Субстанциальный подход в социальном познании

Размещено на http://www.allbest.ru/

Субстанциальный подход в социальном познании

Момджян К.Х.

1. Как отличать общество от природы?

Итак, философский анализ общественной жизни мы начинаем с установления ее места в «мировом космическом бытии», с рассмотрения социума как подсистемы окружающей и охватывающей нас реальности. Решение этой задачи предполагает отличение и соотнесение социального с иными «царствами бытия» -- с живой и неживой природой, образующей естественную среду существования общества.

Выше уже отмечалось, что люди далеко не сразу научились выделять себя и созданный ими мир из окружающей природы, понимать огромное качественное различие между ними. Из книг о «дикарях» мы знаем, что они очеловечивали природу, приписывая живым и даже неодушевленным явлениям способность думать, желать и действовать так, как это делают люди.

Исходной формой такого антропоморфного восприятия мира являлся тотемизм -- система верований и обрядов, связанных с представлениями о кровном родстве человека с разнообразными силами и явлениями природы. Себя и своих близких «дикари» считали сородичами животных и растений, заставляя ученых ломать голову над тем, «как может взрослый человек всерьез верить и утверждать, что лягушка, пчела или попугай -- его родственник, его брат, его отец?»1.

Отвечая на этот вопрос, этнографы всегда отмечали органическую связь первичного человеческого коллектива с территорией обитания, ее животным и растительным миром, которая осознавалась и переживалась как интимная кровнородственная связь. Не удивительно, что тотемистские представления зародились у людей, которые жили не в домах, а в пещерах, одевались не в ткани, а в шкуры, питались найденным в лесу, а не выращенным собственными руками.

Еще не способные самостоятельно создавать необходимые условия жизни, люди присваивали созданное или подаренное им природой, воспринимая ее как подобное себе, но только более могущественное существо, способное казнить или миловать, открытое для просьб, угроз и обманов.

Такой способ жизни, конечно же, не позволял людям ощутить свою особенность, почувствовать себя творцами принципиально иного, не существовавшего ранее мира. Для выработки подобного сознания человек должен был возвыситься над ролью иждивенца природы и противопоставить ей развитую деятельность созидающего типа. Ее следствием стало постепенное изменение среды существования, в ходе которой на смену «естественным ландшафтам» пришел искусственно созданный мир, ставший со временем миром заводов и фабрик, шоссе и аэродромов, слепящей рекламы и шумных стадионов -- не просто отличным от нерукотворной природы, но и часто враждебным ей.

Растущая эффективность человеческой деятельности, причины которой нам еще предстоит выяснить, меняла, как известно, не только внешнюю среду существования людей, но и социокультурные формы их бытия, а главное -- самого человека, в котором шаг за шагом развились потребности, способности и склонности, явственно отсутствующие у животных.

В результате этих сложных процессов у «цивилизованных» людей возникло и закрепилось ощущение своей непохожести на природу, выделенности из нее, принимавшее порой явно гипертрофированные формы. Вспомним, что предметом недоумений и насмешек в «приличном» обществе еще недавно были не только «фантазии и причуды» дикарей, но и вполне научная теория происхождения человека «от обезьяны», которая шокировала и чопорных европейцев и религиозных американцев, казалась многим кощунством, прямым оскорблением человеческого достоинства.

И обезьяны, и другие животные были постепенно переведены обществом из разряда «кровных родственников» в совсем иную по статусу категорию «одушевленных объектов», на которых не распространяются или почти не распространяются нормы и правила человеческого общежития2.

Конечно, отголоски антропоморфного мышления далеко на сразу ушли из массового сознания (что проявлялось в не столь далеких по времени «показательных процессах» над животными, в ходе которых они вполне официально приговаривались к наказанию за те или иные прегрешения). Однако уже Калигула, произведя своего коня в сенаторы, явно не рассчитывал на плодотворную законотворческую деятельность животного, а просто выразил, как утверждал в поэтической полемике с Державиным А. Жемчужников, «к трусам и рабам великолепное презренье», стремясь посрамить видом красивой конской морды и «осанки гордой» «людей, привыкших падать ниц».

Как бы то ни было, факт налицо -- современный человек вполне способен интуитивно отличать себя и свой мир от мира природы. Именно этим свойством объясняется тот дружный смех, который вызывают комические артисты, экспонирующие себя в клетке зоопарка с надписью H m sapiens. Любой школьник понимает, что пароходы или самолеты являются частью общественной жизни людей, поскольку недуг себя явно «неприродным» образом, -- железо плавает в воде, имеете того чтобы тонуть в ней, или взмывает в воздух, летая выше и дальше птиц. Мы безошибочно распознаем социальный объект даже тогда, когда нам совершенно непонятны ни его назначение, ни способ ого действия (как утверждает Станислав Лем, именно на этой способности идентифицировать артефакты основана надежда людей на успешный контакт с инопланетными «социетальными» цивилизациями; пера в то, что мы безошибочно узнаем «братьев по разуму», несмотря на то что их внешние атрибуты никому не известны).

Конечно, и из уст современного человека порой можно услышать суждение о том, что «общество является частью природы». Однако несложный контент-анализ покажет, что термин «природа» используется в данном случае не как обозначение досоциальных -- физических или биологических -- реалий, а в значительно более широком, «космическом» смысле слова, характеризующем «прописку» человечества во Вселенной.

Ясно, однако, что интуитивная самоидентификация современных людей отнюдь не тождественна глубокому пониманию того, что представляет собой созданное ими общество в отличие от природы, где именно пролегает водораздел между социальными и природными процессами.

