Социальная эксклюзия как фактор самоорганизации в молодежной среде

Размещено на http://www.allbest.ru/

Социальная эксклюзия как фактор самоорганизации в молодежной среде

Ольга Владимировна Исакова

Аннотация

Статья посвящена мало исследованной и практически не артикулируемой в публичном пространстве молодежной тематике в сфере социологии. Представляется, что социальная эксклюзия, которая привычно категоризирует общественную дискриминацию и социальную депривацию и имеет последствием неравенство доступа граждан к социальным ресурсам, в молодежной среде обретает вынужденнодобровольный характер. На основе концептуального осмысления и анализа эмпирического материала определяется новая грань социальной эксклюзии как фактора дистанцирования молодежи от властных и социальных институтов, в результате чего самоорганизация данной социальной группы ориентируется на неформальные регуляторы, придающие ей спонтанность и стихийность, которые создают дефицит институционального доверия и возможностей участия молодежи в разработке принципов политики государства, реализуемой по отношению к ней, подготовке и воплощении соответствующих социальных проектов.

Ключевые слова: социальная эксклюзия, самоорганизация молодежи, властные и общественные институты, социально-воспроизводственная группа, формальные и неформальные регуляторы

Abstract

Social Exclusion as a Factor of Self-organization in the Youth Environment Olga V. Isakova

The article is focused on the topic of youth in sociology, which has been little explored and hardly articulated in the public space. It appears that social exclusion, which habitually categorizes societal discrimination and social deprivation and has the consequence of inequality of citizens' access to social resources, is involuntary in the youth environment. On the basis of conceptual understanding and analysis of empirical material, a new facet of social exclusion as a factor of distancing youth from power and social institutions is determined, as a result of which the self-organization of this social group is focused on informal regulators that give it spontaneity and randomness, which create a deficit of institutional trust and opportunities for youth participation in developing principles of state policy implemented in relation to it, preparation and implementation of relevant social and economic policies.

Keywords: social exclusion, youth self-organization, governmental and public institutions, socio-reproduc- tive group, formal and informal regulators

Представители современной науки серьезно озабочены перспективами социологии для общества, превращением социологического исследования в инструментарий социального диагноза и экспертизы. Опасения ученых вызывает тот факт, что социальная эксклюзия, описываемая как феномен структурной дискриминации и депривации, «работает», в основном, в направлении изучения и прогностики влияния «избыточных» социальных неравенств и возникновения групп социального исключения. Накопленный концептуальный и социально-эмпирический материал, изложенный, в частности, в исследованиях Н.Е. Тихоновой (Тихонова, 2003), О.И. Шкаратана (Шка- ратан, 2018), Д.Л. Константиновского (Константиновский и др., 2014), Ж.Т. Тощенко (Тощенко, 2015), позволяет констатировать, что социальная эксклюзия как описание и объяснение влияния социально-структурных диспропорций является сдвигом в социологической мысли в сторону достижения большей достоверности в оценке российского общества.

В то же время отечественные исследователи находятся под «очарованием» новейших зарубежных теорий (общество позднего модерна, общество риска, индивидуализированное общество, глобализируемое общество, общество новых социальных неравенств). Несомненно, указанные теоретические концепты содержат определенный «стартовый набор» элементов для понимания социальных реалий российского общества, но с одной существенной оговоркой. Здесь, пожалуй, следует согласиться с российскими неомарксистами в том, что, представляя собой сочетание «неорганических обломков», общественные связи и взаимодействия в российском обществе демонстрируют незавершенность модернизации и не являются продуктом зрелого капитализма как подступа к социальному постмодерну (Есть ли будущее у капитализма? ..., 2015). Это означает, что социальная эксклюзия в российском обществе может трактоваться как социальная дискриминация в широком ее смысле на институциональном уровне, однако не может игнорироваться и значимость социальной эксклюзии в контексте добровольного самоограничения в доступе к общественным ресурсам, стремление достичь автономности на основе дистанцирования от организованных структур, легитимировать поле «неправовой» свободы. социальная эксклюзия самоорганизация молодежный

