Статьи о творчестве И.С. Тургенева в контексте литературно-критической прозы И. Анненского

Размещено на http://www.allbest.ru/

Размещено на http://www.allbest.ru/

Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего образования «Московский государственный университет имени М.В. Ломоносова»

Статьи о творчестве И.С. Тургенева в контексте литературно-критической прозы И. Анненского

И.Б. Ничипоров

Статья посвящена последовательному рассмотрению двух работ И. Анненского о позднем творчестве И.С. Тургенева: «Умирающий Тургенев. Клара Милич» и «Белый экстаз. Странная история, рассказанная Тургеневым», -- которые соответственно вошли в состав «Книги отражений» (1906) и «Второй книги отражений» (1909). Размышления критика Серебряного века о Тургеневе соотнесены с интуициями о психологии творчества, парадоксах индивидуальности художника, соотношении метафизического и телесного опыта. Анализируются особенности литературно-критического метода и стиля Анненского: разнообразный контекст автобиографических ассоциаций, лейтмотивная структура статей, совмещение в них аналитизма и художественности, «вживание» и «перевоплощение» критика в сознание и психофизические состояния писателей и их персонажей, элементы импрессионистского письма. Рассмотрены значимые для эстетической позиции Анненского лейтмотивы красоты, искусства, любви, болезни, «страха жизни» и «страха смерти». Привлекается контекст эстетических идей начала ХХ в., а также статей Анненского о Лермонтове, Достоевском, Гончарове, Горьком, Бальмонте, Андрееве: «Юмор Лермонтова», «Символы красоты у русских писателей», «Господин Прохарчин», «Бальмонт-лирик», «Драма на дне», «Драма настроения. Три сестры», «Гончаров и его Обломов», «Виньетка на серой бумаге к «Двойнику» Достоевского» и др. В подходе Анненского к художественной реальности произведений Тургенева обнаруживаются черты символистского дуализма в восприятии природы творчества, звучат отголоски концепции теургии. Делается вывод о том, что в утонченной образной и словесной ткани поздних повестей и рассказов Тургенева, в его концепции личности, любви, искусства, в развитом у него мистическом чувстве предвосхищается эпоха модернизма.

Ключевые слова: Тургенев; Анненский; литературная критика; Серебряный век; психология творчества; творческая индивидуальность.

Ilya Nichiporov

ARTICLES ON I.S. TURGENEV'S PROSE IN THE CONTEXT I. ANNENSKY' CRITICAL PROSE

тургенев литературный критический анненский

This paper discusses two articles by the Russian literary critic and poet Innokenty Annensky on the later work of the Russian writer Ivan Turgenev, “Dying Turgenev. Clara Milich” and “White Ecstasy. A Strange Story Told by Turgenev” which became part of “The Book of Reflections” (1906) and “The Second Book of Reflections” (1909) respectively. Reflections of the Silver Age critics about Turgenev correlated with ruminations about the psychology of creative, paradoxes of the author's individuality, a correlation between metaphysical and physical experiences. The article analyzes characteristics of Annensky's literary-critical method and style: combining analytical and aesthetic, diversifying contexts of autobiographical associations, featuring impressionistic writing, sticking to the leitmotif structure in the article, penetrating into the consciousness and psychophysical state of the writer and his character. Special emphasis is laid on the leitmotifs of art, love, illness, fear of life and fear of death, typical of Annensky's aesthetic stance. The article revises the context of early-20th century aesthetic ideas, including Annensky's articles about Lermontov, Dostoevsky, Goncharov, Gorky, Balmont, and Andreev: The Humour of Lermontov, Symbols of Beauty in Russian Writers, Mister Prokharchin, Balmont the Lyricist, A Drama in the Lower Depths, The Three Sisters. A Drama of Moods, Goncharov and His Oblomov, A Vignette on Grey Paper to The Double by Fyodor Dostoevsky, to name just a few. Annensky's approach to Turgenev's fiction features symbolist dualism in the perception of the writer's language and even echoes the concept of theurgy. It is concluded that the refined symbolism in Turgenev's later novels and stories, his attitude to man, love, and art, and his developed sense of mystical were harbingers of modernism.

