Генезис поэтики Н.А. Заболоцкого

Заболоцкий, разумеется, широко использует при построении художественных структур своих персонажей возможности приемов метафоризации. Однако придание деталям этих структур метафорического значения служит не задаче синтезирования образа, но, напротив, целям сообщения этим деталям автономности. Метафорика поэта вычленяет каждую из деталей художественной структуры персонажа, в мимесисе отождествляемой с образом, и превращает ее в изображение, нанесенное на двухмерную плоскость. Комбинирование двухмерных плоскостей придает целостность художественной структуре персонажей Заболоцкого, но эта целостность определяется семантическими связями ее элементов, а не миметическими, - связями, как раз противопоставленными миметическим. Функции метафоры Заболоцкого определяются задачей замещения трехмерного образа совокупностью деталей, подаваемых на двухмерных плоскостях, потому что смысловые связи между этими деталями могут возникнуть только тогда, когда они получат определенную самостоятельность. Смысловое содержание метафорики Заболоцкого в “Движении” не является субъективным: оно определяется характером соотношения плоскостей, изображаемых в столбце. Этих плоскостей много, но их можно свести в две группы, образующие художественные структуры соответственно Извозчика и Коня. Метафоризм этих структур полностью соответствует той семантике, что обнаруживается при наложении друг на друга двухмерных плоскостей изображения персонажей поэта, - наложении, происходящем в рамках реальности (структуры уличной пролетки), воспроизводимой в стихотворении. Значение художественной структуры пролетки семантически конкретизировано в понятии “движение”, вынесенном в заглавие столбца, - заглавии, которое относится к воспроизводимой Заболоцким в стихотворении реальности в целом. В рамках художественной структуры пролетки двухмерная плоскость изображения Извозчика получает значение, семантически связанное с понятием статики (Извозчик сидит в пролетке), плоскость же изображения Коня (он скачет, приводя в движение пролетку) - с понятием динамики. Статичность плоскости изображения Извозчика создает особое метафорическое поле, “силовые линии” которого делают необходимым придавать каждой (из 4-х) реализации художественной структуры Извозчика значение господства. Так, облучок - место, которое занимает извозчик в пролетке, - метафорически соотнесен Заболоцким с “троном” (креслом, занимаемым монархом во время церемоний), семантически конкретизирующим значение господства. В соответствии с заданным значением семантической конкретизации художественной структуры Извозчика поэт используют и все остальные метафорические конструкции. (ватник-“броня”, борода “как на иконе”, монеты).

Методика, используемая Заболоцким при построении двухмерной плоскости изображения Извозчика, задействована поэтом и при создании плоскости изображения Коня. Динамичность этой плоскости также создает особое метафорическое поле, но на сей раз его “силовые линии” требуют от Заболоцкого придания каждой реализации художественной структуры Коня значение угнетенности. Именно значение угнетенности мотивирует метафорическое именование конечностей скакуна, обычно называемых “ногами”, “руками”. Заболоцкий рассуждал так: ноги - это конечности, которыми живое существо соприкасается с землей, причем соприкосновение ног с поверхностью земли определяется не свободным выбором, но необходимостью; руки же - конечности, которые используются в соответствии со свободой волеизъявления. Если для свободного живого существа нормальным состоянием является вертикальное положение, позволяющее высвободить часть конечностей из рабства необходимости, то следует допустить, что живое существо, имеющее горизонтальное положение, находится в угнетенном состоянии. На представления Заболоцкого об угнетенности живых существ, находящихся в горизонтальном положении, повлияло учение Н.Ф. Федорова, в рамках которого было сформулировано понятие о востании.

В столбце Заболоцкого “Движение” развертывание метафорики не влечет за собой создание контекста, произвольно выстраивающего систему смысловых координат произведения. Анализ “симуляции” Заболоцким кубистской методики совмещения двухмерных плоскостей, автономность которых связана с метафорическими конструкциями, использованными при их (этих плоскостей) создании, позволяет установить семантические связи различных явлений (входящих в состав воспроизводимой реальности), делающие без-образное (с точки зрения мимесиса) целое семантически полновесной художественной структурой. Однако (общеавангардный) сдвиг относительно трехмерности имеет в контексте целостного художественного мира Заболоцкого иное функциональное значение, нежели то, которое придавали ему, назвав этот сдвиг “остранением” (В.Б. Шкловский), широко использовавшие в своих теоретических выступлениях наработки кубизма формалисты. Согласно представлениям формалистов, разложение трехмерного пространства является в искусстве самоцелью, в которой реализуется положительная задача обновления восприятия действительности. Динамизированная двухмерность изображения была значима потому, что она была новой художественной конструкцией. Категория новизны имманентно и мотивирует остранение: она придает сдвигу целевое, а не инструментальное (как считали ранние теоретики авангардной живописи, например, В.В. Кандинский) значение. Между тем у Заболоцкого то, что у вождей формальной школы служило только целям “деавтоматизации восприятия”, является, напомним, каноном художественной реальности - структурой, связанной как раз с “автоматизированным восприятием”: в художественном мире поэта общеавангардный сдвиг выступает не отклонением от нормы обыденной жизни, но напротив, ее, нормы, “реалистическим” воспроизведением.

