Фольклорные традиции в прозе Л. Петрушевской

Размещено на http://www.allbest.ru/

Размещено на http://www.allbest.ru/

Курсовая работа по литературе на тему:

«Фольклорные традиции в прозе Л. Петрушевской»

Выполнила:

студентка 4 курса группы 402-РТ

направления «5111300 - Родной язык и литература

(русский язык и литература)»

Научный руководитель:

преподаватель кафедры

русского языка и литературы



СОДЕРЖАНИЕ

ВВЕДЕНИЕ

ГЛАВА.I. Традиции былички и бывальщины в рассказах Л.С. Петрушевской

1.1 Проблема фольклоризма в современном литературоведении

1.2 Особенности использования фольклорных жанровбылички и бывальщины

ГЛАВА II. Жанровые признаки детской народной несказочной прозы в рассказах Л.С. Петрушевской

2.1 Страшилка, антистрашилка в прозе Л.С. Петрушевской

2.2 Настоящие сказки» Л. Петрушевской

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ



ВВЕДЕНИЕ

В настоящее время главным показателем грамотности и образованности человека является в том числе его литературный кругозор. Человеку ХХI века необходимо не только быть знакомым с классическими художественными текстами, но и хорошо ориентироваться в современной литературе.

Актуальность работы. Творчество Л. Петрушевской является одним из наиболее значимых явлений в современной русской литературе. Литературные произведение Л. Петрушевской изучают в школах и вузах нашей страны. Многие ученые, посвящали свои научные труды исследованию особенностей художественного мира творений писательницы. Некоторые литературоведы указывали на наличие фольклорных мотивов в художественных текстах Л. Петрушевской, но подробного рассмотрения данной проблемы еще не проводилось.

Объектом исследования являются произведения: «Сказка о часах», «Волшебные очки», «Волшебная ручка»и др.

Предметом исследования являются фольклорные традиции в прозе Л.С. Петрушевской.

Цель работы: выявить функции жанровых структур детской страшилки, былички и бывальщины в текстах Петрушевской.

Задачи данной работы заключаются в следующем:

· рассмотреть проблему фольклоризма в современном литературоведении;

· выявить особенности использования фольклорных жанров былички и бывальщины в произведениях Л. Петрушевской;

· определить жанровые признаки детской народной несказочной прозы в рассказах Л.С. Петрушевской

· сделать соответствующие выводы.

Теоретической основой данной работы послужили труды Е.И.Алиференко, А. Куравлев, С.М. Лойтер, О.Ю. Трыкова и др.

Основным методом исследования можно считать анализ произведений автора, в котором мы обращаемся к рассмотрению фольклорных компонентов в художественных текстах и их роли в структуре и раскрытии идейного содержания.

Практическая значимость данной работы заключается в материалах исследования, которые можно использовать при изучении русской литературы XX-XXI века в школах и в высших образовательных учреждениях. несказочная проза бывальщина петрушевская

Структура курсовой работы соответствует поставленным целям и задачам. Работа состоит из введения, двух глав, заключения и списка используемой литературы.



ГЛАВА I. Традиции былички и бывальщины в прозе Л.С. Петрушевской.

1.1 Проблема фольклоризма в современном литературоведении

Проблема фольклоризма в литературе является одной из самых актуальных проблем последнего столетия. В разное время на первый план выдвигался тот или иной аспект данной проблематики. Термин «фольклоризм» впервые был предложен и обоснован французским фольклористом ХIХ в. П.Себийо. Изначально это определение подразумевало под собой «повышенное внимание к фольклору, широкий диапазон взаимодействия современности и традиционного народного творчества». С развитием науки актуальным становится аспект проблемы фольклоризма, как взаимовлияние сфер «мифа - фольклора - литературы».

В последние десятилетия ХХ в. Фольклоризм литературы стал рассматриваться в качестве междисциплинарной теоретической проблемы, в основе решения которой - определение специфики взаимодействия двух словесно - поэтических систем (фольклора и литературы). В данный период в отечественной науке неоднократно высказывалась и мысль о том, что фольклоризированные жанры, продолжая традиции народной поэзии, развивают заложенные в них возможности, не реализованные во время живого бытования. В отечественном литературоведении и фольклористике по мере осмысления и изучения понятия «фольклоризм» предпринимались и попытки классификации его типов. Общие типы фольклоризма[8] подробно классифицирует исследователь А.А. Горелов. Первый, по его мнению, заключается в цитировании; второй состоит из нескольких групп: жанровый фольклоризм (обращение к жанрам фольклора); мировоззренческий фольклоризм (использование особенностей мировоззрения народа, его взглядов на мироустройство); мифологический фольклоризм (разработка в форме какого-либо жанра литературы мифологического сюжета, использование мифологической символики, особенностей мифологического мышления); песенный фольклоризм (использование особого лирического эмоционального потенциала фольклорной песни, мелодики фольклорного стиха); поэтический фольклоризм (использование всех элементов фольклорной поэтики в стилистических и других целях); стилизация органическая (в жанре литературного сказа), неорганическая (псевдостилизация) и книжная (по мотивам Библии, летописей).