Особый интерес к социальной эксклюзии в российском варианте как состоянию транзитивности, ведущему, с одной стороны, к осознанию социальной дискриминации, с другой - к принятию позиции дистанцирования, исключения из общественных связей и влияния организованных структур (властных и общественных институтов), обусловлен тем, что российская молодежь как социально-воспроизводственная группа не выполняет функциональную миссию. Это происходит и в силу объективно складывающихся условий, таких как узость рынка труда, отложенная безработица, низкая социально-территориальная мобильность, легитимированность неформальных социальных связей, и в определенной степени под влиянием анархизма, спонтанности, позиционирования независимости от социально-правового контроля (Константиновский и др., 2014).

Есть необходимость рассматривать социальную эксклюзию в молодежной среде российского общества относительно самоорганизации данной возрастной группы, так как, на наш взгляд, этот фактор практически не осмыслен, что становится очевидно, когда встает вопрос о том, на какую социальную миссию претендует российская молодежь, каким образом складываются ее отношения с обществом и в какой степени молодежь обладает для формирования социально-консолидированной позиции ресурсом самоорганизации как способности формировать контур действия, выражать себя как группа, имеющая собственные потребности и интересы через представительство, компетентность, самодисциплину.

Изучение текущего состояния самоорганизации российской молодежи не внушает оптимизма, так как исследователь вынужден анализировать «островки» организации в просторе спонтанности, констатировать, что большинство молодых россиян не вовлечены в молодежные ассоциации и общества и в лучшем случае являются участниками нерегулярных массовых акций. При этом обнаруживается два «несовместимых» пласта: «тонкий» слой легитимированных в общественно-политическом дискурсе молодежных организаций (по аналогу «Росмолодежи») и «беспредельная» спонтанность, в которой изредка появляются малые организованные группы. Когда российские исследователи были вовлечены в изучение нового социального явления в молодежной среде, они уверились в свидетельстве, что субкультурные группы трудно квантифицируемы по признакам организации (численность, состав, масштаб деятельности, структура подчинения, способ выработки решений). Полученный срез данных об интересе к определенным субкультурам, о степени их популярности в молодежной среде убеждает в том, что самоорганизация этой возрастной группы является результатом добровольной социальной эксклюзии (Молодежь в городе: культуры, сцены и солидарности ..., 2020).

Большинство субкультурных групп актуализированы в той степени, в какой дистанцируются от сложившихся в российском обществе социально-политических, социально-экономических, меж-поколенческих отношений. В субкультурных практиках утверждается «иное свое» самоорганизации молодежи, то есть, присутствует феномен действия, акционизма, культурной оппозиции или культурного сотрудничества «внутри» и в отношениях с властными институтами. Однако это не является свидетельством самоорганизации молодежи в классическом смысле. На переднем плане стремление создать замкнутую модель действия для «близких и своих». Дифференциация молодых людей по интересам не является сознательно продуманным механизмом, следствием социального планирования и проектирования. Субкультурные группы организованы в тех пределах, которые позволяют им сформировать свое социальное лицо, но в той же степени не быть готовыми к самоорганизации на уровне налаживания устойчивых социальных связей, «обрастания» культурно-символическим кодом и актуализации совместных целей действий.

Мы далеки от мысли «вспомнить молодость комсомола», чтобы руководящей рукой «взрослых» общественно политических сил форсировать образование организаций молодежи. В данном возрастном сообществе доминирует установка на потребление, не требующая организационной лояльности, а использование символических кодов является условием «спорадической» самоорганизации, отличной от той, которая могла бы интерпретироваться как свидетельство «необъяснимого» социального взросления российской молодежи. «Многоцветье» молодежных субкультур является свидетельством того, что рано ждать наступления самоорганизации молодежи, консолидированной на основе выработанных в ее среде приемов и процедур объединения.