В самом деле, на чем основано всеобщее убеждение в том, что станки, самолеты или книги являются общественными, а не природными явлениями, такими, как землетрясение или вращение планет? Интуиция подсказывает, казалось бы, очевидное решение: к обществу относится все то, что создано человеческим трудом, а не природой, имеет искусственное, а не естественное происхождение, является артефактом -- творением человеческого разума, отсутствующим в «нерукотворной» природе.

Однако несложных рассуждений достаточно, чтобы убедиться, что в данном случае интуиция не становится надежным помощником ученого и не позволяет ему хотя бы приблизительно очертить границы социального.

В самом деле, давайте зададимся несложным вопросом: к какому из миров -- природе или обществу -- принадлежат реки, земля, ее недра, обитающие на ней животные? Казалось бы, ответ очевиден: все это создано природой и принадлежит ей по «праву рождения», подчиняется ее законам, изучаемым целым комплексом естественных наук.

И все же осторожный человек не будет торопиться с ответом. В самом деле, так ли он очевиден? Ведь по условиям задачи речь может идти не просто о реке, а о судоходной реке, не просто о земле, а о пашне, не просто о недрах, а о полезных ископаемых, наконец, не просто о животных, а о прирученных человеком животных, домашних тварях.

Согласимся, что это уточнение существенно меняет дело, придает нашему вопросу некоторое видимое «второе дно». С одной стороны, ясно, что в любом из этих случаев речь идет о «неартефактных» природных комплексах, существовавших задолго до человека. С другой стороны, поверхностного размышления достаточно для того, чтобы понять, что названные явления как-то «выбиваются» за рамки «матери-природы», приобретают по воле человека особые «социетальные» функции, а вместе с ними такие свойства, которые в природе попросту отсутствуют.

В самом деле, по всем своим физико-химическим свойствам камни не могут служить пищей для людей, никак не способны накормить голодного человека. Однако в мире социальных взаимодействий некоторые из них -- к примеру, алмазы -- приобретают свойство становиться источником пропитания, обмениваясь на пищу в любых потребных человеку количествах.

Спросим себя: могут ли объяснить это свойство физика, химия или любая другая наука, изучающая имманентные признаки и свойства природного субстрата? Отрицательный ответ на этот вопрос приводит нас к выводу о том, что мы столкнулись с чисто социальным, отсутствующим в природе свойством, а именно свойством предмета обладать определенной стоимостью (воплощать в себе абстрактный человеческий труд, как считают сторонники «трудовой теории стоимости», или отношение «предельной полезности», как полагают их оппоненты).

В результате для брокеров товарной биржи, продавцов и покупателей не существует никаких принципиальных различий между артефактами -- к примеру, партией современной электроники, и природным сырьем -- скажем, проданной на корню партией строевого леса, к которому еще не прикасалась рука человека. И в том, и в другом случае речь идет о чисто социальном явлении, каковым выступают любые товарные тела, существующие в рыночной экономике.

Мы видим, что фактор «происхождения» сам по себе не позволяет однозначно определить социальную или природную принадлежность явлений. Как же установить подлинное разграничение между обществом и природой, отличить одно от другого?

2. Недостаточность субстратного и функционального подходов

социум субстратный восприятие

Чтобы ответить на этот вопрос, нам придется ненадолго углубиться в «общую» философию и вспомнить, как мы вообще отличаем один интересующий нас объект от другого. Оставим пока в стороне сложный случай различения общества и природы и рассмотрим более простую ситуацию -- известное каждому из нас различие между повседневными предметами человеческого обихода, к примеру утюгом и стаканом. Попробуем осмыслить теоретические основания их различения и прийти к общим выводам, важным для решения интересующей нас проблемы.

Очевидно, что различение любых объектов осуществляется путем сопоставления их свойств, которые они проявляют во взаимодействии с другими объектами. Нужно лишь учесть, что любой объект в окружающей нас действительности является носителем множества свойств, далеко не каждое из которых можно считать важным для его выделения.

К примеру, и утюг, и стакан, будучи материальными телами, обладают вполне определенной массой, весом и могут быть сопоставлены друг с другом по свойству быть более или менее тяжелыми. Однако, если на вопрос о различии этих предметов мы ответим: «утюг тяжелее», спрашивающий едва ли будет удовлетворен, ибо его интересуют не физические свойства сопоставляемых явлений, а их потребительские свойства как конкретных предметов человеческой жизнедеятельности.

Точно так же человек и продукты его деятельности отличаются от планет или звездных скоплений несравненно меньшей массой тела или пространственной протяженностью. Ясно, однако, что эти физические признаки не являются теми «специфизирующими» свойствами, которые позволили бы нам понять качественную выделенность интересующих нас явлений в заданной проекции различения.

Как же обнаружить специфизирующие свойства сопоставляемых явлений? Какие общие правила существуют на этот счет?

Прежде всего было бы ошибкой думать, что специфизирующим признаком объекта может быть любое «уникализирующее» свойство, присущее лишь ему и ничему другому. И в самом деле, если задаться вопросом об отличительных признаках человека, выделяющих его из органической природы, мы можем вспомнить особенности человеческой анатомии, что он является единственным живым существом на планете Земля, обладающим мягкой мочкой уха. Но было бы странно, если бы мы признали именно эту телесную особенность человека специфизирующим свойством, выделяющим нас из животного царства.

В действительности специфизирующими свойствами объекта могут быть лишь его существенные свойства, т.е. такие признаки, которые не просто отличают один объект от другого, но делают его тем, что он есть, определяют его качественную самотождественность, или «самость», как иногда говорят философы.

Существует наглядный способ проверить существенность любого из отличительных признаков, его способность специфизировать своего носителя. Нужно мысленно лишить объект этого признака и посмотреть, останется ли он самим собой или же прекратит свое существование, превратившись в нечто совсем иное.

