Направления XIX века западников и славянофилов в русской философии

Размещено на http://www.allbest.ru/

СОДЕРЖАНИЕ

Введение

1. Историческое развитие течений западников и славянофилов

1.1 Развитие России в 19 веке, предпосылки и условия возникновения течений западников и славянофилов

1.2 Зарождение западничества и славянофильства

2. Славянофилы и западники: дискуссии о России и ее судьбе

2.1 Взгляды славянофилов

2.2 Взгляды западников

2.3 Основные противоречия западничества и славянофильства

3. Борьба идей западников и славянофилов

3.1 Идеи славянофилов

3.2 Идеи западников

Заключение

Список использованной литературы

Введение

Философия - это наука. Как и всякая другая наука, философия стремится к установлению строго доказуемых истин не для избранных народов или наций, а для всех мыслящих людей.

Русская философия имеет богатое наследие. Десятки крупных русских философов оказывались в центре духовной культуры России. Многие исследователи отмечают, что в истории русской философии особо выделяется период, охватывающий XIX и начало XX века. В середине XIX века в истории русской философии и особенно русской политической мысли яркий контраст представляют два взаимно противоположных направления - славянофильское и западническое.

Славянофилы (А.С. Хомяков, К.С. Аксаков, И.В. Киреевский) обосновывали идею о мессианской роли России в истории человеческой цивилизации. Они считали, что политическое устройство России должно базироваться на монархии. Основой духовности должно быть православие. Русскому народу присущи такие ценности, как соборность, коллективизм, общинность.

Западники (Т.Н. Грановский, К.Д. Кавелин, В.Г. Белинский, А.И. Герцен) придерживались идеи «европеизации» России. Россия должна смотреть на Запад как на образец. Она должна перенять западный экономический уклад, западные республиканские формы государственного устройства и западные духовные ценности Д.И. Олейников. «Славянофилы и западники». «Механик». М. - 1966. С.8..

Спор, начатый славянофилами и западниками, то затихал, то вновь возникал, вовлекая в свою орбиту новых идеологов. Вопрос о том, куда больше тяготеет Россия - к Западу или Востоку, не потерял значения и в наши дни.

Поэтому цель нашей работы заключается в исследовании двух основных направлений XIX века западников и славянофилов в русской философии.

Нашей задачей является рассмотрение взглядов этих философов по поднятому вопросу.

1. Историческое развитие течений западников и славянофилов

1.1 Развитие России в 19 веке, предпосылки и условия возникновения течений западников и славянофилов

Общественно-политическая история России первой половины XIX в. представляет собой широкую сферу для научного изучения. Пути эволюции страны, борьба различных социальных сил за новый государственный строй, судьбы крестьянства - все эти проблемы в последнее время привлекают особое внимание. Одним из главных для историков является вопрос: почему осуществление кардинальных и давно назревших реформ (введение конституции и освобождение крестьян) столь затянулось? Этому, безусловно, способствовали самодержавие как политическая система, а также противодействие консервативного дворянства. Однако осознание передовым общественным мнением отставания России от стран Запада, понимание того, что страна переросла самодержавие, обусловили появление программ коренных преобразований. Попытка изменить исторический путь развития Российского государства закончилась, как известно, победой Николая I на Сенатской площади. Так началась эпоха, которая в историографии обозначена как торжество реакции, идейный кризис и упадок, трагедия сломленного последекабристского поколения.

Но так ли это? Ведь и в последекабристские годы общественно движение, принимая разные формы и исходя от различных социальных групп, несомненно, развивалось. Оно, конечно, не достигло уровня декабризма, но подъем гражданского самосознания в русле этого движения протекал весьма интенсивно.

Отметим, что идейные искания последекабристского пятнадцатилетия изучены не в полной мере. Они рассматривались или в общем контексте истории освободительного движения всей первой половины XIX в., или только в рамках революционной традиции.

Необходимо поставить вопрос об отношении русского общества к делам и людям 14 декабря 1825 г., поскольку все идейные и общественные настроения этого времени были связаны с реакцией на декабризм и были вовсе не однозначными. “Дело всей России”, как было названо восстание в Манифесте 13 июля 1826 г., действительно стало таковым и отражало поиски путей преобразования страны.

“Когда вопрос не разрешен,- писал почти через 10 лет после восстания декабристов М.С.Лунин,- а только замят или обойден, то он всплывет опять... Постепенно зреющая мысль в краю нашем должна снова обратить общее внимание на дело Тайного общества”. В последекабристские годы вновь встали давно назревшие и неразрешенные задачи коренных изменений в государственном и общественном строе страны.

Расправившись с декабристами, правительство стремилось устранить возможность повторения подобного в будущем. С этой целью - предотвратить и пресекать все формы оппозиционности - в 1826 г. было создано III Отделение, т. е. учреждение, призванное осуществлять тайный надзор “за настроением общественного мнения” и “народного духа”. 14 декабря показало правительству всю опасность недостаточного внимания или пренебрежения к внутренней жизни общества. По мнению А. X. Бенкендорфа, это невнимание привело к ослаблению связи между правительством и обществом, что влекло за собой “обманутые ожидания, обоюдные ошибки и, наконец, разрыв, породивший заговор наших мятежников”.

В мемуаристике николаевской эпохи, а вслед за ней в исторической литературе утверждается, что в эти годы выражения общественного мнения, по крайней мере “гласного и открытого”, не существовало. Отчасти это верно. В николаевское царствование общество не только не принимало никакого участия в управлении, но даже толком не было осведомлено о государственных проблемах. Прессы в том виде, какой она приобрела позже, по существу не было.

Однако процесс роста национального самосознания общества продолжался. Попытки выразить общественное мнение имели место и в эти годы, пусть они и не могли получить должного общественного резонанса, как в более позднее время. Только в делах Комитета 6 декабря 1826 г., хранящихся в Российском государственном историческом архиве, собрано около 40 записок и всеподданнейших докладов конца 1820-1830-х гг., относящихся к проблеме государственного преобразования страны и освобождения крестьян от крепостной зависимости. Причем, если по первому вопросу чаще встречаются записки “неизвестного”, то в отношении крестьян - это чаще всего записки и другие материалы популярных государственных деятелей того времени - II. С. Мордвинова, В. П. Кочубея, С. С. Уварова.