Анализируемые молодежные субкультуры не претендуют на статус организованных структур, соперничающих или взаимодействующих с созданными при содействии государственных и общественных институтов. Здесь также не хотелось бы использовать постмодернистскую схему новых жизненных форм данной возрастной группы, так как российская молодежь не проявляет себя носителем резких изменений в образе жизни и стиле поведения. Наоборот, большинство молодых россиян ориентированы на воспроизводство уже апробированных алгоритмов жизни, разделяют межпоколенческие стереотипы. Уровень притязаний современной молодежи не может квалифицироваться в качестве перехода к новым организованным формам деятельности, хотя и прервана институциональная и культурная преемственность с предшествующим периодом в развитии российского общества.

Не следует забывать, что молодежь испытывает институциональное недоверие. Именно это обстоятельство и определяет свойственное данной социальной группе чувство «организационного скепсиса», нежелание принимать на себя обязательства регулярного участия в чем-либо, является причиной отсутствия у молодых людей организационной лояльности, стремления не признавать структуру подчинения и легитимировать лидеров молодежных организаций. Однако самоорганизация молодежи является условием рационализации, прогнозирования, оценки ресурсов и перспектив развития общества, в связи с чем она, как регуляция деятельности молодого поколения, не перестает играть важную роль в системе социальных взаимодействий. Другое дело, что утверждается социальная эксклюзия, которая, можно предположить, является процедурой «расширения возможностей», результатом отказа следовать в самоорганизации референтным образцам, допускать социальный риск. Как пишут Ю.А. Зубок и В.И. Чупров, «лучше иметь в сложившихся условиях синицу в руках, чем журавля в небе» (Зубок, Чупров, 2008).

Типичной для самоорганизации молодежи ситуацией является выбор между преодолением дискриминации как способа интеграции в общество и эксклюзией, понимаемой в используемом нами смысловом контексте как добровольное, хоть и испытывающее влияние вынуждающих внешних условий, действие, направленное на отказ от организационных структур и предусматривающее возможность поливариантности социального поведения. Традиционные организационные механизмы молодежи обусловлены социально-политическими и морально-этическими соображениями предписанности, обеспечивающими преемственность социального развития. Самоорганизация в таком контексте есть переход к организации, становлению вертикально интегрированных связей, легитимации формальных социальных норм.

Действующий механизм социальной эксклюзии проявляется в молодежных субкультурах, стирает грани между функциональностью и нефункциональностью, основываясь на том, что для молодых людей важны действие, акция, увлеченность по сравнению с предписаниями и регуляторами организационного влияния. Одновременно повышается роль ситуативно-конвенциональных механизмов социальной регуляции внутри молодежной среды, когда самоорганизация воспринимается средством «выбора» взаимных интересов и увлечений и не предусматривает наличие обязательных качеств для организованного действия.

Конкретизируя это положение, следует сказать о том, что «благодаря» социальной эксклю- зии «капиталом» становится взаимное доверие, ограниченное кругом единомышленников и близких и не требующее привлечения новых адептов и сторонников. При этом не нужно забывать, что социальная эксклюзия в молодежной среде имеет несомненный депривационный смысл и не может способствовать достижению уровня сплоченности социальной группы, повторяющей опыт массовых организаций типа комсомола. «Росмолодежь», о которой говорилось выше, является распределительной структурой, через которую проходит финансирование лояльных государству молодежных организаций. Ее деятельность ограничена пределами решения тактических, конъюнктурных задач, выполнения консультационных действий в рамках согласования с государственными институтами того, какими могут быть приоритеты и цели молодежных организаций.

Следует заключить, что «Росмолодежь» вполне пригодна для смягчения организационных противоречий в молодежной среде, однако в ее деятельности отсутствует ресурс влияния на самоорганизацию данной возрастной группы, для того чтобы обеспечивать развитие молодежи на основе социальных саморегуляторов. Имеется в виду, что «игроизированные» молодежные акции дистанцируются от бюрократизации, иерархии, достижения организационного единства, чтобы случайно не повторить судьбу ушедших в прошлое молодежных движений.

