Все вопросы психологии

Вот почему в марксистской философской науке особо подчеркивается значение языка в формировании и движении человеческого сознания. По словам Маркса, язык представляет собой не что иное, как «практическое сознание» людей. Поэтому сознание неотделимо от языка. Как и сознание, язык является продуктом деятельности людей, продуктом коллектива и вместе с тем его «самоговорящим бытием» (Маркс); лишь поэтому он существует также и для индивида.

«Язык так же древен, как и сознание; язык есть практическое, существующее для других людей и лишь тем самым существующее также и для меня самого действительное сознание...» Следовательно, язык не есть нечто эфемерное типа продукта самонаблюдения. Он -- продукт жизни. Отдельный индивид находит готовым объективно существующий язык с его значениями, так же как он застает при рождении объективно существующие способы производства. Конечно, отдельный индивид делает свой вклад в язык, например, развивая значение или же сочиняя новое слово, но этот вклад представляет собой лишь маленькую песчинку в огромном накоплении языка, произошедшем в ходе общественно-исторического процесса. Еще раз подчеркиваю, что язык всегда остается со стороны значения идеальным явлением, которое существует объективно и является продуктом особого духовного производства.

С высоты нашего развитого сознания чрезвычайно трудно представить процесс возникновения сознания и языка, так как дистанция, отделяющая нас от первых шагов их становления, огромна. На этом пути происходят сложные качественные изменения. С самого начала своего зарождения человеческий язык вовсе не был универсальным средством, с помощью которого может быть обозначено все, что угодно: от предметов внешнего мира до тончайших движений человеческой души. Первоначально круг языка и, соответственно, круг сознаваемого был резко ограничен сферой производства и производственных отношений. Лишь постепенно на определенных этапах развития происходил процесс расширения сферы общения и, следовательно, системы языковых значений и «технизации» языка. Термин «технизация» принадлежит одному из очень талантливых советских лингвистов В.И.Абаеву, который обратил внимание на тот факт, что известный этап в развитии языка заключается в разработке преимущественно технической стороны языка, например грамматики. Такого рода технизация языка позволяет при относительно небольшом развитии лексического состава речи охватить обширный круг явлений предметного мира.

С точки зрения человеческой деятельности, язык может быть по своему структурному месту приравнен к орудию. Это орудие, будучи своеобразным «оперантом», задает тот способ действия, который к нему должен быть приложен. Так, значение сначала задает способ перехода, отнесения значения к означаемому, а затем отнесение одного значения к другим значениям и тем самым выступает как оператор мыслительных операций. Такое последнее движение значений как раз и отражает логику грамматики, которая тоже не изобретается отдельным индивидом, а усваивается им. По сути, усвоение слова в такой же мере есть усвоение операций, способов действия со словом, в какой усвоение орудия есть усвоение способа его употребления. Что значит овладеть пилой? Овладеть пилой не может означать ничего иного, как научиться пилению. Конечно, в определенной ситуации камень может стать молотком, но при этом дело вовсе не в камне, а в использовании этого физического предмета в качестве орудия.

Мы пришли к одному очень важному положению: вместе с развитием сознания и языка возникает особый род операций -- языковые операции. К таким операциям, кроме операции общения, о которой шла речь выше, относится также и операция, предваряющая действие. Это умственная операция, которая происходит собственно в плане сознания. Такая операция состоит в преобразовании значений, или, пользуясь выражением из «Философских тетрадей» В.И.Ленина, она заключается в том, что «понятия переливаются из одного в другое». Психологи чаще говорят о движении значений, а не понятий, так как термином «понятие» подчеркивается обобщение как таковое, а термином «значение» -- языковая природа сознания, форма существования понятия для сознания.

Далее, значения, начиная свое существование в человеческой голове, меняются, утрачивают свою внешнюю языковую форму. Иными словами, собственно языковая форма истончается как бы до ее исчезновения. Языковая открытая форма, подобно мавру, «сделав свое дело», может уходить -- и уходит, во всяком случае, за пределы самонаблюдения. Что же касается самонаблюдения, то оно для понимания этой проблемы, как, впрочем, и любой психологической проблемы, может выступить лишь в роли инициатора исследования и не способно, взятое само по себе, решить эту сложную проблему. Так, в Вюрцбургской школе, где испытуемыми были сами психологи, достигшие большого искусства при работе интроспективным методом, исследователи оказались фактически беспомощны при попытке исследовать те преобразования, которые претерпевает языковая форма. Для вюрцбуржцев оказалась скрытой форма реального существования значения.

Где же искать ответ на вопрос о характере изменений значения? Только на путях генетического исследования, то есть изучения психических процессов в их становлении и развитии. Если человек овладевает какими-либо действиями, например вождением автомобиля, то изучить этот процесс можно, лишь рассмотрев его в генетическом аспекте. Причем изучение должно обязательно опираться на объективные индикаторы, без которых невозможно исследовать процесс дробления или укрупнения единиц деятельности.

Значение выступает как «момент» сознания, которое, как и деятельность, имеет сложное строение. Сознание, как и деятельность, требует исследования всех характеризующих его моментов, изучения соотношения этих моментов. Поскольку сознание порождается деятельностью, как и любая форма отражения, то оно воспроизводит основные «моменты» порождающей деятельности, зависит от них, и, следовательно, для полного анализа сознания необходимо продолжить изучение связи отдельных моментов сознания с отдельными моментами, характеризующими развернутую человеческую деятельность.

Лекция 14. Структура сознания: чувственная ткань, значение, личностный смысл

Даже поверхностный анализ сознания открывает очень сложное его строение. Прежде всего самоочевидно, что картина мира, в которой человек может дать себе отчет, которая является ему, включает в качестве своего неизбежного момента чувственные впечатления, чувственные образы, я предпочитаю говорить -- чувственную ткань.