В других фондах того же архива имеется также ряд записок по крестьянской тематике, сводящихся к необходимости постепенной отмены крепостного права в России.

Значение общественного мнения хорошо понимали и руководители III Отделения. Так, А.X. Бенкендорф полагал, что “общественное мнение для власти то же, что топографическая карта для начальствующего армией”. Его нельзя навязать, за ним надо следовать, так как оно никогда не останавливается. “Можно уменьшить, ослабить свет... но погасить это пламя - не во власти правительства, [его] не засадишь в тюрьму, а прижимая, только доведешь до ожесточения”. Ежегодные отчеты III Отделения за 1827-1830 гг. о состоянии общественных настроений по сути своей являются собранием проектов реформ в аграрной, финансовой, юридической и других сферах. Они также содержат анализ политического состояния и настроений в Польше, прибалтийских провинциях, в Финляндии, характеризуют отношение общественного мнения страны к войнам с Персией и Турцией, французской и польской революциям 1830 г. Причем в обзорах, рассматривающих позиции всех классов общества, подчеркивается, что высшее общество лишено теперь морального авторитета и общественное мнение исходит из кругов средних классов, которые составляют “душу империи”, за исключением двора, “все недовольны”. Разбирая причины недовольства каждого слоя, авторы отчетов уделяют особое внимание изменению положения крепостного крестьянства и спасению дворянства от “неминуемого банкротства”. Чрезвычайно интересна характеристика крепостных, данная управляющим канцелярией III Отделения М. Я. Фон Фоком: “Среди этого класса встречается гораздо больше рассуждающих голов, чем можно было предположить... они хорошо знают, что во всей России только народ-победитель - русские крестьяне находятся в состоянии рабства; все остальные - финны, татары, латыши... и т. д.- свободны... В начале каждого нового царствования мы видим бунты, потому что народные страсти не довольствуются желаниями и надеждами...”.

Вместе с тем ни Бенкендорф, ни Фок не считали общественное мнение “эквивалентом разума или истины”, хотя призывали его учитывать. С их точки зрения, оно может быть благом, когда просвещенно, и является злом, когда заблуждается, становясь силой, оппозиционной правительству. Интересно, что сходные мысли прослеживаются в “Апологии сумасшедшего” П. Я. Чаадаева, который считает, что “общее” мнение не тождественно безусловному разуму и истина не рождается в толпе. Каково было мнение Николая I - неизвестно, хотя издатель отчетов III Отделения А. А. Сергеев, анализируя маргиналии, оставленные императором при чтении этих отчетов, замечает, что он находил в них мысли и взгляды, совпадающие с его собственными.

Ценность характеристик этих обзоров в том, что они отражают взаимоотношения между обществом и правительством. Эта проблема крайне сложна и нуждается в самом тщательном конкретном изучении применительно к разным этапам развития общества и государственной власти, разумеется, с учетом национальных и исторических традиций. Несомненно, в обществе всегда есть силы, оппозиционно настроенные по отношению к правительству. Но в определенные периоды их оппозиционность выражается в большей или меньшей степени и различными средствами. При этом всякое очередное оживление оппозиционных настроений в обществе связано с решением назревших объективных задач развития страны.

Планы преобразования государства занимают особое место в общественной мысли уже с конца XVIII - начала XIX в. Кризис самодержавия в это время усилился, становилось все более ясно, что государственный механизм не справляется с управлением страной. Это поняли и сами монархи, и их ближайшее окружение. “Нерешительный постепеновец” Александр I, как его метко охарактеризовал С. Г. Сватиков, и его “молодые друзья” стали осознавать, что самодержавие уже не соответствует духу времени”. Опыт Французской революции подсказывал, что только конституционализм может предохранить общество от назревающей революционной опасности. Но они боялись ограничения самодержавия до проведения реформ, считая его наиболее удобным механизмом их осуществления. Эти идеи были широко распространены в обществе среди передовой части дворянства 1810-х гг. В “Записке о необходимости перемен в России”, предназначенной для Александра I, известный либерал-конституционалист А. И. Тургенев настойчиво проводил мысль, что уничтожение крепостного права всего легче осуществить при просвещенном и умном монархе. С его точки зрения, “неограниченная власть правителя [...] позволяет ему приказанием уничтожить сей позорный институт”.

Первая же радикальная антиправительственная оппозиция, ставшая совершенно новым явлением в общественной жизни России, закончила свои поиски изменения социально-экономической системы страны попыткой совершить “военную революцию” на Сенатской площади. Актуальность тайного союза до 1821 г. была очевидна как для самих его членов, так и для правительства и либерального меньшинства, поскольку он был основан, по словам М. С.Лунина, на “обетах власти”. Ведь в своей речи на Варшавском сейме Александр I твердо заявил о намерении дать “благотворное конституционное правление всем народам, провидением мне вверенным”. Но неспособность правительства решить основные проблемы социально-экономического развития страны привела к тому, что русское оппозиционное движение вскоре превратилось в революционное.

После 1825 г. осмысление событий 14 декабря представители почти всех слоев русского общества способствовало еще большей его поляризации. Общим было убеждение в необходимости перемен, а выход каждый видел свой, хотя не все сознавали, что какой бы ни был выбран путь - эволюционный или революционный,- ни тот, ни другой не могли полностью исключить или заменить друг друга.

Следует сказать, что и до 14 декабря отношение общественного мнения к декабристской идеологии было далеко не однородным. В конце 1820-1830-х гг. для русского общества тоже было характерно различное отношение к декабризму - как к нравственному символу героизма, как к идеологии вообще и конкретно к восстанию 14 декабря как ее радикальному проявлению.