Художественная практика фольклоризма на рубеже ХХ - ХХI вв. очень разнообразна. В современной литературе накоплен довольно большой корпус текстов, основу которых составляет интерпретация жанров устного народного творчества. Особенно это относится к сказке. Традиция обращения отечественных авторов к различным разновидностям народной сказки имеет давнюю историю. Подобного рода образцы на рубеже ХХ - ХХI вв. известны в творчестве В. Войновича, Т.Толстой, А.Кабакова, М.Фрая и др. Очень важно в этом отношении и творчество Л.С. Петрушевской. Писательница, ярко заявившая о себе во многих литературных жанрах, в конце ХХ столетия выпускает сборник «Настоящие сказки» (1997). Это произведение тесно связано с предшествующим творчеством Л.С. Петрушевской, но в то же время углубляет наши представления о присущих только этой писательнице чертах творческого процесса: ситуативности, почти обязательном мифологическом подтексте, столкновении различных стилистических пластов. Этот момент во многом связан с новым подходом писательницы к возможностям использования фольклора. О связях творчества Петрушевской с фольклором и функциях подобного обращения писали по-разному. К этим вопросам обращались Н.Л. Лейдерман, М.Н. Липовецкий, Н. Иванова, Т.Т. Давыдова[10], О. Славникова, Л.В. Овчинникова, И.М. Колтухова. Так, методологически важным представляется замечание Н.Л. Лейдермана и М.Н. Липовецкого о том, что «чернушный» быт в произведениях писательницы восходит к первобытным ритуалам, сквозь которые «проступают архетипы ада и рая, крещения и посвящения». С изображением быта связывает Н. Иванова и используемый в творчестве Л.С. Петрушевской приём гротеска. По мнению критика, он не является саркастическим, оценивающим и уничтожающим, но приобретает новое качество амбивалентности - «отрицание соединяется с любованием, насмешка с восхищением, уничтожение с возрождением», то есть вполне в духе народной городской смеховой культуры. Н. Иванова пишет[11]: «Гротеск в творчестве Петрушевской разрушает серьёзно - напыщенную, помпезную картину мира. А начинается это разрушение с возвращения в культуру того, что пренебрежительно именовалось официальной критикой "мещанством», "гротеск Петрушевской комичен».

М. Липовецкий главной чертой творчества Л.С. Петрушевской называет особого типа «литературность»:«Петрушевская, оказывается, исключительно литературна. Когда читаешь повести и рассказы в новом самом полном - сборнике её прозы, эта черта бросается в глаза. Так, в названиях постоянно звучат сигналы литературности, скрытой как будто за сугубой «физиологичностью» и «натурализмом». Собственно благодаря отсылкам к мотивам русской и мировой культуры, "чернухе возвращается значение высокой трагедии».М. Липовецкий уточняет, что писательница вовсе «не бросает отсылки всуе, она с ними работает». Иначе говоря, речь идёт об осознанной вторичности текста (интертекстуальности) - одной из основных черт постмодернизма. Исследователь выстраивает целую концепцию, разъясняющую основные черты поэтики Л.С. Петрушевской. В рамках её, например, обращение писательницы к «страшным историям», «страшилкам», Липовецкий объясняет тяготением Л. С Петрушевской к мифологическому пласту. Соответственно, эта особенность поэтики предполагает практически полное отсутствие характеров. Отсюда и антипсихологичность её прозы. «Индивидуальность, «диалектика души, все прочие атрибуты реалистического психологизма у Петрушевской полностью замещены одним - роком. Человек у неё полностью равен своей судьбе, которая в свою очередь вмещает в себя какую - то крайне важную грань всеобщей - и не исторической, а именно что вечной, изначальной судьбы человечества». Поэтика Петрушевской, считает Липовецкий, - «правильная трагедия», которая учит воспринимать жизнь как «вечный, природный цикл, очерченный в мифологических архетипах».

Л.В. Овчинникова, в свою очередь, главной особенностью художественного мира Л.С. Петрушевской считает «своеобразный диалог между сказками и реальностью. По её мнению, «узнаваемые сказочные образы, мотивы, предметы» не просто помещены автором в реальную действительность, но переосмыслены и более того показаны в пародийной форме либо окрашиваются мрачной иронией. Прибегает Л.С. Петрушевская и к так называемой «двойной иронии»: «описывает несовершенство реального мира и обычного человека, но заканчивается всё счастливо, что вызывает у читателя смешанные чувства. При этом позиция автора характеризуется исследовательницей как отстранённо - мудрая: «Петрушевская, возможно, хочет, чтобы мы задумались над тем, что именно этот чудесный порядок правилен и естественен, а реальный мир отклонился от нормы».

Другие исследователи пытаются найти в сказочных повествованиях писательницы некую «архетипическую матрицу» для свойственной постмодернизму интеллектуальной игры. Особый интерес представляет диссертационное исследование украинского литературоведа И.М. Колтуховой. Она считает, что «созданные Петрушевской сказочные образы, несомненно, сохраняют глубинную связь с древнейшими архетипами, однако архетипические схемы не воспроизводят буквально мифологические и фольклорные образы, а получают новую жизнь в поле совместимости». Постмодернистское начало в «Настоящих сказках» рассматривается исследовательницей как переходное явление, предполагающее попытки «заново конструировать мир с опорой на символы и ценности предшествующих культурных эпох»[12].