Превращение самоорганизации молодежи в современных условиях в действенный инструмент защиты интересов этой социальной группы и улучшения ее положения в российском обществе не имеет ближайшей перспективы, так как в проявляемых формах спорадической самоорганизации исключены или не артикулируются публично цели и задачи, связанные с социальной политикой в отношении молодого поколения. Возможно, срабатывает «усталость» в связи с разочарованием в механизмах саморегуляции, не достигающих результативности кроме групп «одного требования» и «одного дня».

В молодежной среде временные ассоциации одноцелевого направления, связанные с вопросами благоустройства, экологии, вкладчиков в строительство жилья играют практически ориентированную роль и основываются на стремлении обрести статус организации. Такому же синдрому подвержены волонтерские движения, испытывающие рост в период природных, технологических сбоев в инфраструктуре жизнедеятельности, если это затрагивает интересы молодежи. Можно предположить, что тренд самоорганизации ограничен, так как по своим целям и приоритетам временные ассоциации не содержат перспективу перехода в устойчивые объединения. Тем более, как свидетельствуют результаты социологических исследований, в социальных настроениях российской молодежи содержится неоанархическая составляющая, связанная не с определенной моделью политического устройства общества и поведения его членов, а со стремлением дистанцирования от власти, причем не только от нее, но и от организаций, вовлекающих молодежь в политическую игру (Российское общество и вызовы времени ..., 2015).

В этом смысле проявляется социальная эксклюзия, так как временные ассоциации представляют собой группы молодежи с чувством социальной депривации и дискриминации. Другими словами, эксклюзивная позиция молодых людей, участвующих во временных ассоциациях, состоит в том, чтобы продемонстрировать готовность к решению групповых проблем и «разойтись» после получения какого-либо результата - как в случае неудачи, так и при позитивном исходе дела. Разумеется, временные ассоциации молодежи становятся признаком сегодняшнего ее дня и играют мобилизационную роль, фиксируя, что молодые люди в предельных для себя ситуациях демонстрируют если не социальную энергию, то освобождение от общественной апатии, которая является производной от социальной эксклюзии.

Следует подчеркнуть, что последняя в молодежной среде создает «кажимость» самоорганизации, и было бы заблуждением воспринимать действующие группы молодежи с неформальным статусом как не имеющие иных вариантов объединения и консорциума. Следует учитывать, что рассматриваемый опыт «самоорганизации» не может быть оценен с точки зрения консолидации в молодежной среде. Это трудно разрешимая задача, как отмечалось ранее, имеющая несколько «неизвестных» величин. Трудности, связанные с эмпирической верификацией, применением квантификационных методов измерения, могут подвергнуть сомнению мысль о плодотворности «кейс-стади», но в результате получается описание «неорганических осколков», которые могут быть домыслены концептуально, но не являться социологически достоверными.

Социальная эксклюзия реверсивна в самоорганизации российской молодежи, так как создает эффект и его же разрушает, что объяснимо с позиции акторов - молодых людей, действующих преднамеренно или спонтанно с условием неприятия, неодобрения организационных форм. Для них организация является источником социальной депривации, объективно обеспечивающим им статус субдоминантности и ограничивающим инициативу.

Возможно, такая схема может показаться упрощенной, но в нее вписывается социальное поведение молодых россиян, которые находят удовлетворение в том, что, подобно зарубежным сверстникам, включаются в работу новых общественных организаций, поддерживая своеобразный тренд, хотя это несопоставимо по масштабу и влиянию с набирающими силу на Западе не- огуманистическими, антиглобалистскими, гендерными, экологическими движениями молодежи. В этом сами участники убеждаются, осознавая минимальный эффект от своих действий, выходящих на социальный макроуровень. Не надо тешить себя иллюзиями, что преодоление социальной эксклюзии в молодежной среде как способа дистанцироваться и от общества, и от государства связано с влиянием временных объединений или молодежных субкультурных групп.