Спрашивается: остался ли бы человек человеком, если предположить исчезновение у него мягкой мочки уха? Другой вопрос: что стало бы с человеческой историей, если бы человек потерял способность мыслить и на этой основе изменять мир, приспосабливая его к своим нуждам? Очевидно, что названные отличительные свойства имеют неодинаковое отношение к сущности человека, определяющей неповторимость присущего ему образа жизни.

Следует учесть, конечно, что существенные и несущественные признаки объекта не отделены друг от друга китайской стеной. Они способны влиять друг на друга, в чем легко убедиться на самых различных примерах (в самом деле, глупо считать специфизирующим признаком Наполеона Бонапарта такую чисто физическую характеристику его тела, как малорослость; однако это обстоятельство не мешает психологам рассуждать о психосоциальных последствиях физической конституции человека, о знаменитом «комплексе Наполеона» проявляющемся во влиянии, которое оказывает недостаток роста на становление личности, формы и интенсивности ее самоутверждения).

Нужно учесть также, что существенные и несущественные свойства способны не только влиять друг на друга, но и меняться местами, что приводит к смене качественной самотождественности объекта, его «вырождению», «перерождению», самоликвидации и т.д.

И все же, несмотря на все эти оговорки, каждый объект в каждый момент своего существования имеет один-единственный набор существенных свойств (не мешающих ему менять свои состояния), одно-единственное качество, конституируемое этими свойствами, обнаружение которых -- условие классификации и систематизации объектов, установления их сходств и различий3.

Но как же нам определить искомое качество объекта, совокупность отличающих его существенных свойств? Увы, одного общего метода не существует, так как все зависит от меры сложности сопоставляемых объектов.

В самом деле, в некоторых случаях для установления искомого качества объекта достаточно выяснить его субстратные свойства, т.е. природные (физические и химические) свойства вещества, из которого он состоит.

Подобный субстратный метод вполне достаточен для различения объектов неживой природы, которые «равные самим себе», т.е. не обладают никакими другими свойствами, отличными от свойств образующей их неживой материи (такими, как атомное строение, протяженность, теплопроводность, способность к окислению и т.д. и т.п.).

Ясно, однако, что субстратный подход оказывается недостаточным для характеристики уже биологических объектов, обладающих свойствами, не выводимыми из свойств образующего их вещества. Совершенно напрасными будут попытки понять отличие между органами биологического организма -- к примеру, руками и ногами человека, -- связав его с особенностями физического и химического состава образующих их клеток. Еще в большей степени это касается социальных объектов, для которых физико-химические свойства, как мы видели на нашем примере с утюгом и стаканом, отнюдь не являются существенными.

Правда, задавая студентам вопрос о критериях различения социальной предметности, нередко слышишь очаровательный в своей наивности ответ: стакан сделан из стекла, а утюг из железа. Однако минутного размышления обычно бывает достаточно, чтобы отвечающий понял свою ошибку, осознал «субстратную изоморфность» этих предметов, представив себе стакан, сделанный из железа, и остающийся тем не менее стаканом, или утюг, сделанный из жаропрочного стекла и сохраняющий все свойства утюга4.

Соответственно субстратный подход не годится для большинства паук, и прежде всего для социальной философии, призванной установить качественное отличие общественных явлений от природных. Мы никогда не поймем феномен социального, пытаясь свести его к субстрату, на котором «выполнены» социальные системы. Едва ли кто-то способен всерьез полагать, что анализ физико-химических свойств материала, из которого изготовлена скульптура Венеры Милосской, скажет нам нечто важное о социальном качестве, воплощенном в ней, позволит нам отличить великое произведение искусства от обычного камня, находимого в природе и существующего по ее законам.

Какие же альтернативные подходы к качественной спецификации объектов могут использоваться в тех случаях, когда отказывает способ субстратных сопоставлений?

Возвращаясь к нашему примеру со стаканам и утюгом, мы можем утверждать, что их различие будет раскрыто лишь в том случае, если мы отвлечемся от субстратных свойств предметов и рассмотрим их функциональные свойства (понимая функцию, вслед за Э. Дюркгеймом, как соответствие между бытием объекта и его назначением).

В самом деле, в человеческом общежитии утюгом называется (и является!) предмет, предназначенный для глажения белья, в то время как стакан представляет собой в своей качественной самотождественности сосуд для питья (хотя побочно, как утверждал В.И. Ленин, может служить и пресс-папье, и орудием для метания в голову оппонента).

Именно это функциональное назначение определяет сущность обоих объектов и их отличие друг от друга. Мы можем при желании изготовить стакан в виде утюга или утюг, вполне напоминающий собой стакан. Однако при всем их внешнем сходстве стаканом будет то, из чего пьют, а утюгом -- то, чем гладят, ибо социальная вещь, несомненно, есть то, что она делает, а не то, из чего она сделана или на что похожа.

Сказанное касается, конечно же, не только социальных объектов «искусственного» происхождения, специально созданных людьми для выполнения определенных функций, но и возникших естественным путем биологических объектов, которые являются частями, органами живых систем, обеспечивающими их функциональную целостность, информационное самосохранение в среде существования (об этом ниже).

Итак, мы видим, что качество объектов, окружающей нас действительности может устанавливаться не только методом сопоставления присущих им субстратных свойств, но и путем определения свойственных им функций, зачастую безразличных к своему субстратному «наполнению»5.

Но можем ли мы считать функциональный подход той панацеей, которая позволяет безошибочно различать, сопоставлять, классифицировать явления окружающей нас действительности, не поддающиеся простейшему субстратному различению?