Глава 2 диссертации - “Особенности воздействия философской доктрины Н.Ф. Федорова на процесс формирования поэтики раннего творчества Н.А. Заболоцкого” - включает 4 параграфа. В 1-м параграфе - “Реализация идей Н.Ф. Федорова о “коперниканском искусстве” в художественной системе Н.А. Заболоцкого второй половины 1920-х гг.” - рассматриваются механизмы эстетического осмысления поэтом идей “философии общего дела”. Произведения Заболоцкого 1920-х годов дают возможность утверждать, что поэт был знаком с учением Н.Ф. Федорова. Так, представления Заболоцкого о слове соответствуют положениям “философии общего дела”. Н.Ф. Федоров высказал идею о том, что слово является структурой, восстанавливающей былое и (некогда имевшее место, но впоследствии утраченное) единство. “Мои возражения А.И. Введенскому, авто-ритету бессмыслицы” свидетельствуют о том, что Заболоцкий понимал под “смыслом” (словом, поскольку слово и “смысл” тождественны) то же самое, что Н.Ф. Федоров под самим словом, - восстановление ситуации контакта, то есть единства. Согласно точке зрения поэта, комплекс чувственных ощущений, появляющихся в ходе контакта с предметом, фокусируется в сознании человека как смысловое содержание предмета, а не как материал, который должен быть подвергнут семантизации. По Заболоцкому, слово (его “смысл”) является реконструкцией ситуации контакта человека и предмета, следовательно, его использование (при создании стихов или их восприятии) выступает направленным действием на предмет, так как эффект, связанный с использованием этого слова, тождествен эффекту, который относится к непосредственному контакту с предметом. Заболоцкого считал, что поэзия как способ познания предмета может быть осуществлена только при воздействии на этот предмет, - воздействии, которое реализуется при актуализации “смысла” слова, обозначающего этот предмет. Это своеобразное гносеологическое положение Заболоцкого полностью совпадает с идеей Н.Ф. Федорова, который писал, что “только делая, осуществляя на деле, можно понимать”. Самое толкование восприятия поэзии (“слушания глазами” / “чтения пальцами”) как акта познания предмета, воспроизведенного в слове (стихах), Заболоцкий воспринял именно от Н.Ф. Федорова. В силу специфического понимания “смысла” слова (который есть сеть “представлений нашего сознания”, возникающих в ходе контакта с предметом, “порождающим” самое слово) “ощупывать предмет” у поэта означало не просто получать некие чувственные ощущения, служащие материалом для последующей организации понятийных конструктов посредством приемов логического мышления, но именно понимать. Эта мысль Заболоцкого есть прямое воспроизведение идеи Н.Ф. Федорова, которую он постоянно высказывает в своих трудах: так, мыслитель писал, что в те времена, когда практика была соединена с теорией (имело место совмещение горизонтальности с вертикальностью), “понимать” значило “брать”.

“Перехлест всех видов искусств”, который Заболоцкий видел в поэзии (не только не являющейся синкретическим искусством, но и никак за пределы всех искусств не выходящей), нужно связать с федоровской установкой на “коперниканское искусство”, и в самом деле “перехлестывающее” эстетическую деятельность. Коннотативные значения обэриутской поэзии как “коперниканского искусства” заключены в одном из положений художественной программы Заболоцкого, согласно которому “в поэзии - столкновение словесных смыслов выражает <…> предмет с точностью механики”. Механика, с помощью которой поверяется возрождаемый (через выявление “смысла” слова) предмет, возникает у поэта в рамках установки на “коперниканское искусство”. Сделанное вслед за востанием открытие гелиоцентрической системы превратило предмет в небесное тело (что и было зафиксировано Н.Ф. Федоровым в понятии “коперниканское зодчество”). Движение Земли вокруг Солнца, спроецированное на изоморфные Солнцу явления (человека и его архитектурное подобие - храм), позволяет использовать понятие “коперниканское зодчество” по отношению к неподвижным предметам и вообще отвлеченным явлениям. С точки зрения Н.Ф. Федорова, всякий предмет представляет собой “небесную архитектуру”. Описание же “небесной архитектуры”, существеннейшим признаком которой является не столько конструкция, сколько движение, и осуществляет механика. В высказывании об использовании механики как инструмента проверки “точности” форм возрожденного поэзией предмета, - высказывании, необъяснимом с точки зрения эстетики, - Заболоцкий опирается на федоровское представление о том, что предмет выступает небесным телом. Различные понятия “коперниканского искусства” Заболоцкий широко использовал и в своих художественных произведениях. В столбце “Начало осени” (1928) поэт дает природный мир в виде “чертежа”, изображающего некое архитектурное сооружение: “Как сон житейских геометрий, / в необычайно крепком ветре / над ним [Пролетарием] домов бряцали оси / и в центре О - мерцала осень; / и к ней, касаясь хордой, что ли, / качался клен, крича от боли, / качался клен, и выстрелом ума / казалась нам вселенная сама”. Представленный Заболоцким как “чертеж”, природный мир, судя по всему, является помышлением Пролетария о вселенной; не случайно ее явленность в обыденных предметных формах понимается как “сон житейских геометрий”, то есть как неосмысленное состояние мира. Вселенная потому и названа поэтом “выстрелом ума”, что она осознана Пролетарием. Именование же вселенной “выстрелом ума” восходит к центральной мысли Н.Ф. Федорова, согласно которой возникновение сознания являет собой победу над слепыми силами природы. В качестве результата победы сознания над природой вселенная и являет собой изделие - то, что сделано (выстроено). Иначе говоря, согласно точке зрения Заболоцкого, вселенная есть архитектурное сооружение.

