Рельеф города Солнца

Размещено на http://www.allbest.ru/

Рельеф города Солнца

гданьск реконструкция рельеф

Игорь Исиченко

Рельеф движет природу. Без него нет ветра, нет круговорота воды. Будучи гипсовым слепком, посмертной маской становления природы -- ее историей, рельеф есть необходимой предпосылкой любой иной истории, и истории человека, культуры -- в первую очередь. Как кривые геологических профилей отсчитывают своим мерным или спазмированным движением и оползанием ход геологических эпох, воцарение и гибель династий животного и растительного мира, так холмы пригородов и благоприятствующие торговле низменности у берегов рек позволяют напрямую и почти моменталь - но распознать профиль истории города, сделать предположения о его архитектуре и пространственной структуре, умозаключить о способах хозяйствования, сменявших один другой. Если рельеф не изменяется в пределах города, тем более города большого, если взгляду и ногам не за что зацепиться, у города есть послужной список, но истории и профиля весьма вероятно нет -- и в природе, и в истории важна разница высот.

Высшим таинством, бракосочетанием рельефа и истории города становится топонимика. Исторические местности, районы, даже устойчивые названия отдельных улиц, перекрестков, крошечных пятачков с несколькими домами на пригоршне земли -- всё это золотой фонд истории любого города, его самое ценное -- вместе с архитектурой и нравом жителей, сложившейся структурой землепользования -- достояние. Достояние тихое, необременительное, и потому часто непонятное и не ценимое должным образом. Но в эпоху всеохватывающих префиксов и суффиксов, слов, покрывающих в несколько дней страны и части света, такое наследие следует ставить превыше всех сокровищ легендарной Атлантиды.

Насколько сложным может быть прошлое города, в котором началась последняя мировая война? Вопрос совершенно риторический, ибо Гданьск, при всей его постпромышленной экологически - дружелюбной солидарности, напоминает отношением к собственной истории факира без диплома, иллюзиониста на грани нервного срыва, отчаянно стремящегося убедить аудиторию в своем мастерстве, но самому при этом не очень в него верящим.

Потенциальная (скорее, чем кинетическая) энергия прошлого здесь вынесена далеко за скобки центра города (представляющего собой типовой проект послевоенной реконструкции истории -- истока современных практик ревитализации -- при которой город выглядит так, как будто в нем никогда не велось боевых действий) и достигает -- разгоняясь как в аэродинамической трубе -- огромных величин на небольшом отрезке улицы Malomiejska Маломейская либо выкачивает историю из Орунии Гурной, как трубо - провод, и эту последнюю вбирает в себя самая дышащая историей улица обеих Оруний -- пролегающий в низине, как бы по дну речной долины или оврага зловещий Тракт Святого Войцеха. Либо -- Маломейская разгоняет историю, забирая ее из Тракта, и сталкивает ее с панельным жильем Орунии Гурной. В данном тексте рассматривается второе из этих топографически -исторических предположений., что ведет к спальному району Оруния Гурна, когда, по мере удаления от центра, заканчиваются старые, иногда порядком изношенные историей прусские красного кирпича дома, стоящие как часовые категорическим императивом по обе стороны дороги, и начинаются пятиэтажки, магазины и автозаправки, построенные ровно на сто лет позже, в начале этого столетия. Во многих местах ярусной, отчаянно террасированной территории ландшафт пустошей и кустарников привычно тянется вверх или вниз по склонам холмов к своим бывшим, а ныне, кажется, поверженным соперникам из красного кирпича -- так, словно остальной микрорайон на несколько десятков тысяч человек -- лишь досадное обстоятельство, в высшей степени временное затруднение, и пригороды прусского Данцига всё так же граничат с Umwelt за границами города. Спустя какое-то время растопыренная пятерня пустырей натыкается на лавочки и беговые дорожки, а холмы с недоумением обнаруживают на своем загривке крепко оседлавшие их панельные дома эпохи перезрелого, и потому кажущегося любвеобильным пригородного капитализма, маскирующиеся под готические каменицы контурами двускатных крыш парадных.