Эта ткань и образует чувственный состав конкретных образов реальности -- актуально воспринимаемых или всплываемых в памяти, относимых к будущему или даже только воображаемых.

Сразу же отметим, что чувственная ткань -- необходимый, но не решающий «момент» (или образующая) сознания. Это видно из того, что чувственная ткань может серьезно меняться, не затрагивая, однако, главного -- картины мира. Так, сознание человека с нормальным восприятием цвета вряд ли имеет какие-либо существенные отличия от сознания человека с полным выпадением цветного зрения, то есть человека, видящего мир как черно-белую фотографию. Можно вообще лишить человека зрения, и тогда чувственная ткань сознания будет соткана из осязательных, слуховых и различных других видов ощущений. Однако, несмотря на резкое отличие восприятия слепого человека по своему чувственному составу от восприятия человека с нормальным зрением, сознание слепого равноправно, равноценно сознанию зрячего. Даже в немногочисленных случаях слепоглухоты сознание при определенных условиях может достигать высоких степеней развития, несмотря на крайне скудную чувственную ткань. Достаточно лишь напомнить о знаменитой слепоглухонемой О. Скороходовой, кандидате наук, авторе двух или трех книг. Примеры показывают, что при резких изменениях чувственной ткани сознание человека не претерпевает, в основном, каких-либо существенных изменений. В этой обедненной чувственной ткани имеются вибрационные, обонятельные, кинестетические ощущения. При этом важно понять, что если «обрезать», «снять» эти чувственные компоненты, то сознание вообще невозможно, так как чувственный состав сознания выполняет одну кажущуюся тривиальной, но чрезвычайно важную функцию отображения реальной картины мира, которую ничем нельзя заменить.

Особая функция чувственных образов сознания состоит в том, что они придают реальность сознательной картине мира, открывающейся субъекту. Иначе говоря, именно благодаря чувственному содержанию сознания мир выступает для субъекта как существующий не в сознании, а вне его сознания -- как объективное «поле» и объект его деятельности. Эта функция чувственной ткани, функция непосредственной связи сознания с реальностью тотчас обнаруживает себя, как только возникает нарушение или извращение рецепции внешних воздействий.

Очень яркое проявление последствий выпадения функции чувственных образов реального мира, который становится ирреальным, мне пришлось наблюдать во время Великой Отечественной войны при работе в одном экспериментальном военном госпитале. В этом госпитале мы занимались восстановлением движений после ранений, которые поражали не центральную нервную систему, а периферические ее отделы. Наиболее типичные ранения были у раненых минеров, полностью ослепших и одновременно потерявших кисти обеих рук. Такие поражения, типичные именно для минеров, происходят в результате взрыва, который приводит к тому, что отрываются кисти рук и из-за вспышки одновременно полностью утрачивается зрение. У раненых минеров была произведена реконструктивная восстановительная хирургическая операция, связанная с массивным смещением мягких тканей предплечий, вследствие которой минеры утрачивали возможность осязательного восприятия предметов руками. После этой операции зрячий человек обычно мог пользоваться двупалой кистью, сделанной из предплечья, и очень хорошо адаптировался к жизненным условиям. Например, зрячие больные, перенесшие такую операция, обучались весьма виртуозно с помощью двупалой конечности скручивать сигарету, засыпать табак -- словом, обслуживать себя в быту. Такие больные обучались даже писать, то есть обычно у зрячих больных через некоторое время после смещения мягких тканей предплечий чувствительность этих тканей восстанавливалась, причем восстанавливалась в центральном порядке. Что это значит? Дело в том, что после такой операции утрачивалась способность верно локализовать место раздражения, и первоначально раздражения шли, так сказать, по старому адресу, мозг ошибался относительно того, какой участок кожи подвергся раздражению. Типичный пример такого явления -- фантомные боли, когда после ампутации в культе начинает болеть обрезанный нерв, и больной локализует боль не там, где действительно находится очаг раздражения, а там, где расположены рецепторы, на пути от которых возникло раздражение. При «фантомных» болях человек ошибается, так как сигналы, приходящие в мозг, воспринимаются как боль в отсутствующем органе. Если у больного сохранено зрение, то его мозг, спустя некоторое время, под контролем зрения исправляет ошибки неверной локализации очага раздражения, переделывает «старые» связи, и человек вновь научается точно локализовать место раздражения и управлять своими движениями.

В тех же случаях, когда одновременно поражается и зрение, то есть когда из-за наступления слепоты зрительный контроль невозможен -- эта операция (по Крукенбергу) не дает никакого практического эффекта. Больные оставались беспомощны, и без такого могучего контроля, как зрение, у них не восстанавливались предметные ручные движения. Меня поразило другое: у таких больных обнаружились последствия выпадения, нарушения главной функции чувственных образов -- функции непосредственной связи субъекта с реальностью. Через несколько месяцев после ранения у больных появлялись необычные жалобы: несмотря на ничем не затрудненное речевое общение и полную сохранность умственных процессов, внешний мир постепенно «отодвигался», становился для них «исчезающим»; хотя словесные понятия (значения слов) сохраняли у них свои логические связи, они, однако, постепенно утрачивали свою предметную отнесенность. Не хватало непосредственной связи с предметным миром. Возникала поистине трагическая картина разрушения у больных чувства реальности. «Я обо всем как читал, а не видел... Вещи от меня все дальше», -- так описывает свое состояние один из ослепших ампутантов. Он жалуется, что когда с ним здороваются, «то как будто и человека нет».

Или, например, другой больной сообщал, что когда подходит человек и похлопывает его по плечу, то, несмотря на неповрежденность этого участка и верную «адресованность» сигнализации, это похлопывание воспринимается как идущее неизвестно откуда. Утрата чувства реальности столь тяжело переживалась больными, что были даже попытки самоубийства. В конце концов удалось найти способ восстановления этой функции чувственных образов. Для этого было необходимо «включить» активные движения конечности. Ведь рука -- это не только орган действия, но и орган познания, и этого положения ни в коем случае нельзя забывать.