1.2. Особенности использования фольклорных жанров былички и бывальщины

Под «быличкой» обычно понимается такой жанр устного народного творчества, основу которого составляет рассказ героя о встрече с нечистой силой. По словам Э.В. Померанцевой «само слово «быличка[18]» было подслушано братьями Б. и Ю. Соколовыми у белозерских крестьян, использовано и прокомментировано, и с их легкой руки вошло в практику фольклористов, которые стали употреблять его как синоним терминам «предание», «легенда», «бывальщина». Функционально быличка довольно близка жанру страшилок, т.к. этот жанр используется для познания неведомого и устранения стресса, страха перед нечистой силой, вследствие чего она имеет когнитивно-воспитательную нагрузку. Кроме того, как отмечает К.В. Чистов, былички трудно выделяются из речевого потока: «обычно не рассказываются без внешнего повода и не имеют зачинов и концовок, формально выделяющих их из обыденного речевого потока». Этот жанр народного творчества «оказывается ближе остальных к личной сфере человека». Обычно в нем рассказывается о встрече человека с нечистой силой. Коммуникативная функция былички заключается в удовлетворении потребности человека в необычном и необъяснимом.

Композиционные особенности данного жанра обусловлены его сюжетом, описывающем исключительность некоего происшествия. Типичным для былички является описание некоторого сверхъестественного персонажа. При этом его характеристика обычно дается не только при помощи описания облика, но и описания каких-то простых действий вроде померещилось, показалось, захохотало и т.д. Объекты непознаваемого и непознанного мира определяют в быличке наличие трагического начала, которое моделируется посредством специфического хронотопа: «в основном события происходят в темноте, вечером, ночью, в тумане, в уединенном, пустынном месте, на кладбище, за горой, в чистом поле».

Мир персонажей обычно представлен рядом антропоморфных, антропоморфно-зооморфных, зооморфных субъектов. Кроме того, в ней присутствуют образы низшей мифологии типа домового, водяного, лешего, русалки, черта и т.д. Также популярными действующими лицами русских быличек являются мертвецы и оборотни. Таким образом, лаконичное определение былички говорит о том, что быличка - это «жанр устного народного творчества: рассказ героя о встрече с «нечистой силой».

Бывальщина также является довольно популярным жанром устного народного творчества. В отличие от былички, она несколько ближе к жанру городской легенды и представляет собой повествование о каком-либо происшествии вообще, не акцентируя личное участие или свидетельство рассказчика.

Быличка и бывальщина имеют в качестве своей основы действительные случаи, которые интерпретируются через призму доминирующих в обществе мифологических воззрений. Они имеют тесную связь с жанром «страшилки»: «к числу быличек следует отнести и рассказы, которыми матери «стращают детей, - о злых духах-людоедах, в том числе и о духах, похищающих (согласно представлениям непосвященных) мальчиков, достигших зрелости, для превращения их во взрослых мужчин - полноправных членов племени».

Основным отличием былички от бывальщины является то, что быличка в большей степени обращена к миру чудесного и сверхъестественного. Э.В. Померанцева предложила разграничение терминов "быличка" и «бывальщина»: «термин «быличка» соответствует понятию суеверный меморат… От бывальщины, досюльщины, предания, т.е. фабулата…быличка отличается…бесформенностью, единичностью, необобщённостью». Основным принципом классификации быличек является именно поле персонажей: «традиционно былички классифицируются по содержанию, в указателях сюжетов и мотивов русских быличек разделы и подразделы выделяются по сановным мифологическим персонажам, например, былички о духах природы, о домашних духах, о черте, змее, проклятых и т.д.». Кроме того, в российской науке былички считаются жанром-прародителем волшебных сказок. Например, Е.М. Мелетинский называет былички предком «волшебной сказки».

Популяризация фольклорных жанров в литературных текстах относится к 70-м годам XX века: «актуализация фольклорного начала обусловлена культурно-историческими особенностями изображаемой эпохи». Причем, обращение к жанру быличек и бывальщин характерно для самых разных направлений литературы этого времени. К ним обращаются как писатели-деревенщики, так и основатель литературного направления метафизического реализма - Ю. Мамлеев. Некоторые исследователи прямо указывают на связь фольклорных аспектов творчества Мамлеева и Петрушевской.

Таким образом, можно говорить, что жанры устного народного творчества вроде былички и бывальщины являются довольно характерными для современной литературы, в частности - для творчества Петрушевской. Далее мы рассмотрим специфику жанрового синтеза на примере ряда текстов автора. Наиболее характерным циклом, продуктивно использующим жанры былички и бывальщины, в творчестве Л.С. Петрушевской являются «Песни восточных славян[2]». Именно здесь мы зачастую встречаемся с быличкой практически в чистом виде. Интерференция жанров заметна, прежде всего, на уровне нарратива. Во всех этих текстах используется сказовая манера повествования. Под сказом мы в данном случае подразумеваем специфическую манеру повествования, воспроизводящую устную речь. Речевые приемы, используемые в подобной наррации, позволяют читателю делать выводы о самом рассказчике и его точке зрения на происходящие в излагаемом тексте события.

Обратим внимание на экспозиции текстов цикла «Песни восточных славян»:

В начале войны в Москве жила одна женщина. Муж ее был летчик, и она его не очень любила, но жили они неплохо. Когда началась война, мужа оставили служить под Москвой, и эта Лида ездила к нему на аэродром. Однажды она приехала, и ей сказали, что вчера самолет мужа сбили недалеко от аэродрома и завтра будут похороны[2].

