродные.

Власть делала все возможное, чтобы как можно дальше оттянуть момент просвещения народа, полагая, что этим можно отодвинуть на неопределенное время и социально-политические реформы. Даже в конце ХIХ - начале ХХ века распространенными были суждения, что народ пока еще не требует образования и просвещения. Это чудовищное заблуждение обусловило российские события начала ХХ века, поскольку идеи свободы и равенства, социалистические утопии соединились с традиционными вековыми взглядами простого народа и составили поистине "гремучую смесь".

Свобода и равенство мыслились как отмена всех бед и угнетений, законов и закономерностей дворянского государства и не более того. Крестьянство не собиралось кардинально менять саму общину. Идеалом остается статичный социальный организм, "спокойствие и тишина", "коя до века продолжатця будет", когда восторжествуют народные законы или, как говорили в русских сказках, "стали жить-поживать да добра наживать".

Основой и гарантом такого идеального устройства остается общность собственности и кооперированный труд. В сознании народа четко закрепилось, что вся земля "божья". Даже в периоды великих потрясений земледельцы не требовали укрепления общинных угодий в частные руки. Тем более чувство собственника никак не могло развиться в ХVIII-ХIХ веках. Петровское нововведение подушной подати приводит к уравнительному распределению земли и тягла, затем предпочтительным становится и уравнительный труд. В общине строго следили за тем, чтобы крестьянин добросовестно трудился. Лентяев и бездельников "воспитывали" с помощью телесных наказаний. Наиболее действенным средством стали рекрутские наборы. Так, из 33 рекрутов Покровской вотчины Н.С. Гагарина "за воровство", "буянство", "плутовство" было определено три человека, за "недостатки" или "нерадение" - четыре человека, "за бедность" - восемь человек [2].

Но мир не приветствовал и "ударный" труд: чем лучше крестьянин работал, тем больше увеличивалась тягловая повинность. Тем более что в самые горячие дни страды помещик требовал обработать сначала его земли. На собственный участок у земледельца не хватало ни сил, ни времени, следовательно, и полученный результат не давал возможности крестьянской семье свести концы с концами. В связи с этим становится понятным, почему число праздников на селе доходило до 150 в году, а крестьяне безразлично относились к собственному хозяйству.

Похоже, в словах П.А. Столыпина была доля правды, когда он утверждал, что "ставить в зависимость от доброй воли крестьян момент ожидаемой реформы, рассчитывать, что при подъеме умственного развития населения, которое настанет неизвестно когда, жгучие вопросы разрешатся сами собой, - это значит отложить на неопределенное время проведение тех мероприятий, без которых не мыслима ни культура, ни подъем доходности земли, ни спокойное владение земельной собственностью"[3]. Однако было бы ошибкой рассматривать безразличное отношение крестьян к труду как их формообразующую черту. Это безразличие стало следствием правительственной политики, препятствовавшей развитию потенциальных возможностей земледельцев.

По сути дела крестьянам вполне было достаточно той свободы и равенства, которую давали узкие рамки общин - равенство всех в одинаковой нищете, с бесплодными мечтаниями о дарованном мудрым державным правлением изобилии. Народ, которому долго "били по рукам", не мог взять на себя ответственности даже за собственное будущее. Неудивительно, что в результате столыпинских реформ только 35 процентов заявили о желании выйти из общины, причем только шестая часть из них создали хутора, став полноправными хозяевами и своей земли, и своей жизни.

Основная масса населения хоть и готова была теоретически изменить вековые традиции, но практически не могла этого сделать. Во-первых, нужно было время, а во-вторых - знания. Поэтому, когда после реформы Александра II в деревню начинает активно проникать городская культура, из нее на селе приживается далеко не самое лучшее.

Печальная судьба постигла крестьянскую живопись, которая начинает вырождаться со второй половины ХIХ века и превращается, по словам А.В. Бакушинского, "в то, что называют художественной кустарной промышленностью". Художник производит теперь для чуждого ему потребителя и, конечно же, пытается ему угодить. В творчестве появляется то, чего уже давно нет в крестьянском быту, и даже то, чего там вообще никогда не было. Ярким примером является "боярский стиль" кустарной промышленности конца ХIХ века.

Народная культура и быт трансформируются, и, к сожалению, часто побеждает грубое и наносное, что еще вчера порицалось как недостойное. Отчасти причины нужно искать в людской психологии: из легкого и трудного человек всегда выберет легкое, из бедности и богатства, конечно же, богатство, из свободы и неволи, разумеется, свободу, при этом далеко не всегда задумывается о последствиях сделанного шага. По большому счету, заставить задуматься о последствиях крестьянское население было некому. Об отношениях церкви и народа было достаточно много сказано, а просвещение и образование так и не успело дойти до земледельца.