Благородство, самоотверженность, жертвенность и мировоззренческие ценности декабристов были близки современникам. “И через 100 лет эшафот послужит пьедесталом для статуй мучеников”,- писал Н. И. Тургенев. А.И. Герцен неустанно повторял, что 14 декабря стало нравственным переворотом и пробуждением для целых поколений российских интеллигентов. Деятельность тайных обществ представлялась многим как проявление общеевропейского “духа преобразований”, а 14 декабря - “как вспышка общего неудовольствия”. В 1826 г. П. А. Вяземский писал В.А.Жуковскому: “Я охотно верю, что ужаснейшие злодейства, безрассуднейшие замыслы должны рождаться в головах людей насильственно и мучительно задержанных”, тогда как “правительство, опереженное временем, заснуло на старом календаре”.

Именно вопрос, каким путем должен быть изменен государственный строй России - революционным или реформаторским,- стал для “Союза Благоденствия” камнем преткновения еще в 1819-1821 гг. Эти расхождения привели к массовому выходу из этой организации. Такие видные участники организации, как А. II. Муравьев, Ф. II. Глинка, Д. В. Давыдов и люди близкие к ним - А. С. Грибоедов, С. Е. Раич и другие, впоследствии так и не вошли ни в “Северное”, ни в “Южное” общества и остались на позициях раннего либерально-просветительского декабризма. В 1822 г. отделился от общества один из самых талантливых людей эпохи - М. С. Лунин. Главной причиной тому было все более усиливающееся разногласие между умеренным крылом Союза и его радикальной группой в “предположенной цели и в средствах к достижению оной”. Последние были готовы бороться за будущую Россию с использованием вооруженной силы, тогда как “сокровенной целью” умеренных было “водворение законно-свободного правления в России”. С другой стороны, намерение радикалов преобразовать общество в организацию с более четкой революционной программой заставляло их избавиться от людей, не разделявших крайних взглядов руководства. Таким образом, стремясь прямолинейно следовать передовым западным образцам, они в своем реформаторстве забегали далеко вперед и отрывались от политических установок и позиций прогрессивно мыслившего меньшинства русского дворянства. Именно этот факт сыграл свою роль в решении многих умеренных либералов-конституционалистов (П. А. Вяземского, А. И. Тургенева), близких к декабристским кругам, отказаться от предложений вступить в тайное общество, куда их не раз приглашали. Это понимали как сами декабристы, так и правительство. В 1826 г. в секретном приложении № 3 к Всеподданнейшему докладу Следственной комиссии говорилось, что “злоумышленники думали... что найдут себе пособие и в общем расположении умов... они воображали, что все... изъявляющие неудовольствие, пристанут к ним и уже в душе их сообщники”.

Та же причина лежала в основе негативного отношения к выступлению 14 декабря людей социально и мировоззренчески близких к декабристам. Об этом свидетельствуют письма за 1825- 1826 гг. А. И. Оленина, Ф. И. Тютчева, В. А. Жуковского, А. С., Ф. С. и С. А. Хомяковых, в которых действия декабристов характеризуются как насилие и преступление. Они тоже видели - так дальше жить нельзя, нужны перемены, но опасались, что в такой отсталой стране, как Россия, революция приведет к террору и трагедии.

1.2 Зарождение западничества и славянофильства

В 1876 г. П. А. Вяземский, встречавшийся с уже вернувшимися из ссылки декабристами, рассуждал, что “сама затея совершить государственный переворот на тех началах и при тех способах и средствах, которые были в виду... доказывает политическую несостоятельность и умственное легкомыслие этих мнимых и самозванных преобразователей... Они мечтали, что стоит им только захотеть, обязать себя клятвою, и дело народного спасения и перерождения... возникнет само собой. Это были утописты, романтические политики или политические дилетанты...”.

Так же думал и А. С. Грибоедов, заметив однажды, что 100 прапорщиков желают перевернуть государственный строй России, а будущий теоретик славянофильства А. С. Хомяков еще до восстания, полемизируя с К. Ф. Рылеевым, говорил: “из всех революций самая беззаконная есть военная революция”.

Сомневались в законности намерений тайного общества и в моральном праве революционеров сделать счастливым свой народ, но без его участия, т. е. насильственным путем, А. С. Пушкин, П.Я. Чаадаев, В. Ф. Одоевский.

Таким образом, в либеральных кругах, наиболее близких к тайным обществам 1820-х гг., тактика “военной революции”, использованная 14 декабря, не нашла поддержки. Неудача декабристов еще более убедила либералов в неоправданности насильственной революции как средства преобразования страны. Причем трагедия на Сенатской площади воспринималась ими как крах радикальных средств борьбы, а не широкого декабризма как политической программы.

Декабристы, в их представлении, имели право пойти самостоятельным от правительства путем, но путем законного сопротивления произволу властей, а не замены единодержавия “тиранством вооруженного меньшинства”.

Правы были и те современники, которые полагали, что причины неудачи декабристов во многом в недостаточном осмыслении ими исторического прошлого и настоящего развития России, игнорировании ее национальных особенностей и слепом восприятии западных образцов. “Возникнув из совершенно чуждого нам общественного строя, они (западные образцы) не могут иметь ничего общего с потребностями нашей страны”,- писал П. Я. Чаадаев. Возникло убеждение, что России незачем бежать за другими, а следует откровенно оценить себя и понять, каков должен быть путь развития, адекватный российским условиям.

В поисках своих дорог одни (Н. Г. Устрялов, П. И. Надеждин, М. Т. Каченовский) вглядывались в прошлое и, осмысливая историю России, находили в ней рецепты для будущего страны, обосновывали историческими традициями охранительные начала самодержавия, православия и народности (М. П. Погодин) или, предпочитая национальную почву, усиленно защищали российские традиции от западных посягательств (братья И. В. и Н. В. Киреевские и А. С. Хомяков).

Другие, пытаясь осознать опыт декабристов с позиций легального дворянского либерализма, вели поиск в теоретико-философском и религиозном направлениях. Это - кружок “любомудров”, кружок И. В. Станкевича, студенческий кружок “11 нумера” В. Г. Белинского, либерально-просветительский литературный кружок В. Д. Сухорукова в Новочеркасске, литературные общества в Харьковском университете, в Нежинском лицее. Причем либеральный лагерь был весьма широк и многолик - от аристократической “фронды” до истоков оппозиционности будущих славянофилов и западников.