Из этого начального фрагмента текста «Случай в Сокольниках» читатель может сделать вывод о том, что рассказчик поверхностно знаком с героиней. Это следует из того, что он указывает имя повествуемого объекта - "эта Лида". Кроме того, нарратор неявно предполагает некоторую осведомленность слушателя, т.к. позволяет себе отказаться от подробностей описания персонажа, ограничившись вскользь упомянутым именем. Также очевидно, что намечающийся сюжет о «сверхъестественном» занимает рассказчика намного больше, чем подробное описание героев. Мы замечаем предельную лаконичность повествователя и его желание как можно быстрее сообщить об интересующих его событиях. Нарратора практически не занимает форма повествования, поэтому текст сохраняет черты разговорного стиля. Повествователь как бы не замечает типичных разговорных повторов союза, типа «и ей сказали», «и эта Лида», «и завтра будут похороны» в смежных синтагмах.

В следующем тексте такие речевые повторы отсутствуют, однако заметно, что рассказчик повествует о чем-то очень знакомом. Складывается впечатление, что эта история рассказывается им не впервые. Здесь тоже заметно желание побыстрее перейти к повествованию о более интересном событии, поэтому экспозиция текста не затягивается подробным литературным описанием героев, их окружения, а представлена в сжатом виде: Одному полковнику во время войны жена прислала письмо, что очень тоскует и просит его приехать, потому что боится, что умрет, не повидав его. Полковник стал хлопотать об отпуске, как раз перед этим он получил орден, и его отпустили на три дня. Он прилетел на самолете, но за час до его прилета жена умерла.

В последующих текстах мы также обращаем внимание на то, что знание ситуации нарратором зачастую ограничено, оно во многом совпадает со знаниями мира персонажей, о которых он повествует. Это кажется важным для определения сущности повествователя, т.к. такая речевая тактика соответствует повествователю, который имеет отношение к миру персонажей, иначе говоря, перед нами скорее всего некий «сказитель», профессиональный рассказчик необычных историй, бывший им либо свидетелем, либо доверяющий тем источникам, из которых он эти истории почерпнул. Подобных повествователей мы можем найти в «Повестях Белкина у Пушкина» или в «Вечерах» Гоголя, ср. другие примеры экспозиций данного цикла:

Один молодой человек Олег остался без отца и матери, когда умерла мать. У него осталась только сестра, а отец хотя и был жив, но, как потом выяснилось, был Олегу не отцом. Дело было в Москве, в новом районе. У одного инженера, сотрудника министерства, были очень плохие отношения с женой. У них имелась двухкомнатная квартира со всей обстановкой, ковры, сервизы, цветной телевизор, и все это при разводе жена требовала себе. Перечисление предметов домашнего обихода в этом фрагменте подчеркивает, что рассказчику не все равно, каков был достаток у героев, о которых он повествует. Один человек похоронил жену и остался один с дочкой и старухой матерью. Жена его долго болела, он сам сидел с ней в больнице, сам таскал горшки, кормил и умывал ее.

В этом фрагменте мы сталкиваемся с непрямой оценкой действий героя. Заметно, что повествователь одобряет отношение персонажа к собственной жене, и. впоследствии оправдывает его знакомство с другой женщиной. Повествователю важно, что при жизни жены его герой «сам сидел с ней», «сам таскал горшки», в общем - вытерпел все мучения болезни супруги.

Практически все тексты Петрушевской, составившие цикл «Песни восточных славян», отличаются тем, что встреча героя с непознанным миром происходит в самых обычных бытовых обстоятельствах своего времени.

Исходя из вышесказанного, можно сделать следующие выводы:

· Поэтика рассказов Л.С. Петрушевской предполагает обращение к народному сознанию, выраженному в таких жанровых формах фольклора, как былички и бывальщины. Особо важным для воссоздания фольклорных мотивировок признается манера повествования и образ рассказчика, возникающий во время чтения текстов и создающийся при помощи формы сказа.

· В текстах Петрушевской мы находим сюжеты общения героев с потусторонним миром, однако в большинстве случаев, автор не дает прямого указания на наличие в сюжете сверхъестественных мотивировок, но позволяет читателю самостоятельно определять реалистичность или не реалистичность повествуемого. Этот прием «открытости» позволяет включить тексты автора не только в контекст народной культуры, но и в контекст классической литературы, обращающейся к фольклорным приемам.



ГЛАВА II. Жанровые признаки детской народной несказочной прозы в рассказах Л.С. Петрушевской

2.1 Страшилка, антистрашилка в прозе Л.С. Петрушевской

В литературной среде творчество Петрушевской довольно быстро оформилось и определилось в жанре, именуемом «чернухой». Поэтому довольно неожиданным для исследователей и критиков явилось обращение Л. Петрушевской к элементам детского фольклора. Возникло впечатление, что «сменив жанр, писательница меняет и художественную оптику и видит в мире то лучшее, что в ее рассказах, повестях и пьесах тонет в нескончаемых болезнях, смертях, жестокости и подлости, становящихся нормой жизни». Поэтика сказки, анекдота и детской страшилки становится все более характерной для творчества автора, и сегодня, по словам В. Иваницкого, «фольклорность Л. Петрушевской ни у кого не вызывает сомнений». Однако это затрудняет строгое жанровое определение текстов Петрушевской и приводит исследователей к мысли о жанровом синтезе. В данной работе мы обратимся к анализу поэтики детского страшного рассказа в прозе Петрушевской.