Во 2-м параграфе - “Экспликация этической проблематики “философии общего дела” Н.Ф. Федорова в стихах Н.А. Заболоцкого рубежа 1920 - 1930-х гг.” - рассматривается вопрос о разработке поэтом идей мыслителя в тематико-проблематическом аспекте. Обращение поэта к корпусу федоровких идей наиболее ярко прослеживается в поэме “Безумный волк” (1931). Поэма Заболоцкого пронизана мотивами сочинений Н.Ф. Федорова. Появление Волка в качестве заглавного героя поэмы связано с одним из пассажей Н.Ф. Федорова из I-го тома “Философии…”. Рассуждая о западноевропейском идеале единичного “свободного существа”, - идеале, который не может быть подлинной целью устремлений человека, - мыслитель писал о том, что “нет достоинства добывать жизнь для себя, для своей драгоценной личности, и защищать свою личную свободу, всякий зверь так поступает. И какую ценность может иметь жизнь и свобода, если homo homini lupus”. Рассматривая отношения между людьми, имеющие место в современном ему мире, по формуле: человек человеку волк, Н.Ф. Федоров как бы утверждает, что человек в этом положении есть животное. Указанное высказывание мыслителя и побудило Заболоцкого к созданию “…волка”: в своей поэме он выводит ситуацию, обратную критикуемому мыслителем положению homo homini lupus, - волк волку человек, поэт как бы утверждает, что животное есть человек. Принятая поэтом формула есть экспликации потенциала идеи Н.Ф. Федорова, который содержался в его критическом осмыслении формулы: homo homini lupus. Между тем к комплексу идей мыслителя восходит и самая логика рассуждений поэта, на основе которой он вывел формулу: волк волку человек. Формула Заболоцкого отражает федоровские представления об эволюции человеческого рода. Согласно точке зрения мыслителя, человек первоначально был одним из представителей животного царства, поскольку, как и все остальные животные, он имел горизонтальное положение тела. В собственно человека его превратило востание, результатом которого и стала вертикальность его тела. Заболоцкий, как и Н.Ф. Федоров, был убежден в том, что человек изначально являл собой животное (“Выступление в Ленинградском отделении Союза писателей на дискуссии о формализме”, “Почему я не пессимист”). Поэма “Безумный волк” дает ясное представление о том, с чем Заболоцкий связывал “победу” человека над животными. Так, будущий реформатор жизни леса изменяет положение своего тела с горизонтального на вертикальное. Обретая вертикальное положение тела, Безумный фактически реализует идеал “жизни и свободы”, сформулированный Н.Ф. Федоровым. Выворачивая себе шею, Безумный “добывает” своим трудом “орудия добывания” жизни и свободы и становится “плодом собственного труда”.

Федоровская идея о востании и обретении человеком вертикального положения имеет для осмысления проблематики творчества Заболоцкого столь же значительную роль, как и для понимания общих принципов его поэтики. Воставая, волки утрачивают свою животность и фактически обращаются в людей. Обращение животноподобного существа в разумное и приводит поэта к постановке вопроса о взаимоотношениях человека и представителей природного мира (животных / растений), который поэт осмысляет в поэме “Торжество земледелия”, написанной под влиянием Н.Ф. Федорова. Глава поэмы “Беседа о душе”, имеющая внешне антирелигиозный характер, в контексте проблемы улучшения способов пользования землей, центральной в поэме, приобретает у Заболоцкого коннотации, выводящие на “санитарный вопрос”, который у Н.Ф. Федорова напрямую связан с вопросами земледелия. В диалоге Старика и Солдата о “мертвецов душе” Заболоцкий весьма точно следует рассуждениям Н.Ф. Федорова о необходимости обращать разлагающиеся и гниющие элементы в живое так, как это происходит в земледелии, устраняя при этом опасность смерти. В своей поэме Заболоцкий особо подчеркивал тот факт, что коллективизация несет сугубо земледельческий быт. Солдат не случайно говорит крестьянам о подчинении науки земледелию, которое должно привести к особым формам существования человека в мире. Установку на связь науки и земледелия, которую Н.Ф. Федоров мыслил в рамках концептуального положения о соединении теории и практического действия, поэт реализует не только в идее “умудренных рук”, но и в образовании гипотетических “колхозов-городов”. Эти “колхозы-города” вполне соответствуют мысли Н.Ф. Федорова о бессословности, которая была призвана стать мерой прекращения социальной розни - одной из коренных причин “небратского” состояния. Движение “десятитысячников” поэт вполне мог истолковать как исполнение пророчества Н.Ф. Федорова о переходе от храмовой пасхальной службы к внехрамовой, под которой мыслитель, считая, что “сыны” добывают пищу из праха “отцов”, понимал развитие земледелия и - в дальнейшей перспективе - осуществление воскрешения. В “Торжестве…” Заболоцкого присутствует и парадокс представления о земледелии, который имеется в учении Н.Ф. Федорова. В главе “Начало науки” Солдат, обращаясь с речью к животным, описывает видение дальних целей, к которым ведет коллективизация, - видение искусственной пищи. Однако земледелие связано с производством отнюдь не искусственных продуктов. Понять мысль Заболоцкого помогает ее федоровский контекст. У Н.Ф. Федорова развитие сельского хозяйства являлось только опосредованным путем осуществления воскресительного процесса: земледелие должно было служить не столько цели приобретения пищи, что, естественно, подразумевалось, сколько избавлению от пожирания, поскольку мыслитель в перспективе предполагал изготовление пищи “все из более и более простейших элементов”. Ориентация Заболоцкого на положения учения Н.Ф. Федорова была настолько масштабной, что он сделал центральным героем своего произведения именно Солдата. Мыслитель настойчиво проводил идею необходимости превращения военных армий в подразделения, подчиненные решению земледельческих вопросов и, в частности, регуляции метеорического процесса. Конец поэмы знаменует исполнение заповеди Н.Ф. Федорова, выраженное в коренной трансформации первоначальной специализации Солдата: “Председатель многополья / и природы коновал - / он военное дреколье / на серпы перековал”.

В 3-м параграфе - “Художественная антропология раннего периода творчества Н.А. Заболоцкого и идея Н.Ф. Федорова о “положительном целомудрии” - рассматриваются особенности поэтических представлений художника о человеке. Заболоцкий, двигаясь в своем творчестве конца 1920 - начала 1930-х в направлении, указанном в учении Н.Ф. Федорова, смотрел на дальние цели человечества и вообще сознательных существ, в которые должны были обратиться животные и растения, через призму освоения небесного пространства. Мыслитель считал, что, не освоив космос, невозможно решить вопрос о регуляции метеорических сил. Какова же цель вознесения живых существ в небеса у Заболоцкого прямо не объясняется. Но самый мотив овладения небесным пространством всегда сопровождается у поэта одним и тем же подтекстом - вопросом о питании. Первоначальный импульс мечты Безумного о летании связан с вопросами о размере вселенной и существовании “волков наверху”, а сами вопросы - с влиянием на него звезды Чигирь, на которую он обращает внимание, оказавшись в положении лежания на спине. Это существенная для понимания точки зрения Заболоцкого деталь, поскольку Н.Ф. Федоров, с идеями которого связан и круг вопросов Безумного, и самая ситуация, толкающего Волка на путь познания мира, считал, что обращение к звездному небу происходит после востания, вызванного смертью “отцов”. Однако в поэме не указывается, чем вызвано обращение Безумного к Чигирь-звезде. Сложности с опознанием у Заболоцкого идеи кастеризации свидетельствуют о том, что поэт осмысляет смерть под своим собственным углом зрения, обращающим эту проблему в вопрос иного характера. Для Безумного лежачее положение - это не столько горизонтальное состояние смерти, сколько состояние без движения, поэтому с востанием он связывает возможность обретения движения. Заболоцкий в федоровской трактовке причин востания производит значимую смысловую переакцентировку. Эта переакцентировка вопроса об особенностях горизонтального и вертикального состояний, который в целом также лежит в русле идей Н.Ф. Федорова, направлена поэтом на осмысление феномена движения.