Однако в эти годы в русском общественном движении были иные силы, которые преклонялись перед декабристами, считая себя “осколками” их движения, и создали “золотую легенду” о 14 декабря, которую подхватил А. И. Герцен. Это были представители наиболее радикальной части студенчества, разночинной молодежи и мелкопоместного дворянства, которые, пытаясь продолжить начатое декабристами дело, создавали тайные политические кружки. Такие кружки, более широкие по социальному составу, чем декабристские, возникали уже начиная с 1826 г. в Москве, Оренбурге, Курске и т. д. (кружки бр. Критских, бр. Раевских, тайное общество Н. П. Сунгурова и др.), причем центр движения переместился из Петербурга в Москву.

Кружки оставались в рамках декабристской революционности. Это подтверждается тем, что социальный состав их участников был представлен в основном выходцами из дворянского сословия, хотя с декабристами, конечно, исчез “чистый” элемент дворянства. В идеологическом отношении взгляды членов этих объединений представляли собой смесь революционных и либеральных воззрений с общими для того времени просветительскими идеями. Их политические установки (хотя документально оформленными программами они не подтверждены и прослеживаются только по показаниям в следственных делах) преимущественно сводились к насильственному политическому перевороту и установлению “конституционного правления”.

И тем не менее “примитивная” революционность дворянской молодежи последекабристского периода вызывала страх повторения “14 декабря” в правительственных кругах. Вот что писал М. Я. фон Фок об этих “возмутителях спокойствия”: “Молодежь, то есть дворянчики от 17 до 25 лет, составляет в массе самую гангренозную часть империи. Среди этих сумасбродов мы видим зародыш якобинства, революционный и реформаторский дух... Экзальтированная молодежь, не имеющая никакого представления ни о положении в России, ни об общем ее состоянии, мечтает... о свободе, которой они совершенно не понимают, но которую полагают в отсутствии подчинения”.

Начало 1830-х гг. стало рубежом в истории освободительного движения в России и связано с возникновением “русского социализма”. Но почему в столь отсталой в социально-экономическом отношении стране нашли поддержку идеи, которые явно опережали уровень ее развития. Вероятно, правы те исследователи, которые полагают, что в истории нередко случаются периоды относительно самостоятельного развития идеологии, опережающей социально-экономические условия жизни общества и государства.

Думается, связано это было и с тем, что утопический социализм удовлетворял столь сильную в обществе жажду “обновления”. В письме к Н. П. Огареву в 1833 г. А. И. Герцен писал, что “мир ждет обновления... Надобно другие основания положить обществам Европы... более права, более нравственности, более просвещенности”. Не последнюю роль играло и осознание новым поколением того, что поражение декабристов не было случайным, что нужно, как писал Герцен, “перейти декабризм”. В своем дневнике за 1842 г., говоря о М. Ф. Орлове, он заключал, что “молодое поколение кланялось ветерану своих мнений, но шло мимо”.

По вопросу об отношении Герцена к декабризму и вообще к революционности как методу ниспровержения старого социально-экономического и политического уклада жизни общества, в историографии нет полного единодушия. Но большинство исследователей справедливо считают, что переоценка декабристского опыта, а также крах польского восстания привели его к отрицанию “политики” как способа изменений в жизни страны.

В поисках нового мировоззрения Герцен, Огарев и их друзья остановились на утопическом социализме с его идеями социального переустройства общества путем длительных и мирных экономических преобразований и морально-этического совершенствования человека. Но вся эта программа сочеталась с надеждами на реформы “сверху”. При весьма отрицательном отношении к Николаю I Герцен все же полагал, что в России ведущую роль всегда играло правительство, а не народ. С его точки зрения, которая отражена в записке 1836 г. “Отдельные замечания о русском законодательстве”, правительство является не только “прогрессивным началом” в обществе, но нигде не стоит “настолько перед народом, как в России”. Дворянство - оппозиционная сила, сдерживающая произвол власти, а народ пассивен, поскольку “не умеет понять своих прав”, считал он. Таким образом, желая сделать счастливым свой народ, Герцен в своем социализме все же активную роль отводит дворянству и правительству.

Интересно, что, заканчивая записку, Герцен сравнивает Россию и Америку как страны, по его мнению, лишенные сословных традиций. Предрекая, вслед за А. Токвилем, им обеим великое будущее, он писал: “Россия и Америка - две страны, которые поведут дальше юридическую жизнь человечества. Россия - как высшее развитие самодержавия на народных основаниях, а Америка - как высшее развитие демократии на монархическом основании”

Однако уже после революции 1848 г. Герцен отчаянно спрашивал последователя социалистических идей: “Где лежит необходимость, чтобы будущее разыгрывало нами придуманную программу. Почему мы должны думать, что новый мир будет строиться по нашему плану?”.

Итак, в эти годы в России появился и получил распространение мирный просветительский социализм. Его последователям было присуще стремление понять личность в связи с обществом, т.е. социальность, а высочайшей целью общественного развития они считали “совершенствование личности”. Эти же идеи проповедовали II. В. Станкевич, В. Ф. Одоевский, А. И. Тургенев, П. А. Вяземский, а также П. Я. Чаадаев.

Именно у Чаадаева идея об особом историческом пути и предназначении России получила наиболее четкое и яркое выражение. Чаадаев был как бы “мостом”, соединяющим эпоху декабристов с либеральным движением 1840-х гг. Имея тесные связи в декабристской среде и являясь членом “Союза Благоденствия”, он в 1821 г. уехал за границу и прекратил всякие отношения с тайным обществом. Почему? В отличие от своих мятежных друзей Чаадаев никогда не был склонен к практической политической деятельности. Для него самым важным была нравственная и умственная свобода. Во многом это было связано с воспитанием, которое он получил в иезуитском пансионе. Глубокая западная образованность иезуитов, их католическая диалектика привили ему любовь к западной цивилизации и широту взглядов. Вообще же следует заметить, что воспитанники пансиона (а ими были А. С. Меншиков, П. А. Вяземский, С. Г. Волконский, М. Ф. и А. Ф. Орловы) были лишены той односторонности, о которой писал Чаадаев в 1-м философическом письме. Так, и с точки зрения П. А. Вяземского, “честному человеку не следует входить ни в какое тайное общество”, так как “всякая принадлежность к тайному обществу есть уже порабощение личной воли своей тайной воли вожаков. Хорошо приготовление к свободе, которое начинается закабалением себя”.

