Этноментальные основы литературы черкесского зарубежья

Осмысление национального своеобразия и шире - ментальной этимологии литературного творчества зарубежных адыгских писателей требует раскрытия всех элементов, составляющих сложный процесс исторического и духовного бытия народа. Будучи стержневым этико-психологическим мотивом литературы диаспоры в осознании национального своеобразия ностальгия по отчему крову - это еще и своеобразный механизм исследования того, что, по словам К.К. Султанова называется «вещью в себе». Образы поэтического мышления изгнанников и отраженные в их литературе чувственные переживания помогают осмыслить всю многомерность адыгского этноментального миропонимания.

Исследованные нами тексты не исчерпывают всего многообразия художественного воплощения ностальгии по исторической родине в творчестве литераторов адыгского зарубежья. Но нами представлены наиболее яркие и весьма различные художественные позиции.

Мы старались показать, что сам по себе фактор этнической общности не является фундирующим в осмыслении адыгами-эмигрантами своей судьбы. Гораздо более ценным представляется то, что объединяет людей на уровне их сакраментальных помыслов, на уровне духовно-нравственной рефлексии. Таким идентификационным и объединяющим фактором является ментальность этноса. Само понятие ментальности не мыслится нам чем-то ограниченным во времени и пространстве. Ментальность народа - это и незыблемость этико-духовных постулатов, на основе которых и выкристаллизовывались характернейшие отличительные свойства этноса, и в то же время - взгляд в будущее.

Ментальность народа и каждого человека меняется в зависимости от того, что с ним происходит во времени и пространстве. Но это не означает, что всякая деформация «ментального кода» есть добро. Было бы не вполне оправданным ограничить содержательный смысл понятия ментальности исключительно сферой традиционализма. Однако применительно к адыгской истории факторы традиционализма, своеобразной духовной ортодоксии имеют непреходящее значение. Мы показали, что авторы разных поколений по-разному осмысливают прошлое, настоящее и будущее своих соплеменников и исторической родины. Единство (при всем многообразии) взглядов возникает на уровне понимания основополагающих критериев оценок: добра и зла, правды и лжи, чести и бесчестья - словом, того, что основывается на фундирующих народное и личностное самосознание проявлениях ментальности.

Черкесская зарубежная поэзия при всем своем лексическом, стилевом и художественном богатстве и разнообразии, как было отмечено, не рассматривается нами с позиции систематизации школ, направлений в их классическом понимании. Безусловно, существуют некие границы в разделении поэтических сообществ адыгов в разных странах по языковому признаку и другим особенностям. Важно обозначить стремление достаточно разных художников слова к единому, ментально близкому для всех пространству, в центре которого святые для каждого адыга образы родины и отчего крова. Таким образом, столь непохожих друг на друга литераторов разъединяет гораздо меньше, нежели то, что их связывает.

Исследование претворения темы ностальгии в творчестве литераторов адыгского зарубежья свидетельствует, что черкесским поэтам зарубежья удалось реализовать вековую мечту мухаджиров о воссоединении с исторической родиной. Этноментально единое пространство художественного поэтического слова стало духовным прообразом единой отчизны.

В третьей главе «Роль мифоэпической традиции, нартского эпоса как первоосновы образного осмысления эпического времени и эпических характеров. Сравнительный анализ литературного творчества адыгских писателей на исторической родине и за рубежом» предпринято сравнительное исследование трактовки мифоэпических традиций в творчестве писателей адыгского зарубежья и исторической родины. Наш анализ нацелен на выявление семантических прерогатив, одинаково ценных для обоих потоков адыгских литератур. Рассматривается воплощение мифоэпических традиций в творчестве писателей разных поколений, среди них: Р. Рушди и Т. Керашева, М. Кандура и И. Машбаша, Г. Чемсо и А. Нажжара, М. Эльберда и К. Натхо. В настоящем изложении главы представлены фрагменты исследования мифоэпической этимологии в творчестве Р. Рушди, Т. Керашева, М. Кандура и И. Машбаша.

