Доверие как алгоритм политических практик в российском обществе

Размещено на http://www.allbest.ru/

Доверие как алгоритм политических практик в российском обществе

Петелин Олег

Аннотация

В представленной статье анализируется влияние институционального доверия на формирование и реализацию политических практик в российском обществе. Автор статьи исходит из того, что политические практики, как поведенческие стратегии в политической сфере, определяются в значительной степени ресурсом влияния, что смещает проблему институционального доверия на периферию политической активности. Между тем, очевидно, что развитие политической системы российского общества блокируется дефицитом институционального доверия, тем, что компенсирующие механизмы контроля и управляемости не в состоянии обеспечить развитие политической системы по оптимальному сценарию. В статье делается вывод о том, что институциональный символизм, доверие к политическим институтам как сфере воплощения идеального конструкта политики в контексте рационализации политических отношений делает актуальным запрос на развитие формальных институтов, обеспечивающих правовые границы политической стабильности и возможности политического самовыражения граждан.

Ключевые слова: институциональное доверие, политические институты, формальные институты, символические институты, политические практики.

In the present paper analyzes the influence of institutional trust in the formation and implementation of political practices in the Russian society. The author assumes that political practice as behavioral strategies in the political sphere are determined to a large extent the impact of resource that displaces the problem of institutional trust on the periphery of political activity. Meanwhile, it is obvious that the development of the political system of the Russian society is blocked deficient institutional trust, in that the compensating controls and handling are not able to ensure the development of the political system for the optimal scenario. The article concludes that institutional symbolism, trust in political institutions as the embodiment of the ideal sphere construct policies in the context of the rationalization of political relations makes the actual request for the development of formal institutions that provide the legal boundaries of political stability and the possibility of political expression of citizens.

Keywords: institutional trust, political institutions, formal institutions, symbolic institutions, political practices.

Можно говорить о том, что институциональное доверие к политической системе реализуется в двух аспектах: в отношении общества к политическим институтам, согласно которому выстраивается градация политической аттрактивности (притягательности) и восприятие института как стабильного, надежного и прочного, и в том, каким образом используются политические институты, как различные группы населения на основе использования институциональных ресурсов презентируют, делегируют и реализуют собственные политические интересы.

В российской политической системе представительство общества в основном ограничено выборными практиками. Характеризуя это обстоятельство, иногда делается вывод о том, что это является следствием ограниченности политического участия или политического дифферентизма, индифферентизма населения. Много говорится о поворотах к самовластию [1, с.87], о прерывности демократического обновления страны. Однако следует внести коррекцию в указанные представления, поскольку объективным фактором становления российской политической системы можно считать ее адекватность произошедшим в стране социальным и политическим изменениям.

Об этом свидетельствует то, что за последние годы укрепилась государственная позиция россиян. Разрыв между обществом и властью снижается по мере того, что новый политический класс все в большей мере ощущает свою зависимость от общественных настроений. Разумеется, российская политическая элита вынуждена использовать капитал доверия, несмотря на влияние эффекта связки собственность - власть [1, с.141].

Практики электоральных кампаний в России показывают тенденцию сокращения влияния политических технологий и, несмотря на намеки использования административного ресурса, реальностью становится введение элементов прямого общения, отзывчивости на нужды и интересы населения, даже если это и наблюдается на демонстративном уровне. Л.Г. Бызов отмечает, что систематизирующим фактором в представлениях россиян об устройстве России является сочетание сильного государства и рыночных отношений [2, с.149]. Такой позиции придерживается 26 % респондентов, но важно отметить, что, в отличие от распространенных заблуждений, такой подход можно трактовать как наиболее реалистический.

Политические практики в российском обществе, как поведенческие стратегии и населения, и субъектов политики, направлены на достижение определенных целей, сегментируются по трем критериям. Первым выступает доступность к ресурсам политической системы, и в этом смысле можно говорить о градации, связанной с элитным транзитным и массовым участием. Элита в российском обществе, по существу, являлась основным фактором трансформационного процесса. Инновации, которые вносились другими группами населения, носили спорадический и адаптивный характер.