Едва ли это так. Чтобы убедиться в этом, достаточно обратиться к элементарной интуиции, которая на этот раз подскажет нам правильный ответ.

К примеру, мы понимаем, что именно функциональный подход позволяет нам отличать солдат от поэтов, ученых от политиков -- различные профессии, созданные разделением труда, обеспечивающим сохранность общества. Но может ли функциональный подход объяснить нам различие между французом и поляком, принадлежащими к разным человеческим этносам?

Возможно ли функциональное различение рыб и птиц? Возможны ни, наконец, попытки сопоставить и различить по внешней функции, но «назначению», по цели существования природу и общество?

Все дело в том, что подобный подход теряет свою силу, когда внимание ученого обращается на особый класс систем, которые отличны как от «субстратных», так и от «функциональных» объектов, способны «жить», а не просто существовать или функционировать. Мы имеем в виду целостные объекты sui generis -- самозарождающиеся и самоорганизующиеся системы органического типа, методом различения которых является не функциональный, а субстанциальный подход, суть которого мы должны объяснить читателю.

3. Устарело ли понятие «субстанция»?

Начать следует с характеристики фундаментальной категории «субстанция», по-разному интерпретируемой философами.

Скажем сразу -- мы решительно не согласны с мнением, согласно которому эта категория (вместе с сопряженными с ней понятиями «модус», «атрибут», «акциденция») имеет ныне сугубо архивное значение, интересна лишь историкам философской мысли, но не практикующим философам. Глубоко ошибается тот, кто рассматривает понятие субстанции как устаревший аналог понятий «материя», «сущность», «причина» или же синоним категории «субстрат» (именно это отождествление субстанции и субстрата, восходящее к средневековой алхимии, нередко встречается в современной философской литературе).

В действительности понятие субстанции обладает своей собственной категориальной нишей и не может быть заменено никаким иным понятием. Оно имело и имеет первостепенное эвристическое значение для науки, которое не только не уменьшилось, но, напротив, резко возросло в связи со становлением современной системной методологии, оказавшейся вполне созвучной древним принципам субстанциального подхода. Именно сейчас мы понимаем всю глубину философского мышления Спинозы, интерпретировавшего субстанцию как causa sui (причину самой себя), или Гегеля, определявшего ее через «целостность акциденций, в которых она открывается как их абсолютная отрицательность»6. Очевидно, что в этих архаичных на слух определениях фиксируются важнейшие характеристики столь интересных современной науке систем sui generis, пониманию которых и служит интересующая нас категория философии. Не будем, однако, забегать вперед и скажем обо всем по порядку.

Начнем с того, что ближайшим родственником «субстанции» в семье философских категорий мы считаем уже упоминавшуюся категорию качества. Можно утверждать, что в своем рациональном истолковании понятие субстанции служит для фиксации и объяснения качественной самотождественности, присущей объектам окружающей нас действительности, -- но не всем без исключения, а лишь некоторым из них. К их числу, как нетрудно догадаться, не относятся уже рассмотренные нами субстратные и функциональные объекты, имеющие свою субстанциальную определенность, но не обладающие субстанциальной самостоятельностью, выступающие в качестве модусов подлинно субстанциальных систем.

Конкретно говоря, речь идет об особом классе самоорганизующихся систем, способных самостоятельно создавать, поддерживать и модифицировать специфицирующее их качество, присущую им системную целостность.

Характеризуя сущность подобных систем, мы начнем с наиболее наглядного их свойства, которое философы прошлого именовали свойством sui generis или свойством самопорождения, способностью системы содержать все причины своего возникновения «в себе» -- внутри себя, а не за своими пределами.

Подобная формулировка вопроса нуждается в разъяснениях, так как неискушенный в философии читатель может понять «самопорождение» как некое мистическое «самозарождение» системы, творящей самое себя из «пустоты», автономно от среды своего существования, игнорируя принцип «de nihil nihil» («ничто не возникает из ничего»).

Естественно, такая трактовка будет неверной. В действительности «самопорождение» субстанциальных систем означает не более чем свойство спонтанного, «самопроизвольного» возникновения и обособления в среде существования.

Единственной субстанциальной системой, о возникновении которой нельзя высказаться столь определенно, является объективная реальность, взятая в целом. Тайна ее становления или, напротив, несотворимости, вечности издавна обсуждается учеными, философами, богословами и никогда не будет раскрыта ими (каковы бы ни были успехи естествознания в понимании причин образования наблюдаемой нами вселенной).

Что же касается «самопорождения» иных субстанциальных систем -- живых или социальных, -- то оно отнюдь не тождественно отсутствию внешних причин их становления. Было бы, к примеру, нелепостью считать, что общество возникает не в процессе длительных эволюционных изменений неорганической и органической природы, а «из себя самого», предпослано самому себе в своем возникновении. Несомненно, существовали причины (случайные или закономерные), но которым сообщества животных пошли по пути социогенеза, прекратились в общество, и эти причины, конечно же, лежали за пределами становящейся социальности, всецело принадлежали царству природы. Говоря о самопричинности субстанциальных систем имеют в виду не отсутствие внешних причин вообще, а отсутствие вполне определенной их разновидности -- целевых причин, о которых писал еще Аристотель (и о которых нам предстоит подробно говорить ниже). Отсутствие такой причинности в случае с обществом означает отсутствие внешней цели, «ради которой» оно возникло, реальную спонтанность такого возникновения. Системы с самостоятельным субстанциальным качеством по самой своей природе свободны от «назначения», сопоставимого с назначением утюга, стакана или центральной нервной системы, возникающих или создаваемых для выполнения определенной функции в рамках определенной системной целостности.

