Между "русской модой", культурными стереотипами и "реализмом-любовью": И.С. Тургенев в книге Э.-М. де Вогюэ "Русский роман"

Размещено на http://www.allbest.ru/

Между «русской модой», культурными стереотипами и «реализмом-любовью»: И.С. Тургенев в книге Э.-М. де Вогюэ «Русский роман»

Е.Д. Гальцова, Институт мировой литературы им. М. Горького Российской академии наук

Статья посвящена исследованию роли И.С. Тургенева в книге «Русский роман» (1886) Э.-М. де Вогюэ -- произведении, совершившем переворот в общественном сознании Запада по отношению к России, которая стала восприниматься не просто как далекая экзотическая страна, но как литературная держава, источник новых и даже в некотором смысле «образцовых» культурных тенденций. С Тургенева начинается генезис книги, глава о нем занимает центральное место, и, по замыслу Вогюэ, ему отведена роль «учителя» и «патриарха» современной русской литературы, представленной в основном Л.Н. Толстым и Ф.М. Достоевским. Мы стремились вписать суждения Вогюэ в общую историю гуманитарной мысли рубежа ХІХ-ХХ вв., связанной с проблематикой национальной идентичности, концептотворчества и созданием культурных клише, среди которых у французского автора доминируют «русская душа», «русский нигилизм», «поэт-пророк», а также в большой мере мифологизированное представление о «реализме». Целью исследования является, с одной стороны, анализ этих представлений в литературном контексте, обращая внимание и на размышления Вогюэ о творчестве Тургенева и на процесс формирования как литературоведческих категорий и культурных клише; с другой стороны, выявление особенностей формирования «русской моды», созданной усилиями Вогюэ, который открыл французам творчество Достоевского и Толстого, но не смог удержать их интерес к Тургеневу.

Ключевые слова: И.С. Тургенев; Э.-М. де Вогюэ; «Русский роман»; рецепция русской литературы во Франции; культурные стереотипы.

Between “Russian fashion”, cultural stereotypes and “Realism-love”: I.S. Turgenev in E.-M. De Vogue's Russian Novel

Elena Galtsova? M. Gorky Institute of World Literature of the Russian Academy of Sciences

The article discusses I.S. Turgenev's role in E.M. de Vogue's Russian Novel (1886), the book which revolutionized the public perception of Russia in Europe.

The European readers began to treat Russia not as a distant exotic country but as a literary power, a source of new and even `exemplary' cultural trends. The book opens with Turgenev, the chapter about him occupies the central place, Vogue gave him the role of the `teacher' and `Patriarch' of modern Russian literature, represented mainly by L.N. Tolstoy and F.M. Dostoevsky. This article seeks to inscribe Vogue's judgments in the history of humanitarian thought at the turn of the 19th-20th centuries which was concerned with problems of national identity, conceptualization and creation of cultural clichйs. Vogue actively talks about Russian soul, Russian nihilism, Poet-Prophet, and a largely mythologized idea of `realism'. The article aims to discuss Vogue's reflections on the work of Turgenev, to explore the process of forming literary categories and cultural clichйs, to analyze these ideas in the literary context, and to identify features of the “Russian Fashion” created by Vogue. It is argued that in spite of his efforts Vogue could not make the French interested in Turgenev, yet he opened Dostoevsky and Tolstoy to the French.

Key words: I.S. Turgenev; E.-M. de Vogьй; Russian Novel; reception of Russian literature in France; cultural stereotypes.