Формула «власть в обмен на собственность», которая является обоснованием для тезиса о неономенклатурности российского капитализма, не проясняет ситуацию, в которой политическая элита (политический правящий класс) определяет свои позиции путем освоения институциональных ресурсов. Если бы это было не так, то доминировала бы ситуация открытого принуждения. Практики политической элиты характеризуются тем, что сочетают элементы политической самодостаточности, независимости общества; с другой стороны - апелляции к обществу, нахождение каналов политической коммуникации [3].

Системные партии показывают, что истончающийся ресурс политического лидерства (нельзя говорить о доверии к Миронову, Зюганову и Жириновскому как основе деятельности возглавляемых ими политических структур) вынуждает к обращению к институциональным ресурсам, к тому, чтобы через деятельность политических партий продемонстрировать перед обществом защиту, апологию конкретных политических институтов. Особенно это показательно проявляется на уровне армии, силовых структур как институтов символического представительства. В сложившейся ситуации политические партии показывают высокую степень лояльности к институту президентства.

Политические институты в этом отношении становятся механизмом утверждения верности избранным принципам и идеям. С другой стороны, российская политическая позиция концентрирует свои усилия на овладении структурами представительной власти, что объясняется и тем, что в России доминирует политический моноцентризм, и тем, что есть возможность дистанцироваться от непопулярных политических решений, осуществляя умеренную критику.

Таким образом, элитные практики по отношению к политическим институтам можно назвать практиками освоения и использования политических ресурсов. Вторая группа политических практик связана с малочисленными, но политически активными слоями населения (так называемыми рассерженными горожанами). Их позиция состоит в том, чтобы декларировать отношение к политическим институтам как институтам политических прав и свобод и политического участия. Однако это нельзя назвать буквальной калькой позиций зарубежного среднего класса. Дело в том, что российская политическая система не имеет таких стартовых условий, которые бы могли говорить о некой свободной конкуренции [4, с.27].

Характерно, что практически исследуя влияние так называемого диссидентского движения 1979 - 1991 гг. с их «политическим» индивидуализмом и заинтересованностью в восприятии зарубежных институциональных образцов. Политические практики этой группы можно назвать практиками политической фронды, поскольку, выявляя разочарованность существующей политической системой, в том, что либеральные исследователи называют эффектом самовластия, эти группы достаточно умеренны в своих политических претензиях. Заявляя о приверженности демократическим ценностям, они не готовы рисковать достигнутым уровнем материального благосостояния. В итоге их политический выбор связан со схемой взаимодействия государства и общества на уровне диалога по проблемам и интересам.

Такая позиция состоит в том, что от политической системы ожидают больше возможностей для реализации коллективных действий и умеренной кооптации гражданских организаций в систему политического представительства. Вопрос не состоит в том, должны ли граждане или общественные организации, представляющие их интересы, в принципе сотрудничать с государством, как гарантом институциональной системы. Имеет значение то, чтобы политические институты поддерживали сложившиеся повседневные практики, в которых граждане действительно научились, не обращая внимания на государственные учреждения, обеспечивать себе доступ к жизненно важным ресурсам [4, с.47].

Собственно, отношение к институциональным ресурсам в политической системе российского общества диктуется парадоксальным обстоятельством: предъявляя ожидания по поводу демократизации общественной жизни, группы политической фронды не готовы согласиться с тем, чтобы на основе механизмов институционального контроля возникла ситуация автоматического исполнения гражданских обязанностей, особенно это касается сферы уплаты налогов. Данное обстоятельство ведет к тому, что политическая фронда способна имитировать протестные акции в условиях якобы ослабления политических институтов, но не в состоянии предложить миру конструктивную модель политического взаимодействия, так как не ориентирована на институционализацию политического участия. Это обстоятельство отмечает Л.Г. Бызов, когда говорит о том, что значительная часть общества демонстрирует смешанные характеристики и сознания, и поведения; парадные ценности не совпадают с их реальной мотивацией [2, с.148].