“Россия и Запад”, “русский путь” и западные образцы - сама постановка этой проблемы подразумевала для Чаадаева не географические понятия, а два порядка вещей, два мировоззрения. Анализируя особенности исторического пути развития России и находя именно в нем причины отсталости страны, он писал: “Одна из наиболее печальных черт пашей своеобразной цивилизации заключается в том, что мы еще только открываем истины, давно уже ставшие избитыми в других местах... Это происходит от того, что мы никогда не шли об руку с прочими народами; мы не принадлежим... ни к Западу, ни к Востоку, и у нас нет традиций не того, ни другого. Стоя как бы вне времени, мы не затронуты всемирным воспитанием человеческого рода”. И все же отсталость для страны, с точки зрения Чаадаева, не только минус, но имеет ряд преимуществ, главное из которых - возможность избежать социальных конфликтов Запада.

Но если Чаадаев видел в “особом пути России” как позитивные, так и негативные моменты, то славянофилы усматривали в нем исключительно достоинства. Славянофильство в России явилось не только проявлением подъема национального самосознания, но и реакцией на практику западных моделей, использованных декабристами. Вообще же в зарождении в 1830-х гг. двух основных направлений будущего либерального течения - славянофильства и западничества - отразилась его внутренняя противоречивость. “Оба направления,- писал о них И. П. Огарев,- выходили из движения двадцатых годов. Слитые у декабристов - негодование на русскую действительность и любовь к России - раздвоились, одна сторона пошла в отрицание всего русского, другая - в отрицание всего нерусского”. И будущие западники, и славянофилы, объединенные в годы своей юности в кружке II. В. Станкевича, исходили в своих построениях из осознания необходимости перемен в стране. Расхождения начались тогда, когда у одних возникла убежденность в избранности русского народа, обладающего преимуществами российской истории и потому истинными ценностями (община, земщина, православие); другие, наоборот, вслед за Чаадаевым считали, что мы не были затронуты общеевропейским воспитанием, у нас нет традиций и единства, а стало быть, и подлинной истории. Поэтому, полагали они, чтобы выйти из хаоса, необходимо ускорить развитие буржуазных отношений, а за образец правления взять конституционные монархии Западной Европы.

Касаясь отношения русского общества к вопросу о роли Запада в судьбах России, нужно отметить, что в эти годы в либеральной среде возникает своеобразное неприятие буржуазных отношений. Социальные контрасты и противоречия нарождающегося капитализма Запада, так называемые “язвы пролетариатства”, критиковали в своих работах А. С. Пушкин (“Путешествие из Москвы в Петербург”), П. А. Вяземский, В. Ф. Одоевский, а также М. А. Фонвизин и Н. А. Бестужев.

М. А. Фонвизин в записках “О крепостном состоянии земледельцев в России” (1842 г.) и “О коммунизме и социализме” (1849 г.), критикуя “необеспеченное состояние пролетариев”, указывал: “Пролетарии - эти жалкие бездомки, по большей части, без религии, без правил нравственности, почти одичавшие... ненавидя настоящий порядок общества, не обеспечивающий ни их настоящее, ни будущее, только и жаждут ниспровержения всего существующего, надеясь в социальном перевороте обрести улучшение своей бедственной участи”. Сходные мысли имеются и в записке Н. А. Бестужева “О свободе торговли и вообще промышленности” (1836г.).

Следует остановиться также еще на одном вопросе, относящемся к этой проблеме. На рубеже 1820- 1830-х гг. для некоторых либералов-конституционалистов при их безусловно отрицательном отношении к деспотизму российский абсолютизм представлялся единственным реальным средством исторического прогресса. Осмысление “14 декабря” привело их к убеждению о невозможности положительного решения важных государственных задач путем революционного действия. А “язвы пролетариатства” и социальные проблемы, возникающие на Западе, противоречили тезису о “благоденствии” конституционных государств. Возможность преобразования страны связывалась теперь с двумя силами - дворянством и правительством, которое в их глазах было “единственным европейцем в России”. Отсюда следовал вывод о необходимости сотрудничества дворянства с просвещенным монархом в целях побуждения его к реформаторской деятельности. Такие взгляды были характерны для П. А. Вяземского, М. А. Фонвизина в 1840-е гг., членов кружка “любомудров” (С. П. Шевырев, М. П. Погодин, В. Ф. Одоевский), а также А. С. Пушкина.

15 ноября 1826 г. по заказу А. X. Бенкендорфа А. С. Пушкин составил записку “О народном воспитании”, предназначенную для Николая I, где с просветительских позиций доказывал необходимость этого сотрудничества. Исследователи творчества Пушкина, характеризуя эту страницу его биографии, высказывают различные предположения. Но был ли это перелом в его политическом мировоззрении, связанный с отрицательной реакцией на “14 декабря”, или же поэт остался верен прежним взглядам, но понял необходимость действовать иными средствами, в союзе с правительством,- сказать трудно. Вот что писал по этому поводу наиболее чуткий и проницательный из друзей поэта П. А. Вяземский, который ясно уловил двойственность положения: “Он (Пушкин)любил чистую свободу... Но из этого не следует, чтобы каждый свободолюбивый человек был непременно и готовым революционером. Политические сектаторы двадцатых годов очень это чувствовали... Они не находили в нем готового соумышленника и оставили его в покое”.

Как бы то ни было, представляется несомненным, что на рубеже 1820-1830-х гг. в русской общественной мысли достаточно прочно утвердилась либерально-просветительская концепция эволюции страны, которая фактически отвергала радикализм декабристов.