А. Куравлев замечает, что Петрушевская прекрасно владеет детским материалом.

Впервые жанр страшной истории был введен в терминологический обиход С.М. Лойтер. Исследователь говорит, что страшные истории можно разделить на два типа - детские и взрослые. То, что страшилки совершают по отношению к детям, по отношению к взрослому миру осуществляют «былички и страшные истории».

Также Лойтер указывает, что для детских страшилок[15] «преобладающей является группа рассказов, в которых демоническими существами оказываются предметы и вещи окружающего мира: перчатка, занавеска, пятно, чулки, туфли, лента и т.д.» Таким образом можно выделить особый сюжет о предмете-злодее в особый повествовательный тип.

В сказках и историях Петрушевская довольно часто обращается к сюжету детских страшилок о предмете-злодее. Г.А. Мехралиева замечает, что, прежде всего, влияние такого сюжета обнаруживается в «Сказке о часах», которая практически полностью основана на приемах детской страшилки. Основу сюжетной линии текста составляет появление в поле зрения девочки из очень небогатой семьи необычного и дорогого предмета - часов[16].

Однако оказывается, что этими часами нельзя пользоваться по назначению - узнавать время. Часы метафорически репрезентируют быстротечность и временной характер человеческой жизни, т.к. по сюжету они начинают отсчитывать время того человека, который их заводит. Таким образом, можно говорить, что функция наручных часов в данном тексте приравнивается функции предмета-злодея: перед нами «запретный» предмет, который способен принести его хозяину вред в случае неумелого с ним обращения. Однако содержательно функция часов все же отличается от (в самом общем смысле слова) времени. Часы, таким образом, становятся не просто хронометром человеческой жизни, но наполняют ее ценностным содержанием («если бы ты сама завела эти часы, ты бы не смогла просыпаться ночью каждый час.

- Ты бы наверняка проспала и умерла.

- А я бы не смогла тебя добудиться, ты всегда так не любишь просыпаться.

- Поэтому я и прятала от тебя эти часы.

- Но я заметила, что ты их находишь, и мне пришлось самой завести эти часы.

- Иначе бы ты меня опередила. А я уж постараюсь теперь не проспать.

- Да и ничего страшного, если я когда-нибудь просплю.

- Лишь бы ты была жива. Я живу только для тебя.

- А пока ты маленькая, я должна точно заводить часы»; «я научилась теперь не спать.

- Ребенок плачет по ночам, я привыкла просыпаться. Я не просплю свою жизнь.

- Ты жива, и это главное».

Таким образом, часы становятся символом, определяющим связь поколений, и являются гарантией существования всего мира «пока что мир остался жив».

Сюжетная линия выстраивается на нарушении этого запрета, что является характерной чертой всего детского фольклора и, в частности - детских страшных историй.

Однако стоит заметить, что обращаясь к фольклорным приемам, Петрушевская не употребляет их в чистом виде, а модифицирует их: запрет в «Сказке о часах» нарушается дважды (сначала когда героиня была ребенком, потом - когда она повзрослела). Причем, если первое нарушение запрета приводит к довольно трагическим, но обратимым последствиям: мать девочки не умирает сразу, а получает возможность отодвинуть трагический финал на неопределенное время, то второе нарушение запрета становится залогом существования мира:

- «Что ты, не прикасайся к ним! - закричала мать.

- Иначе они начнут отмерять время твоей жизни.

- А у тебя маленькая девочка, подумай о ней!".

Таким образом, основой мироздания по Петрушевской становится преодоление личностного эгоизма и утверждение любви (в данном случае - жертвенной) к ближнему. Именно счастливый финал, по словам Г.А. Мехралиевой, является жанровым определителем сказки, т.к. остальные поэтические компоненты, по мнению исследователя, репрезентируют фольклорный жанр детской страшилки[16].

Сходные приемы моделирования текста обнаруживаются в сказках «Волшебные очки» и «Волшебная ручка». В обоих текстах предметом, развязывающим цепочку сюжетных событий, становится нечто очень привычное: солнцезащитные очки и авторучка. Однако, если в первом тексте мы сталкиваемся с самой типичной для страшилки ситуацией запрета (хотя и косвенного): девочке было поручено купить тетради, но она вместо этого прельщается очень дешевыми солнцезащитными очками; то в тексте "Волшебная ручка" само возникновение волшебного предмета обусловлено жадностью взрослого: мама желает купить сыну самую дешевую авторучку, в то время как ребенок хочет хорошую[12]. Мы видим, что волшебные вещи в текстах Петрушевской почти всегда обладают признаком дешевизны, а то и вовсе бесплатны в ситуации дарения. Их недорогая стоимость как бы проверяет духовные качества персонажа, его способность или неспособность к послушанию. При помощи этих вещей вводится также мотив искушения. Что важно, искушаемыми в текстах Петрушевской могут быть не только дети, но и взрослые, по каким-либо причинам не доросшие до нравственной зрелости. Очки и ручка также являются не просто предметами-вредителями, а предметами, наделенными большим смыслом.