Благодаря «включению» руки к больным вернулось ощущение реальности мира и у них исчезло ощущение иллюзорности мира. Вслед за этим восстановилось и душевное состояние больных.

В связи с этим мне вспоминается один очень тяжелый больной, которому удалось возвратить чувство реальности мира. Он вернулся на свою родину, в один из отдаленных городков Сибири, и мы получили от него письмо: он стал работать бухгалтером совхоза (он был по профессии бухгалтер) и достиг успехов на этом поприще. Он стал даже постоянным специалистом-консультантом. Жизнь встала в свою колею и уже ни о какой ирреальности не могло быть и речи. Этот эпизод описан в монографии по восстановлению движений.

Сходные явления потери чувства реальности наблюдаются и у нормальных людей в условиях искусственной инверсии зрительных впечатлений. Еще в конце прошлого века Дж.Страттон в своих классических опытах с длительным ношением специальных очков, переворачивающих изображение на сетчатке «вверх ногами», отмечал, что при этом возникает переживание нереальности воспринимаемого мира. Он сам носил эти очки и все это наблюдал.

При анализе сознания исключительно на основе интроспекции может возникнуть ложное впечатление, что существует сознаваемый мир, который полностью отвлечен от чувства. Так, в начале нашего столетия представители Вюрцбургской школы, пытавшиеся проникнуть через самонаблюдение в некий самостоятельный, обособленный мир «мыслящего сознания», выдвинули положение о том, что образы, чувственные элементы не играют никакой роли в мыслящем (не чувствующем, а мыслящем) сознании. Такого рода выводы и положения связаны прежде всего с тем, что на основе самонаблюдения нельзя открыть, проследить движение образов. Существует, конечно, движение мысли, которое не проявляется в движении образов, но здесь необходимо верно расставить акценты. Говоря о чувственной ткани, мы вовсе не касаемся вопроса, движутся ли образы в сознании. Речь идет не об этом. Нас интересует другое, а именно: возможно ли движение самой абстрактной мысли сознания вне той основной функции, которую выполняют элементы чувственной ткани? Нет! Нормальное мышление, нормальное движение сознания без наличия чувственной ткани принципиально невозможно. И не только приведенные выше примеры убеждают нас в этом. В описаниях мысленной работы, которые мы находим у деятелей науки, встречаются постоянные ссылки, указывающие на важность чувственных образов в мыслительном процессе. Например, А.Эйнштейн неоднократно отмечал, что в его абстрактных построениях постоянно присутствовали чувственные элементы.

В последнее время стало привычным говорить о «зрительном мышлении». При этом имеется в виду не мышление по типу трансформации одного чувственного образа в другой, а более тонкие вещи: постоянное (косвенное) участие чувственных образов в мыслительных процессах как условие последних. Благодаря участию зрительных образов в мышлении возможна симультанизация, то есть одновременное видение проблемы, и действительность, относящаяся к процессу мышления, выступает для субъекта не как процесс, а как одновременно существующая, «наличная». И эту функцию выполняет чувственная ткань.

Итак, чувственная ткань, присутствующая в любых формах сознания, -- это один из моментов (этот термин лучше, чем «образующая») сознания, подчеркиваю, именно моментов, а не элементов, не кирпичиков, которые складываются один за другим.

Сколь бы ни была богата чувственная ткань, на ее основе нельзя построить такую картину мира, в которой бы человек мог дать себе отчет. У человека чувственные образы приобретают новое качество, а именно свою означенность. Значения и являются вторым важнейшим «моментом» человеческого сознания.

Как уже говорилось выше, сознание не возникает без существования языка. Значения преломляют мир в сознании человека. Хотя носителем значений является язык, но язык -- не демиург значений. За языковыми значениями скрываются общественно выработанные способы (операции) действия, в процессе которых люди познают и изменяют объективную реальность. Иначе говоря, в значениях представлена преобразованная и свернутая в материи языка идеальная форма существования предметного мира, его свойств, связей и отношений, раскрываемых совокупной общественной практикой. Поэтому значения сами по себе, то есть в абстракции от их функционирования в индивидуальном сознании, столь же «не психологичны», как и та общественно познанная реальность, которая лежит за ними.

Еще раз подчеркнем, что система языковых значений открывается при анализе сознания как одна из его «образующих». Чтобы проиллюстрировать значимость этой «образующей» для психологического исследования, напомню, что собственно психологическое исследование сознания серьезно продвинулось лишь после того, как было введено в качестве центрального понятие «значения». Это было сделано полвека тому назад Л.С.Выготским, который выступил с очень сильным тезисом, что единицей человеческого сознания является значение. Этот шаг был крайне важным именно из-за своей решительности. Связь сознания и слова нередко отмечалась и до работ Л.С. Выготского, но лишь Л.С. Выготский решительно заявил, что значение есть клеточка человеческого сознания.

Значение всегда есть значение знака, в данном случае -- слова. Причем само слово, в теле которого обитает значение, лишь относительно, условно связано со значением. Так, значения слов в разных языках могут полностью совпадать друг с другом, в то время как сами слова, через которые выражается это значение, могут не иметь буквально ничего общего по своему звуковому (фонетическому) и графическому составу. Следовательно, значения лишь относительно связаны со своим носителем, со словом.

Далее, мы вплотную подходим к проблеме, которая является камнем преткновения для психологического анализа сознания. Это проблема особенностей функционирования знаний, понятий, мысленных моделей и т.п., с одной стороны, в системе отношений общества, в общественном сознании, а с другой -- в деятельности индивида, реализующей его общественные связи в его сознании.

