Культура Императорской России

Реферат на тему:

«КУЛЬТУРА ИМПЕРАТОРСКОЙ РОССИИ»

Студент Гр- :

Преподаватель:

Брянск 2007.

КУЛЬТУРА ИМПЕРАТОРСКОЙ РОССИИ

Эпоху Московского царства сменяет не менее трудное и противоречивое время, которое мы назовем Императорской Россией. Начало этой эпохе положил Петр I Великий, проведя коренную, как казалось, ломку всего старого, “отжившего”, недееспособного, прорубив “окно в Европу”. Мы не будем останавливаться подробно на самих реформах, а наметим лишь их основные направления. Главное, понять сущность и значение новаторств Петра для культурно-исторического развития России.

Народно-религиозные движения, раскол, попытки приоткрыть занавес во времена царя Алексея Михайловича, реформаторские идеи фаворита Софьи князя Голицына так или иначе подготовили страну к широким изменениям. Реформа была неизбежна, однако, шла ожесточенная борьба между сторонниками и противниками нового, выматывавшая Россию, и к началу XVIII столетия сложилась странная ситуация, когда основная масса населения стала индифферентной к возможному развитию событий. Распри переместились в высшие сферы, а народ остался наблюдателем. Страна вошла в некий динамический тупик, который мог быть разрешен не умеренной реформой, основанной на народном сознании, но крайними мерами, насилием сверху, причем волей одного лица. Сложные перипетии российской истории ослабили оба противоборствующих лагеря. Таким образом, с одной стороны, вокруг Петра не было действенных сдерживающих сил, но, с другой, - ему почти не на кого было опереться. Поэтому первые же шаги по расширению роли дворянства, то есть служилых людей, обязанных своим возвышением только царю, и развитие образования были жизненно необходимы Петру.

Жесткие меры, предпринятые Петром против духовенства, как это ни странно для такой религиозной страны, не вызвали особых протестов среди населения. Постоянное отрицание в кругах высших и средних церковных иерархов идей стихийных народно-религиозных движений отбросило тех людей, в ком еще живо было нравственное и религиозное самосознание, в стан оппозиции. Быть может, это и не помогло особенно Петру, но, во всяком случае, не затруднило ход реформ.

Парадоксально, но в России, которая славилась своими общественными устоями, хотя была, возможно, менее культурна, чем западные страны, но где всегда четко осознавали границы дозволенного, царь творил, что хотел, переходя от одной циничной выходки к другой. Таким образом, введение нового происходило не через запрет или отмену старого, а путем откровенного оплевания этого “старого”, втаптывания его в грязь, глумления над ним. И здесь снова проявляется тот дуализм, о котором шла речь выше. Новое проявляет себя не движением вперед, а демонстративным отталкиванием от прошлого, когда для предполагаемого изменения содержания культуры необходимо, прежде всего, отринуть форму, “старые одежды”, что однако воспринимается как посягновение на самые основы российской жизни. Возможно интуитивно осознавая это, Петр и стремился к изменению формальных, внешних сторон российского общежития: заставлял носить немецкое платье, говорить на заграничный манер, брил бороды. Но при всем это глубинное содержание культуры не изменялось, варьировалась форма, которая и воспринималась как содержание.

Многие критики петровских реформ говорят о поверхностности изменений, их чисто внешней эпатажности, за которой не стоит глубокого содержания. Но не следует так низко оценивать значение этой, казалось бы, внешней прививки новых культурных элементов. Нововведения уже сами по себе имели знаковый характер, то есть в своей форме они были содержательны. Всякий культурный факт, прежде всего проявляет себя вовне. И первая отрицательная реакция на новизну, связана с формой ее проявления, а не с содержанием. А приятие внешнего расчищает дорогу внутреннему. Необходимо было приучить людей к новой одежде, европейскому этикету, обучить языкам, чтобы вместе с этим безболезненно протащить новую идеологическую программу.

Построение Санкт-Петербурга также укладывается в указанную парадигму. В России в течение длительного времени самым святым местом была Москва. Теперь же Петр как бы подавляет прежнюю святость, потерявшую, с его точки зрения, значение в новых условиях. Разрушая “старые” ориентиры, нельзя было упустить и Москву.