Наиболее многочисленной можно назвать группу политического квазитрадиционализма, тех, кто рассматривает политические практики как способность выражения политической лояльности с целью реализации патерналистских ожиданий. Для этой группы государство, прежде всего, выступает в опекунской функции, что определяет поддержку сильного государства и заниженную мотивацию по отношению к институциональным преобразованиям. Можно говорить о том, что практики этой групп клиентальны, то есть, построены на формуле взаимного обмена, обмена лояльности на определенные социальные блага.

Доверие к политическим институтам строится на том, в какой степени обеспечивается указанная взаимосвязь. Поэтому недоверие к институту парламентаризма определяется тем, что, по мнению квазитрадиционалистского большинства, российские парламентарии вносят законы, ухудшающие их положение или ограничивающие социальные льготы, неэффективно работающие. К тому же добавляется высокий градус подозрений в том, что парламентарии действуют во имя собственного блага.

Необходимо отметить, что квазитрадиционализм выражается в том, что, внешне демонстрируя традицию приверженности поддержке сильного государства, представители данной группы реально действуют в условиях изобретенной политической традиции. Для них не характерно присутствие общинного духа или неомонархические настроения. В большей степени это состояние политического прагматизма: доверием обладает тот, кто имеет ресурс власти. Не случайно, что поворот в пользу поддержки Единой России в 2000-е годы и отказ от КПРФ, как политически представительной силы, был связан с тем, что квазитрадиционалисты ощутили, что компартия, которая инерционно-ностальгически воспринималась как партия власти и порядка, уступает место новой политической силе, осуществляющей власть на «местах». В силу сложившейся ситуации целесообразным стало присоединиться к победителям. Этот эффект был описан П. Бурдье как логика присоединения [5, с.103].

Если на основе распределения электоральных намерений рассматриваются политические практики в российском обществе, то можно предположить устойчивую тенденцию монополизации институциональных ресурсов. Вторым критерием для дифференцирования институционального доверия в политических практиках можно считать критерий институционального представительства. На этом основании можно говорить о сильном и слабом представительстве и политическом непредставительстве. Практики сильного представительства выражаются в том, что используется влияние формальных институтов. В чистом виде эта практика не характерна ни для одной из политических групп российского общества. В то же время можно говорить о том, что политическая элита заинтересована в сохранении формальных институтов и через формальные институты поддерживает достаточный уровень политической легитимации. Характерно также и то, что в условиях политического моноцентризма политические институты градуируются в зависимости от степени привлекательности тех возможностей, которые содержат для воспроизводства и упрочения позиций в политическом пространстве.

В политических практиках, квалифицируемых по критерию использования институциональных ресурсов, просматривается тенденция представлять собственные интересы как групповые. Иными словами, это подтверждается опросами россиян. Важность / неважность различных аспектов демократии оценивается формально по праву выбирать органы власти (78 %) [6, с.218]. Вместе с тем, политические институты воспринимаются дифференцированно. Считая, что в российской политической системе разделение властей устоялось (64 %), можно говорить о том, что институциональные механизмы для большинства населения воспринимаются как средство выборной демократии.

Что же касается представительства интересов, ситуация не выглядит однозначной. Как пишет М.К. Горшков, в том, что российское общество не стало обществом полного институционального доверия, свидетельствует опыт восприятия недавней еще перестройки, где девизом выступала демократизация всех, но эту позицию поддерживает только 19 % россиян [7, с.106]. Даже если идея была правильной, то страна оказалась не готовой к возникающим трудностям (17 %) [7, с.107]. Зато для большинства перестройка было сознательным обманом общества со стороны переродившейся верхушки КПСС (35 %) и был задан такой темп перестройки, которую общество не могло переварить (34 %).