Иными словами, значения ведут двойную жизнь. Значение, во-первых, существует как значение языка. А что такое язык? Продукт индивидуальный или общественный? Общественный. Он существует как известная система объективных явлений в мире, в истории общества. Зависит ли он от отдельного индивида? Нет. Язык развивается по своим объективным законам, как система общественных объективных явлений, только не вещественных, а идеальных, то есть несущих в себе что-то, изображение некоторой реальности, точное или менее точное, иногда фантастическое.

Таким образом, движение значений обнаруживает себя прежде всего как движение объективно-историческое. И, собственно, история значений, и сами значения, вырванные из внутренних отношений системы деятельности и сознания, вовсе не являются предметом психологии. Это предмет других наук, например лингвистики.

Говоря об объективности значений, мы прежде всего имеем в виду тот факт, что значения как таковые не создаются отдельным человеком. Индивид лишь овладевает, усваивает значения языка своей эпохи, своего общества, своего ближайшего окружения -- то, что, он застает при своем рождении. Но это, конечно, вовсе не отменяет того факта, что язык производится отдельными людьми, и, следовательно, каждый индивид может внести свой небольшой вклад в развитие значений. Но только этот индивидуальный вклад подобен одной песчинке, брошенной в пустыню Сахару. Самое интересное же заключается в том, что когда человек бросает свои песчинки в мир языка, производит свой вклад в этот мир, то он производит его по своим законам, по психологическим законам своей индивидуальной жизни. После же того, как песчинка занимает свое место в огромности языка, изменяются и законы, управляющие ее движением. Она начинает подчиняться не тем законам, по которым творится и производится отдельным индивидом, а законам движения самого языка. Так, если человек изобретает неологизм, который язык как объективная система не приемлет, то такой неологизм не получает распространения, не входит в язык и чаще всего исчезает вместе со своим творцом. Принят будет неологизм или нет, зависит не от тех законов, по которым он создан, а от объективных законов движения языка (если он, например, заполняет некоторую «лакуну» в нем).

Из сказанного выше видно, что существуют два разных движения. Одно движение -- это объективное движение значений в языке, движение языковой системы. В этом объективном своем бытии движение значений подчиняется общественно-историческим законам и, вместе с тем, внутренней логике своего развития.

При всем неисчерпаемом богатстве, при всей многосторонности этой жизни значений (подумать только -- все науки занимаются ею), в ней остается полностью скрытой другая их жизнь, другое их движение: их функционирование в процессах деятельности и сознания конкретных индивидов, хотя посредством этих процессов они только и могут существовать. Это движение, в котором объективное, общественное по своей природе и отвлеченное от отдельного человеческого индивида существование значения переходит в его существование в голове индивида. Причем такой переход есть не простая конкретизация значения или превращение из общего в единичное, а начало той жизни значений, в которой они единственно и обретают свою психологическую характеристику. Значения как бы охватываются пламенем нового движения, движения в процессах деятельности и сознания конкретных индивидов. В этом новом движении происходит удивительное событие, а именно возвращение абстракций значения к той реальной действительности, от которой в свое время значение было отвлечено, отторгнуто и начало свое самостоятельное движение в истории языка, истории общества, культуры и науки.

Однако, если вернуться к их существованию в процессах деятельности и сознания индивидов, значения не движутся по историческому пути, по пути нисхождения от абстракции ко все большей конкретности и, наконец, к породившему их предмету. Того предметного мира, который породил первые значения, уже, наверное, и не существует. Он умер, изменился, трансформировался, как умерли наши отдаленные предки, произведшие первые значения, и как трансформировались сами люди -- не в смысле морфологии, а в общественных отношениях. Это другой путь. Эта сторона движения значений в сознании конкретных индивидов состоит в «возвращении» их к предметности мира с помощью той чувственной ткани, о которой шла речь выше.

В то время как в своей абстрактности, в своей «надындивидуальности» значения безразличны к формам чувственности, в которых мир открывается конкретному субъекту (можно сказать, что сами по себе значения лишены чувственности), их функционирование в осуществлении его реальных жизненных связей необходимо предполагает их отнесенность к чувственным воздействиям. Таким образом, существует движение, соединяющее абстрактное с чувственным миром, в котором я существую и который я отражаю в наличных формах, наличными возможностями, которые суть возможности психофизиологические.

Конечно, чувственно-предметная отнесенность значений в сознании субъекта может быть не прямой, она может реализоваться через как угодно сложные цепи свернутых в них мыслительных операций -- особенно когда значения отражают действительность, которая выступает лишь в своих отдаленных косвенных формах. Но в нормальных случаях эта отнесенность всегда существует и исчезает только в продуктах их движения, в их экстериоризациях.

Движение, соединяющее абстрактное значение с чувственным миром, представляет собой одно из существеннейших движений сознания. Но для того, чтобы понять это движение как формулу отражения, порождаемого деятельностью человека в обществе, нужно ввести еще один «момент». Ведь деятельность человека активна в том смысле, что она чем-то побуждается и что-то ее направляет как бы на себя. Напомню, что действие со всеми своими способами, порождающее сознательное отображение действительности в языковой форме, разворачивается только в том случае, если в нем есть нечто движущее. Обычно это движущее изображается в двух формах: первая, особо подчеркиваемая в старой психологии, -- это то, что движет изнутри, потребности, влечения субъекта. Это напор изнутри. Но нас сейчас интересуют не столько сами эти внутренние состояния и их динамика, их цикличность, сколько их конкретизация. Эти внутренние состояния могут определить направленность деятельности лишь тогда, когда они определенным образом конкретизированы. Иначе же они бесполезны. Что стоит взятое абстрактно чувство жажды? Пока это чувство не наполнено представлением о предмете, оно не побуждает действие. Оно начинает побуждать действие только тогда, когда возникает представление о предмете потребности. Только когда человек видит или представляет стакан воды, жажда «бросает» его к стакану, то есть нужно, чтобы потребность была представлена в предмете, предметно. Если потребность не опредмечена, то она способна только побудить ненаправленное поисковое поведение, заставить меня метаться, обследовать ситуацию. Тот предмет, который движет, направляет на себя деятельность, и есть мотив деятельности. Иными словами, предмет деятельности есть ее действительный мотив.