Key words: Turgenev; Annensky; literary criticism; Silver age; psychology of creativity; creative individuality.

Отдельные характеристики творчества Тургенева рассредоточены у Анненского по различным статьям, при этом поздний художественный опыт писателя привлекал его особое внимание и стал предметом развернутой рефлексии в работах «Умирающий Тургенев. Клара Милич» и «Белый экстаз. Странная история, рассказанная Тургеневым», которые соответственно вошли в состав «Книги отражений» (1906) и «Второй книги отражений» (1909). Раздумья о Тургеневе вписываются в контекст литературных оценок Анненского, его представлений о творческой индивидуальности художника и сущности искусства.

Статья о повести «Клара Милич» (1882) примечательна характерными для критики Анненского автобиографическими включениями, создающими эффект личной причастности судьбе писателя и его образному миру: «Теперь я отлично понимаю ту связь, которая раз навсегда сцепила в моей памяти похороны Тургенева с его последней повестью» Статьи И. Анненского приводятся по изданию: [Анненский, 1988].

² Здесь и далее в цитатах сохранен курсив И. Анненского.. Возникающие в экспозиции мемуарные зарисовки прощания с Тургеневым в Петербурге «22 года тому назад» выводят к сквозной для Анненского теме экзистенциального «пограничья», которым определяется течение творческого процесса в его потаенных связях как с телесным, так и с метафизическим измерениями: «Тургенев написал “Клару Милич” в Буживале в октябре 1882 г., а меньше чем через год после этого ученый ботаник в распушенных сединах говорил над его могилой речь о давно погасших звездах...» Импрессионистская воссоздаваемая силой воображения картина работы художника над закатным произведением приоткрывает драму разъятости творящего духа между манящим к себе, но оскудевающим тленным миром и пугающей беспредельностью: «Вот и в то утро, когда Тургенев дописывал свою “Клару Милич”,-- в окно, верно, смотрела осень, южная, может быть золотая, но все же осень, и притом последняя, -- и он это чувствовал. -- В цветах, но уже осужденная; еще обаятельная, но уже без зноя.»

Критик на мгновение «перевоплощается» в художника и «изнутри» улавливает исходный для произведения творческий импульс, предвещающий момент «еще не смерти, но уже мечты, которая о ней знает и которую она застит, -- эта осень и была его последней повестью: то серой, то розовой, еще старательно-четкой и в мягких, но уже застывших контурах». Поэтика подобных «перевоплощений» свойственна литературно-критической манере Анненского и, в частности, ярко отразилась во вживании его авторского «я» во внутренние миры Голядкина («Виньетка на серой бумаге к “Двойнику” Достоевского») [Ничипоров, 2015] и Печорина-Лермонтова («Юмор Лермонтова») [Ничипоров, 2005].

Повестью «Клара Милич» в позднем творчестве Тургенева усилена, по Анненскому, «нота физического страдания», привнесенная автором, который теперь оставил прежние амплуа «зоркого охотника», «чуткого собеседника», «рассказчика» или «одинокого холостяка» и «уже свыкся со своей бессменной болью», претворил телесное страдание в «интерес художника» и «юмор терпеливой старости». Драма и гибель Аратова трактуются в статье как прозрение художника о неотвратимом разрушении самозамкнутого, «окруженного анахронизмами» частного существования. В Аратове «растет не страсть, а недуг», который из области соматики переходит в прозрение ужаса и иллюзорности бытия, провоцирует «чуткость и боязнь жизни в этом хрупком теле». Тургеневский персонаж увиден Анненским в различных мифопоэтических «зеркалах»: это и Фауст, «только забывший помолодеть», и еврипидовский «Ипполит без Артемиды», и «Ромео, которому Джульетта передала в поцелуе моровую язву», но, самое главное, эти горестные откровения «едва ли принадлежат Аратову», ибо в Аратове «расположился старый больной Тургенев... Это -- горький вкус болезни во рту у Тургенева.»