Какие выводы можно сделать из вышеизложенного для концептуализации молодежной политики государства и, что не менее важно, для достижения молодежью самоорганизации, которая бы вынудила государственные институты воспринимать молодежные ассоциации как равноправных, способных на серьезный диалог участников процесса социального развития? Отметим, что в молодежной среде государство внешне воспринимается как патерналистский фон, его политика осознается как забюрократизированная и косная, которая опирается на формальные процедуры использования организационного опыта предшествующего периода развития общества, принимающего подчас парадоксальные формы.

В этих условиях есть причина отказаться от избыточного критицизма молодежной политики. В конечном счете она опирается на вполне обоснованные позиции - в частности, на убеждение, что российская молодежь находится в состоянии социальной эксклюзии, но не в смысле дискриминационного эффекта, что спорно в условиях эйджизма по отношению к старшим поколениям. Можно упрекнуть властные институты в нивелировании молодежной среды как социально инертной и имеющей групповые эгоистические интересы. В то же время нельзя не отказаться от мысли, что самоорганизация молодежи сегодня является «расплывчатой», амбивалентной, предполагающей конфигурацию политики государства в отношении данной социальной группы (Дискин, 2014).

С другой стороны, судя по результатам концептуального и эмпирического анализа, в молодежной среде желание стать партнером государственной политики с высоким организационным ресурсом проявляется слабо. Если и есть сдвиг к самоорганизации, то на адаптивном, локальном уровне, в рамках взаимодействия с муниципальными структурами власти. На региональном уровне проявляется недостаток самоорганизации молодежи в виде ее нежелания участвовать в развитии социума с демонстрацией консолидации. В частности, наряду с возникновением патриотических движений регионального уровня, культурно-языковых обществ, наблюдается определенная некоррелируемость самоорганизации исследуемых групп с объемом и качеством предпринимаемых ими социальных и культурных действий.

Сложно анализировать «единичную» инициативу молодежи как признак ее самоорганизации. В большей степени отмечаемые социологами действия молодежных субкультурных групп на региональном уровне свидетельствуют о стремлении их представителей «показать для себя» то, что может иметь непреднамеренный социально-полезный эффект. Поясняя эту мысль, следует обратить внимание на то, что включение в социально-полезные, имеющие определенный социальный резонанс акции связано не с самоорганизацией как ресурсом престижа молодежных организаций и ассоциаций. Срабатывает механизм конвертации культурно-символического капитала в социальный. Так, как на региональном уровне социальная капитализация основывается на сотрудничестве с властными структурами, и самоорганизация не является условием доступа молодежи к административным и финансовым ресурсам.

Создается впечатление, что группы, в которых исследователи «ищут и находят» самоорганизацию, в реальности являются субъектами действия, не имеющими неформальных регуляторов и внутриорганизационных связей. В частности, у молодежи есть стремление поддержать позицию неоанархизма, что согласуется с социальной эксклюзией как фактором самоорганизации данной социальной группы, и нет попыток отказаться от нее как от вынужденного действия. Можно говорить о том, хотя здесь есть основания дискутировать, что социальная эксклюзия нормализована в молодежной среде, выполняя и компенсирующую, и социально-замещающую, и социально-ориентирующую роль в построении временных ассоциаций как наиболее удовлетворяющих нынешний уровень социальных притязаний молодежи.

Анализ трех постсоветских поколений показывает, что только первым из них делались попытки создания ассоциаций стабильного действия, способных конкурировать с массовыми организациями предшествующего исторического периода, но эта тенденция была утрачена уже в конце 90-х годов ХХ века, когда большинство активных молодых россиян устремились в бизнес и, хотя последующий период принес больше разочарований, чем достижений, на их опыте второе постсоветское поколение выбрало для себя социальную эксклюзию в качестве способа добровольного дистанцирования от организации. Третьим постсоветским поколением, которое испытывает эффект виртуализации, самоорганизация воспринимается как анахронизм, не имеющий шансов на повышение привлекательности в условиях популяризации интернет-активностей.