Само собой разумеется, что он может быть как вещественным, так и идеальным, как данным в восприятии, так и существующим только в воображении, в мысли. Главное -- то, что за ним всегда стоит потребность, что он всегда отвечает той или иной потребности.

Как же представлен мотив в сознании? Во-первых, осознание мотива вовсе не обязательно для субъекта. Оно не обязательно настолько, что если меня спросить о том, ради чего я читаю лекцию, то я не смогу Вам ответить. Если же Вас спросить, ради чего Вы пришли на лекцию в эту отвратительную погоду, то Вы тотчас сочините мотивировку, которая может и не отвечать действительному мотиву. Это всегда проблема. Раскрытие мотива -- это всегда решение специальной задачи. Только некоторые мотивы сразу осознаются, но это довольно узкий класс мотивов.

Для того, чтобы ответить на вопрос о том, как мотив представлен в сознании, необходимо рассмотреть другую сторону движения значений. Эта другая сторона состоит в той особой их субъективности, которая выражается в приобретаемой ими пристрастности. Само по себе значение есть вещь, глубоко человеку безразличная, будь то стол, стул, абстракции -- «N-мерное пространство» или счастье, благо, беда. Чтобы не быть равнодушным, сознаваемое объективное значение должно превратиться в значение для субъекта, приобрести личностный смысл. Личностный смысл и является третьей «образующей» сознания. Чтобы ощутимее выступило принципиальное расхождение между объективным значением и личностным смыслом, рассмотрим один мрачный пример, который мне всегда приходит в голову: слово «смерть». Каждый понимает, что имеют в виду, когда произносят это слово, так как его значение для всех является общим. Однако это слово понимается нами по-разному в тех случаях, когда рассуждают о смерти в аудитории и когда смерть грозит кому-то из наших близких. Одно и то же значение понимается по-разному потому, что оно включено в разные отношения. Следовательно, различаются «значение-в-себе» <в тексте устной лекции -- «значение-для-себя»> и «значение-для-меня». «Значение-для-меня», которое я назвал смыслом, а потом ограничил это «личностным смыслом» -- третья образующая сознания. Итак, значение живет еще одной жизнью -- оно включается в отношение к мотиву.

Итак, безразлично, осознаются или не осознаются субъектом мотивы, сигнализируют ли они о себе в форме переживаний интереса, желания или страсти. Их функция, взятая со стороны сознания, состоит в том, что они как бы «оценивают» жизненное значение для субъекта объективных обстоятельств и его действий в этих обстоятельствах -- придают им личностный смысл, который прямо не совпадает с понимаемым объективным их значением. В отличие от значений, личностные смыслы, как и чувственная ткань сознания, не имеют своего «надындивидуального», своего непсихического существования. Если внешняя чувственность связывает в сознании субъекта значения с реальностью объективного мира, то личностный смысл связывает их с реальностью самой его жизни в этом мире, с ее мотивами. Смысл и создает пристрастность человеческого сознания.

Что же касается внутренних переживаний, возникающих на поверхности системы сознания в виде переживаний интереса или скуки, влечений или угрызений совести, то они лишь кажутся внутренними силами, которые движут деятельность субъекта. Эти внутренние переживания, непосредственно открывающиеся субъекту за мотивом при реализации потребности, выполняют своеобразную функцию, которая состоит лишь в наведении субъекта на их действительный источник. Реальная функция этих переживаний состоит в том, что они сигнализируют о личностном смысле событий, разыгрывающихся в жизни субъекта, заставляют его как бы приостановить на мгновение поток своей активности, всмотреться в сложившиеся у него жизненные ценности, чтобы найти себя в них или, может быть, пересмотреть их.

Я исчерпал свое время. Сознание выступило перед вами как движение, связывающее сложнейшие моменты: реальность мира, представленную в чувственности, опыт человечества, отраженный в значении, и пристрастность моего существования как живого существа, заключающуюся в обретении «значения-для-меня», значения для моей жизни.

Вот как развертывается человеческое сознание -- это удивительное, необыкновенно сложное движение отражения человеком окружающего его мира, его собственной деятельности в этом мире и его самого.

Лекция 15. Общее представление о восприятии

Товарищи, мы начинаем новый семестр с нового раздела психологии, посвященного изучению отдельных психических процессов. Естественно начать этот раздел с проблемы непосредственно чувственного отражения мира, с восприятия. Надо сказать, что эта первая тема особенно важна. Дело в том, что восприятие представляет собой основную форму психического отражения мира и, в сущности, понимание природы психического отражения зависит от понимания природы и механизмов непосредственно чувственного отражения, зависит от понимания природы и механизмов восприятия. Отсюда и вытекает центральное место проблемы восприятия.

Я с самого начал хотел бы ввести одно различение. А именно различение восприятия как процесса (покойный Борис Михайлович Теплов применял в этом случае не термин «восприятие» -- термин двусмысленный, а «воспринимание») и восприятие как продукт воспринимания, восприятие как образ. Образ действительно есть не что иное, как результат, продукт процесса воспринимания -- актуального, то есть в данное время происходящего или, может быть, прошлого. Я смотрю. Я хочу этим сказать -- происходит процесс воспринимания, я увидел, у меня возник образ вот этой вещи. Это продукт произошедшего процесса воспринимания. Приходится вводить с самого начала это различение не только потому, что оно полезно для изложения результатов исследования восприятия, но еще и потому, что иногда это различение как бы исчезало из психологии. Следовательно, нужно его особенно подчеркнуть. Оно исчезало вследствие, во-первых, того, что сам процесс восприятия, процесс воспринимания, другими словами, представлялся в качестве само собой происходящего, пассивного со стороны субъекта, процесса, который происходит автоматически.