Любовный сюжет повести прочитывается Анненским как утонченная иллюзия, преднамеренное авторское «задание», продиктованное тем, что «Тургенев хотел уверить нас, что Аратов боролся с любовью² и что эта любовь в конце концов его одолела и заставила себя испытать. Но что-то мешает нам ему поверить. Нет, это не та сладкая мука, которая только похожа на болезнь и от которой излечивают поцелуи. а та, которая в сырой вечер подкарауливает старость, с распухшими ногами и в бархатных сапогах, и любит вместе с нею часами смотреть на цветы обоев и клетки байкового одеяла». Мистика позднего Тургенева, о которой, соотнося с Достоевским, критик вспоминал в «Господине Прохарчине», а также запечатленная в его произведениях разных лет «изящная психология страха» проистекали не только от субъективных пристрастий, от того, что «Тургенев пошел купаться и напугался на десятки лет», а «Гончаров свет объехал и потом ничего страшного не рассказал» («Гончаров и его Обломов»), но и от близкого Анненскому постижения болевого опыта как неотъемлемого фермента эстетической деятельности.

Болевое переживание красоты, обнажающее уязвимость индивидуального «я» перед «страхом жизни» и «страхом смерти» и бросающее вызов утешающим миражам, образует сквозной сюжет эстетических построений Анненского. Он вслушивается в тревожные ноты, которые звучат в лермонтовских образах красоты, пронизанных «зоркой и иронической мыслью» («Символы красоты у русских писателей», «Юмор Лермонтова»); размышляет о том, как Достоевский «болел... проблемой творчества» («Юмор Лермонтова») и создал повесть о «непосильной для наивной души борьбе со страхом жизни», довел страдания своих персонажей «до прямо-таки фантастического разнообразия» («Господин Прохарчин»); о присущей автору пьесы «На дне» «комбинации чувства красоты с глубоким скептицизмом» («Драма на дне»). В повести же «Клара Милич» болевая доминанта картины мира актуализирует онейрическое измерение. Искусно выкладывая мозаику сновидческих лейтмотивов произведения («Вот новый для Тургенева, реальный сон. Или такое начало сна. Или.»), Анненский подмечает «новые черточки тургеневского реализма», проступившие в том, что на авансцену выдвигается здесь «не действительность, похожая на сон, как это было раньше, -- а сон, в который пробивается действительность». В менявшемся отношении героя к обстоятельствам смерти Клары критик усматривает, что «последние силы Аратова-Тургенева уходят на разрушение иллюзий», а на поврежденное сознание Аратова, который «выносит ряд опустошений в душе и кончается», автор наложил печать своего «утомленного ума, который не хочет более тешить себя романтизмом, потому что сквозь его театральную мантию не может не видеть тела, обреченного разлагающей его животной муке».

Диалогический потенциал статьи Анненского обнаруживается не только в собеседничестве критика с писателем и его художественным миром («Было время, когда, читая “Клару Милич”, я слышал музыку. Но игрушка сломана, и я не заметил даже, когда это произошло»), но и в апелляции к читательскому «я», не способному миновать универсалий психосоматического и эстетического опыта: «Испытывали ли вы когда-нибудь во сне это наступление лихорадки, когда она именно что-то кричит вам на ухо; когда крик этот болезненно пробегает по вашему телу и вы переходите к впечатлениям окружающего под угрозу болезни, этой убедительнейшей из реальностей?» Подобно тому, как в «Трех сестрах» Чехов, по убеждению Анненского, «показывает мне и вас, и меня. Это не сестры. Это мы вопрошаем и ждем, что наша обетованная земля придет за нами сама» («Драма настроения. Три сестры») [Ничипоров, 2006]; как лирика Бальмонта становится откровением о «нашем “я”» -- с «темным миром бессознательного, миром провалов и бездн» («Бальмонт-лирик»); как в «безобразии и неразрешимости» андреевского Иуды выразились «наша мука, наше безобразие и наша неразрешимость» («Иуда, новый символ»), -- так и Аратов иллюстрирует собой «наше изменившееся “я”», в отчаянии ощутившее бессилие «набора колесиков от карманных часов» перед утекающим временем жизни.