Можно предположить, что институционально перестройка оставила в сознании российского общества негативный след: внедрение политических институтов сопряжено с экономическими и политическими коллапсами или является обманом определенных групп политиков. Демократизация, таким образом, не связывается с перестройкой и поэтому политические институты не воспринимаются как те структуры, участие в которых приводит к осуществлению и реализации демократических идеалов и ценностей. В. В. Петухов подчеркивает, что для россиян важнее всего правовая основа демократического государства и возможность самовыражения, высказывания мнений, в том числе на выборах [8, с. 19].

Можно констатировать, что в целом в российском обществе проецируется позитивная оценка политических институтов как формы политического самовыражения, но эта позиция не закрепляется в том, что называется стремление оберегать, совершенствовать или влиять на функционирование политических институтов. Скорее всего, мы имеем дело с принятием формулы выборной демократии как наиболее устойчивой для презентации мнения общества. Что же касается отдельных групп, групповых интересов, то им отказывается в праве быть коллективными, и реализация считается более приемлемой через неформальные институты. Использование формальных ресурсов может восприниматься как несправедливость, проявление неравенства, так как неравенство доступа к институциональным ресурсам по социальному, территориальному, политическому критериям определяет то, что в политических институтах не видится возможность для каждой группы артикулировать или, тем более, реализовать собственные интересы, особенно в полиэтничном социуме [9].

Эта позиция закрепляется еще и тем, что опекунские ожидания по отношению к государству, как гаранту всеобщего блага, поддерживает высокий уровень подозрений по отношению к тому, что отдельная социальная группа может воспользоваться близостью к власти для того, чтобы закрепить собственные групповые интересы. Следует также отметить, что в этой ситуации показатель ответственности за то, что происходит вокруг, связан с трактовкой политических институтов как преимущественно выборных. 37 % россиян ощущают ответственность только за то, что происходит у них на работе, 26 % - в их городе или селе; но за ситуацию в стране значительную и полную ответственность ощущают еще меньше - 17 % [10, с. 65]. политический российское общество доверие

Полагая, что политическая система российского общества прошла путь политической транзиции, и как пишет немецкий исследователь К. фон Байми, но страдает отсутствием толерантности граждан из-за неэффективности политической системы [11, с.95], можно сделать следующие выводы. Во-первых, институциональное доверие к политической системе зависит от того, как воспринимается государство. Если по отношению к государству установился консенсус, то политические институты, как индикаторы политической системы, вызывают критику. Принимаемая немецким исследователем толерантность в широком российском варианте может трактоваться как адаптация к изменениям в политической системе, но при низком уровне легитимации.

Короче говоря, политическая система замыкается на государстве как носителе идеи всеобщего блага. Политические институты не определяются в качестве артикуляции представительства интересов в силу того, что воспринимаются как структуры, основанные профессиональными политиками и государственными бюрократами. Вместе с тем, очевиден поворот в стремлении представительства интересов. Не говоря о российском бизнес-сообществе, которое наладило достаточно устойчивые механизмы политического формального и неформального лоббирования [12], интерес вызывает так называемый российский средний класс - группа лиц, которая находится в становлении социальной субъектности.

Такая конфигурация взглядов приводит к тому, что российский средний класс не является аналогом западного класса с гражданскополитическими добродетелями, заинтересован в стабильности политической системы, определяет то, что средний класс не сформулировал желание иметь институты самостоятельного политического представительства. Считая, что главным является влияние на ситуацию в ближайшем окружении, представители среднего класса выступают за усиление влияния института политических прав, но не склонны отдавать предпочтение институтам партийности.

Налагая ограничения на деятельность политической оппозиции в качестве системной, тем самым собственное представительство видится в том, чтобы быть услышанными государством, а не отдельными политическими структурами. Поэтому говорить о перспективах формирования влиятельной политической силы, представляющей интересы среднего класса, не приходится. В большей степени представители среднего класса заинтересованы в том, чтобы через политические институты донести позицию до государства при том условии, чтобы государство уважало и защищало интересы отдельной личности.