Как Петр поставил себя во главе русской церкви, так он поставил Петербург над Москвой, государственность над “лживой”, то есть отжившей, святостью. И в этом смысле, постоянное наименование Петербурга “парадизом” (раем) есть попытка создания новой святости, нового святого пространства. Как Москва в прежние времена отталкивалась от Константинополя, так теперь Петербург отталкивается от Москвы. “Петербург - Третий Рим”. И то, что в 1721 году Петр принимает сан императора, одновременно отметая собственно русскую традицию, подтверждает подобный взгляд.

Да, Россия вошла в число европейских государств по стилю официальной жизни. Но Петр понимал, что судьба нового члена европейского сообщества не будет простой. И его величайшей заслугой перед Отечеством является, конечно же, создание регулярной армии и флота, выход к морям.

Тем не менее, в реформах Петра много в них случайного, произвольного, стихийного. Разрушение сменяется созиданием, чтобы снова вернуться к разрушению. Петр I идет через круговорот бесконечного повторения, гигантские потери как в человеческом, так и в финансовом плане, но при этом какая-то неиссякаемая жизненная сила, которую ничто не может сломить, двигала его вперед. Все это напоминает расточительность природы в ее слепом стихийном творчестве, что еще раз подтверждает глубинный, почти неосознаваемый характер проявлений российской культуры, ее неизбывную природность, почвенность. И в этом, несмотря на антинациональную одежку реформ, их глубокая национальность. Страна получила такую реформу, какую заслуживала.

В целом весь XVIII век прошел под эгидой преобразований Петра, и монархи, в разное время бывшие на престоле, а особенно Елизавета и Екатерина II, ощущали себя наследниками и продолжателями его дела. Это столетие забыло многие противоречия, возникшие в период реформ. Необходимо было пожинать первые плоды и окончательно обустраиваться. Если при Петре развитие новой культуры непосредственно связано с деятельностью императора и приближено ко двору, то уже в эпоху Екатерины Великой культурное творчество выходит из узких придворных рамок на широкий национальный простор. Зародившаяся во времена Петра светская интеллигенция начала становиться значительной силой тогдашнего культурного поля. Аристократическая Россия начала образовываться уже совсем по-западному.

Екатерининская эпоха не только продолжает дело Петра, но и составляет ему определенный контраст: “Петр создал русским тело, а Екатерина вложила в них душу”, - говорили тогда. Действительно, время Екатерины II стало началом сознательной общественной жизни. Прежнее культурное самосознание еще долго влияло на духовное состояние России, несмотря на изменение внешних условий. И только в рассматриваемую нами эпоху была признана важность общественной теории и необходимость сознательного общественного поведения. Такой переход произошел прежде всего под влиянием книжной культуры, которая стала главной трибуной разворачивавшегося на Западе и затронувшего Россию Просвещения. Главной идеей, которая способствовала развитию российского общественного самосознания стала мысль о том, что общественный строй в интересах “человечества” может и должен быть перестроен на “разумных” началах. Но это, в свою очередь, полностью размежевало традиционное и критическое направления в новой, формирующейся культуре, чего практически не было при Петре. И тогда оказалось, что новая культура как основа социального строя находится в полном противоречии с новой культурой как основой сознательного отношения к жизни. Культура власти оказалась сильнее, чем власть культуры. Понятно, что власть выбрала первое направление. В качестве идеологии, которая была призвана сыграть охранительную функцию против проникновения в российскую культуру прежде всего идей французской революции, была выбрана идеализация старины. Но никоим образом нельзя считать это обращение к прежней культурной традиции простым восстановлением утраченной в XVII - начале XVIII века преемственной связи. Старая Россия со своими традициями и обычаями окончательно ушла в прошлое, и только поэтому стала возможной ее идеализация. Таким образом, время правления Екатерины II является родоначальником двух ведущих тенденций в русской общественной жизни: националистической и критической, - впоследствии проявившихся в самых различных формах.

Одним из самых сложных для культурологического анализа является XIX век, потому что здесь, как никогда, мы встречаемся со множеством культурных процессов, протекающих в разных направлениях. Век противоречивый, неоднозначный во всех своих проявлениях.