В самом деле, давайте спросим себя: каково функциональное назначение человеческих этносов? Кто и зачем создал французов не похожими на японцев или поляков? Мы знаем, зачем древним египтянам были нужны жрецы и фараоны, но кому, чему или зачем были нужны сами египтяне? Может ли ученый рассматривать как истину пауки библейское утверждение о «богоизбранности» еврейского народа, предназначенного высшей трансцендентальной силой к исполнению особых «функциональных обязанностей»? Что может или должен делать француз такого, чего не может или не должен делать русский? Можно ли стать профессиональным японцем так же, как мы становимся профессиональными солдатами или учеными?

Размышляя над этими вопросами в самой предварительной форме, мы приходим к выводу, что этногенез не имеет внешней функциональной определенности, так как этносы возникают и существуют спонтанно, «сами по себе».

Функциональное различение наций и народностей невозможно, так как они не имеют специализированных, отличающихся друг от друга функций, более того, не имеют функций вообще (в отличие от абстрактно взятых обществ, имеющих одну всеобщую функцию -- обеспечить выживание определенного коллектива людей и исполняющего с этой целью все необходимые, одинаковые для каждого общества функциональные обязанности).

Аналогичным образом функциональный подход даст сбои при попытке отличить друг от друга рыб и птиц, млекопитающих и травоядных, которые с позиций науки, отличных от позиций религиозного креационизма, возникли в спонтанном процессе эволюции не для чего-то и не для кого-то, а просто «потому, что возникли» (без ненкой скрытой цели, наподобие той, которая привела незабвенного Портоса на дуэль с Д'Артаньяном, несмотря на утверждения, что он дерется «потому, что дерется».

Наконец, функциональный подход не дает и не способен дать удовлетворительного критерия различения общества и природы, социокультурной системы и систем физического и органического типа.

В самом деле, бессмысленны любые попытки сопоставить общество и природу по их «назначению», по цели существования, по внешней функции. Вопрос «зачем возник и существует физический и органический мир?» не имеет и не может иметь научного ответа. Было бы нескромностью, явным проявлением антропоцентризма считать, что природная реальность -- существовавшая за миллиарды лет до человека и имеющая все шансы пережить его -- возникла специально для того, чтобы обслуживать людские потребности (с таким же успехом можно утверждать, как это делал один из персонажей прекрасного романа братьев Стругацких «Понедельник начинается в субботу», что возникновение человека есть переходный этап к подлинному «венцу творения», каковым, несомненно, является рюмка коньяка с лимоном).

Так же обстоит дело и с социумом. Мы можем всерьез обсуждать вопрос о назначении отдельных компонентов -- объектов и субъектов -- социального, включая сюда великую проблему «смысла жизни» человеческих индивидов. Однако вопрос о цели и «смысле» существования человечества, особой социокультурной реальности, выделившейся из мира природы, поставит ученого в тупик. Всерьез обсуждать эту проблему можно лишь за пределами науки (к примеру, в рамках религиозного мировоззрения, считающего, что смыслом бытия человечества является его приближение к Богу, высшей трансцендентальной реальности, создавшей людей в интересах мировой гармонии или по иным соображениям; очевидно, что в подобные утверждения можно верить или не верить, но их нельзя рассматривать как суждения науки, допускающие хоть какую-нибудь верификацию).

Итак, первым, наиболее явным свойством субстанциальных систем является спонтанность их зарождения» как альтернатива целесообразного возникновения или целенаправленного создания функциональных систем. Ясно, однако, что это свойство само по себе не позволяет нам специфицировать субстанциальные объекты, так как является необходимым, но не достаточным их признаком.

В самом деле, свойство sui generis позволяет нам в самом первом приближении отличить природу, социум или отдельные человеческие этносы от утюга, стакана, поджелудочной железы и прочих объектов, которые мы назвали функциональными7.

Но как нам быть с отличением субстанциальных систем от простейших физических тел и процессов природы, о которых шла речь в связи с методом субстратной спецификации качества?

Отказываясь от функционального различения (но не анализа!) субстанциальных объектов, не уподобляем ли мы социум или человеческие этносы граниту или мрамору, огню или воде, которые существуют в природе не для чего-то, а сами по себе, лишены функционального статуса и отличаются друг от друга лишь по набору телесных», субстратных признаков -- массе и протяженности, физическим и химическим свойствам?

Может быть, такой субстратный метод различения применим и к субстанциальным системам?

Бессмысленность подобной постановки вопроса не подлежит сомнению. Очевидно, что мы не можем вернуться к субстратной спецификации качества и связывать социокультурное отличие немцев от славян, французов от японцев с массой их тела или средним ростом.

Конечно, субстанциальные объекты, как и объекты функциональные, имеют свою субстратную определенность, представляют собой телесную, чувственную данность, «изготовленную» из определенного вещества -- атомов, молекул и пр. Свойства этого «материала», как и в случае с функциональными объектами, небезразличны системе, находятся в корреляции с ее субстанциальными свойствами. Мы знаем, к примеру, что свойство быть человеком, осуществлять деятельность, отличную от активности животных, тесно связано с химическим составом и структурой головного мозга, строением кисти человеческой руки -- т.е. с определенными субстратными параметрами, внутри которых только и могут существовать и поддерживаться субстанциальные свойства социального.

Но это вовсе не значит, что субстанциальные свойства системы сводятся к ее субстратным характеристикам и выводятся из них, не означает тождества субстанциальных и субстратных объектов8.