«Русский роман», 1886 Мы цитируем книгу по изданию 1886 г. в нашем переводе. Предисловие мы цитируем по научно выверенному переводу С.Ю. Васильевой [Заборов, 2010]. виконта Эжена-Мельхиора де Вогюэ, вышедшая в Париже в июне 1886 г., стал поворотным моментом в отношении Запада к России, которая стала восприниматься не как весьма странная экзотическая страна, но как источник новых и даже в некотором смысле «образцовых» литературных тенденций. Книга многократно переиздавалась при жизни Вогюэ, и была переведена на иностранные языки, в 1971 и 2010 гг. во Франции вышли ее научные переиздания, сделанные известными русистами Пьером Паскалем [Vogьй, 1971] и Жаном-Луи Бакесом [Backиs, 2010]. Полного перевода книги на русский язык не существует, и несмотря на изрядное количество научных работ, роль Тургенева в этой книге освещена недостаточно Из книг о Вогюэ, выходивших после его смерти, отметим [Vogьй, 1932; Le Meur, 1932; Bourget, 1911], из франкоязычных книг о «Русском романе»: [Rohl, 1976; Eugиne-Melchior, 1989], из российских работ: [Заборов, 2010; Фокин, 2013; Трыков, 2015; 2017; Gichkina, 2018; Саввина, 2003]..

Книга состоит из обширного концептуального предисловия, шести глав и небольшого приложения; первая глава посвящена истокам русской литературы, от «средних веков» до «классического период», далее речь идет о романтизме и Пушкине (глава 2), «реалистической и национальной эволюции» и творчеству Гоголя (глава 3), «сороковых годах» и Тургеневе (глава 4), творчеству Достоевского как «религии страдания» (глава 5) и «мистицизму и нигилизму» в произведениях Л.Н. Толстого (глава 6). Материал в главах о писателях, в том числе и о Тургеневе, располагается в хронологическом порядке, прослеживается жизнь и эволюция творчества. Для своего времени эта книга была наиболее полным компендиумом сведений о русской литературе, но это не значит, что в XIX в. во Франции не выходили переводы русской литературы и что европейские писатели полностью игнорировали культуру России: вспомним хотя бы о русофиле Проспере Мериме.

Именно с Тургенева начинает формироваться замысел всего труда. Ему посвящается первая (1883) из серии статей, опубликованных Вогюэ в La Revue des deux Mondes, которые станут основной частью будущей книги «Русский роман» Вогюэ использовал пять статей, опубликованных в 1883-1885 гг. в La Revue des Deux Mondes в рубрике «Современные русские писатели»: статью 1883 г. о Тургеневе, статью о Толстом (1884), статьи 1885 г. о Достоевском и Гоголе, а также о русском реализме [Vogьй, 1886-1]. Он добавил новый материал, представлявший собой историю России и русской литературы от средних веков до XIX в.: это первые две главы: «Истоки. Средние века. Классический период» и «Романтизм. Пушкин и поэзия».. Эта статья была написана сразу после смерти писателя, а в 1885 г. воспроизведена в качестве предисловия к публикации последних произведений Тургенева [Tour- guйneff, 1885]. В «Русском романе» она будет немного переработана Бакес выявил все исправления в [Backиs, 2010: 617--621]., названа «Сороковые годы. Тургенев», и станет центральной главой. В России упомянутая статья о Тургеневе, созданная сразу после смерти писателя, была переведена и напечатана в сборнике «Иностранная критика о Тургеневе» в 1884 г. [Иностранная, 1884], затем переиздана в 1908 г. [Иностранная, 1908] и в 1918 [Русская, 1918].

Поставленное Мишелем Кадо [Eugиne-Melchior, 1989] в заглавие сборника определение Вогюэ как «глашатая» лучше всего обобщает тенденции современного понимания книги Вогюэ как произведения культуртрейгерского, социологического, даже философского, но не литературоведческого, ибо каждый раз, когда речь заходит о литературе, исследователи отмечают неточности, фактические ошибки и чрезмерную тенденциозность. При жизни Вогюэ считалось, что он создал «русскую моду» в эпоху становления франко-российского союза (1892).

В методологическом плане нам представляется интересным стремление исследователя С.Л. Фокина вписать Вогюэ в историю гуманитарной мысли XX в., связанную с проблематикой национальной идентичности, концептотворчества и созданием культурных клише, среди которых у французского автора доминируют «русская душа» и «русский нигилизм», -- понятия, не изобретенные Вогюэ, но разнообразно им разработанные и популяризированные. Напомним, что их истоки в той или иной степени связаны в книге именно с творчеством Тургенева, хотя они получили наибольшее развитие скорее в главах, посвященных Достоевскому и Толстому. Добавим, что в главе о Тургеневе есть также и другое знаменитое клише, связанное представлением о том, что «поэт в России -- больше чем поэт».