Здесь, на территории, не до конца ставшей пространством, работу историзирующего взгляда замещает и дополняет усталость ног, идущих по тропе, вместо ещё не проложенной мостовой, ибо любая тропа есть конкретный, укорененный в опыте жителей способ использования и производства пространства. Форма пространства замещает еще не существующую, звенящую и наполненную предвосхищением самой себя форму времени. Пока что ритм этой формы, ритм жизни микрорайона, диктуется часами работы общественного транспорта и продуктовых супермаркетов. Привычная для Польши практика именования сетей магазинов, уводящая в праславянскую, даже праевропейскую предновозаветную тьму, в этом месте становится проводником-психопомпом в царство бестиального, доисторического. Жабки, Бедронки (божьи коровки), Стокротки (ромашки), Левиафаны -- вся эта пышноцветущая растительно-земноводная жизнь, весь этот существующий параллельно пригородным будням гетерический ландшафт -- есть не что иное, как то мгновение- калитка, куда в любой момент может войти-нырнуть мессия, и которую обрамляют фигуры Петра и Павла, простирающих свои святые длани в тщетной попытке умиротворить этот дикий, языческий пейзаж.

Этого умиротворения, однако, никогда не произойдет. Не потому, что мессия может по ошибке зайти в одноименный апостолам магазин, но скорее и прежде всего потому, что природа городской ткани в этом месте -- несмотря на свою кажущуюся незавершенность -- не предполагает вмешательства и содержит в себе свое собственное назначение и завершение, будучи герметичной и сингулярной. Это, воистину, остается самым поражающим воображение свойством Орунии и ей подобных мест. Латентно, но имманентно присущая таким топосам телеология городского -- вот что отталкивает мессию, как прорезиненный дождевик заставляет отскакивать шарики воды. И природа этой скрытой в самом городском бытии цели не является соположенной или тождественной природе мессианического начала. Здесь сполна реализовано то, о чем в демонизируемой -- и, по известному социальному и психологическому закону, втайне желаемой и почти эдемической Польской Народной Республике, PRL могли только мечтать. (Мечтать не только архитекторы партии и партийные архитекторы, но и зодчие-одиночки Зофия и Оскара Хансены с их праведным утопическим пафосом реорганизации всей общественной ткани во имя восстановления к ней доверия в послевоенный период.)

В Орунии можно наблюдать искусственные пруды, ручьи и прочие водные тела, искусственные острова, улицы посреди чистого поля, насаждаемые парки с названиями «Гай отцов», на камнях у которых высечена статистика самых популярных имен мальчиков и девочек в предыдущие годы, равно как и указано количество младенцев обоих полов. Возможно по этой причине лучший фильм об Орунии был снят задолго до её основания -- вернее, открытия -- и фильм этот -- «Аэроград» Александра Довженко, 1935-го г. -- года, который виднеется на некоторых старых и выживших в канители истории оруньских домах. Оруния Гурна -- это последняя модель ракетоносителя, чьей прежней разработкой был советский Славутич образца 1988 г. Железобетонный потолок над карстовой каверной прошлого, в своей непроработанности постепенно и неизбежно превращающегося в доисторическое; вершина и сокровенная цель градостроительства PRL, юбилей которой здесь можно было бы отметить в рамках логики и с блеском. Именно рельеф, перепад высот выступает в этих обстоятельствах супинатором, вынужденно, хоть и охотно компенсирует кажущееся отсутствие прошлого и небольшой (исторический, не природный) возраст микрорайона, являясь аналогом пройденного исторического времени.

Но только ли аналогом? Рельеф сближает Орунию и природу, делая их отдельной планетой, малым небесным телом, вращающимся вокруг Гданьска по эллиптической, долгопериодической орбите. Коперник или Кеплер, что откроют это тело и тем самым столкнут его с этой орбиты, должны быть историками -- не по профессии или образованию, но по самому складу ума и взгляду на порядок вещей.

Размещено на Allbest.ru