Чтобы понять их взаимное отличие, мы должны рассмотреть всю гамму признаков, присущих субстанциальным системам, которые, конечно же, не сводятся к факту их самопорождения. Это свойство органически связано с особым целостным образом жизни, который отличен от способа существования и субстратных и функциональных объектов. Он предполагает особые механизмы самосохранения и саморазвития системной целостности, при которой все многообразие частей, свойств и состояний системы имеет единый источник, сводится к единому основанию. О чем конкретно идет речь?

Читатель мог заметить, что при характеристике субстанциальных объектов мы используем понятия, начинающиеся со слова «само», -- самопорождение, самосохранение, саморазвитие. Нетрудно заключить, что существование субстанциальных систем связано с особой мерой их качественной самостоятельности, которую правильно будет назвать качественной самодостаточностью, проявляющейся и в генезисе, и в строении, и в функционировании, и в развитии подобных образований.

Сложный термин «самодостаточность» оказался ныне на слуху у людей, далеких от всякой философии. Открывая газеты, мы до последнего времени встречали в них сообщения о стремлении многих республик и областей Российской Федерации перейти на принцип «региональной самодостаточности». Как бы мы ни относились к таким стремлениям (оценивая их как демократизацию страны или как ее развал, возвращение к эпохе раздробленных удельных княжеств), каждый понимает, что самодостаточность в данном контексте означает ту меру самостоятельности регионов, которая позволяет им существовать «самим по себе», независимо от подпитывающей, организующей и контролирующей роли центра.

Философское понимание самодостаточности, конечно же, не сводится к подобным прикладным интерпретациям. Тем не менее оно также исходит из представлений о качественной самостоятельности объекта, его независимости от внешней среды существования.

Сложность, однако, состоит в том, что философы (в отличие от некоторых политиков) прекрасно понимают, что независимость явлений внутри нашего взаимосвязанного мира имеет весьма относительный характер. Соответственно философский подход предполагает строгое определение той меры самостоятельности объектов, их независимости от внешних условий, способности существовать по принципу «у себя бытия», которая необходима и достаточна для признания их самодостаточности и, следовательно, субстанциальности. Каковы критерии такой самодостаточности, и существует ли она вообще?

В самом деле, политикам легко рассуждать о самодостаточности социальных образований, сводя ее к их хозяйственно-административной и прочей автономии в мировом сообществе. Нетрудно видеть, однако, что с философской точки зрения речь здесь идет о весьма относительной, узкоканализованной независимости, имеющей сугубо социальное измерение. Ведь она распространяется лишь на «братьев по разуму», ближних и дальних соседей, принадлежащих к одному и тому же таксономическому классу явлений, именуемых «общество».

Ситуация радикально меняется, если и когда средой существования общества считают не только внешнюю ему социокультурную реальность, но и естественную природную среду обитания людей. Очевидно, что любое -- самое самостоятельное в мировом масштабе общество -- не может существовать вне и независимо от природы, так как черпает из нее все необходимые вещественно-энергетические условия своего функционирования и развития.

Как и в случае с «самозарождением» субстанциальных систем, их самодостаточность означает все что угодно, но только не способность существовать «сами по себе», «в себе и для себя» -- не имея внешней среды существования, не нуждаясь в ней и не взаимодействуя с ней.

И вновь единственным исключением из этого правила, единственной системой, обладающей абсолютно самостоятельным, не зависящим от внешних обстоятельств существованием оказывается реальность как таковая, мир как целое, не имеющий и не могущий иметь никакой «внешней среды» своего бытия с субстанциальными свойствами, отличными от его собственных всеобщих свойств.

Признавая это обстоятельство, многие философы полагают, что понятие субстанции, фиксирующее качественную самодостаточность бытия, применимо лишь к миру в целом -- единственной из реально существующих субстанциальных систем. Все остальное, находящееся внутри мира -- включая сюда физическую, органическую и социальную реальность, -- рассматривается в качестве несамостоятельных формообразований (модусов и атрибутов) одной-единственной субстанции.

Философы, придерживающиеся подобного подхода, веками спорят о том, что именно выступает в роли субстанции -- саморазвивающаяся материя, порождающая из себя все свойства и состояния мира (включая сюда свою формально-логическую оппозицию в виде сознания); дух, создающий в ходе своего самодвижения все реальное богатство мира, в том числе и материю как форму своего инобытия; или же, в крайнем случае, материя и дух, существующие параллельно друг другу, как в этом убеждены сторонники философского дуализма.

В любом случае субстанция понимается как «последнее основание сущего», а принцип субстанциальности -- способности порождать, поддерживать и «диверсифицировать» свое качество в автономном режиме существования -- распространяется лишь на мир, взятый в целом.

Именно такое понимание субстанции приведено в Советской Философской Энциклопедии в статье, написанной Э.В. Ильенковым, н которой категория субстанции трактуется как «объективная реальность, рассмотренная со стороны ее внутреннего единства, безотносительно ко всем тем бесконечно многообразным видоизменениям, в которых и через которые она в действительности существует; материя и аспекте единства всех форм ее движения, всех возникающих и исчезающих в этом движении различий и противоположностей»9.

Скажем сразу -- мы не согласны с таким излишне строгим, «адресным» пониманием субстанции, которое чревато преуменьшением реальной автономии «царств бытия», образующих целостный мир, рождает соблазн редукции его многообразия к достаточно абстрактным основаниям (материя, дух, пространство, время и т. д.).

Не углубляясь в философские тонкости, мы полагаем, что принцип может распространяться не только на мир, взятый в целом, но и на отдельные сферы бытия. Мера автономии подобных сфер достаточна для того, чтобы мы могли поискать, как минимум, субстанцию биологических и социальных систем, несомненно обладающих признаком качественной самодостаточности.