Целью нашей статьи является анализ этих представлений в литературном контексте, обращая внимание и на размышления Вогюэ о творчестве Тургенева, и на процесс формирования как литературоведческих категорий и культурных клише.

Вогюэ всегда испытывал чувство величайшего уважения к русскому писателю, которого знал лично, называл в своих дневниках «Русским Богом» [Vogьй, 1932: 123], «Чудесным гением» [ibid.: 119] и «Патриархом» [ibid.: 187], отмечал по прочтении «Дворянского гнезда»: «Не знаю, кто среди наших романистов, мог быть настолько всесторонним» (“complet”) [ibid.: 107]. В библиографическом приложении к «Русскому роману» Вогюэ по крохам собирал сведения о переводах с русского языка, но в случае с Тургеневым он даже не дал списка, отмечая, что почти все его произведения уже переведены на французский язык. Однако главное внимание публики было привлечено вовсе не к ней, а к двум завершающим -- о Ф.М. Достоевском и Л.Н. Толстом. По отношению к Тургеневу Вогюэ оказывается одновременно в ситуации ученика и соперника, подобно тому, как он сам описывал соотношение Л.Н. Толстой-Тургенев в главе о Тургеневе: Толстой -- ученик и соперник Тургенева [ibid., 1886: 200].

Деятельность Вогюэ как популяризатора русской литературы была не менее полезной для укрепления отношений между странами, чем профессиональная дипломатическая работа Вогюэ работал в посольстве Франции в Санкт-Петербурге с 1877 по 1883 г.. Когда Во- гюэ говорил о русских писателях: «Так давайте же подражать им» [Заборов, 2010: 534], он имел в виду не формальный образец: для Вогюэ именно русская литература оказывается носительницей тех ценностей, какие абсолютно необходимы французской, погрязшей в пессимизме и нигилизме, бездуховном реализме Гюстава Флобера и низменном натурализме Эмиля Золя, что было логическим следствием деятельности просветителей XVIII в., разрушившим, по мнению Вогюэ, и культуры, и нравственность. Такова общая схема резкой смены парадигмы межкультурных взаимоотношений.

Вогюэ был лично знаком с Тургеневым и одними из первых книг, прочитанных им на русском языке, были «Отцы и дети» и «Дворянское гнездо», что следует из его дневников и воспоминаний. Он встречался с Тургеневым в салоне Софьи Толстой (вдовы А.К. Толстого) и Михаила Анненкова (своего шурина). С.А. Толстая старалась вдохновить Вогюэ, который был увлечен русской историей, на то, чтобы переключиться на литературу, и возможно эти разговоры повлияли на его решение публиковать статьи о русских писателях, а затем и книгу.

О своей последней встрече с Тургеневым в Буживале Вогюэ упоминает в «Русском романе». Он навестил тяжелобольного писателя весной, они вспоминали о недавно скончавшемся генерале М.Д. Скобелеве, и Тургенев говорил о своей близкой смерти. Вогюэ пытался преодолеть отчаяние, описывая прекрасную голову Тургенева: «Вся его жизнь была сосредоточена в его челе, величественном, несмотря на беспорядок седых волос, которыми он потрясал с гордостью раненого льва» [Vogй6, 1886: 198]. Вогюэ вспоминает здесь и о картине Теодора Руссо, с которой Тургенев не смог расстаться, когда распродавал свою коллекцию, и которую «любил больше всех, потому что Руссо понимал душу и силу земли: дуб, лишенный верхушки, изможденный зимами и оставляющий ветру свои последние порыжелые листья. Между этой картиной и благородным стариком, которого она утешала, образовалась некая братская связь, смиренный разговор об общем приговоре природы» [ibid.: 199].