Преломление «моего “я”» критик распознает и в образе Клары Милин, которой впрочем, «почти нет» -- она «только скользит по рассказу... ни разу не является нам будничной». Интересуясь жизненными истоками этого образа, коллизиями судьбы актрисы Евлалии Кадминой, Анненский предпочел, однако, не столько психологическую, сколько обобщенно-символическую интерпретацию Клары Милин как выражения, с одной стороны, все более драматичного для Тургенева «ощущения непознанного, только манившего и так дерзко отвергнутого», а с другой -- «трагизма красоты, которая хочет жизни и ждет воплощения», но оказывается беззащитной перед «сплошной бессмыслицей» жизни. Чертами символистского дуализма отмечены раздумья Анненского о красоте Клары как «ускользающем целом», призванном преобразить мир и прикасающееся к нему другое «я», но обреченном на то, чтобы остаться лишь «тоскливым осадком жизни, в которой было столько неосуществившихся возможностей, столько непонятных и брошенных задач, легкомысленно забытых обещаний, незамеченных движений перламутрового веера около розовых губ, -- вот первый абрис Клары».

Развернутая в статье «Бальмонт-лирик» антиномия «абсурда цельности и абсурда оправдания» распространяется Анненским на размышления о разрывающих душу тургеневской героини «желании и невозможности не быть Аратовым», о том, как «отрицающая аратовщину... осуждена любить Аратова». Драма отношений персонажей истолковывается в работе как производная от авторского переживания страха перед бытием, поскольку сердце Аратова «боялось красоты в жизни и тем более не вынесло красоты-идеи, красоты-силы». Финал статьи, построенный на импрессионистских ассоциациях, выдвигает антиномичную трактовку ухода Клары в качестве трагедии так и не обретшей воплощения красоты и одновременно как просветляющего предвестия будущих, неуничтожимых порывов к ней человеческого духа: «И вот еще раз уходит от людей Красота, невоплощенная и нелюбимая. Уходя, она не уверяет нас в нашем бессмертии. Но когда она уходит, то после нее остается в воздухе тонкий аромат, грудь расширяется и хочется сказать: да, стоит жить и даже страдать, если этим покупается возможность думать о Кларе Милич».

В статье «Белый экстаз. Странная история, рассказанная Тургеневым» героини поздних произведений писателя («Несчастная», «Странная история», «Клара Милич») -- с их «экстазами и обидами», «жуткой одинокостью», оскорбленностью «своей неудачной попыткой быть как все» -- вырастают, по мысли Анненского, из драматичного мирочувствия художника, знаменуя в то же время сверхличное «тревожное воспоминание о неоправданной жизни».

Обращаясь к «Странной истории» (1869), Анненский посредством импрессионистских образов, спонтанных параллелей прикасается к сфере психологии творчества и лабиринтам писательской памяти, из которых осенью 1868 г., при созерцании дождливого пейзажа из окон виллы в Баден-Бадене, из неясных силуэтов «случайных пешеходов», «из забытья» -- перед взором художника «запечатлелась та девушка, которой ему стало когда-то до боли жалко». Порвавшая с дворянской средой и ставшая спутницей юродивого Софи олицетворяет для критика-символиста «эстетизм высшего порядка», движение к «радости небытия», «искания исключительной, выше наслаждения ею и выше даже ее понимания стоящей Красоты». Отголоски теургической концепции, символистского панэстетизма звучат в суждении Анненского о тургеневской героине, которая «разрешила для себя задачу высшего из искусств, искусства жизни». Явленная в судьбе Софи, в ее рано и таинственно угасшей жизни антиномия «неразрешимости муки» и «хотя бы минуты торжества» на путях обретения Красоты приводит Анненского к определению сущности искусства, отражающему коренные черты модернистского миропонимания: «В основе искусства лежит такое же, как и в жизни Софи, обоготворение невозможности и бессмысленности. Поэт всегда исходит из непризнания жизни...»