Ручка призвана наказать жадность беспамятством, т.к. по сюжету, тот, кто напишет ею хотя бы одно слово, начисто все забывает. Казалось бы, колдун, подаривший мальчику и его маме такую замечательную ручку, не попал своим подарком в назначенную цель: ручка была украдена, вследствие чего пострадавшими от подарка колдуна явилась семья воров. Однако заложенный в предмете высший смысл, заключавшийся в том, чтобы наказать жадность, был приведен в исполнение, т.к. более жадными, чем мама мальчика, в этом тексте были, разумеется, воры. Получается, что семья воров «пострадала» не случайно, а вполне закономерно: волшебный предмет, доставшийся слишком экономной маме совершенно легко и бесплатно, также легко исчез из ее поля зрения, в то время как более жадные персонажи, любившие поживиться за чужой счет, оказываются наказанными вполне заслуженно. Семантика очков более широка. С одной стороны, перед нами предмет, который должен как-либо влиять на зрение персонажа. Если говорить шире - на его мировидение. С другой стороны, автором акцентируется внимание на том, что это именно темные, солнцезащитные очки. Сюжет текста таков, что девочка, приобретшая этот предмет, вынуждена была несколько раньше познакомиться с общемировыми, практически - вселенскими проблемами, а затем довольно быстро повзрослеть, узнать проблемы взрослой жизни.

Проанализировав ряд текстов и исследовательских позиций по отношению к произведениям Л.С. Петрушевской, включающим в себя компоненты жанра детского страшного рассказа мы пришли к следующим выводам:

· Поэтика страшилки приобретает для ряда текстов Петрушевской очень важное значение;

· Введение в текст поэтических компонентов страшилки обращено к детскому сознанию и детскому голосу в произведениях автора.

· Петрушевская не просто наследует приемы детского страшного рассказа, но трансформирует их, в результате чего ее сказки приобретают отчасти звучание «антистрашилок»: практически все финалы авторских сказок благополучны;

· В текстах Петрушевской страшилка становится игровым жанром, который вступает в диалог с «взрослыми» текстами автора. Целью внедрения этого жанра является репрезентация преодоления детских страхов, их репетиционное переживании;

· Страшные истории автора, как мы установили, не так страшны, как его реалистические рассказы. Здесь оказывается возможным счастливый, порой - анекдотический финал.



2.2 Настоящие сказки» Л. Петрушевской

О Петрушевской Л., известном современном писателе старшего поколения, много спорят. Драматургия и проза Петрушевской производят впечатление реалистической, но какой-то сумеречной. Еще одно движение, и начнется нечто иное, что именно, пока неясно, будущее покажет. Современная литературная критика связывает Петрушевскую с « другой литературой», осваивающей прежде «табуированные» для советской литературы жизненные реалии - тюрьму, «дно» общества и т.п., что характерно для новой «натуральной школы». Основная тема Петрушевской - именно погибшая жизнь. Герои и героини произведений писателя часто внезапно умирают от горя или выбирают самоубийство как ответ недостойному бытию. Характерно, что обычно такие герои обладают определенным семейным статусом - жены, мужа («Упавшая», «Грипп»). В интервью с Л.Петрушевской «Литературной газете» (марте 2000 года) писательница сказала: «О мой читатель, повторяла я, я еще в самом начале своей литературной деятельности знала, что он будет самым умным[20]. Самым тонким и чувствительным. Он поймет меня и там, где я скрою свои чувства, где я буду безжалостна к своим несчастливым героям. Где я надену маску рассказчицы из толпы. Где я прямо и просто, не смешно, без эпитетов, образов и остроумных портретов, без живых диалогов, скупо, как человек на остановке автобуса, расскажу другому человеку историю третьего человека. Расскажу так, что он вздрогнет, а я - я уйду, оставив его догадываться, кто ему рассказал эту историю и зачем. И свои загадочные, странные, мистические истории я расскажу, ни единым словом не раскрывая их тайны Пусть догадываются сами. Я спрячу ирреальное в груде осколков реальности». Подобный отбор жизненного материала и его осмысление повлекли за собой разнообразие жанрового творчества. Петрушевской тесно в рамках традиционного рассказа или новеллы, и она изобретает особые жанры реквиема и настоящей сказки. Первый из них родился из элегии (подсказку такого рода дает и писательница, называя один из реквиемов

«Элегией»). Второй жанр, в отличие от классической народной или литературной сказки, сильнее укоренен в реальности. Ее пьесы, рассказы и повести обычно ужасают, а сказки, напротив, радуют - такой уж дар у этого художника слова. Петрушевская в последние годы интенсивно пишет сказки для взрослых. В интервью Российскому радио летом 2000 года она заметила: «Новелла предполагает печаль, сказка - свет». И в самом деле, все сказки писательницы имеют счастливые финалы[19].

Когда мы отдаем все для того кого любим, не оставляя себе ничего - это должно кончится хорошо», - так думает герой сказки Л. Петрушевской «За стеной».

Принцесса Ира, которую все считают глупой, а она просто мученица искренности, найдет такого же «глупого принца» («Глупая принцесса»), одинокий как перст мужчина разыщет семью (“Отец”), маленькая девочка спасет мир от «язвы» открытой Достоевским («Дедушкина картина»). И все заживут, как в сказке, но в «настоящей», «реально существующей».