Культура начала XIX века была бурной и прекрасной. Победа в Отечественной войне принесла в общество самые серьезные надежды на изменение. Крестьяне верили, что после окончания войны получат освобождение от крепостной зависимости, многие образованные дворяне верили в реальную возможность изменения существующего государственного устройства, или хотя бы в его либерализацию. В общем и целом все во что-то верили. И в этом отношении культура данного столетия есть культура великих замыслов, надежд, иллюзий, мечтаний. Россия переживала сильнейший духовный взлет, что дало повод некоторым исследователям говорить о золотом веке российской культуры применительно к XIX столетию.

Происходит резкая дифференциация культурных пластов. Вместо двух культур, “высокой” и “низкой”, дворянской и крестьянской, разделенных небольшими тончайшими прослойками, формируется та множественность, которая и раздробляет наши представления о культуре XIX века в целом. Таким образом, параллельно сосуществуют: собственно дворянская культура, помещичья культура, разночинская, крестьянская, мещанская, - и при этом все они серьезно отличаются друг от друга. С этого столетия можно говорить о принципиальном различии культуры города и деревни. Окончательно сформировался тип русского интеллигента.

Наиболее важной для существования российской культуры явилось противостояние двух тенденций, о которых мы уже говорили применительно к екатерининской эпохе: ориентация на Запад и ориентация на Россию, а в конечном итоге это противопоставление иррациональной и рациональной сторон российской культурной жизни.

В яркой художественной форме они отразились в романе И.А. Гончарова “Обломов”. Штольц - убежденный западник, деловой человек, очень энергичный, всегда чем-то занятый, резкий, и Обломов - вечно лежащий на диване, сонливый, не любящий торопиться, мечтательный, постоянным атрибутом которого являются халат и туфли. Казалось бы, все ясно - России нужны люди дела, которые поднимут ее экономику, разовьют культуру, но вывод этого романа-исследования до парадоксальности противоположен: Штольцы опасны для России. Мы - Обломовы, и в этом наша судьба. Россия сильна своей патриархальностью, традиционностью, которые выступают гарантами целостности российского культурного сознания и этико-нравственных ценностей.

Всякие социальные потрясения на российской почве приводят всегда, прежде всего, к разрушению моральных устоев российского человека, что в свою очередь до предела обостряет сами процессы тех или иных радикальных изменений. Пока в каждом из нас живет хоть чуточку Обломова, российская культура будет незыблемой.

В российской общественной мысли уже в первой половине столетия оформилось идейное противостояние славянофилов и западников. Все началось с опубликованного в 1836 году П.Я. Чаадаевым “Философического письма”, в котором он выступил с резкой критикой российской культуры. Человек, долгое время пробывший за границей, представил некий обвинительный акт российскому народу и его культуре. Он писал об умственной и духовной отсталости великороссов, о неразвитости представлений о долге, справедливости, праве и порядке, об отсутствии какой-либо самобытной человеческой “идеи”. “Народы существа нравственные точно так же, как и отдельные личности. Их воспитывают века, как людей воспитывают годы. Про нас можно сказать, что мы составляем как бы исключение среди народов. Мы принадлежим к тем из них, которые как бы не входят составной частью в род человеческий, а существуют лишь для того, чтобы преподать великий урок миру”, - писал Чаадаев. Его идеи попали на подготовленную почву, сразу породив бурную полемику о сущности российской культуры, ее истории и путях ее дальнейшего развития. Общественное мнение разделилось на два полярных лагеря: славянофилов и западников.

Видными представителями славянофильства были Иван Киреевский (1806-1856) и Алексей Хомяков (1804-1860). Их основная идея заключена в принципе целостности человеческого духа. Понятию “разума” немецких философов они противопоставили категорию “духа”, которая оказывается полнее и глубже. Адекватное восприятие жизни и реальных процессов немыслимо без целостного духовного усилия, сочетающего в себе как отвлеченно-аналитическое начало, так и религиозно-мистическое. Истина доступна только цельному человеку, сочетающему в себе логическое мышление, “сердце”, эстетический смысл, совесть, любовь. Особое место в концепции славянофилов занимает идея соборности, до сих пор до конца не понятая и не оцененная. Под соборностью Хомяков понимал свободное духовное единство людей в деле совместного понимания правды, в деле совместного отыскания пути к спасению, основанное на единодушной любви к Богу. Православие для славянофилов - религия любви и в силу этого оно предполагает как свободу, так и единение. Идеи славянофильства были развиты К.С. Аксаковым и Ю.Ф. Самариным. Ко второй волне славянофильства принято относить Н.Я. Данилевского, Н.Н. Страхова и К.Н. Леонтьева.