И.Е. Лощилов утверждал, что ключевое значение для понимания творчества поэта имеет символика Великих Арканов Таро и, в частности, таротной карты “Повешенный”. Однако обилие у Заболоцкого несхожих друг с другом персонажей, находящихся в одном и том же положении - “книзу головой”, заставляет предположить о наличии иного контекста. На этот контекст указывает одна из записей Л.С. Липавского в “Разговорах”, в которой сообщается о странном сне, увиденном поэтом, - сне тяготении. Сон Заболоцкого о полете вещей, не могущих оторваться от земли, в целом соответствуют идее Н.Ф. Федорова о “падающих мирах”. Поэт, как и автор “Философии…”, утверждал, что все “вещи летят”. Положение персонажей или предметов, обозначенное в произведениях Заболоцкого как “летает книзу головой”, означает самое направление - вниз - актуального полета, но вовсе не говорит о том, что они летят вверх ногами. Положение “книзу головой” тождественно у поэта вообще полету в условиях тяготения. Поэтому летящие (без указания направления и положения) Дом (“Свадьба”) и Герой (“Фокстрот”) движутся в воздушном пространстве так же “книзу головой”, как и Любовник (“Белая ночь”) или Жизнь (“Цирк”). Полетом в условиях тяготения и объясняется определение “висельник”, которое Заболоцкий в столбце “Бессмертие” (1928) дает Коту. Представление о том, что Кот добровольно ушел из жизни, не соответствует содержанию стихотворения. Заболоцкий понимает под “висельничеством” достижение Котом самой высокой точки полета в условиях тяготения, которая, если следовать логике поэта, наблюдаемой в сне о тяготении, является точкой максимального приближения к земле. Наибольшее приближение к земле в можно связать со смертью, так как в самой полной мере с ней (землей) соприкасается именно покойное существо. “Висельничество” обозначает у Заболоцкого одновременно и предельную точку полета в условиях тяготения, и смерть. Рассмотрение сна Заболоцкого о полете позволяет утверждать, что мемориальное имя Безумного - Великий Летатель Книзу Головой - отражает идею Н.Ф. Федорова о “падающих мирах” и преодолении тяготения. В этом именовании поэт совмещает как представление об актуальном полете в условиях тяготения, в пределе представляющего собой смерть, так и представление о полете свободном, с которым он, как и Н.Ф. Федоров, и связывал величие живого существа.

Значимость для Заболоцкого федоровской установки на преодоление “падения” подтверждает самая попытка Безумного совершить полет. История неудавшегося полета Волка свидетельствует о том, что действия Великого Летателя Книзу Головой отражают логику размышлений Н.Ф. Федорова о мероприятиях по преодолению тяготения. Странным в этой истории является то обстоятельство, что Волк предпринимает попытку воспарить в небо в условиях грозы, которые трудно признать благоприятными. Однако Заболоцкий осознано использовал эту видимую несообразность: обстоятельства полета Волка отсылают к федоровским идеям преодоления “падения”, а они как раз и объясняют, с чем именно герой поэта связывал возможность летания. Н.Ф. Федоров высказал предположение о том, что к преодолению “падения” может привести целенаправленное использование феномена электричества. Самую возможность влияния земли на различные небесные тела мыслитель связывал с регулированием электромагнитных потоков, курсирующих во вселенной. По мнениюН.Ф. Федорова, преодоление “падения” земными объектами может быть достигнуто в результате увеличения электрического заряда этих тел. Для решения проблемы преодоления “падения” земных объектов особое значение имеют грозовые тучи, содержащие в себе колоссальные заряды электрической силы; они выступают своего рода резервуарами электромагнитной энергии. Обнаружение проводников электричества указывает на возможность канализации электрической силы, содержащейся в грозовых тучах, в земные объекты, - канализации, которая, увеличивая электрический заряд этих объектов, ослабляет их “падение”, а в идеале должна будет привести к свободному движению (полету). Анализ “...волка” показывает, что Заболоцкий был знаком с идеями Н.Ф. Федорова, поскольку обстоятельства полета Безумного содержат в себе положения, к которым мог прийти только читатель сочинений мыслителя. Так, Заболоцкий подчеркивает значение бури и принесенных ею грозовых молний: о ней повествуют в своей песне Волки-поэты и (еще более подробно) рассказывает Председатель. Указание Заболоцкого на одновременность разряда молнии и воспарения Безумного и дает ответ на вопрос, каким образом Волк намеревался преодолеть тяготение и отправиться в полет. Наше предположение подтверждается призывом Волка, направленным к источнику энергии, которая должна была обеспечить его вознесение в небо: “Иди ко мне, моя большая сила! / Держи меня!..”. Это обращение свидетельствует о том, что сила, которую Безумный стремился использовать во время полета, первоначально находилась вне его тела, то есть внутри грозовой тучи.

