У народных масс это выразилось как «помрачение державного самосознания», как ощущение «бесцельности великодержавного бытия России». Гигантская накопленная в нем энергия подсознательного недовольства только и искала какого-нибудь выхода, русла, в которое бы могла выплеснуться, в особенности после февраля 17-го. Это русло и было указано большевиками. По мнению евразийцев «в мировоззрение масс «социалистическая» идея вовсе не вошла... она оказалась лиши отдушиной для исхода скопившегося глухого недовольства» Флоровский Г. О патриотизме праведном и греховном // Кубань, 1992, № 5 - 6, стр. 92.. Нельзя объяснить революции, как это часто делается, бунтарской сущностью народа. «... в ней нужно усмотреть еще и ожесточенный прорыв... скинуть с себя чужие и чуждые формы и привилегии не своей культуры, а также и религиозное стремление найти свою правду общественно-государственного бытия» Трубецкой Н.С. Мы и другие // Наш современник, 1992, № 2, стр. 158..

Такая позиция евразийцев предопределила существенную разницу между ними и другими представителями эмигрантского консерватизма по вопросу об отношении к Белому движению и к большевикам. Симпатии евразийцев, несомненно, были на стороне Белого дела, которое, по их собственным словам, «родилось из беззаветного и бескорыстного патриотического порыва», «росло и питалось чувствами чистыми и святыми» Флоровский Г. О патриотизме праведном и греховном // Кубань, 1992, № 3 - 4, стр. 84.. Однако, это движение было обречено на поражение, поскольку «в нем была та же нечуткость, незоркость глубине и сложности тех жизненных противоречий, которые привели к революционному взрыву и питали его затем». Белые сражались за от влеченную идею России, в которой не просматривался «конкретны образ Новой России» Флоровский Г. О патриотизме праведном и греховном // Кубань, 1992, № 3 - 4, стр. 84.. Евразийцы не питали никаких симпатий к большевикам, но отмечали в их действиях наличие моментов исторической необходимости, а иногда и исторической справедливости. По их мнению «необходимо признать верность руководящего ими (большевиками - В.Г.) инстинкта: они поняли, что нужно ломать и созидать заново» Флоровский Г. О патриотизме праведном и греховном // Кубань, 1992, № 3 - 4, стр. 84.. Большевистская агитация воспринималась массами как национальная реакция на все более укореняющиеся в русской жизни «чуждые основания и начала», как «проповедь против европейцев и их приспешников» Трубецкой Н. «Русская проблема» / Кубань, 1992, февраль, стр. 46.. Поэтому евразийцы, будучи противниками большевизма практически по всем основополагающим вопросам, тем не менее сходятся с ним «в отвержении... той культуры которая существовала в России непосредственно до революции и продолжает существовать в странах романо-германского Запада, в требовании коренной перестройки этой культуры" Трубецкой Н.С. Мы и другие // Наш современник, 1992, № 2, стр. 164.. Основную заслугу большевизма евразийцы усматривают в том, что он изолировал страну от западного влияния и дал ей время для внутреннего переосмысления своего национально-государственного задания, определения новых мировоззренческих ориентиров.

Яркой отличительной чертой евразийского движения выступает резкое антизападничество, несравнимое по степени своего накала с аналогичными настроениями других консервативных течений в эмиграции. «Мы должны привыкнуть к мысли, - отмечают евразийцы. - что но-германский мир со своей культурой - наш злейший враг. Мы ни безжалостно свергнуть и растоптать кумиры... заимствованных Запада общественных идеалов и предрассудков» Трубецкой Н. «Русская проблема» / Кубань, 1992, февраль, стр. 49.. Должен быть ниспровергнут культ техники и науки, нарастающий параллельно утрате религиозного чувства, должна быть развенчана кичливость Запада по воду мирового лидерства своей цивилизации, показана ущербность западного понимания прогресса. В своем антизападничестве евразийцы шли дальше не только ранних славянофилов, утверждавших различие фундаментальных основ культур Европы и России, то и дальше Данилевского. обратившего внимание на политическую враждебность Запада России. Используя его теорию культурно-исторических типов, как историософскую основу, евразийцы выдвигают на первый план опасность западной культурной экспансии, причем не только для России, но для всего мира.

Отличает их от славянофильства и то обстоятельство, что в своем отторжении от Запада евразийцы становятся "востокофилами". Они впервые выдвигают идею о нерасторжимой связи России с Востоком и обосновывают наличие в русской культуре важнейших элементов восточного происхождения. Имеется в виду не только бесспорное влияние Византии. Но и влияние восточной степи, в частности, монголов. В соответствии с концепцией евразийства монголы в решающей степени повлияли на русские принципы государственности. Практически спасли Россию от потери своей православной специфики и от ассимиляции ее латинством. Религиозная и национальная терпимость монголов превратилась в неотъемлемую черту и русской государственности. Русская цивилизация оказалась сильно пропитана культурой степных кочевников Вернадский Г. Монгольское иго в русской истории // Наш современник, 1992, № 3, стр. 6..