Художественное осмысление адыгского исхода началось не с формального народного летописания, а тогда, когда реальные события современности стали органично вплетаться народным гением в его многовековую мифоэпическую традицию. Ирреальность героев нартского эпоса отступила на второй план, когда духовные стремления адыгов были направлены на героизацию и поэтизацию защитников родной земли. Богатыри нартского эпоса из сказочно-мифологических образов выросли в народном сознании в нечто реальное живое и действенное, выражающее героический идеал и нравственный облик народа.

Наш сравнительный анализ литературного творчества адыгских писателей, проживающих на исторической родине и за рубежом ориентирован на компаративный метод. Встречные течения рассматриваются с учетом того, что воспринимающая сторона (литература исторической родины) обращается к литературному наследию адыгской диаспоры, стремясь восполнить объем современного адыгского литературного пространства. Определить такой интерес к встречным течениям можно как активный отбор.

Единое историко-литературное, культурное «поле» адыгов - это соотношение самых разнообразных тем, образов и исторических взглядов. Наиболее четко прослеживаемое мировоззренческое единство кроется в мифоэпическом осмыслении исторического и современного бытия адыгов.

Египетский писатель адыгского происхождения Расим Рушди (1898-1976) и адыгейский прозаик Тембот Керашев (1902-1988) рассматривают батальное и мирное бытие адыгов в разных жанровых и событийно-сюжетных плоскостях. Повесть «Жан» (1949) Расима Рушди посвящена событиям Кавказской войны. Роман Тембота Керашева «Одинокий всадник» (1977) не затрагивает военных событий. Писатель исследует социальную подоплеку трагического исхода адыгов, а именно - внутриклановые распри между уорками (князьями) и тфокотлями (крестьянами). Жанровое сближение происходит на образно-символическом уровне. Образная символика и повести, и романа базируется на разработке мифоэпических традиций адыгов. И в романе, и в повести главным действующим лицом является адыгская девушка. Первоосновы женских образов (Жан - у Рушди и Суанд - у Керашева) идентичны. Источник, из которого черпают оба художника, - этическая традиция «адыгэ хабзэ». Обе героини, согласно этическим нормативам своего народа, вынуждены мстить за разрушенное счастье своего дома. Жан теряет отца - он погибает на войне, Суанд близких, истребленных владетельными князьями. Примечательно, что образно-художественно оба писателя исследуют явление кровной мести не в мужских, а в женских образах, что, безусловно, дает им возможность более глубокого проникновения в этико-философские основы понятий чести, достоинства, горской морали.

Эпическое своеобразие прозы писателей - это не только масштабное изложение фабулы повествования, но и вкрапление в конструкцию произведения в качестве эпических отступлений поэтических форм, напрямую восходящих к жанрам героической песни или песни-плача. Такого рода отступления нисколько не задерживают движение повествования, а напротив, сообщают ему своеобразный музыкально-размеренный ритм. Ведь этимологический смысл эпического предполагает (с точки зрения движения) осмысленную неторопливость и размеренность. Рушди смело пользуется фольклорными традициями, когда его героине необходимо зафиксировать некое важное душевно-эмоциональное состояние. Палитра этих состояний богата: от тихой скорби и нежной любви до героического порыва и жажды мести.