Рассуждение Н.Ф. Федорова об “открытии” пространства делает ясной и другую затею Безумного, которая волновала его наравне с возможностью летания, но кажется, на первый взгляд, противоположной идее освоения небесного пространства: это - желание Волка стать растением (деревом). Общее, однако, у них есть. Волки-обновленцы считали, что Безумный стремился обрести возможность летания для того, чтобы “тем себе бессмертие купить”. Связь мысли о бессмертии и идеи летания становится неразрывной как раз в федоровском контексте: летание возникает у Безумного из (переосмысленной) идеи кастеризации, которую Заболоцкий косвенно отражает в вопросах реформатора жизни леса о размерах вселенной и существовании “волков на верху”. Идея же бессмертия восходит к представлению о Рае, который является архетипическим образом места, где возможно вечное существование. Между тем Рай поэт ассоциирует не с образом Птицы, но именно Дерева. Эта ассоциация обнаруживается в “Венчании плодами”, а в 3-м “Ночном разговоре” заявляется напрямую - с вопросом о Рае, находящемся на небесах, Камень обращается как раз к Деревьям. Заболоцкий истолковывает образы Птицы и Дерева как два способа летания, в равной мере могущие привести в райскую страну, где возможно бессмертие, - истолковывает именно потому, что в одинаковой мере связывает их с движением по вертикали. Напомним, что как раз Н.Ф. Федоров и обосновал идею движения как исключительно вертикально направленного действия. Метаморфоза, происходящая с людьми в столбце “Деревья” (1926), в котором описывается, как они превращаются в растения, является мыслью Заболоцкого об обретении вертикально направленного движения, отвечающего идее полета, нацеленного на достижение Рая. Однако, если федоровский контекст произведений Заболоцкого объясняет появление у него образа людей-растений, то именно этот контекст и делает самый образ непонятным. Н.Ф. Федоров, опираясь на символику вертикальности, заключенную, например, в архитектуре храма, - сооружения, в действительности являющегося неподвижным, - вел речь о необходимости выработки способов реализации непосредственного вертикального движения для освоения небесного пространства. Заболоцкий же, напротив, непосредственное значение такого движения связывает с явлениями, которые только символизируют идею полета в небо. Впрочем, понять образ людей-растений позволяет мотив “птичьего” полета, который, дублируя у поэта мотив “растительного” летания, является вторым вариантом идеи освоения небесного пространства. В “Торжестве…”, описывая будущие полеты человека, Солдат говорит о “пастбищах эфира”, на которых человечество кормится пищей, имеющей не природное / животное происхождение. Искусственным продуктом питания в контексте поэмы выступает также “пища лебедей” - еда, которой угощается человек, опускающийся “на стогны” мира животных. Таким образом, вопрос о летании, фактически тождественный у Заболоцкого достижению Рая, есть вопрос о питании.

Образ людей-растений мыслится поэтом в связи с представлением о том, что деревья добывают себе пищу из неорганических веществ земли и солнечного света, используя принцип автотрофности (самопитания). Об этом Заболоцкий писал в 3-м “Ночном разговоре”, говоря о душах Деревьев. Связь художественных воззрений Заболоцкого на будущее живых существ с принципами автотрофности, о которых в середине 1920-х писал В.И. Вернадский, очевидна и уже не раз упоминалась исследователями творчества поэта. Однако “растительная” утопия Заболоцкого имеет вполне оригинальное содержание. Свою своеобразную трактовку процесса приема пищи Заболоцкий приводит в столбце “Обед” - произведении, которое не сводится к иллюстрации федоровской идеи негативизма пожирания. Н.Ф. Федоров, обосновав отвращение к пожиранию растительной / животной пищи, вместе с тем отмечал, что приготовление еды было таким же выражением протеста против слепых сил природы, как и востание, и в перспективе направлено на создание искусственной пищи. Заболоцкий не остался равнодушным к этим соображениям (в последствии в его произведениях будет упоминание и об искусственных продуктах питания). В финале столбца “Обед” Заболоцкий писал о том, что люди, если бы они осознали свое “кровавое искусство жить”, приняли бы молитвенное положение пред животными / растениями, идущими им на пищу. Столь странное представление о пище восходит к толкованию процесса питания, данному Н.Ф. Федоровым. Основываясь на смысловом значении таинства евхаристии, мыслитель трактовал бытовое питание как элемент внехрамовой литургии. Евхаристию, выступающую церковным обрядом, необходимо понимать как завет воскрешения “отцов”, пример которого как раз и содержится в символике этого таинства. Н.Ф. Федоров считал, что прием обычной пищи можно рассматривать по аналогии с церковным обрядом. В евхаристии хлеб и вино осмысляются как тело и кровь Христовы, но и по ее завершении как ритуала повседневную еду должно понимать как тело и кровь наших предков, из праха которых мы добываем себе пропитание. По Н.Ф. Федорову, процесс питания является знаком признания завета (требующего своего исполнения), на котором основывается храмовая литургия.

Своего рода религиозное преклонение перед пищей, которое обнаруживается в “Обеде” Заболоцкого, имеет своим источником федоровскую идею (пусть и переосмысленную) о внехрамовой литургии. То, что становится пищей человека, в самом прямом смысле представляет собой плоть и кровь животных и растений. Миссию существования животных / растений можно истолковать как акт добровольного приятия ими страданий во имя искупления грехов рода людского, - акт во всем подобный тому, который совершил Иисус Христос. Церковный обряд евхаристии, будучи понимаемым как осознание центральной роли пищи в жизни человека, что проявляется в толковании пищевых продуктов как тела и крови Богочеловека, как раз и служит для Заболоцкого подтверждением тождества подвига Христа и природных существ. Животные и растения (не только те, которых человек употребляет в пищу) по отношению к человеку и выступают у поэта в роли Христа. На такое понимание обрядности христианства Заболоцкого натолкнула “Философия…” Н.Ф. Федорова, тоже, как известно, далекая от догматического прочтения христианского вероучения. Переосмысленную Заболоцким идею Н.Ф. Федорова о внехрамовой литургии легко обнаружить в столбце “Пекарня” (1928). В этом произведении поэт рассматривает выпечку хлеба через призму евангельской истории о Рождестве Христовом. Представление Заболоцкого о растениях как предках людей, поддерживающих жизнь своих потомков, типологически отвечает точке зрения Н.Ф. Федорова, понимавшего прием пищи (внехрамовую литургию) в плане установления “сынами” единства не только с Христом, но и “отцами”.