Выступая в целом за развитие правового государства, отношение россиян к политическим институтам дифференцируется в зависимости от того, в какой степени политические институты могут содействовать реализации провозглашенных политических предпочтений. Поэтому политическая активность ранжируется в рамках участия в выборах и, гораздо в меньшей степени, в самостоятельных или уличных акциях (55 % : 5 %) [8, с.65]. Примечательно, что россияне в целом не являются сторонниками политического радикализма. 61 % допускают приемлемым сбор подписей под обращением к властям, в то время как бойкот властей, пикеты и демонстрация, захват зданий осуждаются от 52 % до 77 % россиян [8, с.69].

Бедные слои российского общества являются вынужденными патерналистами, то есть, характеризуя состояние бедных слоев, можно говорить о том, что для них жизненные трудности приводят к добровольной политической изоляции. Занимая позицию поддержки государства, как гаранта минимальных социальных прав (63 %) [13, с. 44], представители бедных не готовы на радикальные действия, так как старшее поколение действует по схеме ожидания помощи со стороны государства, в то время как российская молодежь не демонстрирует позицию политической активности в силу ухода в различные формы девиантного и полудевиантного поведения. Характерно, что только 2 % молодых людей планируют вступление в политические партии при ухудшении социально-экономических условий жизни [7, с. 17].

При том, что политический радикализм не коррелирует с позицией толерантности к политической системе, не связан с уходом на социальный микроуровень, возникает ситуация институционального абсентеизма; для большинства россиян важно, чтобы было государство, но они бы не заметили, если бы исчезли или распались определенные политические институты. Как пишет Д. Кола, мы имеем дело с относительной фрустрацией [14, с.123].

Политические практики, как поведенческие стратегии, основываются на степени интеграции в сети неформального политического доверия. Такими Кола называет католическое общество 50-х - 60-х годов ХХ века во Франции [14, с. 122]. В России наблюдается определенная архаизация политики, когда политические институты «замещаются» субститутами, использующими институциональные ресурсы, но не соответствующие критериям формальных институтов. Данная ситуация выражается в том, что для россиян политические институты формальны, то есть одобряется декларированное существование, однако в отношении реализации конкретных интересов просматривается стремление использовать неформальные механизмы.

Применительно к контексту исследования можно говорить о том, что, так как политические институты не воспринимаются как структура открытого доступа, то есть не способствуют снижению негативного влияния (негласных ограничений) и не являются гарантами позитивного влияния обеспечения верховенства законов, отношение к совершенствованию политических институтов не содержит императив обязательного участия. В этом смысле не работают механизмы, которые максимизировали принцип политического равенства. Применяемым инструментом выступают механизмы эмоционального характера и позиция президенциализма, того, что публичная политика не представляет интересы некоторых групп.

Литература

1. Куда идет Россия? Власть, общество, личность. М., 2000.

2. Россия реформирующаяся. Вып. 11. М., 2012.

3. Тхагапсоев Х.Г., Черноус В.В. Реинтеграция постсоветской России: преграду и пути преодоления // Научная мысль Кавказа. 2013. № 4. - С. 15.

4. Пути России: существующие ограничения и возможные варианты. М., 2004. - С. 27.

5. Бурдье П. Социология политики. М., 1993. - С. 103.

6. Свобода. Равенство. Братство. М., 2007. - С. 218.

7. Горшков М. К. Российское общество как оно есть. М., 2011.

8. Петухов В.В. Демократия участия и политическая трансформация России. М., 2007.

9. Дегтярев А.К., Черноус В.В. Гражданская идентичность в пространстве националистического дискурса // Изв. вузов. СевероКавказский регион. Общ. науки. 2011. № 3.

10. Дискин И. Россия, которая возможна. М., 2011. - С. 65.

11. Повороты истории. Т. 2. М., 2005. - С. 95.

12. Крамарова Е.Н.Социальная ответственность бизнеса в сфере культуры // Изв. вузов. Северо-Кавказский регион. Общ. науки. 2013. № 5.

13. Бедность в России. М., 2013. - С. 44.

14. Кола Д. Политическая социология. М., 2001. - С. 123.

Размещено на Allbest.ru