Роман Тембота Керашева изобилует описаниями, нацеленными на пробуждение в читателе легендарного духа нартских преданий. Дух старинной сказки, мистического волшебства соседствуют с подробнейшими живописными зарисовками быта и одеяний. Описанный романистом образ жизни одного из главных героев повествования Ерстэма - подробнейшее художественное изложение типичной для адыга-воина походно-наезднической жизни. Древний адыгский этикет наездничества «зекIуэ» - первооснова создания типического по своей сущности образа Ерстэма. Неуемная воля к беспокойной жизни, путешествиям и подвигам среди черкесских джигитов сродни легендарной рыцарской традиции в культуре Европы. Размышления Ерстэма об образе жизни, который он ведет, раскрывают этико-психологическую характерность традиции «зекIуэ». Образы героев адыгейского романиста осмыслены с позиций исторической памяти народа. Автор не пытается скрыть фольклорное происхождение многих изображенных им персонажей, картин и явлений адыгской жизни. Напротив, идейно-эстетический идеал писателя зиждется на соотношении народной правды и художественного историзма. Мы не разделяем мнения некоторых аналитиков, считающих, что идеализация архетипического образа черкеса в произведениях Керашева иррациональна и не поддается объяснению. Исторический адыг в понимании писателя это образ, аккумулирующий в себе всю совокупность народных представлений о достоинстве и чести, героизме и патриотизме.

Литератор адыгского зарубежья Мухадин Кандур (р. 1940) - автор эпической трилогии «Кавказ» (1994). Писатель заявляет о своем видении литературного труда: «Я твердо вознамерился найти свои корни. Мне очень хотелось написать о своем народе. Мне очень хотелось понять самого себя… Откуда это не дающее покоя стремление осознать свою черкесскую индивидуальность?..» [М. Кандур. «Чеченские сабли».- М., 1994 - С. 13].

Аналогичные проблемы ставит перед собой и известный адыгейский писатель Исхак Машбаш (р. 1931) - автор масштабной эпопеи «Жернова» (1993). Среди образов, созданных Машбашем, выделяется князь Сафербий Зан, мысли которого изложены таким образом, чтобы у читателя возникло весьма определенное ощущение того, что это не только голос литературного персонажа, пусть и имеющего исторические прототипы, но более всего голос и размышления самого автора. Сафербий Зан, как истинный адыг, видит свой долг в служении Родине. Судьба бросает его в разные страны, он оказывается в сложных ситуациях. Будучи дипломатическим посланником в Турции или ратным защитником Родины, он остается верен древним представлениям адыгов о смысле и назначении жизни. Мир в его понимании столь огромен, что немудрено в нем потеряться, но столь же мал, чтобы вновь обрести себя. Афористичность языка Машбаша во многом исходит из народно-эпического источника. Даже там, где автор не цитирует напрямую адыгские пословицы, явно прослеживается праоснова его афористического мышления, а именно - кладезь народных мудростей, устно передававшихся многими поколениями адыгов.

Пиетет М. Кандура перед традиционными идеалами адыгов проявляется в обращении к мифоэпической традиции этноса. Большая часть трилогии автобиографична. Фактор личной сопричастности усиливает образно-смысловой строй той части повествования, где даются документально-исторические свидетельства адыгской летописи. Масштабная композиция Кандура начинается с описания смерти его бабушки. Это не только сильная эмоционально-образная завязка сюжетной линии, но и своеобразный логико-тектонический рефрен всей композиции, несущий явный назидательно-этический подтекст. Именно предки, поколение отцов и их родителей, в сознании адыгов - источник жизни не только физической, но и нравственно-духовной жизни. Этическое самоосуществление настоящего адыга начинается в этом мире с первых его шагов к осознанному и необходимому почитанию стариков.

Усердное следование традициям в общении с предками всемерно акцентируется обоими писателями, подчеркивающими таким образом неразрывную связь с многовековой традицией своего народа.

Мифологические сюжеты пронизывают повествование Кандура. Из уст матери своего отца он узнает о великом в сознании каждого адыга нарте Сосруко. Писатель подтверждает известное сходство Сосруко с образом древнегреческого мифологического героя Прометея. Стихия огня и жертвы во имя света - мифоэпический стержень преданий о нартском герое.