Размышления Заболоцкого об искусственной пище, которые присутствуют, например, в “Торжестве…”, также необходимо рассматривать через призму идеи о бессмертии, заповеданной природными существами (согласно точке зрения поэта - предками людей), исполняющими по отношению к человеку Христову миссию. Несмотря на то, что эта идея вдохновлена учением Н.Ф. Федорова, она далеко отклоняется от первоисточника. Мыслитель мотивировал идею регуляции природы в том числе (и даже в первую очередь) и насущной необходимостью избавления от голода; у Заболоцкого же ни в одном произведении нет и намека на голодное существование. Внесение сознания в подданных природного царства Заболоцкий объясняет не столько отвлеченной идеей равенства, сколько конкретной мыслью об избавлении их от принятых на себя страданий (следствием чего и должно будет стать равенство живых существ), соответствующей в обряде евхаристии идее воскресения Иисуса Христа. Эта мысль отвечает представлению о животных / растениях как о существах, повторяющих подвиг Христа, принявшего муки во имя человека, и становящихся тем, чем был Иисус. Понимание процесса потребления еды у Заболоцкого в контексте идеи внехрамовой литургии, где прием пищи есть не пожирание, но завет, обращенный к мысли о бессмертии, дает своеобразное представление об искусственных продуктах питания. Н.Ф. Федоров в своих трудах радикально переосмыслил обряд евхаристии, считая, что он является только заповедью об исполнении воскрешения. Между тем евхаристия (как она понимается в христианстве) выступает знаком уже состоявшегося воскресения, поскольку через приобщение к плоти и крови Христовым происходит вступление человека в бессмертную жизнь. С этой точки зрения (которая, как представляется, и характеризовала позицию Заболоцкого) вопрос о воскрешении теряет свой смысл. Вопрос же о бессмертии оказывается связанным не столько с идеей размножения, сколько с проблемой искусственных пищевых продуктов. В результате отказа от растительной / животной пищи природные существа, которым уже не надо будет приносить себя в жертву, несущую человечеству искупление, и человек соединятся; это соединение, знаменующее разрешение проблемы питания (и, следовательно, размножения) и приведет живые существа к обретению бессмертия. Заболоцкий, отступив от буквы учения Н.Ф. Федорова, проблему бессмертия пытался разрешить на основе именно федоровских идей (о внехрамовой литургии и воскрешении). Мыслитель, признавая пожирание человеком природных существ только лишь “временной необходимостью”, подводил к мысли об отказе от животной / растительной пищи. Согласно представлениям Н.Ф. Федорова, завершение внехрамовой литургии будет сопровождаться исключением природной пищи из рациона питания. Если евхаристия есть признак незавершенности внехрамовой литургии, то ее устранение через освоение искусственных продуктов питания будет знаком окончания литургического процесса. По мысли Заболоцкого, обретение искусственной пищи будет соответствием состоянию всеобщего единения с Христом в бессмертной жизни, а не косвенным, как это происходит во время причастия. Проблема искусственной пищи, таким образом, мыслится Заболоцким как процесс питания, характерный для растений. Об образе, близком к образу человека-растения, писал и Н.Ф. Федоров, когда вел речь о “положительном целомудрии” - будущей возможности воссоздания человеком своих телесных тканей. В столбце “Деревья” Заболоцкий, приводя картину обращения людей в растения, дал представление о подобном образе.

4-й параграф - “Эволюция поэтики Н.А. Заболоцкого в стихах 1932 - 1934 гг. как результат перехода от этических принципов “философии общего дела” Н.Ф. Федорова к натурфилософской концепции Ф. Энгельса “диалектика природы”” - посвящен осмыслению кризисного для поэта периода, в целом связанного с негативной оценкой его произведений конца 20-х годов. Этот период характеризуется противоречивым отношением Заболоцкого к проблемам, решение которых он ранее связывал с доктриной Н.Ф. Федорова. Следы болезненных метаний мысли поэта запечатлели “Лодейников” (1932), “Деревья” (1933) и “Лодейников в саду” (1934). Эти произведения связаны друг с другом не только кругом рассматриваемых проблем, но и неопределенностью ответов на вопросы, которые поэт в них ставит. Для понимания стихов о Лодейникове 1932 и 1934 года ключевое значение имеет поэма “Деревья”. Так, “Лодейников” оказал существенное влияние на “Деревья”, “Деревья” же в свою очередь - на “Лодейникова в саду”. Именно в “Деревьях” Заболоцкий наиболее ясно очертил проблематику своих стихов о Лодейникове. Бомбеев выступает перед животными и растениями с проповедью существования, основанного на неких новых принципах, отрицающих данный от века порядок. Эти принципы соответствуют определенным положениям учения Н.Ф. Федорова. В конце 2-й главы поэмы появляется новый герой - Лесничий: его устами Заболоцкий осуществляет критику идей Бомбеева, которая оформляется в натурфилософскую концепцию, имеющую антифедоровский характер. Критика Лесничего восходит к книге Ф. Энгельса “Диалектика природы”. Заболоцкого привлекли к себе консервативность и одновременно ультрареволюционность “диалектики природы”. Так, Лесничий, призывая Деревья вернуться в лес, утверждает приоритет законов некоего “дремучего века”. Между тем законы этого “дремучего века” отвечают интересам века нынешнего. Борьба, возникшая в первобытные времена, удовлетворяет современности, так как именно она является предпосылкой для изменения мира, которое должно происходить с ростом сознания человека. Отдаваясь борьбе, человек вбирает в себя мир, поэтому изменения, которые он вносит в него, как бы чаемы самим миром, остающимся тождественным самому себе и в новом положении. Заболоцкий в “Деревьях” объективно заявил обе натурфилософские позиции - Бомбеева и Лесничего, но отдавать предпочтение какой-либо из них он не стал. Положения энгельсовой “диалектики природы” Заболоцкий принял не сразу. Этот факт подтверждают и стихи о Лодейникове 1932 и 1934 года. Поэма “Деревья” выросла именно из “Лодейникова”. Герой этого стихотворения не кто иной, как Бомбеев, показанный в момент обнаружения им небратских отношений в природном мире - борьбы живых существ друг с другом. Самое имя героя этой поэмы, происходящее от слова “бомба”, является обозначением состояния Лодейникова, описательно данного в стихотворении: “Как бомба в небе разрывается / и сотрясает атмосферу / - так в человеке начинается / тоска, нарушив жизни меру…”. Лодейникова поражает увиденный им “бой травы, растений молчаливый бой”; в неприятии этого “боя” и берет начало проповедь Бомбеева. В “Лодейникове” уже присутствуют элементы концепции “диалектики природы”, правда, в разрозненном виде; Заболоцкий именно потому отказался их концептуализировать, что в тот момент он не принимал самой концепции.