Социальная эксклюзия расширяется, так как виртуализация предоставляет молодым людям возможность не включаться в социальную реальность, не испытывать чувство социальной депривации, так как общество перестает быть «своим значимым». Ожидать от третьего поколения самоорганизации в качестве консолидирующей молодежь силы было бы «должным», но не сущим. Сегодня пора размышлять об углублении кризиса самоорганизации молодежи. По крайней мере, если молодое поколение и организуется в публичном пространстве, это является следствием или использования административных методов со стороны властных структур, или распространения нигилистических настроений среди молодежи, особенно в младшей возрастной группе, которые предполагают участие в «играх взрослых» без обязательного интегрирования с другими представителями социума.

Таким образом, самоорганизация молодежи в российском обществе реально достижима на локальном уровне, в регионах ее влияние ограничивается временными ассоциациями, на социальном микроуровне российского общества самоорганизация становится «игрой не по правилам», связана с группами социального риска и направлена на освоение новых жизненных форм, представляющих или «модное» течение, или демонстративную идентичность, или оформление «контура действия», связанного с включением в традиционные, опекаемые властными и общественными институтами массовые организации, будущее которых в настоящий период остается неясным.

В рамках определения влияния социальной эксклюзии на самоорганизацию российской молодежи мы выявили векторный характер добровольного выбора ее представителями стратегии ухода от социально-значимой деятельности на коллективном и личностном уровнях. Признавая, что социальная эксклюзия порождает эффект дискриминации, хотя в российском обществе эйджизм проявляется гораздо слабее, чем дискриминация старших поколений, есть смысл сосредоточить исследовательские усилия на социально-депривационном эффекте как наиболее модальном выражении социальной эксклюзии в молодежной среде (Социальные факторы консолидации российского общества: социологическое измерение ..., 2010).

Позиционирование дистанцирования от властных и общественных институтов, от социально-консолидированных действий, ценностного консенсуса имеет результатом самоорганизацию молодежи в качестве временных, нестабильных ассоциаций, групп «одного требования» и «одного дня». Контуры самоорганизации размыты, точнее, для молодых россиян на первый план выходит действие, акционизм, а не организация, и речь идет не только об отторжении опыта массовых организаций предшествующего (советского) периода. Более весомой можно считать ориентированность на самоопределение, самовыражение вне организационных структур с соответствующей дисциплиной, иерархией, лидерством. Наблюдается феномен молодежного неоанархизма, основанный на нейтралитете как взаимном невмешательстве молодежи и государства. Вместе с тем существует запрос на партнерство как способ демонстрации и реализации интересов молодежи, поскольку замещающие формы самоорганизации в оптимальном варианте предполагают возможности быть «своим значимым», но не развиваются до уровня социальной солидарности молодого поколения.

Список источников:

Дискин И.Е. Что впереди? Россия, которая [все еще] возможна. М., 2014. 303 с.

Есть ли будущее у капитализма? М., 2015. 320 с.

Зубок Ю.А., Чупров В.И. Социальная регуляция в условиях неопределенности. Теоретические и прикладные проблемы в исследовании молодежи // Мониторинг общественного мнения: экономические и социальные перемены. 2008. № 2 (86). С. 142-155.

Константиновский Д.Л., Вознесенская Е.Д., Чередниченко Г.А. Молодежь России на рубеже XX-XXI веков: образование, труд, социальное самочувствие. М., 2014. 548 с.

Молодежь в городе: культуры, сцены и солидарности / под ред. Е.Л. Омельченко. М., 2020. 502 с. https://doi.org/10.17323/978-5-7598-2128-1.