В картине умирающего Тургенева проявляется специфическая методология Вогюэ, в которой, помимо сосредоточенности на этическом и религиозном аспектах, просматриваются две тенденции, характерные для того времени. Прежде всего это мышление образами, связанными с искусством, что в принципе типично в эту эпоху увлечения синтезом искусств и творчеством Р. Вагнера. Описание картины Руссо -- это не только поучительная аллегория (подобно банальному образу раненого льва), но и отсылка к живописи как таковой, т.е. как к искусству. Именно картина (а не реальная природа) вызывает у Вогюэ желание говорить о почве.

В самом факте экфрасиса проявляется связь с одной из основных мыслей Вогюэ о Тургеневе как о писателе-мастере слова, писателе, для которого важно само искусство письма. В то же время здесь упоминается «об общем приговоре природы», и эта природа связана с «землей», ее «душой» и «силой». Земля -- одна из основных категорий мышления Вогюэ: она связана прежде всего с почвенничеством -- буквально с осознанием Вогюэ своих аристократических корней, ассоциациями с его родовым замком и т.д. Вместе с тем почва -- одно из основных понятий позитивистской эстетики Ипполита Тэна, первое в его триаде -- «раса, среда, момент».

Он стремится применить позитивистскую методологию Тэна О позитивизме Тэна в «Русском романе» см. [Pascal, 1971; Backиs, 2010]. в собственных рассуждениях о русской литературе. Отсюда -- многочисленные описания русских пейзажей, размышления о свойствах климата, которые и обуславливают пресловутую «душу» нации. А ведь именно Тэн был главным кумиром Золя и французских натуралистов. Очевидно, что Вогюэ, говоря о Тэне, опирается на романтическую эстетику прежде всего на идеи Жермены де Сталь. Писатель и критик консервативного толка Анри Бордо дал интерпретацию стратегии Вогюэ с позиции традиционализма. В книге «Современные души» (1912), посвященной современным ему писателям и деятелям культуры, Бордо перетолковывает библейскую цитату, использованную Вогюэ в предисловии: «И создал Господь Бог человека из праха земного, и вдунул в лице его дыхание жизни, и стал человек душою живою». «Этим символом, -- пишет Бордо, -- он истолковывает суть искусства, которое есть одновременно материя и дух, как и сам человек» [Bordeaux, 1912: 301]. В понимании Бордо, «прах земной» аналогичен «материи», а в искусстве -- реализму.

«Мог ли Тэн ожидать, что его великая книга об истории... станет одним из требников молодой монархической и католической школы?» -- вопрошает писатель Поль Бурже в предисловии к избранным сочинениями Вогюэ [Bourget, 1911: XXXI]. Бурже замечает, что, вопреки представлению о Вогюэ-католике и консерваторе, в «Русском романе» Вогюэ, скорее, склонен писать о «примирении Науки и Веры» [ibid.: XXX].

Как можно соотнести с подобной методологией творчество Тургенева-западника и близкого друга Флобера, Золя, Мопассана -- тех самых писателей, против которых собственно и была написана книга «Русский роман»? И если «сделать» Тургенева «славянофилом» было невозможно, то Вогюэ в любом случае делает из него специфического «почвенника», и таким образом, Тургенев оказывается «посланником русского гения» [Заборов, 2010: 526] и источником всех тех явлений, какие связаны у Вогюэ с понятием «русской души».

Обратимся к статье о Тургеневе 1883 г. Она начинается с описания зрительных и слуховых впечатлений, связанных с территорией Российской империи. «Бывают в мелочи, краски, звуки, надолго задерживающиеся в наших глазах или ушах и остающиеся у нас в душе.» [Vogьй, 1886: 147]. Переход к Тургеневу происходит через описание одного очаровательного вечера в Малороссии (La Petite- Russie): Вогюэ любуется молодой украинкой в «милом национальном костюме» и с ленточкой, на которой был подвешен старинный рубль. В тот момент, когда она наливала путешественникам воду из графина, монетка случайно ударилась о хрусталь и возник звон -- «такой чистый, нежный, звонкий» [ibidem], что девушке захотелось повторить еще и еще, и Вогюэ уезжает, продолжая слышать замирающие переливы этих звуков, подобные трелям соловья. «Перечитывая страницы Тургенева, я много раз вспоминал этот хрустальный звук, возникавший от ласкового прикосновения серебряной монетки. Именно такой звук издавала эта гармоничная душа, когда ее касалась мысль!» [ibid.: 146]