Идею славянофильства, хотя и в несколько утрированной форме выразил Шатов, герой романа Ф.М. Достоевского “Бесы”: “Народ - это тело Божие. Всякий народ до тех только пор и народ, пока имеет своего Бога особого, а всех остальных на свете богов исключает безо всякого примирения... Если великий народ не верует, что в нем одном истина (именно в одном и именно исключительно), если не верует, что он один способен и призван всех воскресить и спасти своею истиной, то он тотчас же перестает быть великим народом и тотчас же обращается в этнографический материал, а не в великий народ. Истинный великий народ никогда не может примириться со второстепенной ролью в человечестве или даже с первостепенною, а непременно и исключительно с первою. Кто теряет эту веру, тот уже не народ. Но истина одна, а стало быть, только единый из народов и может иметь Бога истинного, хотя бы остальные народы и имели своих особых и великих богов. Единый народ-“богоносец” - это русский народ...”

Оппозицию славянофильству составило западническое движение (П.Я. Чаадаев, Н.В. Станкевич, В.Г. Белинский, А.И. Герцен). Главной идеей западничества можно считать культурную отсталость России от Западной Европы. С их точки зрения Россия должна пройти основные этапы западного пути развития, усвоить европейскую науку. Интересно, что в плане общественно-политической доктрины, именно представители этого движения стали активными поборниками европейской демократии, с одной стороны, и носителями социалистических идей, с другой.

Важнейшей частью полемики западников и славянофилов было отношение к петровским реформам. Первые видели в них несомненный прогресс, возвращение России в лоно мировой культуры и связывали с этими преобразованиями современные достижения и неудачи в духовной, политической, экономической областях. То есть за образец была взята западная система ценностей и приоритетов, с позиций которых и производилась оценка российского развития. Вторые относились к Петру и его действиям в целом негативно, считая, что в результате произошло разрушение российского культурного кода, нарушилась преемственность в развитии культуры, а Россия утратила свою самобытность. В итоге же все сводилось к проблеме путей дальнейшего существования культуры России. Именно тогда и зашел разговор о собственно русском направлении движения, что впоследствии стало называться “третьим путем”, или поисками “русской идеи”, под знаком которой оформлялись самые различные общественные группы. Каждой из альтернатив соответствует свой тип культурного человека, тип сознания, социального бытия, нравственно-этических идеалов, свое понимание смысла жизни.

Но пример самого Чаадаева говорит о некоторой условности такого абсолютного деления на западников и славянофилов, так как в зрелом возрасте философ перешел на более мягкие по отношению к российской культуре позиции, обнаружив в духовном облике русских людей некоторые черты, которые должны способствовать возвышению России, в частности способность к отречению во имя общего дела, смиренный аскетизм, открытость сердца, совестливость и прямодушие. В процессе мировоззренческой трансформации, от откровенно антироссийской концепции Чаадаев приходит к идеям, близким славянофильству. Особенно такому изменению взглядов способствовали результаты Французской революции 1830 года, значительно отрезвившие его взгляды на Европу.

Так или иначе, в эти дискуссии были вовлечены все лучшие российские умы, и в самоопределении по данному вопросу видели проявление активной гражданской позиции. Но свою оригинальность российская общественная мысль проявила все-таки на позициях, близких к славянофильству, потому что западническая направленность была в большей степени репродуктивной. Но тем не менее Россия до сих пор не сделала свой выбор.