В изложении Кандура образ Сосруко, как и полагается в мифоэпической традиции горцев, максимально гиперболизирован, а широко известное народное предание обретает своеобразный оттенок личностной близости или явно прочитываемого родства сказочного героя и рассказчика. Кандур дает один из тысяч вариантов сказания о Сосруко, эмоциональная достоверность которого подчеркивается этой родовой, почти кровной близостью в восприятии нартского героя рассказчиком.

Мифоэпический компонент повествования И. Машбаша подчеркнут в обращении к образам великанов-нартов. Богатырь Шебатына и его легендарная история для Машбаша - это не только героическое сказание, но и возможность мифоэпическими средствами раскрыть духовную генеалогию адыгского патриотизма.

Погружение в героическое прошлое своего народа в трилогии «Кавказ» М. Кандура так же, как и в произведениях И. Машбаша - это стремление к фиксации изустной легендарной традиции, имеющей свою самостоятельную историко-событийную и художественно-лингвистическую ценность, а также эффективное средство морализации и дидактического обогащения текста.

Характерные черты документальной хроники известных исторических событий тесно переплетены в повествованиях Кандура и Машбаша с экскурсами в мифологическое прошлое адыгов. Лексика таких документально-исторических сцен заметно отличается от лексики с мифоэпическими реминисценсиями. Как правило, это сжатый, сухой язык очерка или документально-исторического отчета. Художественное мастерство писателя проявляется в умелом сопоставлении образно и мифологически насыщенного материала с документалистикой и, что важно, в создании эффекта личного присутствия в обоих случаях.

В каждом этносе, в том числе и у адыгов, наблюдается схожесть психологических типов людей разных сословий и поколений. Речь идет не об однообразии характеров, а о выработанном веками типе различных людских формаций внутри одного этноса. Близость мировидческих ориентиров прочитывается в характеристике внешне очень разнящихся героев книг Кандура и Машбаша.

Оба писателя создавали свою историческую прозу на основе документов и архивов, отражающих многомерную историю адыгов. В книге И. Машбаша предстают реальные исторические персонажи адыгской общественно-культурной традиции прошлого. Эта книга воскресила интерес к жизни и деятельности выдающихся представителей адыгской культурной и ратной истории. В первую очередь, это образы Шоры Ногмова, Хан-Гирея, Сафербия Зана. Реальные факты их биографии художественно осмыслены и органично вплетены в эпическое повествование.

Мифологический подтекст, как философско-художественный принцип, прочная духовная опора для писателей, избравших летописание народа главной целью.

Литература адыгской диаспоры содержит в себе механизм синтеза полярных культурных смыслов. Речь не идет о произвольно-механическом слиянии многообразных художественных миров. Соединение разнополярных начал - эстетически оправданная работа национального духа, пытающегося подняться над деструктивными реалиями почти двухвековой трагедии черкесского рассеяния.

Мы уже отмечали не только этико-духовные причины важности и неизбежности обращения адыгских литераторов к источникам народной мифологии, но и причины социально-исторического характера, а именно - фактор не только физического, но и этнокультурного рассеяния адыгов. Изгнанники, обреченные на полное растворение и культурно-историческую ассимиляцию в странах рассеяния, имели только одну возможность - сохранить главные свои этнокультурные свойства. Речь идет в первую очередь о языке адыгов. Живой рельеф и объем языка, неминуемо резонирующий на любые изменения в жизни народа, ограниченный условностями утилитарно-бытового использования, был бы обречен на сужение и постепенное вымирание. Этого не случилось именно потому, что не умерла древняя поэтическая традиция адыгов, оберегавшаяся ими на чужбине как самый драгоценный образ покинутой родины. Поэтическая традиция адыгов - это их мифоэпическое наследие. Таким образом, само функционирование языка, его сохранение и обогащение стали возможными благодаря духовному подвигу многих тысяч безвестных носителей мифоэпических традиций этноса и тех, кто в известных литературных памятниках зафиксировал это стремление народа к самосохранению через язык и культуру.