Российское общество и вызовы времени. Кн. 2 / Е.М. Арутюнова [и др.]. М., 2015. 432 с.

Социальные факторы консолидации российского общества: социологическое измерение / М.К. Горшков [и др.]. М., 2010. 256 с.

Тихонова Н.Е. Феномен социальной эксклюзии в условиях России // Мир России. Социология. Этнология. 2003. Т. 12, № 1. С. 36-84.

Тощенко Ж.Т. Фантомы российского общества. М., 2015. 668 с.

Шкаратан О.И. Социально-экономическое неравенство в современном мире и становление новых форм социального расслоения в России // Мир России. 2018. Т. 27, № 2. С. 6-35. https://doi.org/10.17323/1811-038X-2018-27-2-6-35.

References:

Arutyunova, E. M., Barash, R. E., Gavrilov, Yu. A., Drobizheva, L. M., Kuznetsov, I. M. & Latova, N. V. et al. (2015) Rossiiskoe obschestvo i vyzovy vremeni [Russian Society and Challenges of the Time]. Vol. 2. Moscow. 432 р. (in Russian).

Diskin, I. E. (2014) Chto vperedi? Rossiya, kotoraya [vse eshche] vozmozhna [What's Lies Ahead? Russia, Which is [Still] Possible], Moscow. 303 р. (in Russian).

Est'li budushchee u kapitalizma? [Does Capitalism have a Future?] (2015). Moscow. 320 р. (in Russian).

Gorshkov, M. K., Golenkova Z. T., Igitkhanyan, E. D., Orekhova, I. M., Tikhonova, N. E. & Kozyreva, P. M. et al. (2010) Sotsial'nye faktory konsolidatsii rossiiskogo obshchestva: sotsiologicheskoe izmerenie [Social Factors in the Consolidation of Russian Society: Sociological Dimension]. Moscow. 256 р. (in Russian).

Konstantinovskii, D. L., Voznesenskaya, E. D. & Cherednichenko, G. A. (2014) Molodezh' Rossii na rubezhe XX-XXI vekov: obrazovanie, trud, sotsial'noe samochuvstvie [Youth in Russia at the Turn of the XX-XXI Century: Education, Work, Social WellBeing]. Moscow. 548 р. (in Russian).

Omel'chenko, E. L. (ed.) (2020) Molodezh' v gorode: kul'tury, stseny i solidarnosti [Youth in the City: Cultures, Scenes and Solidarity]. Moscow. 502 р. Available from: doi:10.17323/978-5-7598-2128-1 (in Russian).

Tikhonova, N. E. (2003) Fenomen sotsial'noi eksklyuzii v usloviyakh Rossii [The Phenomenon of Social Exclusion in Russia]. Mir Rossii. Sotsiologiya. Etnologiya. 12 (1), 36-84 (in Russian).

Toshchenko, Zh. T. (2015) Fantomy rossiiskogo obshchestva [Phantoms of Russian Society], Moscow. 668 р. (in Russian).

Shkaratan, O. I. (2018) Sotsial'no-ekonomicheskoe neravenstvo v sovremennom mire i stanovlenie novykh form sotsial'nogo rassloeniya v Rossii [Socio-Economic Inequality in the Modern World and the Formation of New Forms of Social Stratification in Russia]. Mir Rossii. 27 (2), 6-35. Available from: doi:10.17323/1811-038X-2018-27-2-6-35 (in Russian).

Zubok, Yu. A. & Chuprov, V. I. (2008) Sotsial'naya regulyatsiya v usloviyakh neopredelennosti. Teoreticheskie i prikladnye problemy v issledovanii molodezhi [Social Regulation in Conditions of Uncertainty. Theoretical and Applied Problems in Youth Research]. Monitoring obshchestvennogo mneniya: ekonomicheskie i sotsial'nye peremeny. (2 (86)), 142-155 (in Russian).

Размещено на Allbest.ru