С одной стороны, невозможно не заметить в этом описании пейзажа и прелестной девушки в национальном костюме, влияния и «Истории английской литературы» Тэна, и романтического образа России в духе Жермены де Сталь («Десять лет в изгнании»). Здесь проявляется и очевидная театральность этих пассажей Вогюэ, которому важно, так или иначе, продемонстрировать связь Тургенева с «матерью-Россией»: «Талант писателя <...> был не чем иным, как непосредственной эманацией этой земли, спонтанной передачей поэзии, разлитой во всех окружающих вещах; каждая страница его произведений пронизана, если воспользоваться выражением Грибоедова, “дымом Отечества”» [ibid.: 148].

Почвенничество Вогюэ обретает здесь форму, характерную для эпохи символизма: земля -- не конкретный локус или субстанция, а непостижимый символ, который можно попытаться постичь посредством суггестии. Отсюда и выбор образов -- звук случайный, эфемерный, неясный -- почти подобный «дыму». Природа, а вместе с ней и природные существа -- народ, в данном случае оказываются абстракциями, противоположными позитивизму Тэна. Звуки, краски, дым -- это и способы описать литературу средствами, отличными от чисто словесных, это мышление в духе синтеза искусств. Разумеется, не стоит искать у беллетриста Вогюэ методологических изысков, но любопытно, что он возвращается к этому приему и в конце главы, где описывает последнюю встречу с умирающим Тургеневым. Земля обозначает продолжение жизни в финальных словах статьи Вогюэ, где речь идет об орловских крестьянах: неизвестно, доживут ли они до весны, но они уже засеяли зерно; и если крестьяне будут забыты, зерно все равно взойдет, и будет хлеб, «хлеб силы и бодрости» [ibid.: 201].

В предисловии Вогюэ дает предварительную формулировку концепта «русская душа», который касается трех современных писателей -- Тургенева, Толстого и Достоевского. Напомним эти строки: «. душа эта никогда не закосневает безнадежно, мы слышим, как она стонет и взыскует, и в конце концов она возвращается на путь истинный и искупает свои ошибки милосердием; более или менее действенное у Тургенева и Толстого, у Достоевского оно становится исступленным, переходя в какую-то болезненную страсть» [ibid.: 157-158].

Тургенев оказывается на первом месте в списке писателей загадочной «русской души», как и полагается учителю, однако в посвященной ему главе мало размышлений на эту тему, в отличие, от глав о Толстом и Достоевском. Если понятие «русской души» и соотносимо с Тургеневым, то это происходит не в абстрактной моральной или психологической сфере (в отличие от Толстого и Достоевского), но в сфере, скорее, связанной с природой. В главе о Тургеневе -- «русская душа» в русском климате, в русском пейзаже и в русском мужике, который является частью этой природы. В описании внешности Тургенева Вогюэ продолжает всю ту же «природную» мифологизацию: он ему «.. .напоминал некоторых русских крестьян, старшего в доме, сидящего во главе стола в патриархальном семействе» [ibid.: 149].

«Народная» составляющая была одним из аспектов представлений о «русской душе», и не случайно, в 1892 г. в сборнике произведений русских писателей под общим названием «Русская душа» (с эпиграфом из Вогюэ), были переизданы рассказы Тургенева из «Записок охотника» [L'Ame, 1892].