Онтология исторического времени и пространственного самоощущения адыгов в потоке времен - это неразорванность их цивилизационного движения из прошлого в будущее. Поэтика героического нартского эпоса - источник самоидентификации адыгских литератур диаспоры и исторической родины. Единое мифоэпическое пространство адыгов - духовный прообраз единой родины рассеянного по миру народа.

В четвертой главе «Литераторы черкесского зарубежья и процесс ассимиляции в культуру стран проживания» рассмотрен комплекс художественно-исторических проблем, связанных с ассимиляцией адыгских литераторов-эмигрантов в культуру стран рассеяния. Прежде проблема этнической ассимиляции адыгов не рассматривалась в ракурсе этнохудожественных, гуманитарно-эстетических, литературных проблем.

Черкесское рассеяние по миру, как уже отмечалось, процесс, исторически простирающийся в далекое прошлое. Прежде мы касались, главным образом, исследования корневого, почвенно-национального начала в определении специфического своеобразия литературы диаспоры. Но было бы неверным игнорировать фактор культурной интеграции адыгов в странах рассеяния. Вынужденная ассимиляция не привела к утрате антропоэтнических и духовно-исторических ценностей адыгами. Исторические реалии призывали переселенцев трезво осмысливать происходящее вокруг, участвовать в общественно-социальной и гуманитарно-культурной жизни стран пребывания, а отсюда неизбежность взаимодействия с новой общественно-культурной средой. Многие потомки черкесских мамлюков и мухаджиров внесли неоценимый вклад в сокровищницу мировой культуры, творчески влившись в профессиональное искусство стран Европы, Америки и Ближнего Востока.

Мы не ставим перед собой цели энциклопедически полно отразить все авторское многообразие литературы черкесской диаспоры и руководствуемся в выборе литературных источников следующими критериями:

- безусловная общественно-культурная ценность творчества представленного писателя в национальном искусстве его второй родины и в общемировом контексте;

- образно-поэтические, лингвистические достоинства текстов;

- недостаточная степень изученности или неизвестность в отечественной литературной практике рассматриваемых художественных текстов.

Рассмотрены произведения Ш.-А.-Аиссе, М. Теймура, Х.Эдип (Адывар), О. Сейфеддина, Ю. Ас-Сибаи, М. Аль-Баруди, А. Аль-Хамиси, Н. Хост, М. Уйсала, О. Четина. В настоящем изложении содержания четвертой главы реферируемого исследования представлен фрагмент анализа прозы М. Уйсала и О. Четина.

Муса Уйсал (р. 1927), занимающий сегодня высокие позиции в турецкой литературе, - одна из самых самобытных и интересных фигур зарубежной адыгской литературы. Творческий и биографический феномен писателя в его достаточно позднем обращении к писательскому ремеслу. Автору было более шестидесяти лет, когда свет увидела его первая повесть «Откуда я иду и чего достиг?» (1992). Фактор прихода в литературу серьезного художника определяется не возрастом, а художественными достоинствами его литературного дебюта. Книга Уйсала сделала в короткий срок ее автора не просто знаменитым, а в своем роде неповторимым в турецкой литературной традиции.

Родословная Уйсала восходит к абадзехскому роду Чинтов. Предки писателя в конце XIX века с берегов Кубани эмигрировали в Турцию. До того как стать писателем, Муса Уйсал в основном учительствовал, принимал участие в общественных движениях прогрессивных сил Турции. После сенсационной публикации первой книги М. Уйсал был признан едва ли не самым авторитетным экспертом по этико-психологическим и общественно-социальным проблемам жизни турецкого общества. Свет увидели сборник новелл и заметок «Встретились в пути» (1994), роман «Три всадника» (1998), повести «Одинокое светлое дерево» и «Мое перо притупилось» (1999), а также многочисленные очерки, эссе, статьи.