Основные принципы этой концепции можно свести к следующему: при сложившихся условиях и в силу отсталости страны революция пагубна. Лишь на основе просвещения, а затем освобождения народа, которое на данном этапе может осуществить только самодержавное правительство, поддерживаемое передовым либеральным дворянством, Россия эволюционным путем придет к тем самым результатам, которые декабристы пытались достичь методом “военной революции”. “Ныне все образумились,- писал А. С. Пушкин о декабристах,- и увидели ничтожность своих замыслов и средств и... необъятную силу правительства, основанную на силе вещей”.

А. Н. Шебунин, характеризуя сторонников этой позиции, не без основания считал нарождающихся либералов “чуткими и умными наблюдателями”, поскольку, с их точки зрения, в данный момент вопросы крестьянской, административной и судебной реформы являлись более насущными, чем борьба за конституционализм. Активная поддержка правительства Николая I со стороны конституционалистов-реформаторов александровской эпохи - М. М. Сперанского и Н. С. Мордвинова была основана, думается, на тех же принципах.

Следует признать, что деятельность М. М. Сперанского в николаевскую эпоху, его отношение к декабристам, участие в суде над ними - самая сложная страница его биографии. Николай I “не без злорадного чувства”, по словам П. Е. Щеголева, поручил именно ему “судить” и “карать” мятежников, среди которых у Сперанского было много личных друзей (Г. С. Батеньков, бр. Бестужевы, А. О. Корнилович, С. Г. Краснокутский, К. Ф. Рылеев, В. И. Штейнгель).

Участие Сперанского в подготовке суда над декабристами, связанное с разработкой сценария судебного разбирательства, стало для него трагедией. По воспоминаниям его дочери, Е. М. Фроловой-Багреевой, во время процесса над декабристами Сперанский мучился и плакал по ночам. Трудно объяснить такую в определенной мере противоречивую позицию этого мягкого и сердечного человека. Некоторый свет на проблему проливает характеристика, данная Сперанскому М. Я. фон Фоком, который писал, что “на г. Сперанского... надо смотреть как на опору всех умных и даровитых людей среднего класса (например, литераторов, купцов и средних чиновников)... Он доступен, популярен... по-видимому, вполне предан Его Величеству Государю Императору и существующему строю, поддержанию которого он посвящает все свои силы... он не общителен, но тем не менее, его влияние на общественное мнение очень благотворно”. Поэтому выбор Николаем I исполнителя для осуществления его замыслов по подготовке преобразований в системе финансов, местном управлении, судопроизводстве, крестьянском вопросе, упорядочении законодательства был вполне обоснован. С точки зрения П. Е. Щеголева Сперанский “был самый дельный, самый умный из его сановников”, имеющий к тому же большой вес в обществе. Активность самого Сперанского, как представляется, основывалась не на боязни за свою судьбу, но, в первую очередь, на стремлении “великого реформатора” продолжать работу на благо России. Огромное количество записок и проектов, хранящихся в фонде М. М. Сперанского в Рукописном отделе РПБ и относящихся к последекабристским годам,- веское тому подтверждение.

Свидетельством приверженности Сперанского идее прогрессивности монархической формы правления является его трактат “Руководство к познанию законов”, в котором он писал, что “то, что называется деспотизмом, не есть правильная форма монархии, так же, как и анархия не есть форма республики. То и другое суть две крайности, временно и случайно от силы происшествий, а не от права возникающие”. Другим кандидатом во временное революционное правительство декабристы выдвигали адмирала II. С. Мордвинова. Имеются предположения, что он не только был осведомлен о существовании тайного общества, но даже и о планах “мятежных реформаторов”.

После 14 декабря отношение правительственных сфер к Мордвинову, имя которого не раз упоминалось в ответах декабристов Следственной комиссии, было весьма настороженным. Тем не менее в 1827 г. во всеподданнейшем письме на имя Николая I он доказывал, что введение конституции в такой стране, как Россия, привело бы к власти аристократическую олигархию, а затем последовала бы анархия. С его точки зрения, ни одно великое государство не может “быть сильным и могущественным без сильней монархической власти”.

Но, несмотря на проявление верноподданности, Мордвинов в глазах правительства был столь же подозрителен, как и раньше. “Партия Мордвинова опасна тем, что ее пароль - спасение России”,- писал А. X. Бенкендорф, преувеличивая, думается, общественное значение графа. “И даже среди купцов встречаются русские патриоты, придерживающиеся идей Мордвинова и его сторонников”,- продолжал он, заверяя Николая I, что “следит за ним очень зорко”. В среде же столичного дворянства конца 1820-х - 1830-х гг. Мордвинов был популярен, как и в предыдущее царствование, и именно его “желали бы видеть руководителем административных дел”.

По-видимому, правительственных реформаторов и либералов примиряла с самодержавием вера в его нереализованные реформаторские возможности. До середины 1820-х гг. государственная деятельность Александра I объективно способствовала распространению либеральных идей. Именно этим можно объяснить позицию умеренных легитимистов-либералов по отношению к их вербовке в тайное общество, а затем и их реакцию на “14 декабря”.

Надежды на продолжение “александровых начал” сохранялись и в первую половину царствования Николая I, о чем свидетельствуют отчеты А. X. Бенкендорфа и М. Я. фон Фока. В одном из них прямо говорилось, что “вся Россия ждет с нетерпением перемен как в системе, так и в людях... Самые благонамеренные люди изнывают в ожидании и не перестают повторять: „Если этот государь не преобразует России, никто не остановит ее падения! Российскому императору нужны только ум, твердость и воля, а наш государь обладает этими качествами во всей полноте“».

В царствовании Николая I было, вероятно, три переломных момента - 14 декабря 1825 г., 1830-й и 1848 гг., когда как бы толчками происходило усиление консервативных тенденций в его политике.

Вопрос о том, была ли сложившаяся при нем система вынужденной, сформировавшейся под влиянием новых обстоятельств, или же представляла собой логическое продолжение линии, начатой еще в предыдущее царствование, весьма сложен и требует специального изучения. С точки зрения А. И. Герцена, “именно 14 декабря принудило правительство отбросить лицемерие и открыто провозгласить деспотизм”. И все же, наверное, элемент вынужденности в усилении консерватизма имел место. Это подтверждается не только тем, что Николай I всю жизнь находился под впечатлением событий 14 декабря, но и известными фактами навязывания консервативным дворянством правительству репрессивных мер в отношении декабристов. Примечательно, что, даже с точки зрения П. Я. Чаадаева, правительство, в сущности, исполняло свой долг, и строгость его далеко не превзошла ожидания публики. «Что еще может делать правительство,- спрашивал он в „Апологии сумасшедшего“, - как не следовать тому, что оно искренне считает серьезным желанием страны?».