Когда-то в начале прошлого столетия И.Гербарт выражал эту мысль так: для того, чтобы нечто увидеть, достаточно иметь это перед глазами. В другой формулировке, в другом выражении: для того чтобы увидеть, достаточно открыть глаза. Ну, по отношению к глазам можно сказать, что их нужно открыть. Что касается других видов восприятия, в том числе слухового, тут даже и открывать-то нечего. Ухо, так сказать, открыто в нормальных случаях для звука. Вы видите, что процесс не просто отрицался, но он не рассматривался как некий активный процесс. Это нечто происходящее «во мне, со мной». Это не то, что я осуществляю, это то, что осуществляется. Таким образом, оставалась перед психологом картина уже возникших образов, и эту картину надлежало исследовать (как связываются между собой образы, как один образ ведет за собой другой по законам, скажем, связей, ассоциаций образов?). Гербарт, упомянутый мной сейчас почти случайно, и сосредоточивал, как и многие другие современники и последующие исследователи, свое внимание на движении образов, то есть готовых продуктов: как они связываются, в какие отношения вступают, как они исчезают при забывании, как они вновь восстанавливаются, когда их что-то «вытаскивает».

Другая форма ухода от различения процесса восприятия как активного воспринимания и продукта -- его образа, другая форма исчезновения различения -- это уход от образа, наоборот, когда в поле зрения исследователя оставался процесс. Что касается самого продукта, то есть субъективного образа действительности, субъективного образа мира, то этот продукт как побочное явление, как-то связанное с процессом, просто выбрасывался из поля зрения объективно-научного рассмотрения. Я опять беру наиболее броский пример: для бихевиоризма в его классических, жестких формах образ практически не существовал, это было декларировано этим психологическим направлением, объявившим единственным предметом психологического познания «поведение», то есть систему процессов. Правда, в последнее время, в системе психологии, сосредоточивающей свое внимание на исследованиях поведения, в системе объективной «психологии как науки о поведении», стали говорить о необходимости «возвращения образа из изгнания». Я цитирую одного из современных исследователей. Образ вернулся из изгнания, и таким образом необходимо восстановилось это фундаментальное различение: восприятие-процесс, восприятие-образ, то есть воспринимание и образ.

Я заговорил об этом различении и с самого начала ввел это различение, потому что объективно главная линия развития представлений о восприятии определилась проблемой связи образа с порождающим его процессом, который, собственно, и есть процесс воспринимания. В новой философии проблема, о которой идет речь, была с классической ясностью поставлена Р.Декартом в первой половине XVII века. В своей знаменитой «Диоптрике», в главе, которая называется «О чувствах вообще» (под чувствами подразумевались чувственные восприятия) Декарт писал так: «Когда слепой... касается палкой каких-нибудь предметов, очевидно, что эти тела [то есть предметы] ничего не посылают к нему; однако, передвигая различным образом свою палку в зависимости от разных качеств, присущих предметам, тела приводят в движение нервы его руки, -- я дальше опускаю некоторые описания, -- что дает возможность душе слепого чувствовать столько же различных качеств в телах, сколько имеется разнообразия в движениях...». Впоследствии эта же мысль была, несколько в другой форме, воспроизведена Д.Дидро, и, наконец, точно известно, что эта мысль развивалась также и нашим соотечественником И.М.Сеченовым. Сеченов так же, как в свое время Декарт, приравнивал действия зрительного прибора, то есть глаза, к действию руки при осязании контура предмета. Он поэтому называл иногда глаза своеобразными «щупалами», и это положение Сеченова очень часто цитируется в современной советской психологии.

Таким образом, было введено с разных сторон представление об активности, об активном характере процесса воспринимания. Нужно что-то делать, нужно осуществлять какие-то действия для того, чтобы получить образ действительности, и при этом нужно совершать эти действия по отношению к самому отображаемому объекту. Это было одно из очень важных научных приобретений, не только касающихся понимания природы образа, природы восприятия, воспринимания, но и очень важным приобретением вообще для психологии. И это понятно. Я еще раз могу повторить ту мысль, что собственно в процессе восприятия, в самом факте восприятия как бы сосредоточивается, концентрируется процесс субъективного отражения объективного мира и природа этого отражения. Мы говорим об активности этого отражения, о его не пассивном, не зеркальном характере. Но ведь именно в восприятии-то прежде всего и возникает проблема понимания отражения как активного процесса. Следовательно, продвижение здесь, в области восприятия, в этом именно направлении и есть вообще продвижение в познании природы психического отражения в более широком значении этого слова, то есть в понимании психики. Конечно, это существеннейшее продвижение не решало множество очень сложных, я бы сказал -- фундаментального значения проблем. Важно, однако, то, что позволило эти проблемы поставить и подготовило тем самым возможность их решения. Если бы вы меня спросили: стоят ли эти фундаментальные, капитальные проблемы сейчас в современной психологии, я бы ответил положительно. Стоят, конечно! Они открыты для современной психологии. Если бы вы мне задали другой вопрос: решены ли все эти проблемы сегодня современной научной психологией, то я должен был бы ответить отрицательно. Многие не решены, многие вопросы остаются открытыми и ждут дальнейшего исследования. Ведь как всегда: чем дальше в лес, тем больше дров. Чем дальше продвигается исследование, чем более ясно выступают все новые и новые вопросы, тем этих вопросов становится больше. Хорошо это или плохо? Я думаю, что это очень хорошо, потому что это и есть тот путь, то условие, которое обеспечивает движение науки, движение человеческого познания.