Вопрос о «русской душе» в главе Вогюэ о Тургеневе тесно связан еще с одним представлением, ставшим стереотипом: об особой миссии поэта/писателя в России. Знаменательно, что эта идея разрабатывается именно в главе о Тургеневе, хотя в контексте всей книги возможно более уместно было бы переместить ее в главу о Достоевском. Вероятно, Вогюэ было важно подчеркнуть, что именно Тургенев был выразителем «национального гения», и упоминание об «Отцах и детях» свидетельствует о подсознательном стремлении Вогюэ подчеркнуть роль Тургенева как «патриарха» русской литературы. Приведем буквальный перевод рассуждений Вогюэ: «Поэт -- вождь своей расы, властитель множества смутных мыслей; поэт, в древнем и тотальном смысле этого слова -- vates, поэт, пророк <...> Прочитав «Отцов и детей» или «Войну и мир», мы говорим: «Это всего лишь роман». Для любого московского лавочника, сына сельского священника <...> книги Пушкина, Гоголя, Некрасова представляют энциклопедию человеческого духа, этот роман является одной из книг национальной Библии» [Vogьй, 1886: 145].

В случае с Тургеневым, эта пророческая функция писателя реализуется по преимуществу в сфере общественной и политической. Это одна из причин, по которой Вогюэ начинает главу о Тургеневе с размышлений о 40-х годах, которые должны предварить не только рассказ о Тургеневе, но и о Достоевском, и о Толстом. Здесь совершенно логично возникает тема западничества Тургенева, которая понимается Вогюэ в самом положительном смысле, ибо Тургенев, как заметил исследователь Пьер Паскаль, оказывался «своим», самым близким писателем для французской публики [ibid., 1971: 15].

Вогюэ постоянно подчеркивает, что Тургенев «оказывается» западником, как если бы он был западником поневоле. Для Вогюэ проблема межкультурных взаимодействий актуальна, он сам оказывается в центре зарождающегося в его эпоху противопоставления «космополитизмом» и «национализмом», и стремится занять, скорее примирительную позицию: «Исследуя ее, эту русскую душу, и ее проявление в русской же литературе, я говорил почти все время о нашей французской словесности <...>, я беспрестанно мечтал о том, что и как можно было бы взять от них, чтобы обогатить нашу мысль, наш старый язык, созданный трудом и достижениями наших предков» [Заборов, 2010: 533-534].

Представляя Тургенева как учителя или хотя бы предвестника Толстого и Достоевского, Вогюэ начинает главу о нем с описания исторической ситуации 1840-х годов, сосредотачиваясь на вопросе о европейских ценностях и их роли в развитии России. Название главы «Сороковые годы. Тургенев» должно было настроить читателя на исторический лад. Вогюэ просвещает своих соотечественников в области русской истории, используя понятие «люди сороковых годов» и подчеркивая, что современная Россия считает своим истоком именно это время -- эпоху неоднозначного интереса к Европе [Vogьй, 1886: 133-134]. Он пишет о молодых людях, которых посылали на учебу в Европу и которые по возвращении на родину не находили себе применения на родине, становились недовольными фрондерами и «нигилистами». Для автора книги необходимо показать важность этого переломного времени, когда происходят бурные споры между западниками и славянофилами о судьбах России, возникает «натуральная школа».

В этом контексте и возникают рассуждения Вогюэ о «реализме»: новые писатели, такие, как Толстой и Достоевский, и к ним можно отнести и Тургенева -- это не просто реалисты, а «реалисты любящие» (rйalistes aimants) [ibid.: 139], т.е. сострадающие и пишущие свои произведения с духовной страстью.

Вопрос о реализме был одним из основополагающих в предисловии к книге. Первая версия этого предисловия была опубликована за месяц до выхода книги и называлась «О реалистической литературе. По поводу русского романа» [ibid., 1886--1]. Реализму в его французском изводе -- Стендаль, Флобер, Золя -- противопоставлялись английский реализм (вслед за переосмысленной Вогюэ «Историей английской литературы» Тэна) и русский, о котором он пишет: «Но были и другие писатели, сумевшие среди этой чрезмерности проторить дорогу реализму, сообщая ему, подобно англичанам, высокую красоту, восходящую к тому же нравственному источнику вдохновения: состраданию, свободному от какой бы то ни было нечистоты и возвышенному евангельским духом» [Заборов, 2010: 527]. И далее -- «Лишенный милосердия реализм делается ужасен» [там же: 515].