Настоящая сказка может быть веселой или немного грустной, но непременно с хорошим концом. Чтобы каждый, кто ее прочтет, почувствовал себя счастливее и добрее. «Настоящие сказки» Петрушевской - о счастье, которого так не хватает нам всем. И значит, читать их могут все: и самые маленькие, и умудренные жизнью. К тому же все герои этих сказок - принцессы и волшебники, пенсионеры и работники телевидения, а также куклы Барби - наши соседи и современники. Сказки адресованы как для взрослых, так и для детей: «Жил-был будильник», «Ну, мама, ну!» - «Сказки, рассказанные детям» (1993); «Кукольный роман» (1996)[15]. Причем сказки разные: они о счастье, которого так не хватает нам всем, а значит, читать их могут люди всех возрастов.

Сказки Л. С. Петрушевской, предназначенные и для детей, и для взрослых, прочно базируются на богатом арсенале художественных средств народной волшебной сказки. Намазавшись чудесной мазью, старушки превращаются в девчонок («Две сестры»); колдунья дарит сестрам-близнецам дар волшебства («Крапива и Малина»); один колдун награждает красавицу длинным носом, а другой - маленьким, врач Анисим с помощью лекарства возвращает ей утраченный палец («Девушка Нос»).

Сказки, по признанию Людмилы Петрушевской - ее любимый жанр. Были «Дикие животные сказки», теперь - настоящие. Настоящие сказки настоящей Петрушевской.

В то же время своей устремленностью к злободневным проблемам современности сказки Петрушевской сродни рассказам. В «Крапиве и Малине» это проблема становления личности у старшеклассников; в «Девушке Нос» - размышления о красоте, любви и счастье; в «Двух сестрах» - вопрос о выживании наиболее слабых и незащищенных в нашем обществе - стариков и детей.

Сказки писательницы поэтичны и веселы. Их герои живут в тридевятом государстве, где встречаются графы и есть улицы с необычными названиями (улица Правой руки) и вполне современные парикмахерские, библиотеки, школы. Хотя время действия у Петрушевской обобщенное, как и в народных сказках, от стереотипных формул, характерных для их поэтики, она отказывается. Вместо этого в ее сказочной прозе даны художественные индивидуализированные описания внешности героев, их характеров, жилищ. Поэтичен и неповторим портрет красавицы Нины из сказки «Девушка Нос»: «Когда она смеялась, казалось, что светит солнце. Когда она плакала, казалось, что падает жемчуг. Одно ее портило - большой нос». Индивидуализированность возникает здесь благодаря удачной портретной детали - длинному носу. Собственно художественные средства выражают мысль о неповторимости и ценности индивидуальности. Эта идея раскрывается затем через сюжет: именно смешной облик героини привлекает к ней бедного молодого человека, который в конце концов и женится на своей милой. Петрушевская не пророк, она живет в этой действительности, описанной Достоевским, которая кровоточит и пульсирует в ней. Однако показ неприглядных черт современников, Петрушевская не считает самоцелью своего творчества. Она полагает, что “задача писателя - честно ставить вопросы, даже не самые приятные, чтобы побудить людей задуматься о себе, о своей нравственности, о человеческой несостоятельности. Она понимает, что наступило время, когда «все подвержены моровой язве», все «больны». Предвидение гения сбылось. В сказках юмор Петрушевской проявляется наиболее полно и щедро. Юмористический эффект создают детали, портреты и речь героев. Смешны речевые штампы современных детей в разговорах интеллигентных бабушек-девочек, намеренно употребляющих жаргонизмы из предосторожности, чтобы их не разоблачили взрослые («Две сестры»). Сострадание к человеку, в каких бы ситуациях он ни оказывался, внимание к «вечным» и болевым проблемам нашего времени, тонкий языковой слух, умение снять напряжение с помощью смеха, богатство фантазии - все это грани того литературного чуда, имя которому Людмила Петрушевская. Людмила Петрушевская, писательница серых будней и красочных сказок. «Очиститься от неправды, нечистоты, пробиться сквозь окаменное нечувствие» и вызвать сострадание, жалость, отклик, пробудить душу любыми средствами»- вот задача писательницы. Петрушевская утверждает: «Человек светит только одному человеку только один раз, и это все». Писательница светит всем, этот свет в ее произведениях, в нашей душе, но его надо только почувствовать и открыть для себя.

Вывод:

Для «Настоящих сказок» Л. Петрушевской и ее не сказочной прозы характерна общность «постмодернистского» трагического мировосприятия и экзистенциальной проблематики. В «Настоящих сказках» проявляется непосредственная связь с фольклорной основой в способах организации времени и пространства; в них представлены традиционные для фольклорной сказки хронотопы: лес, сад, дом, путь-дорога. Для хронотопа «Настоящих сказок» характерно гротескное столкновение сказочного мира с дисгармоничной современностью. Постмодернистские тенденции в «Настоящих сказках» Петрушевской проявляются в границах представления о постмодернизме не как о деструктивном художественном явлении, направленном на разрушение культурных ценностей, а как о явлении переходном, что допускает попытки заново конструировать мир с опорой на символы и ценности предыдущих культурных эпох.



ЗАКЛЮЧЕНИЕ

В ходе проделанной работы мы пришли к заключению, что в текстах Л.С. Петрушевской присутствует явная связь с народной традицией. В авторских циклах обнаружены элементы фольклорных жанров, таких, как детские страшные истории, былички и бывальщины.