Российская общественная мысль XIX века развивалась в самых, казалось бы, непредсказуемых направлениях. Кроме уже названных, здесь и декабристы, либералы, народники, марксисты, радикалы, почвенники, нигилисты. В 60-х годах XIX века формируется русская материалистическая школа (М.А. Бакунин, Н.Г. Чернышевский, Д.И. Писарев, И.М. Сеченов). Французская и английская философия находит свой отклик в русском позитивизме (П.Л. Лавров, Н.К. Михайловский, М.М. Троицкий, Г.Н. Выробов и другие).

Перед нами общекультурный европейский процесс, связанный с релятивизацией истины и общей рационализацией мышления. Но в отличие от Запада, который в ту эпоху восхищался позитивизмом и отрицал собственно философское знание, в России сформировался круг философов, не принявших западных веяний и создавших оригинальную российскую философию, величайшими открытиями которой Россия всегда может гордиться.

Это Владимир Сергеевич Соловьев, Николай Александрович Бердяев, Семен Людвигович Франк, Василий Васильевич Розанов, Сергей Николаевич Булгаков и другие. Они выступали с критикой западного пути развития, как ведущего в духовный тупик, превращающего человека из субъекта в объект, тем самым разрушающего самые глубинные слои существования культуры.

Особое место в истории русской философии занимает имя Владимира Соловьева (1853-1900), олицетворяющего собой вершину русской философской культуры. Его именем по праву может гордиться все человечество. Принцип положительного всеединства, предложенный Соловьевым, становится универсальным, и он последовательно проводит его через все сферы человеческой деятельности: научную, хозяйственно-экономическую, политическую, духовную. Практическая всеобщая реализация этого принципа утверждает тождество Истины, Добра и Красоты и, в конце концов, приводит к богочеловечеству.

Важное отличие самобытной российской философии от западной - ее глубокая религиозность, напрямую связанная с традиционной религиозностью всего российского народа. И если западная философия изощрялась в анализаторстве, то для российской философской мысли намного ближе были идеи соборности, единения во имя всеобщего спасения. Оригинальная русская философия получила свое развитие и в трудах представителей так называемого русского религиозно-философского Ренессанса (отец Павел Флоренский, отец Сергий Булгаков, Н.А Бердяев и т.д.).

Николай Бердяев (1874-1948) родоначальник экзистенциализма - направления в философии, которое в ХХ веке станет одним из наиболее популярных в мире. Бердяев описывает всемирный исторический процесс как борьбу между добром и злом, доказывая, что абсолютные ценности имеют надысторический и надсоциальный характер. Идея абсолютного блага реализуется, по Бердяеву, через способность любить. Поэтому православие, как религия любви, приобретает для него исключительное значение. В своей философии Бердяев преодолевает ограниченность рационалистического западноевропейского гуманизма, утверждающего абсолютную ценность человека как “разумного” существа. У Бердяева приоритет личности над общественными и государственными приоритетами достигается на иных путях. Не Разум, а душа человека есть то его уникальное свойство, которое предпосылает ему сопричастность Абсолютному Духу, Богу. И именно душа человека становится источником творческого начала, с помощью которого преодолевается ограниченность и несовершенство “мира сего” и осуществляется прорыв в “мир иной” - мир абсолютного блага и совершенства.

С этих позиций Бердяев анализирует и критикует буржуазный дух, социализм и коммунизм, в которых, по его мнению, относительные ценности некорректно приобретают статус абсолютных. Бердяев одним из первых заговорил о дегуманизации культуры, о вытеснении человека из процессов культуротворчества, о наступлении века машин, который задавит человеческую индивидуальность.

Одной из безусловных заслуг отца Сергия Булгакова (1871-1944) следует считать обстоятельный критический анализ истоков и перспектив марксизма и социализма. Булгаков блестяще доказывает, что марксизм есть извращенная религия, основой которой является некорректное политэкономическое истолкование еврейской хилиастической утопии (“хилиазм” - царство святых на земле). Марксизм лишь перевернул с ног на голову идею богочеловечества (восхождение человека к Богу), заменив ее идеей «человекобожия» (низведение божественного к человеческому, принцип «самообожествления»). Наряду с отцом Павлом Флоренским (1882-1943) Булгаков разрабатывает учение о софийности мира, о сопричастности каждой земной твари и человечества в целом божественной премудрости, божественной красоте и любви. София, по мнению мыслителей, - актуальная связь между Богом и человечеством, которая дана ему в самом реальном бытии и которая наполняет жизнь подлинным смыслом. Учение о Софии так и не было понято и воспринято при жизни этих философов. Взгляды Сергия Булгакова были осуждены ортодоксами православной церкви, а Павел Флоренский окончил свой жизненный путь в концентрационном лагере на Соловках.