Статьи и попутные замечания И. Анненского о произведениях И.С. Тургенева входят в широкий круг раздумий критика рубежа веков о мистике и антиномическом характере творческого процесса, обращенного к поиску «ускользающей», нередко подменяемой миражами красоты. Болевой опыт в искусстве и в авторской картине мира раскрывается им на пересечении метафизических устремлений и телесных состояний писателя и его персонажей. В изысканной образной ткани поздней тургеневской прозы критик прозревает предвестия модернистской эстетики, развитое мистическое чувство, откровение об антропологическом опыте современности.

Список литературы

Анненский И. Избранные произведения / Сост., вступ. ст., коммент. А. Федорова. Л., 1988.

Ничипоров И.Б. “Лучезарный поэт нашей совести”: Ф.М. Достоевский в литературно-критических статьях Иннокентия Анненского // Пушкинские чтения -- 2015. Художественные стратегии классической и новой литературы: жанр, автор, текст: материалы ХХ Междунар. науч. конф. / Под общ. ред. В.Н. Скворцова; отв. ред. Т.В. Мальцева. СПб, 2015. С. 162--1б9. ИЯЬ: https://www.portal- slovo.ru/philology/47702.php.

Ничипоров И.Б. М.Ю. Лермонтов в творческом сознании Иннокентия Анненского // Тарханский вестник. Т. 18. Пенза, 2005. С. 67--73. иЯЬ: https://www.portal-slovo.ru/philology/37267.php Ничипоров И.Б. «Чеховиана» Иннокентия Анненского // Литература в движении эпох: межвуз. сб. науч. тр. Элиста, 2006. С. 57--64. ИКЬ: https://www.portal-slovo.ru/philology/37303.php

References

Annenskii I. Izbrannyeproizvedeniia [Selected works], sost., vstup. st., kommend A. Fedorova [Comp., intr., comment. by A. Fedorov]. L., 1988.

Nichiporov I.B. “Luchezarnyi poet nashei sovesti”: F.M. Dostoevskii v literatumo-kriticheskikh stat'iakh Innokentiia Annenskogo [“The radiant poet of our conscience”: F.M. Dostoevsky in Innokentij Annensky' critical articles]. Pushkinskie chteniia -- 2015. Khudozhestvennye strate- gii klassicheskoi i novoi literatury: zhanr, avtor, tekst. materialy KhKh mezhdunar. nauch. konf., pod obshch. red. V.N. Skvortsova; otv. red. T.V. Mal'tseva. SPb., 2015. S. 162-169. URL: https://www.portal-slovo. ru/philology/47702.php [Pushkin readings-2015. Artistic strategies of the classical and new literature: genre, author, text: proceedings of the XX int. science. Conf. under the general editorship of V.N. Skvortsov; resp. edited by T.V. Maltseva, St. Petersburg, 2015, pp. 162-169].

Nichiporov I.B.M. Iu. Lermontov v tvorcheskom soznanii Innokentiia Annenskogo [M. Yu. Lermontov in creative consciousness of Innokentij Ann- ensk73]. URL: https://www.portal-slovo.ru/philology/37267.php

Nichiporov I.B. “Chekhoviana” Innokentiia Annenskogo [Innokentij Annensky' “Chekhoviana”]. Literatura v dvizhenii epokh: mezhvuz. sb. nauch. tr. Elista, 2006. S. 57-64. [Poetry in the motion of ages. Elista, 2006, pp. 57-64] URL: https://www.portal-slovo.ru/philology/37303.php

Размещено на Allbest.ru