В “Деревьях” концепция “диалектики природы” будет осмыслена Заболоцким уже как позиция, за которой стоят авторитетные доводы. Однако этот шаг не разрешил самого противоречия, поэтому поэт вернулся к сюжету стихотворения 1932 года уже после написания “Деревьев”. Создавая “Лодейникова в саду”, Заболоцкий не отказался от характерной раздвоенности своего героя, заявленной в стихотворении 1932 года, но соотношение между натурфилософскими концепциями, раздирающими существо Лодейникова, будет у него иным. В стихотворении 1932 года героя смущал рассудок, настаивавший на истинности “диалектики природы”; в новой версии старого сюжета Лодейников будет мучиться мыслью о царящей в природном мире всеобщей борьбе живых существ, - мыслью, взошедшей на федоровских идеях. Перечисленные Заболоцким в “Лодейнокове в саду” разновидности “тысячи смертей” представляются его герою ступенями лестницы не нравственного падения, но восхождения природы к “благословенному уму”, который олицетворен его (только что отужинавшей) собственной персоной. Правда, поэт отмечает, что Лодейников не может постигнуть “диалектической” связи смерти и бытия в “едином клубе” природы. Между тем это бессилие мысли Лодейникова Заболоцкий связывает не со слабостью “доводов” природы в пользу “диалектических” отношений смерти и бытия, но с несостоятельностью самого героя. Лодейников из стихотворения 1934 года - это идейно разбитый Бомбеев, увиденный читателем в момент осмысления им истин, о которых говорил в своей речи Лесничий.

Глава 3 - “Философские источники представлений Н.А. Заболоцкого о поэтическом языке и особенности художественной реализации в “Столбцах” основных положений “теории слов” Л.С. Липавского” - состоит из 3-х параграфов. 1-й параграф - “Парадоксы представлений Н.А. Заболоцкого о поэзии и поэтическом языке и идеи Л.С. Липавского о происхождении осмысленной речи” - посвящен анализу философских предпосылок, на которых базировалась поэтика раннего творчества поэта. Говоря о своем понимании поэзии, Заболоцкий в 1930-е годы утверждал: “Когда-то у поэзии было все. Потом одно за другим отнималось наукой, религией, прозой, чем угодно. Последний, уже ограниченный расцвет был при романтиках. В России поэзия жила один век - от Ломоносова до Пушкина. Быть может сейчас, после большого перерыва, пришел новый поэтический век”. Ясно, что Заболоцкий придавал поэтической культуре XVIII столетия чрезвычайное значение, которое и выделяло этот период существования поэзии в России среди других эпох. Из слов Заболоцкого можно заключить, что в ту пору, когда поэзия имела “все”, она представляла собой некую тотальность. Инструментами отъема у поэзии ее “частей” Заболоцкий называет науку, религию, прозу - “что угодно”. Эта оговорка позволяет допустить, что в первоначальном состоянии поэзия была явлением синкретичным: наука, религия, проза входили в ее “объем”, но при этом они выступали не в специализированном, но в универсальном виде. Все эти сферы не выделялись как понятийные системы. Высказывание Заболоцкого нетрудно связать с актуальными проблемами поэтической культуры России начала ХХ века. Отъем “частей” от “всего” поэзии посредством превращения слова в понятие есть процесс терминологизации лексики, а это именно тот вопрос, который вызывал обеспокоенность у деятелей раннего авангарда. Обнаруживаемую им в современных поэтических традициях “частичность всего” поэзии Заболоцкий воспринимал в плане терминологизации поэтического слова. Об этом можно судить по его работе “Поэзия обэриутов”, в которой он ополчается против языка обыденной речи, имеющего утилитарное значение (специализацию). Однако если бы Заболоцкий опирался на теоретические построения кубофутуристов, он не смог бы протестовать против зауми, так как она играла ключевую роль в их концепции поэтического языка: согласно точке зрения будетлян, заумное творчество являлось лишь крайним проявлением эстетической установки, которая должна была воспрепятствовать процессу терминологизации поэтического слова. Следует предположить, что Заболоцкий опирался на какую-то иную (альтернативную кубофутуристической) концепцию языка. Этой концепцией является “теория слов” Л.С. Липавского.

В “теории слов” Липавский предложил оригинальную гипотезу происхождения осмысленной речи. Философ утверждал, что лексика прошла в своем развитии три стадии, которые сказались на значении слов. По мнению Липавского, семантика всех наличествующих в языке слов (вплоть до самых поздних) восходит к значениям: “тянуть(ся)”, “стремить(ся)”, “хватать(ся)”, - значениям, которые возникают как формальные обозначения “признаков голоса”. Собственные значения позднейших слов находятся в пределах “площади значений” изначальных слов. Увеличение числа лексических единиц не расширяет общей “площади значений” языка, она остается равной себе на всем протяжении его развития. Пополнение словарного запаса формирует частную “площадь значения” отдельного слова. “Площадь значения” изначального слова была целостной: частичные значения, входившие в это слово как в “пучок значений”, присутствовали в нем “потенциально”. В поздних же по происхождению словах “площадь значения” была уже частичной, поскольку они являли собой всего лишь реализацию “потенциальных” значений. Положение Липавского об общей (и частичной) “площади значения” слов проливает свет на представления Заболоцкого о том, что “когда-то у поэзии было все”. “Все” поэзии соответствует общей “площади значений” слов у Липавского: “все” поэзии есть тотальность “объема”, которым она является; общая же “площадь значений” слов, полностью охватывая семантическое пространство языковой модели мира, и представляет собой тотальность. Представление Заболоцкого о том, что от “всего” поэзии отнимали его “части” и самая поэзия превращалась в “часть всего”, соответствует положению Липавского о том, что в процессе развития языка от общей “площади значений” изначальных слов отнимается ее часть, идущая на формирование частичной “площади значения” слова-“потомка”. Заболоцкий, говоря о современной ему поэзии как о “части всего”, имел в виду ситуацию, которая вытекает из размышлений Липавского. Философ считал, что современный человек использует слова “с большими номерами поколений”, поэтому его речь, состоящая из слов с частичной “площадью значений”, не покрывает общей “площади значений”, которая соответствует (первоначальной) языковой модели мироздания, с исчерпывающей полнотой воспроизводимой в звучании голоса.