На этом оригинальная русская философия не заканчивает свое существование. Ее традиции продолжают философы послеоктябрьского зарубежья (С.Л. Франк, Н.О. Лосский, Л.П. Карсавин, Л.А. Шестов, Д.С. Мережковский, С.А. Алексеев, Б.П. Вышеславцев, И.А. Ильин, отец Георгий Флоровский, отец Василий Зеньковский и другие), философы православной церкви (Александр Мень) и даже некоторые мыслители советской России (например, А.Ф. Лосев).

Яркой звездой российской культуры этого периода стала литература. Практически все идеи, будоражившие умы, проверялись на литературном материале. Наиболее значительными и продуктивными в этом отношении явились первая и последняя трети столетия, а также так называемый “Серебряный век”.

Российская литература XIX века - это феномен, принадлежащий всей мировой культуре. В условиях авторитаризма она одновременно была и церковью, и школой, и адвокатской конторой, и испытательным полигоном. К тому же российская литература оказалась настоящей Кассандрой-прорицательницей, потому что многие ее предсказания сбылись. Вспомним роман “Бесы” Ф.М. Достоевского или “Историю одного города” М.Е. Салтыкова-Щедрина.

В культурной жизни России этого столетия лежат и корни будущей трагедии российского народа. Во второй половине века в Россию хлынули социалистические идеи. Опираясь на образы многострадального российского крестьянства и пролетариата, многие стали просто спекулировать этими идеями, хотя несомненно были люди, искренне заинтересованные в улучшении материальных и духовных условий жизнедеятельности низов общественной лестницы. Но часто подобные мысли носили абстрактный характер, без особого понимания истинных забот и проблем существования тех же крестьян. Главную трагедию российской интеллигенции видят в отрыве от народа, полагая, что именно этот фактор сыграл отрицательную роль в последующей истории культуры России. В чем же сущность этого разрыва?

Существование элитарной и низовой культур есть объективная реальность всякого общества, но в отличие от Запада, по мнению П.Н. Милюкова, дистанцирование между передовым отрядом интеллигенции и народной массой в российской культуре произошло не в области внешних форм жизни и даже не в области новых критических идей, а прежде всего в отношении к вере. У верхов и низов было разное понимание веры. Для высших слоев российского общества всегда на первом месте стояла обрядовая формальная сторона веры, тогда как низовые слои большее внимание уделяли иррациональным проявлениям веры. И сближение между полярными областями общественного устройства было возможно только посредством просвещения и образования, то есть подтягивания народных масс до уровня интеллигенции. Но беда российской культуры, ярко проявившаяся в XIX веке, состояла в том, что дело народного образования было отдано на откуп бездарным, косным чиновникам и церкви, которая видела в этом процессе только форму воспитания послушного маленького человечка. Однако в последней трети столетия наметилось некоторое сближение позиций верхов и низов, что связано с изменениями экономического развития страны, но и этот процесс был почти остановлен в начале ХХ века новым витком элитаризации культуры, который мы называем “Серебряным веком”. Интеллигенция надолго отвратила от себя народ.

Если мы проведем исторические параллели, то заметим некоторое сходство ситуации, сложившейся в России в начале ХХ века с эпохой Французской революции. Вероятно, главной причиной последней явился трагический, непреодолимый разрыв между аристократической и буржуазной культурой, который В.И. Ленин впоследствии назовет революционной ситуацией, когда “верхи не могут управлять по-старому, а низы не могут жить по-старому”. Но перед нами иллюзия близости. Французская революция была типичной буржуазной революцией, где победивший класс решал свои проблемы. А все эксцессы позднего периода революции были преодолены достаточно быстро. Октябрьская революция в России совершилась в большей степени спонтанно, что привело в конечном итоге к процессам, кардинально изменившим культурную ситуацию без учета последствий этих изменений.