Итак, какие же фундаментальные проблемы открыло это замечательное продвижение в психологии, которое состояло в том, что восприятие стало пониматься как процесс порождения образа мира?

Одна из капитальных, фундаментальных проблем есть проблема восприятия и ощущения. Здесь хорошо у меня вышло, когда я говорил «восприятия и ощущения». Союз «и», как известно, и соединительный, и различительный, дизъюнктивный, так сказать. Есть, действительно, необходимость известного различения ощущений и восприятия, но вместе с тем существует и какое-то фактическое слитие этих процессов. Отсюда-то и рождается проблема: в каком отношении стоят восприятия к ощущениям? И для психологии как конкретной области знания эта проблема представляется очень содержательной, не только фундаментальной, но и далеко не простой. Исходный постулат состоит в том, что основу восприятия составляют ощущения, вызываемые воздействиями на органы чувств. Если говорить в более точных современных терминах, лучше было бы сказать: воздействия на чувствительные аппараты, то есть на рецепторы, как их обычно называют. Иначе говоря, упомянутый постулат состоит в том, что восприятие осуществляется посредством органов чувств, рецепторов, чувствительных аппаратов, которыми снабжен человек и животные. Или иначе, еще проще, я бы сказал даже принципиальнее: не существует восприятия без ощущений. Представьте себе, товарищи, действительно оказывается, что это положение, кажущееся очень простым сейчас, в нашем столетии, в психологии, в этой конкретной науке приобрело известное актуальное значение, потому что стали вестись исследования в рамках проблемы восприятия без посредства ощущения. То есть, буквально восприятия вне ощущения.

Те, кто подхватил эти тенденции, в отдельных случаях легкомысленные молодые (и не слишком) люди, стали говорить о, допустим, телепатическом восприятии. В чем его суть? В том, что оно происходит помимо известных нам существующих или полагаемых существующими, иногда только гипотетически, без подробного исследования, сенсорных аппаратов, сенсорных органов чувств. Вот почему этот постулат так самоочевиден, это подчеркивают даже и в наши дни. Еще один принцип: ничего нет в мышлении, чего бы не было в ощущении. Приходится напоминать сей бесспорный афоризм. Но за этим постулатом, вполне очевидным для всякого сколько-нибудь разумного человека, кроется два очень больших и очень серьезных, отнюдь не простых вопроса. Первый. Можно ли из этого постулата сделать вывод, что образ, то есть наше восприятие мира, есть не что иное, как совокупность наших ощущений?

Я еще раз повторяю этот простой, но очень сложный на самом деле вопрос. Можно ли считать, что образ есть совокупность ощущений? То есть, что он разлагается, распадается на сумму ощущений? Родилось такое правило: одно ощущение суммировалось с другим. Вот в результате такого суммирования и возникает образ. Так ли? Второй, еще, может быть, более значимый, еще более важный и очень принципиальный, я бы сказал: философский вопрос, одновременно с тем, что он остается так же и конкретно-научным, есть вопрос о том, в каком отношении находятся ощущения к ощущаемому? Нужно сказать, что оба эти вопроса заслуживают не только обсуждения, но и обзора оснований, которые необходимы для того или другого их решения.

Давайте остановимся сначала на первом вопросе. То есть на вопросе о том, сводится ли образ мира или отдельных предметов, объектов этого мира к их сумме? (Разумеется, я подразумеваю не только вещи в их, так сказать, неподвижных свойствах, но и изменения этих вещей, их движения, например перемещения в пространстве.) Так вот: можно ли представить себе этот процесс, процесс формирования образа этих предметов восприятия как объединение, суммирование возникающих ощущений? Нужно сказать, что бесконечно давно стала складываться теория восприятия, которая впоследствии приобрела развернутую форму и стала называться ассоциативной теорией восприятия. Теория эта импонировала (и импонирует, можно сказать, и сейчас) своей очень большой простотой, и я бы сказал -- мнимой, но все же ясностью. И ее поэтому пересказать очень просто. Если, к примеру говоря, я вижу, то есть воспринимаю, у меня возникает образ вот этого предмета, который я держу сейчас в руках, то образ этого предмета, собственно, есть не что иное, как ощущение цвета + ощущение контура, формы + ощущение отстояния (расстояния, иначе говоря; если близок предмет от меня, то, по-видимому, это последнее связано с большим или меньшим сведением зрительных осей или еще более сложным образом, но воздействия того или другого фактора на органы чувств дают ощущения, которые затем объединяются, суммируются. Я ощущаю также сопротивление этого объекта, который держу в руках, давление, которое оказывают держащие этот объект пальцы моей руки, и к этому ощущению, мной названному, еще присоединяются ощущения осязательные. С ними очень тесно связаны кожно-мышечные, кожно-суставно-мышечные ощущения (мы можем бесконечно уточнять эти вещи). Итак, сумма ощущений. Таким образом, передо мной предмет черный, определенной фактуры, судя по характеру цвета, гладкий на ощупь, твердый, не поддающийся деформации, когда я оказываю давление пальцами моей руки на этот предмет, имеющий вес, то есть массу (ну и еще многое, многое другое). Эти ощущения вступают в ассоциативную связь между собой, так как одно имеет тенденцию вызывать другое вследствие того, что они часто появляются вместе. Ну и к этой сумме ощущений может прибавляться также и слово, обозначающее эту совокупность, то есть предмет, в этой форме представленный, через нее оказавший свое действие на чувствительные аппараты человека.