Конечно, тем же признаком обладает и физическая реальность, взятая в целом, а не в отдельных своих субстратных проявлениях. Признавая это обстоятельство, мы тем не менее сконцентрируем свое внимание на типе субстанциальности, который связан с механизмами адаптивного взаимодействия системы со средой своего существования при сохранении качественной независимости от последней.

Тип субстанциальности, присущий физической реальности, имеет иной характер. Как и в случае с миром, взятым в целом (роль которого физическая реальность исполняла миллиарды лет), независимость от среды существования в данном случае тождественна отсутствию такой среды, отличной по своим законам от самопорождающейся и саморазвивающейся неорганической природы -- если отвлечься, естественно, от вненаучной гипотезы сотворения ее Богом.

Ограничив свое понимание субстанции живыми и социальными системами, мы оказываемся вынужденными сделать одну существенную оговорку. Суть ее состоит в том, что самодостаточность таких систем, свидетельствующая об их субстанциальности, касается небытия, а качества, т. е. распространяется на их сущность, но не на реальное существование.

Это означает, что нам не обязательно рассматривать все субстанциальные системы как некие замкнутые монады, обладающие абсолютной свободой существовать «в себе и для себя». В случае с биологическими и социальными системами, которые мы будем рассматривать, самодостаточность означает не отсутствие внешней среды существования, а особый способ взаимодействия с такой средой, особый способ зарождения, поддержания и развития сущностных свойств системы, образующих присущее ей качество.

Такая самодостаточность характеризует систему в любом из аспектов ее существования, т.е. распространяется и на ее строение, и на ее функционирование, и на ее развитие. Во всех этих случаях мы имеем дело с имманентностью бытия, существованием по собственным законам, действие которых ограничено самой системой и не распространяется на внешние ей реалии10. Структурно-функциональная и динамическая организации системы имеют своей непосредственной причиной не воздействия внешней среды, а собственную потребность выживания в среде, потребность в обеспечении и сохранении присущей системе целостности, качественной определенности.

Сказанное становится понятным при попытке контрастного сопоставления субстратных и субстанциальных объектов -- молекулы воды с живым биологическим организмом или человеческим обществом.

И в том и в другом случае мы имеем дело с объектами, обладающими выраженной качественной определенностью, позволяющей нам выделять их в ряду других объектов окружающей нас реальности. И в том и в другом случае эти объекты обладают всеми признаками системы, т.е. представляют собой целостные образования, состоящие из взаимосвязанных частей и обладающие интегральными свойствами, которые отсутствуют у частей, взятых порознь.

И в то же время способ существования названных систем имеет самые серьезные отличия, связанные с мерой качественной автономии системы в отношении среды своего существования. Самодостаточность миологического организма, отличающая его от химического соединения, проявляется во всех аспектах его системной организации, во всех присущих ему механизмах изменения.

Сравнив, к примеру, закономерности строения интересующих нас объектов, мы обнаружим принципиально различные способы их структурной композиции, охарактеризованные еще Гегелем в терминах «химизм» и «организм».

В системах с низшим «химическим» типом связи, к числу которых относится большинство субстратных тел, целое образуется как результат взаимосложения частей, вполне способных к самостоятельному существованию за его пределами и независимо друг от друга.

Так, молекула воды, как известно, состоит из атомов кислорода и водорода, взаимодействие которых порождает у воды интегральные свойства целого, отсутствующие у образующих ее газов по отдельности. И тем не менее и кислород и водород вполне способны существовать вне и помимо объединяющей их системы, наряду и параллельно с ней, независимо друг от друга, в «чистом» несвязанном виде.

Напротив, в системах с высшим «органическим» типом (к числу которых относятся биологические и социальные объекты) части целого не только взаимосвязаны, но и взаимоположенны, непредставимы друг без друга и без связующего их целого. Так непредставим настоящий, «немуляжный» головной мозг, существующий вне и помимо живого организма, независимо от системы мозгового кровообращения и других анатомических компонентов; непредставима экономика, существующая сама по себе, вне и помимо общества, отдельно от отношений власти, институтов культуры и т. д. и т. п.11

Очевидно, что структурная организация «химического» и «органического» типа свидетельствует о разной степени качественной автономии характеризуемых ими систем, их независимости от внешних условий существования. Суть этого отличия состоит в том, что интересующие нас системы с органическим типом связи самостоятельно себя из материала среды, используя его в соответствии с собственным «архитектурным проектом» предполагающим сугубо избирательное отношение к условиям существования. Система ассимилирует внешний субстрат, перерабатывает его в органы собственности «тела», способные обеспечить успешную адаптацию к внешней реальности, сохранение своей качественной автономии в ней.

Этой цели подчинен и весь процесс функционирования созданных органов, который также определяется собственными «правилами» системы, а не законами окружающей ее среды.

Подобная автономность функционирования едва ли свойственна конкретным субстратным системам, хотя развитие современной науки заставляет философию сопровождать это утверждение многими оговорками (мы имеем в виду достижения синергетики, изучающей процессы самоорганизации в физическом мире -- феномен открытых диссипативных систем, о которых нам еще предстоит говорить ниже. Мы надеемся показать, в частности, что законы организации, присущие синергетическим объектам, ничуть не выводят их за рамки физического типа функционирования, не придают им свойств, отличных от родовых свойств неживой материи, не возводят в новое субстанциальное качество, нередуцируемое к преобразованиям вещества и энергии).

Иначе обстоит дело с органически целостными системами биологического и социального типа, функциональная автономия которых тождественна радикальной смене типа функционирования. И общество, и биологические системы существуют в неживой среде по особым законам органической или социальной жизни, руководствуются набором «функциональных инвариантов», которые обеспечивают самосохранение в среде и не редуцируются к ее сущностным свойствам. Примером подобных инвариантов могут служить параметры артериального давления или температуры тела, присущие живому организму, которые не зависят от среды существования (способной погубить жизнь, но не способной произвольно перестраивать ее функции). Такие же инварианты функционирования, как мы увидим ниже, присущи и социальной системе -- хотя их поиск вызывает значительно большие разногласия специалистов, чем в случае с биологией.