Был ли Николай I прекрасным актером и одновременно умным и дальновидным противником декабристов, который мобилизовал всю политическую силу, использовал нравственный и религиозный факторы, как считает Я. А. Гордин,- сказать трудно. Но так или иначе, многие декабристы писали ему из крепости, а затем из Сибири, указывая на необходимость преобразований, и не сомневались, что он их осуществит. Николай Павлович не был подготовлен к государственной деятельности. Взойдя на престол случайно, сквозь ряды мятежников на Сенатской площади, он рассматривал “14 декабря” скорее как нарушение воинской и общественной дисциплины. Поэтому главными задачами внутренней политики должны были стать упрочение дисциплины, “правильное” воспитание и “очищение” дворянства от вольного “духа времени”. Введение же в 1832 г. почетного и потомственного гражданства было своеобразным проявлением страха власти перед образованным дворянским меньшинством.

В условиях всеобщей потребности обновления реформы натыкались на необходимость продолжительной отсрочки. Политическое благоразумие требовало сначала подготовить для них основания, и в первую очередь подготовить умы.

Именно эти идеи легли в основу концепции гр. С. С. Уварова, названной в литературе “теорией официальной народности”. Причем в основе системы “очищения и охранительства” лежал тот же тезис о “неготовности” России к преобразованиям. “Мы, то есть люди девятнадцатого века, в затруднительном положении: мы живем среди бурь и волнений политических. Народы изменяют свой быт, обновляются, волнуются, идут вперед. Никто здесь не может предписывать своих законов. Но Россия еще юна, девственна и не должна вкусить, по крайней мере, теперь еще, сих кровавых тревог. Надобно продлить ее юность и тем временем воспитать ее”,- считал Уваров. О необходимости проанализировать основы управления и подготовить дальнейшие преобразования предупреждал императора и М. Я. фон Фок. Таким образом, Николай I и его окружение ясно осознавали необходимость реформ для развития страны, но считали, что она еще не готова их принять. И даже в “черном” манифесте от 13 июля 1826 г. о казни декабристов, подготовленном М. М. Сперанским, подчеркивалось, что “не от дерзновенных мечтаний всегда разрушительных, но свыше усовершенствуются постепенно отечественные установления”. В начале своего пути Николай I был такой же “нерешительный постепеновец”, как Александр I, но в отличие от него Николай считал правильным лишь частичный ремонт существующего порядка. И именно это явилось самой большой его ошибкой, так как “следовало сделать больше - или ничего не делать”, поскольку в такой стране, как Россия, “полумеры гибельны”, писал в 1842 г. в своем донесении французский дипломат К. Перье.

Эта двойственность позиции Николая I в отношении реформ весьма отчетливо проявилась в крестьянском вопросе. Проблема отмены крепостного права занимала одно из главных мест в планах правительства начиная уже с 1826 г. Николай Павлович, будучи цесаревичем, имел возможность ознакомиться с ней из лекций по политической экономии академика А. К. Шторха.

Кроме того, крестьянские волнения 1825-1826 гг. и ухудшавшееся положение помещиков, обремененных долгами, еще более утвердили его в мысли о необходимости освобождения крестьян. Сразу после коронации и по возвращении в Петербург Николай приказал делопроизводителю Следственной комиссии А. Д. Боровкову составить записку о мнениях, высказанных декабристами “по поводу внутреннего состояния государства в царствование императора Александра I”. Был составлен сборник из мнений Г. С. Батенькова, В. И. Штейнгеля, А. А. Бестужева. 6 февраля 1827 г. записка Боровкова была представлена императору, который, по свидетельству В. П. Кочубея, часто просматривал сборник и “черпал из него много дельного”. Затем записка Боровкова, как и записки, всеподданнейшие письма, доклады и мнения различных лиц, были переданы в Секретный комитет 6 декабря 1826 г. Комитет был создан по проекту, изложенному в записке М. М. Сперанского. Ему был поручен пересмотр всего государственного устройства и управления (в том числе крестьянский вопрос).

Однако Николай I, который говорил, что “крепостное право... зло для всех ощутительное и очевидное... и оно не может продолжаться..., что необходимо приготовить пути для постепенного перехода к другому порядку...”, а также П. Д. Киселев и М. М. Сперанский, поддерживавшие реформаторские намерения государя, не были поняты не только в своем ближайшем окружении, но и среди широкого круга консервативного дворянства. Комитету 6 декабря 1826 г. удалось лишь добиться облегчения участи государственных крестьян и то потому, что тут меньше были задеты интересы помещиков.

Секретные комитеты “для изыскивания средств к улучшению состояния крестьян разных званий ” еще не раз создавались и после 1826 г.- в марте 1835 г., марте 1839 г. и т. д., всего 6 раз до реформы 1861 г. Но претворить в жизнь их решения правительство Николая I так и не решилось, опасаясь не только выпустить из-под своего контроля крестьянство, но, главное, боясь сопротивления большинства дворянства.

Итак, после 14 декабря 1825 г. Россия вступила в новый этап своей истории не только с сохранившимся самодержавным строем, который уже не отвечал требованиям времени, но и с целым рядом неразрешенных социальных проблем. Для декабристов “военная революция” была попыткой изменить ход и направление российской истории. В последекабристское время вопрос о возможных путях развития страны, а также о средствах и методах политических и социально-экономических преобразований стал предметом идейных исканий, в основе которых была реакция на декабризм. В своих поисках “правильного” пути русское общество раскололось. Различное понимание интересов государства и отдельной личности приводили к появлению противоположных взглядов и программ.