Во 2-м параграфе - “Эстетическая перекодировка идей Л.С. Липавского о происхождении осмысленной речи в поэтическом творчестве Н.А. Заболоцкого” - речь идет о реализации в произведениях поэта отдельных положений “теории слов”. Причины, повлиявшие на развитие языка, направившего свое движение по семантическим линиям: “тянуть(ся)”, “стремить(ся)”, “хватать(ся)”, Липавский связывал с физиологией голоса. Согласно его точке зрения, голос “есть дыхание; точнее говоря, выдох, преодолевающий сопротивление [воздуха]”. Это определение голоса, с помощью которого Липавский выводил семантические линии развития значений слов, - фактически определение самого слова, - Заболоцкий в художественной форме воспроизводит в столбце “Искусство”: “<…> я - однообразный человек - / взял в рот длинную сияющую дудку, / дул, и, подчиненные дыханию, / слова вылетали в мир, / становясь предметами”. Представление Заболоцкого о “подчиненности слов дыханию” соответствует точке зрения Липавского, согласно которой значение слов восходит к семантике работы голосовых связок, затраченной на преодоление сопротивления воздуха. В “Искусстве” Заболоцкий говорит о том, что “слова становятся предметами”. Это представление также восходит к “теории слов” Липавского. По мнению философа, язык в своем развитии проходит три стадии: “проекция на жидкость”, “проекция на мускульное усилие” и “проекция на вещи, действия и свойства”. Заболоцкий, говоря о превращении слов в предметы, имеет в виду появление у слов категории предметности, возникающей (вместе с категориями субъектности, залога и числа), по Липавскому, в “проекции на вещи”.

Заболоцкий в “Поэзии обэриутов” негативно оценивал состояние современного языка, но смысл критики поэта раскрывается в контексте “теории слов” Липавского, в которой формулируются законы языкового развития. Философ, указывая на то, что современный язык находится на стадии “проекция на вещи”, не говорит, что эта стадия имеет негативное значение, но в его словах о ней ощутимо отрицательное отношение. Такое отношение к “проекции на вещи” вызвано парадоксальностью бытия человека, порожденной тем, что он в своей речевой деятельности вынужден балансировать между миром и языком. Говоря о “пределах изменения языка”, Липавский называет пять условий, при которых язык может развиваться естественным образом; однако философ замечает, что в “проекции на вещи” эти условия не имеют места. Разумеется, язык не перестал изменяться, но факторы, мотивирующие эти изменения, не имманентны языку. Современный язык подчиняется правилам ему чуждым, навязанным ему извне. Эта чужеродность проявляется в том, что в словах перестала ощущаться их “фамильная сопринадлежность”. Утрату словами родства Липавский связывает с пробелами между “родами” изначальных слов и внутри отдельных “родов”, образующимися ввиду того, что слово, входящее в соответствующий ему “род” как звено единой цепи, в силу тех или иных причин умирает. Ситуация умирания слов, хотя и является объективным фактором существования языка, требует преодоления, потому что роль этого фактора отрицательна. Пытаясь преодолеть последствия умирания слов, наука стала вменять языку внешние для него правила, призванные регламентировать его бытие.

Из рассуждений Липавского о “проекциях” можно сделать заключение о том, что парадоксальность бытия человека должна быть разрешена с учетом факторов “беспредметности” языка, несоответствующей предметности мира, и предметности мира, несоответствующей “беспредметности” языка. Разрешение этого парадокса связано с достижением такого положения, при котором его“беспредметность” удовлетворяла бы предметности мира. Заболоцкий в “Поэзии…” критикует современный язык и указывает на принятия мер, которые позволят языку обрести положительное качество с позиций, обоснованных Липавским. Заболоцкий заявляет о себе и своих товарищах по ОБЭРИУ: “Мы - поэты нового мироощущения и нового искусства. Мы - творцы не только нового поэтического языка, но и созидатели нового ощущения жизни и ее предметов”. Новизну обэриутского “мироощущения”, “ощущения жизни и ее предметов” можно рассмотреть, оттолкнувшись от слов поэта о “старом” мироощущении, критически им осмысляемом. Заболоцкий считает, что на данный момент мир “замусолен языками множества глупцов, запутан в тину “переживаний” и “эмоций”. Восприятие мира искажено языком, который используют для описания мироздания. Негодным этот язык делает его психологизм, вносящий в ощущения предметов и явлений индивидуальное начало, которое не позволяет осуществляться психофизической первозданности восприятия - не дает возможности воспринимать мир таким, каков он есть на самом деле (в “проекции на жидкость”). Критические замечания Заболоцкого соответствуют основным положениям “теории слов” Липавского. Так, мыслитель утверждал, что современный язык искажает восприятие мира (слова, теряя “родовые” связи, утрачивают содержательный ресурс своих значений). Кроме того, именно Липавский обосновал тезис о том, что установка на выявление в словах ассоциативных связей, - связей, являющихся произвольными (не отвечающими имманентным законам развития языка), - привела современный язык в неудовлетворительное состояние.