Наконец, процесс изменения систем с «химическим» и «органическим» типом связи также отличен по своим механизмам. Органическим системам свойственна модель имманентного изменения, отличная от «экстернальной» модели, связанной с внешними для объекта источниками движения.

Мы знаем, к примеру, что футбольный мяч перемещается в пространстве не сам по себе, а лишь под влиянием некой внешней силы -- скажем, толчка со стороны ноги футболиста. Иначе обстоит дело с животными, которые прыгают, бегают или летают за счет собственных мускульных усилий.

Конечно, припомнив закон «единства и борьбы противоположностей», мы признаем, что самодвижение присуще не только системам с органическим типом связи. Однако подлинным критерием имманентности изменений является не вектор движущего усилия, а характер вызвавших его причин. Мы знаем, что в отличие от самовозгоревшегося торфа или извергнувшегося вулкана животное движется по собственной надобности, под влиянием лишь ему присущих потребностей в пище, безопасности и пр., самостоятельно контролирует и направляет свой бег или полет. Внешняя среда, конечно же, оказывает существенное воздействие на подобное передвижение, определяя условия его возникновения и осуществления, но не его причины, которые имманентны движущейся системе, лежат внутри нее, а не за ее пределами (важное различие между условиями явления и его причинами нам предстоит выяснить ниже).

Итак, мы видим, что спонтанность возникновения не дает оснований к отождествлению субстратных и субстанциальных объектов, обладающих принципиально различными степенями качественной автономии, принципиально различными механизмами производства и воспроизводства своей качественной определенности.

Излишне говорить, что качественная самодостаточность субстанциальных систем отличает их не только от субстратных, но и от функциональных объектов.

Конечно, многое из того, что было сказано об автономии систем с органическим типом целостности касается не только субстанциальных объектов, но и образующих их подсистем и компонентов, имеющих свою качественную самостоятельность внутри целого12.

Именно эта самостоятельность позволяет, к примеру, офтальмологам, дерматологам, отоларингологам, невропатологам, кардиологам специализироваться на излечении отдельных органов человеческого тела, которым присущи отдельные, характерные для них заболевания, связанные с общим состоянием организма, но не сводящиеся к нему. Подобная самостоятельность присуща политике, искусству, религии и прочим сферам общественной жизни, обладающим собственной логикой строения, функционирования и развития (чтобы ни думали на этот счет поклонники экономического детерминизма, пытающиеся рассматривать подобные сферы как механический дериват экономики). И тем не менее качественная самостоятельность отдельных функциональных компонентов целого не тождественна их качественной самодостаточности. При всей своей автономии органы биологической системы строятся, функционируют и развиваются по законам жизни, т. е. разделяют субстанциальное качество целого, модифицируют его, не выходя за рамки той качественной определенности, которая отличает живое от неживого или социального. Точно так же относительная самостоятельность сфер общественной жизни не мешает им, как мы увидим ниже, быть видовыми спецификациями одной и той же человеческой деятельности со всеми родовыми свойствами, присущими этой субстанции социального. В отличие от общества или самодостаточных биологических систем (совсем не всегда совпадающих с отдельными живыми организмами) функциональные компоненты этих субстанциальных объектов лишены среды существования, законы которой были бы качественно отличны от их собственных. Они не способны также собственными усилиями воспроизводить присущую им органическую целостность, сохраняя ее лишь в поле системного взаимодействия, характеризующего систему, взятую в целом.

4. Формообразования социальной субстанции: постановка проблемы

Итак, подведем некоторые итоги сказанному. Стремясь решить центральную проблему социальной философии -- понять, что такое общество как «род космического бытия», чем отличается оно от досоциальных форм организации, -- мы предприняли экскурс в область научной методологии, приемов, позволяющих ученым специфицировать качество интересующих их объектов.

Выяснилось, что определенная группа систем не может быть специфицирована методами субстратного или функционального различения, так как обладает свойствами, не совпадающими со свойствами образующего их «материала», и в то же время лишена внешней функциональной определенности, позволяющей различать явления в соответствии с их местом и ролью в поле охватывающего их системного взаимодействия. Такие объекты мы назвали субстанциальными, понимая субстанцию как самозарождающееся и самоподдерживающееся качество объектов, способных собственными усилиями создавать, воссоздавать свою системную целостность, охранять ее от экспансионистских воздействий со стороны внешней среды существования.

Способом спецификации таких систем является субстанциальный подход, предполагающий установление того специфического способа существования во внешней среде, адаптации к ее условиям, который присущ системе и объясняет ее свойства, законы структурной, функциональной и динамической организации.

Именно таким и никаким иным может быть адекватный способ научного объяснения субстанциальных объектов. Приведем простейший пример, подтверждающий эту мысль.

Предположим, что нам нужно ответить на «детский» вопрос -- чем отличаются рыбы от птиц? Спрашивается, будет ли правильным начать наш ответ с перечисления анатомических и физиологических различий между живыми существами: наличие жабр и плавников, в одном случае, крыльев и прочего -- в другом, хладнокровности и теплокровности и т.д. и т.п.

Нет спору, такое обращение к строению интересующих нас организмов, особенностям их физиологии является важным условием их различения. Однако специфика субстанциальных систем состоит в том, что они не могут быть поняты «изнутри», путем структурного и функционального анализа образующих их частей.