Свое понимание коренных интересов страны отстаивало и правительство Николая I. И именно этим определялась его политика в отношении реформ, проведение которых оно считало только своей прерогативой. Отсутствие взаимодействия, а в некоторых случаях столкновение позиций “власти и общества” приводили в итоге к тому, что проведение реформ затягивалось. Но даже самые благие замыслы, слишком замедленные, теряют свою значимость и обречены на неудачу.

2. Славянофилы и западники: дискуссии о России и ее судьбе

2.1 Взгляды славянофилов

Славянофилы, представители одного из направлений русской общественой и философской мысли 40-50-х гг. 19 в. - славянофильства, выступившие с обоснованием самобытного пути исторического развития России, по их мнению, принципиально отличного от пути западноевропейского. Самобытность России славянофилы видели в отсутствии, как им казалось, в её истории классовой борьбы, в русской поземельной общине и артелях, в православии, которое славянофилы представляли себе как единственное истинное христианство. Те же особенности самобытного развития славянофилы усматривали и у зарубежных славян, особенно южных, симпатии к которым были одной из причин названия самого направления (славянофилы, т. е. славянолюбы), данного им западниками. Для мировоззрения славянофилов характерны: отрицательное отношение к революции, монархизм и религиозно-философские концепции. Большинство славянофилов по происхождению и социальному положению были средними помещиками из старых служилых родов, частично выходцами из купеческой и разночинной среды.

Идеология славянофилов отражала противоречия русской действительности, процессы разложения и кризиса крепостничества и развития капиталистических отношений в России. Взгляды славянофилов сложились в острых идейных спорах, вызванных «Философическим письмом» П. Я. Чаадаева. Главную роль в выработке взглядов славянофилов сыграли литераторы, поэты и учёные А. С. Хомяков, И. В. Киреевский, К. С. Аксаков, Ю. Ф. Самарин. Видными славянофилами являлись П. В. Киреевский, А. И. Кошелев, И. С. Аксаков, Д. А. Валуев, Ф. В. Чижов, И. Д. Беляев, А. Ф. Гильфердинг, позднее - В. И. Ламанский, В. А. Черкасский. Близкими к славянофилам по общественно-идейным позициям в 40-50-х гг. были писатели В. И. Даль, С. Т. Аксаков, А. Н. Островский, А. А. Григорьев, Ф. И. Тютчев, Н. М. Языков. Большую дань взглядам славянофилов отдали историки, слависты и языковеды Ф. И. Буслаев, О. М. Бодянский, В. И. Григорович, И. И. Срезневский, М. А. Максимович.

Средоточием славянофилов в 40-е гг. была Москва, литературные салоны А. А. и А. П. Елагиных, Д. Н. и Е. А. Свербеевых, Н. Ф. и К. К. Павловых. Здесь славянофилы общались и вели споры с западниками. Многие произведения славянофилов подвергались цензурным притеснениям, некоторые из славянофилов состояли под надзором полиции, подвергались арестам. Постоянного печатного органа славянофилы долгое время не имели, главным образом из-за цензурных препон. Печатались преимущественно в «Москвитянине»; издали несколько сборников статей «Синбирский сборник» (1844), «Сборник исторических и статистических сведений о России и народах ей единоверных и единоплеменных» (1845), «Московские сборники» (1846, 1847 и 1852). После некоторого смягчения цензурного гнёта славянофилы в конце 50-х гг. издавали журналы «Русская беседа» (1856-60), «Сельское благоустройство» (1858-59) и газеты «Молва» (1857) и «Парус» (1859).

В 40-50-х гг. по важнейшему вопросу о пути исторического развития России славянофилы выступали, в противовес западникам, против усвоения Россией форм и приёмов западно-европейской политической жизни и порядков. В борьбе славянофилов против европеизации проявлялся их консерватизм. В то же время, представляя интересы значительной части дворян-землевладельцев, испытывавшей растущее воздействие развивавшихся капиталистических отношений, они считали необходимым развитие торговли и промышленности, акционерного и банковского дела, строительства железных дорог и применения машин в сельском хозяйстве. Славянофилы выступали за отмену крепостного права «сверху» с предоставлением крестьянским общинам земельных наделов за выкуп. Самарин, Кошелев и Черкасский были среди деятелей подготовки и проведения Крестьянской реформы 1861. Славянофилы придавали большое значение общественному мнению, под которым понимали мнение просвещённых либерально-буржуазных, имущих слоев, отстаивали идею созыва Земского собора (Думы) из выборных представителей всех общественных слоев, но возражали против конституции и какого-либо формального ограничения самодержавия. Славянофилы добивались устранения цензурного гнёта, установления гласного суда с участием в нём выборных представителей населения; отмены телесных наказаний и смертной казни.

Философские воззрения славянофилов разрабатывались главным образом Хомяковым, И. В. Киреевским, а позже Самариным и представляли собой своеобразное религиозно-философское учение. Генетически философская концепция славянофилов восходит к восточной патристике, в то же время во многом связана с «философией откровения» Ф. Шеллинга, западноевропейским иррационализмом и романтизмом 1-й половины 19 в., отчасти воззрениями Г. Гегеля. Односторонней аналитической рассудочности, рационализму как и сенсуализму, которые, по мнению славянофилов, привели на Западе к утрате человеком душевной целостности, они противопоставили понятия «водящего разума» и «живознания» (Хомяков). Славянофилы утверждали, что полная и высшая истина даётся не одной способности логического умозаключения, но уму, чувству и воле вместе, т. е. духу в его живой цельности. Целостный дух, обеспечивающий истинное и полное познание, неотделим, по мнению славянофилов, от веры, от религии. Истинная вера, пришедшая на Русь из его чистейшего источника - восточной церкви (Хомяков), обусловливает, по их мнению, особую историческую миссию русского народа. Начало «соборности» (свободной общности), характеризующее, согласно славянофилам, жизнь восточной церкви, усматривалось ими и в русской общине. Русское общинное крестьянское землевладение, считали славянофилы, внесёт в науку политической экономии «новое оригинальное экономическое воззрение» (И. С. Аксаков). Православие и община в концепции славянофилов - глубинные основы русской души. В целом философская концепция славянофилов противостояла идеям материализма.