В главе о Тургеневе Вогюэ хочет «вернуть» ему его же формулу из «Нови» -- «романтик реализма» [Vogй6, 1886: 195]. Во французской литературе единственным реалистом, который соответствовал нравственным критериям Вогюэ, был Бальзак, о котором упоминается также и в главе о Тургеневе. Признавая тот факт, что Тургенев «не любил Бальзака», Вогюэ считает, что он все-таки что-то позаимствовал «у нашего великого сочинителя»: «Русский писатель тоже создавал человеческую комедию своей страны; и решая столь обширную задачу, он был менее терпелив, менее методичен, он обладал меньшим чувством целого, чем французский романист, но в нем было больше сердца, больше веры и таланта стилиста» [ibid.: 166].

Совершенство тургеневского письма всегда восхищало Вогюэ. Но его рассуждения об искусстве могут показаться или слишком запутанными, или вовсе противоречивыми. В предисловии он выступает против доктрины искусства для искусства во имя такого искусства, у которого была бы нравственная цель [Заборов, 201: 515]. В сознании современников Вогюэ, например, упомянутого Анри Бордо, слово «реализм» вполне могло сочетаться с творчеством таких поэтов, как парнасцы [Bordeaux, 1912: 300], но главным представителем такого реализма считался Флобер, с которым Тургенев дружил и которого Тургенев чрезвычайно уважал. Однако Вогюэ представляет творчество Тургенева как противоположность флоберовского: произведения Тургенева исполнены чувства милосердия, они выражают существенные политические и моральные конфликты эпохи. Но Вогюэ не может не восхищаться и искусством Тургенева.

Предваряя свой рассказ, он пишет: «Тургенев покажет нам, как некоторые могут оставаться русскими, не разрывая с Западом, быть реалистами, но при этом не забывать об искусстве и стремлении к идеалу» [Vogd6, 1886: 146].

Вопрос об искусстве возникает и в финале главы, где приводится фрагмент последнего письма умирающего Тургенева Л.Н. Толстому, которого Вогюэ называет его «учеником» Тургенева: Тургенев умоляет Толстого вернуться к литературной деятельности (Вогюэ даже добавляет в книгу сам текст письма, отсутствовавший в первоначальном варианте 1883 г.)

Тургенев для Вогюэ -- близкий и понятный человек и писатель, и, несмотря на то, что глава о нем изобилует разнообразными культурными стереотипами, Вогюэ в большой мере является здесь наблюдателем, историком культуры. Он предавался сложным размышлениям об искусстве, поскольку был уверен, что тексты Тургенева совершенно доступны его читателям на французском языке. В случае же с главами, посвященными малоизвестным тогда Достоевскому и Толстому, Вогюэ позволил себе делать больше обобщений, его дискурс приобретал откровенно мифотворческий характер, что в итоге значительно больше заинтриговало широкую публику. В контексте политического сближения Франции и России возникла потребность в создании во Франции «русской моды», но Тургенев мало для этого подходил.

Приведем вместо заключения свидетельство молодого французского почвенника Мориса Барреса, иронизировавшего над Вогюэ и русской модой еще за несколько месяцев до выхода книги. 1 февраля 1886 г. он опубликовал во французском журнале La Revue Illustrйe саркастическую статью «Русская мода» о новых веяниях во французском обществе: «Вот уже два месяца, как все знают, что осведомленный человек с хорошим вкусом обязан восклицать после первых выражений вежливости: “О, милостивый государь, вы читали этих русских?” Вы отступаете на шаг и говорите: “А! Толстой!” А тот, кто торопил Вас, отвечает: “Достоевский!” Вот как можно продемонстрировать изысканность ума в 1886 г. Однако истинный художник ответит более пространно: “О, -- горько усмехнется он, -- старый Запад! Латинской расе пришел конец!”» [Barrиs, 1886: 123].

Баррес иронизирует над новой «модой», не подозревая еще о том, что уловленная им тенденция сохранится надолго в западном сознании и до сих пор не утратит полностью своей актуальности. По мнению Барреса, начало этой моды было положено статьей де Вогюэ о Л.Н. Толстом, опубликованной в уже упомянутом журнале La Revue des Deux Mondes 15 июля 1884 г.