Как в географическом, так и в культурном отношениях Россия волею судьбы поставлена в центр евразийского материка, Евразии, и поэтому несет ответственность за его геополитическую стабильность. Во имя этой стабильности России предназначено быть надежным охранителем от экспансии Запада, поскольку «только преодолением нарочитого «западничества» открывается путь к настоящему братству евразийских народов: славянских, финских, турецких, монгольских и проч.» Савицкий П. Географические и геополитические основы евразийства // Элементы, 1993, № 3, стр. 54.. Антизападническая, охранительная роль для России являете тем более естественной, что она выступает православно-мусульманской и православно-буддистской страной Савицкий П. «Поворот к Востоку» // Элементы, 1993, № 3, стр. 50. (См.: 49, 50). В этом смысле можно говорить, что евразийство существенно усиливает позицию Леонтьев; для которого также было характерно ассиметричное отношение к Востоку и Западу.

К «повороту на Восток» Россию подталкивают и те объективны обстоятельства, в которых она оказалась в послереволюционный период, когда «сама судьба в последний, может быть, раз открывает возможность для русского народа найти свои самоначальные и самостоятельные пути и возможности» Сувчинский П. К преодолению революции // Наш современник, 1992, № 2, стр. 159.. Дело в том, что западная мировая экспансия особенно сильна благодаря «экономическому господству та называемых «цивилизованных» над «колониальными» народами» Трубецкой Н.С. Мы и другие // Наш современник, 1992, № 2, стр. 166.. Поэтому противостояние Западу подразумевает экономическое освобождение колониальных стран. Большевистская революция и гражданская война лишили Россию возможности в обозримом будущем победить Запад в экономической области и поставили страну жестким выбором: или стать западной колонией, или возглавить борьбу развивающихся стран за свою независимость от Запада. Для патриотического сознания здесь выбора нет. «В победоносном исходе этой борьбы - единственная надежда на спасение России... Отныне интересы России неразрывно связаны с интересами Турции, Персии, Афганистана, Индии, быть может, Китая и других стран Азии. «Азиатская ориентация» становится единственной возможной для настоящего русского националиста" Трубецкой Н. «Русская проблема» / Кубань, 1992, февраль, стр. 47..

С позиций евразийства, таким образом, период коммунистического режима в России не является лишь карой за ее прежние грехи. В его рамках страна может выйти на постановку и решение новых исторических задач, определяющих ее дальнейшую судьбу. Поэтому к вопросу о переходе от этого режима к новому этапу развития России следует относиться с большой осторожностью. Иначе народ, «сорвав свой пыл в свержении коммунизма, очень быстро может встать на путь готовых европейских политических схем и режимов и тем уготовить себе реакцию еще менее национальную, чем большевистский интернационал» Сувчинский П. К преодолению революции // Наш современник, 1992, № 2, стр. 158..

Итак, сохраняя в своем творчестве традиции дореволюционной консервативной политической мысли, Ильин, Солоневич и евразийцы представляют собой ее продолжение и развитие. Ильин, ориентируются на восстановление идеалов петербургской России, очищенных от исторических недостатков, ближе примыкает к государственно-охранительной ветви дореволюционного консерватизма. Солоневич, стремящийся к возрождению принципиальных основ Московского Царства, выступает последователем прежде всего православно-русского (славянофильского) консерватизма. Евразийцы, стоящие на историософских позициях теории культурных типов Данилевского и перерабатывающие применительно к новым условиям идеи Леонтьева об обращении России к Востоку, находится в русле консервативной традиции заложенной именно этими мыслителями.

Ильин, Солоневич и евразийцы сходятся в оценке февраля 1917 года, как решающей точки государственной катастрофы, но несколько по-разному смотрят на причины революции. Ильин обуславливает их непрочностью правосознания всех слоев русского общества; Солоневич - негативной ролью дворянства (как охранительного, так и революционного), порожденной петровскими реформами; евразийцы - всеобщей утратой национально-государственной идеи.

Если для Солоневича монархия остается единственно приемлемой формой государства в России, то Ильин, лично оставаясь монархистом, не отрицает вероятности развития страны по республиканском пути. Евразийцы не имеют ничего против "правовой республики", способной достойно понести национальную идею России Трубецкой Н.С. Мы и другие // Наш современник, 1992, № 2, стр. 164., однако считают ее маловероятной.

Если для Ильина и Солоневича антизападничество сводится в основном к невозможности копирования западных политических образцов, то евразийцы поднимают знамя борьбы совместно с колониальными народами против западной цивилизации.

Если концепция Солоневича имеет значение только для России, то политическая теория Ильина - универсальна, поскольку раскрывая общетеоретические проблемы политической науки. Концепция евразийцев имеет региональную актуальность.