Анализ текстов Л.С. Петрушевской позволил нам прийти к следующим выводам: Поэтика страшилки приобретает для ряда текстов Петрушевской очень важное значение: посредством использования ее компонентов тексты автора приобретают жанровое своеобразие, отличающееся взаимоналожением фольклорного и индивидуально-авторского начал.

Введение в текст страшилочных компонентов апеллирует к детскому сознанию и детскому голосу в произведениях автора. Петрушевская не просто наследует приемы детского страшного рассказа, но трансформирует их, в результате чего ее сказки приобретают отчасти звучание «антистрашилок»: практически все финалы авторских сказок благополучны.

Поэтика рассказов Л.С. Петрушевской предполагает обращение к народному сознанию, выраженному в таких жанровых формах фольклора, как былички и бывальщины. Особо важным для воссоздания фольклорных мотивировок признается текстовый нарратив и образ нарратора, возникающий во время чтения текстов и создающийся при помощи речевой формы сказа.

В текстах Петрушевской мы находим сюжеты общения героев с потусторонним миром, однако в большинстве случаев, автор (в соответствии с поэтикой классической литературы) не дает прямого указания на наличие в сюжете сверхъестественных мотивировок, но позволяет читателю самостоятельно определять реалистичность или нереалистичность повествуемого. Этот прием «открытости» позволяет включить тексты автора не только в контекст народной культуры, но и в контекст классической литературы, обращающейся к фольклорным приемам.

СПИСОК ИСПОЛЬЗУЕМОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

1. Алиференко Е.И. Жанровые особенности цикла Л.С. Петрушевской "Песни восточных славян" // Междисциплинарные связи при изучении литературы: сб. науч. ст. 2010. - С.293-296.

2.Алиференко Е.И. "Бесформенная форма" (к проблеме изучения жанров

несказочной прозы) // Метаморфозы жанра: 2009. - С.3-9.

3.Бялый Г. Б.М. Эйхенбаум - историк литературы. Электронный ресурс.

URL: http://feb-web.ru/feb/classics/critics/eixenbaum/eih/eih-005

4.Голованов И.А. Фольклорное сознание как способ осмысления бытия и жанровая специфика его объективации // Трансформации жанров в литературе и фольклоре. 2009. С.14 - 28.

5.Голованов И.А. Коммуникативный принцип разграничения жанров несказочной прозы // Трансформация жанров в литературе и фольклоре. 2008. С.11 - 20.

6.Гордович К.Д. "Уровни" интерпретации художественного текста ("Настоящие сказки" Л. Петрушевской) // Интерпретация текста: лингвистический, литературоведческий и методический аспекты. С.34-37.

7.Горелов А.А. К Истолкованию понятия "фольклоризм литературы" // Русский фольклор. 1979. С.31 - 48.

8. Гусев В.Е. Фольклоризм // Краткая литературная энциклопедия. Т.9. Электронный ресурс. URL: http://feb-web.ru/feb/kle/kle-abc/ke9/ke9-7622.

9. Давыдова Т.Т. Сумерки реализма: (О прозе Л. Петрушевской) // Русская словесность. 2002. № 7. С.32-36.

10.Иванова, Н.Б. Неопалимый голубок ("Пошлость" как эстетический феномен") // С.211 - 223.

11.Колтухова И.М. Постмодернизм и традиция: трансформация жанра в волшебной сказке Л. Петрушевской: дисс: С.30 - 45.

12. Касаткина Т. Но страшно мне: изменишь облик ты // Новый мир. 1996. С.212 - 219.

13. Ли Ч.Ч. Былички о лесном духе в корейской и русской фольклорной традициях: опыт сравнительной типологии. Автореф. дисс. … канд. филол. наук. СПб, 2011. Электронный ресурс. URL: http://www.dslib.net/folklor/bylichki-o-lesnom-duhe-v-korejskoj-i-russkoj-folklornoj-tradicijah-opyt.html.

14. Лойтер С.М. Детские страшные истории (страшилки) как мифологические рассказы // Мир детства и традиционная культура: Сб. науч. трудов и материалов. М., 1996. С.91 - 99

15. Мехралиева Г.А. Литературная сказка в творчестве Л.С. Петрушевской. Электронный ресурс. URL:http://www.dissers.ru/1filologiya/literaturnaya-skazka-tvorchestve-l-s-petrushevskoy-specialnost-10-01-01-russkaya-literatura-avtoreferat-dissertacii-na. php/.

16.Трыкова О.Ю. Художественная литература и "страшный" детский фольклор (аспекты взаимодействия) // Проблемы детской литературы: Сб. - Петрозаводск, 1992. - С.34-48.

17.Цветкова Е. Фольклорная быличка Водлозерья: Колдовство и магическая традиция // Осенняя школа "Фольклор: проблемы и методы исторических реконструкций". Электронный ресурс. URL: http://www.ruthenia.ru/folklore/au_tsvetkova1.

18. Чередникова К.П. Современная русская детская мифология в контексте фактов традиционной культуры и детской психологии. Электронный ресурс. URL: http://cheloveknauka.com/sovremennaya-russkaya-detskaya-mifologiya-v-kontekste-faktov-traditsionnoy-kultury-i-detskoy-psihologii.

19. Шкловский Е. Косая жизнь: Петрушевская против Петрушевской // Лит. газета. 1992.1 апр. №14. С.4.

Размещено на Allbest.ru