Эта ассоциативная теория справедливо обозначалась как теория атомистическая. Значит, если сравнить образ с некой молекулой, то отдельные ощущения можно сопоставить с отдельными кусочками, с отдельными элементами, то есть с отдельными атомами. В представлениях того времени атом считался неделимым элементом, отсюда и перешел этот термин в ассоциативную психологию, названную «атомистической». Есть связи, напоминающие связи в молекуле атомов, это суть ассоциации, то есть связи, возникающие вследствие повторения или относительно более частого повторения одних сочетаний по сравнению с другими. Вот эти частые, заученные, задолбленные совпадения, сочетания и образуют эту картину, образ. Связи эти позволяют всегда пополнять наличные ощущения ощущениями, некогда с ними, то есть с наличными ощущениями, связанными в опыте, связанными опять-таки по тем же самым законам ассоциации. Значит, если надо было бы записать формулу, которая бы отражала излагаемую мной сейчас простую концепцию, то можно и нужно было бы записать: ощущение А + ощущение Б + в данный момент отсутствующий, но восстановленный по ассоциации, то есть по памяти, элемент АБВ + АБВГ + пропущенный Д, восстановленный по ассоциации, и так далее. Поэтому всегда в образе содержатся не только элементы, непосредственно возникающие под влиянием воздействия на рецепторы, под влиянием процессов в рецепторах, но также и как бы «бывшие» ощущения, обычно связанные с наличными. Когда я слушал свой первый в жизни курс общей психологии, то эта ассоциативная теория была проиллюстрирована следующим образом.

«Когда-то, -- говорил читавший этот курс профессор Челпанов, -- в то время, как в саду (имеется в виду сад открытый -- парк, будем говорить нашими терминами) играл духовой оркестр и под этот оркестр танцевали, то кто-нибудь из гимназистов останавливался, становился перед оркестром и начинал жевать лимон. Оркестр прекращал игру, ибо оркестр-то был духовой, а вид лимона сейчас же ассоциировался с кислым вкусом, а кислый вкус вызывал бурное слюноотделение. Музыка прекращалась. Упрекнуть гимназиста было не в чем. Он собственно ничего незаконного не совершал, он просто ел лимон, что, как известно, законом вполне разрешено». В скобках скажу, что Челпанов принадлежал к числу выдающихся педагогов и не только педагогов высшей школы, но и вообще педагогов. И он очень любил приводить на лекции такие иллюстрации, которые помогали запомнить что-то существенное. И вот сейчас прошло столько лет, и все-таки, когда я стал рассказывать об ассоциативной теории, мне сразу же пришла в голову эта иллюстрация Челпанова, хотя вот в этих строчках я ее, конечно, не записал, потому что я писал их в порядке логики, а рассказываю в порядке педагогики.

Это так же просто, как и неверно. Еще в конце XIX века внимательные исследователи-психологи обратили внимание, вернее, описали даже (вначале это было очень осторожным взглядом) следующее явление. Если произвести мысленное вычитание отдельных составляющих, компонентов, слагаемых, если сказать упрощенно, ощущений из образа, то все же остается некий как бы остаток. И этот остаток в то время стали называть качеством формы («Gestaltqnalitat»). Эта мысль очень скоро, в начале века, была подхвачена и развита до целой теории восприятия, которая сразу противопоставила себя теории ассоцианистской, ассоцианистической, атомистической. Теория эта основывалась на очень простых фактах, на очень простых явлениях. Я не буду излагать подробно эту теорию, только приведу ее общую схему, ее главные, угрубленные немножко положения, так же как я сделал это по отношению к теории ассоцианистической. Явления, которые и обосновывают, и иллюстрируют вместе с тем эту концепцию, очень просты. Я не буду обращаться к доске, тем более, что писать на ней негде, а обращусь лучше к вашему воображению. Это, может быть, даже лучше. Итак, вообразите себе, что перед вами три точки, расположенные вот так: одна и здесь две. Несомненно, я изобразил перед вами, начертил на доске треугольник. Но позвольте, треугольник же не образуется этими тремя точками, правда? Я могу эти три точки расположить иначе, и тогда эти же самые три элемента, эти три атома образуют совершенно другую молекулу. Теперь другое изображение: квадрат -- четыре точки, а вот так четыре -- это что? Отрезок прямой. Значит, кроме элементов есть еще что? Остается осадок, остаток, качество формы, -- так эта структура и есть форма, поэтому направление, которое развивало эту антиассоцианистическую теорию, пробрело название гештальттеории.

Гештальт -- это немецкое слово, которое на русском, французском и английском языках употребляется без перевода. Пишут немецкое слово «гештальт», а дальше добавляют на соответствующем языке «теория». Что же такое гештальт? Это трудно переводимое, как видите, понятие, термин, вернее, слово. Трудно переводимость его видна из того, что оно сохраняется без перевода в немецком исходном варианте, в котором оно родилось. Придумывать можно, конечно, переводы, приблизительные. Иногда говорят -- это теория формы, «гештальттеория» переводится как «теория формы», более точный перевод будет звучать по-русски так -- это «теория целостных форм». Это ближе. Я думаю, что есть еще один термин, который может еще ближе передать смысл гештальта. Хотя в немецком языке есть параллельный термин, совершенно точно соответствующий тому, который я сейчас назову, но в некоторых производных этого термина есть совпадения именно с гештальтом. Это конфигурация. Потому что «гештальтированный» -- значит «конфигурированный». Здесь совпадения, перекрест терминов. Ну, а мы давайте сохраним термин гештальт и не будем применять новой терминологии. Это занятие довольно бесполезное, как правило, -- сочинение терминологии. Там, где это абсолютно необходимо, надо вводить новые термины, но там, где можно обойтись старыми, пояснив и поняв их правильно, там можно и нужно сохранять термин. В науке всегда ведь так: не просто один термин заменяется другим, но очень часто тот же самый термин приобретает иное несколько, более точное, более полное свое значение. Понятие, выражаемое этим термином, развивается, а термин сохраняется.