Если Ильин в большевизме и СССР усматривает исключительно негативные стороны, то Солоневич подмечает некоторую преемственность в имперской политике России и СССР, а евразийцы обнаруживают даже некоторые позитивные моменты в послереволюцнонной ситуации в стране.

Ильина, Солоневича и евразийцев объединяет понимание опасности и ответственности исторического периода, который последует за падением коммунистического режима в СССР. Они не отрицают возможности новой тоталитарной диктатуры в случае ошибочной политики в переходный период.

Заключение

Буквально на глазах, во время подготовки настоящей работы к печати, в высших политических кругах нашего государства начало ощутимо меняться отношение к слову «консерватизм». В результате целого ряда крупных неудач, постигших сторонников быстрых и глубоких экономических и политических реформ, и соответствующего роста общественного раздражения и недовольства многие политики, даже из принадлежавших ранее к лагерю «радикальных демократов», все чаще декларируют свою приверженность к сохранению и возрождению ряда традиционных идеалов и духовных устоев общества. Говорить о нарождающейся моде на консерватизм, пожалуй, рано, но факт роста стремления к всевозможным манипуляциям с этим понятием констатировать правомерно.

Если моде на консерватизм все-таки будет суждено вступить в свои права, то для политической реальности она будет, несомненно, вредна, как и всякая мода в политике. Подлинный консерватизм к политической моде (в том числе и моде на себя самого) относится крайне отрицательно, как к явлению, примитивизирующему и профанирующему предмет внимания. Перед лицом такой опасности тем более важно иметь надежный способ распознавания подлинного консерватизма в ряду его подделок.

Кроме того, сегодня наше общество переживает новый этап развития русского консерватизма, как реакции на коренные социальные изменения в России и в мире конца 80-х - начала 90-х годов ХХ века, которые по своим масштабам и последствиям выдерживают сравнение с событиями, вызвавшими к жизни русский консерватизм XIX - начала ХХ веков и консерватизм русской эмиграции - с Великой французской революцией конца XVIII и революцией в России начала ХХ века. Всесторонний анализ нового этапа русского консерватизма, выявление его особенностей, типологии и классификация его основных направлений окажутся по силам лишь исследователям более позднего времени, когда его сущностные черты относительно устоятся, примут зрелую форму. Однако, для первичной ориентации в современном идеологическом пространстве, особенности русского консерватизма прежних лет, попытка определения которых была предпринята выше, могут оказаться весьма полезными. Во всяком случае они позволяют достаточно точно установить лжеконсервативный характер целого ряда политических идей.

Так, вряд ли в настоящее время правомерно связывать напрямую русский консерватизм с монархическим идеалом. Даже консерваторы - эмигранты настаивали уже на этом не столь бескомпромиссно, как их предшественники. Однако, идеал мощного, централизованного, сильного в оборонном отношении государства, учитывающий уникальные геополитические особенности России, как представляется, обязателен и для современного консерватизма.

После 70-ти лет официально-государственного атеизма трудно требовать от современного русского консерватизма неукоснительного следования православной вере в ее церковно-догматическом понимании. Но признание первичности духовных ценностей перед материальными, подчиненности экономики нравственности, непреходящей значимости типично «православных» норм социального общежития - по-видимому, обязателен и для него.

Не имеет никакого смысла требовать от нового этапа развития русского консерватизма такого накала антизападнических настроений, какой был характерен, скажем, для евразийцев. Между тем, наверняка, с ним не могут быть совместимы такие черты, как преклонение перед западной цивилизацией, наносящее ущерб русской культуре, навязывание России западных социальных ценностей и моделей, космополитизм, неуважительное отношение к истории своей родины. Нет, конечно, ничего общего между современным русским консерватизмом и отечественными приверженцами западного «неоконсерватизма», как бы не вводило в заблуждение терминологическое родство названий. Как очень точно определил великий русский консерватор К.Леонтьев, «охранение у всякой нации свое, у турка - турецкое, у англичанина - английское, у русского - русское, а либерализм у всех один…» Леонтьев К. Избранное. М., 1993, стр. 171..

Ясно также, что представителями русского консерватизма не могут быть поборники ценностей классического буржуазного общества европейского типа, поскольку таких традиций Россия никогда не имела. По этой же причине на консервативный статус не могут претендовать идеи, позитивно оценивающие февральскую революцию 1917 года, положившую начало длительному неорганическому и хаотическому развитию страны.

Разумеется, сделанные замечания рисуют только самую общую и приблизительную рамку современного русского консерватизма. Это набирающее силу явление обещает быть чрезвычайно сложным и многообразным, ставящим пред своими исследователями массу новых проблем, не встречающихся при анализе прежнего консерватизма. Например, правомерно ли считать неокоммунизм или неосоциализм одним из направлений консервативной мысли, и если правомерно, то в какой степени. Однако, размышления над этими вопросами выходят далеко за рамки задач настоящей работы.

Размещено на Allbest.ru