Чаще всего в повседневной жизни крестьянин по-прежнему, не задумываясь, руководствовался старыми традициями по принципу "так принято". Народ, как и раньше, живет суевериями, о чем весьма убедительно пишет И.В. Грачева в сборнике "Мир русской души". В частности, автор приводит отрывок из некрасовской поэмы: "Соседкам наплела, // Что я беду накликала, // А чем? Рубаху чистую // Надела в Рождество. За мужем, за заступником, // Я дешево отделалась; // А женщину одну // Никак за то же самое // Убили насмерть кольями" - совершенно справедливо отмечает: "…со светлым праздником Рождества Христова, который должен бы напоминать о христианских заповедях добра и милосердия, неожиданно соединилось мрачное, необъяснимое поверье: надетая в Рождество чистая рубаха вызовет неурожай"[4].

Т.А. Бернштам, исследуя поведение молодежи в обрядовой жизни русской общины ХIХ - начала ХХ века, показывает, насколько там оставались сильны традиции. Праздники, например, могли продолжаться в течение нескольких недель, каждая деревня, входившая в общину, в определенный день становилась центром гулянья. Так, в Никольском уезде Вологодской губернии 16 деревень праздновали Покров по очереди, жители каждой деревни обязательно "гостевали" друг у друга. В Покровско-Сицкой волости Ярославской губернии приходский праздник повсюду начинался в своем селе, после службы переходили в гости в ближайшие села, затем - в дальние. Навстречу в таком же порядке двигались жители дальних сел. После полного обхода тем же путем возвращались домой. Это "движение", к немалому удовольствию крестьян, продолжалось с 6 по 19 декабря[5]. Каждый праздник, несмотря на запреты церкви, как и прежде, сопровождался широко популярными на Руси кулачными боями, нередко заканчивавшимися убийствами.

С ХVIII века в деревню пришла еще одна напасть - развитие винокурения. Повсюду началось копание и запруживание водоемов, рубка лесов, строительство винных заводов. Везде производилась дешевая продажа вина. Пьянство становится злом весьма заметным, но отнюдь не массовым, хотя и "заклад платья, скотины и других вещей" тоже перестало быть редкостью.

Таким образом, крестьянство представляло собой замкнутый социум особого типа, где на протяжении ХVIII-ХIХ веков в геометрической прогрессии нарастали противоречия. Народные массы давали им собственную оценку и предлагали свой выход из сложившейся ситуации.

Об осознанных требованиях российского крестьянства можно говорить уже со второй половины ХVIII века, хотя государственная власть не только в это время, но и в течение всего ХIХ века воспринимает народ как серую безликую массу, беззаветно преданную государю, глубоко верующую и покорную или, как говорит Н.Я. Данилевский, "воскоподобной мягкости, по которой из него можно лепить что угодно"[6].

Отчасти власть имущие оказались в плену собственных иллюзий. Начиная с императрицы Елизаветы, во дворец впускали отборных крестьян, не существующих за его стенами. Помещики производили очень строгую сортировку, если их крепостным случалось приветствовать высокопоставленных лиц (на память сразу же приходят "потемкинские деревни").

Да и крестьяне были сами собой только в общине. "На выход", в ответ на абсолютное беззаконие по отношению к основной массе населения со стороны государства, было припасено "подлое раболепство" и визитной карточкой "скудных граждан" стали слова: "Воля ваша! Помилуй!"

Похоже, что правительственные иллюзии начали рассеиваться только в годы первой русской революции, когда большинство крестьян, так неосторожно допущенных в первую Государственную думу, не только не показали своего страстного царелюбия, но и выступили со своими конкретными требованиями, идущими вразрез с представлениями господствующей власти о необходимом порядке вещей. Николай II, один из самых образованных российских императоров, работавший по 16 часов в сутки на благо Отечества, пережил настоящий шок, обнаружив, что он управляет государством-химерой, что гармония военно-бюрократической империи является сплошной фикцией.

Примечания

[1] Кронштадтский Иоанн. Моя жизнь во Христе. М., 1991. С. 31.

[2] Александров В.А. Указ. соч. С. 275.

[3] Столыпин П.А. Нам нужна Великая Россия…: Полное собрание речей в Государственной думе и Государственном совете. 1906-1911. М., 1991. С. 10.

[4] Грачева И.В. Христианство и язычество в русском мировоззрении // Мир русской души. Рязань, 1998. С. 68.

[5] См.: Бернштам Т.А. Указ. соч. С. 218.