«Русской моде» Баррес противопоставляет именно Тургенева, единственного русского писателя, о котором говорит не просто без сарказма, но с нескрываемой симпатией, подчеркивая «изысканное искусство», «большую искренность» [ibid.: 124] его письма: «Тургенева, такого восхитительного Тургенева, вообще перестали читать. Вчера его считали варваром, хотя он был завсегдатаем всех салонов Европы, а сегодня его презирают за то, что он не отличается от западных писателей» [ibid.: 126].

вогюэ тургенев русский мода

1. Вогюэ М. де. Современные русские писатели. Толстой -- Тургенев -- Достоевский. М., 1887.

2. ЗаборовП.Р. [Вступ. зам., изд. и ред. перевода] // Вогюэ Э.-М. де. Русский роман. Предисловие / Пер. с франц. С.Ю. Васильевой; под ред. П.Р. Заборова // К истории идей на Западе: «Русская идея». СПб, 2010. С. 499-503.

3. Иностранная критика о Тургеневе. СПб, 1884.

4. Иностранная критика о Тургеневе / Пер. Е.И.Ш. 2-е изд. СПб, 1908. Русская и иностранная критика о Тургеневе. 1818-1918 / Сост. П.П. Перцов. М., 1918.

5. Саввина Э.Р. И.С. Тургенев во французской критике 1850--1880-х годов: Дисс. ... канд. филол. наук. Кострома, 2003.

6. Трыков В.П. Концепция реализма Эжена Мельхиора де Вогюэ в контексте споров о реализме в современном литературоведении // Знание, понимание, умение. 2015. № 4. С. 233--246.

7. Трыков В.П. Константы «русскости» и эволюция русского культурного сознания в книге Эжена-Мельхиора де Вогюэ «Русский роман» // Rhema. Рема. 2017. № 3. С. 21-39.

8. Фокин С.Л. Фигуры Достоевского во французской литературе XX века. СПб, 2013. С. 23-69.

9. Barrиs M. La mode russe // La revue illustrйe. P., 1886. 1 fйvr. P. 123-126.

10. Bordeaux H. Ames modernes. P., 1912.

11. Bourget P V-te E.-M. de Vogьй. Pages choisies. P., 1911. P. 2-61.

12. Eugиne-Melchior de Vogьй, le hйraut du roman russe / Ed. Michel Cadot. P., 1989.

13. Gichkina А. Eugиne-Melchior de Vogьй ou Comment la Russie pourrait sauver la France. P., 2018.

14. T'Ame russe. P., 1896.

15. LeMeurL. L'Adolescence et la jeunesse d'Eugиne-Melchiorde Vogьй. P., 1932.

16. Rohl M. Le roman russe de Eugene-Melchior de Vogьй / Йtude prйliminaire. Stockholm; Almqvist; Wiksell, 1976.

17. TourguйneffI.S. Oeuvres derniиres. P., 1885.

18. Vogьй E.-M. de. De la littйrature rйaliste. А propos du roman russe // La revue de deux Mondes. Paris. 15 mai 1886. P. 288-313. [Vogьй, 1886-1]

19. Vogьй E.-M. de. Ivan Serguievitch Tourgueneff // Revue des deux mondes. 1883. 15 oct. P. 786-820.

20. Vogьй E.-M. de. Journal. Paris; Saint-Pйtersbourg (1877-1883). P., 1932.

21. Vogьй E.-M. de. Le roman russe. P., 1886.

22. Vogьй E.-M. de. Le roman russe / Ed. P. Pascal. Lausanne, l'Вge d'Homme, coll. «Slavica», 1971.

23. Vogьй E.-M. de. Le roman russe / Йd. J.-L. Backиs. P., 2010.

24. Vogьй E.-M. The Russian Novel. L., 1913.

25. Vogьй E.-M. The Russian Novel. N.Y., 1916.

26. Vogьй E.-M. de The Russian Novelists. Boston, 1887.

Размещено на Allbest.ru