Не умаляя значимости произведений позднего периода художника, полагаем, что первая повесть писателя «Откуда я иду и чего достиг?», остается одной из его главных творческих побед. Переведенные нами с черкесского на русский язык фрагменты повести - красноречивое свидетельство самобытности и художественной значимости стиля автора.

Глава повести, названная «Увечье», - образно-эмоциональная и смысловая вершина всего повествования. Трагическая судьба адыгской семьи, подвергшейся насилию репрессивной машины буржуазного государства, является предметом рассмотрения писателя. Хроникально-документальный тон изложения призван подчеркнуть историческую реальность описываемых событий и явлений турецкой действительности 70-х годов прошлого века: «…Сытхэну къалэмыр къэсщтэху, Кенан пэщэр сигу къокIыж. Абы къэрал унафэр щыIэщIэлъа 70 гъэхэр фIыкIэ зигу къэзыгъэкIыж зы цIыхуи ибгъуэтэну къыщIэкIынкъым Тыркум…» [Уйсал Муса. Увечье. В кн.: Мир мухаджиров (на кабард. яз.). Сост. Х.Т. Тимижев. - Нальчик, 2004. - С. 114]. «… Всякий раз, когда я мысленно возвращаюсь в недавнее прошлое, пытаясь зафиксировать на бумаге свои мысли, я с содроганием вспоминаю времена паши Кенана. Да есть ли в Турции человек, который добром помянет этого жестокосердого правителя? В 70-е годы власть перешла в его нечистые руки…» (Подстрочный перевод. - М. А.)

Повествование Уйсала нарочито сдержанно в том, что касается эпитетов и художественного интерьера в целом. Суровый тон языка лучше любых гиперболизированных описаний создает атмосферу гнетущего состояния героев.

Самый пронзительный образ новеллы - рождающийся в тюремных застенках младенец Мурат. Сам ребенок никак не участвует в событийно-сюжетном развитии повествования. Но его образ - символическая сердцевина «Увечья». Символика этого образа сложна: это антиномическое сплетение с одной стороны эмоций отчаяния и боли - с другой - надежды на доброе будущее и справедливость. Неслучайно лишь Мурат и его мать избегают участи попасть в скорбный мартиролог семейных несчастий. Здесь же следует оговориться: летописание жизни скромной адыгской семьи не превращается у Уйсала в обыденное бытописание. Параллель семья- общество весьма существенна для его критического мировидения.

Философско-этическая подоплека анализируемого произведения в рассмотрении тех явлений, которые зримо уничтожают сопротивляющихся насилию людей, но в еще большей степени это генеалогия увечий духовно-нравственного порядка, наносимых бездушной властью народной душе. Именно эти «незримые» увечья, по мнению писателя, способны нанести наибольший вред здоровью общества.

Сочетание социальной критики, проповеди гуманистических идей и документально-исторической достоверности образуют в творчестве писателя новый для турецкой литературы тип критического реализма. Муса Уйсал принадлежит к числу тех современных писателей адыгского зарубежья, которые пристально следят за происходящим на исторической родине. Его очерки последних лет - красноречивое свидетельство стремления писателя к полноценному художественно-эстетическому взаимодействию с народом и литературой отчего края.

Фактором действенного участия этнических адыгов в литературно-художественной жизни стран рассеяния является творчество современных нам и достаточно молодых художников - далеких потомков некогда эмигрировавших адыгов. К наиболее талантливым представителям «новой» адыгской волны в гуманитарном пространстве стран рассеяния относится турецкий писатель, драматург и актер Онер Четин (р. 1943).

Предки Четина - кабардинцы, покинувшие историческую родину и поселившиеся в турецкой Анатолии в конце XIX века. Писатель родился в горной турецкой деревушке Бинбогалар. Окончив в 1961 г. Академию экономики в Анкаре, Четин связал свою жизнь не с деятельностью на поприще экономики и права, а весьма неожиданно с театром. В Анкарском художественном театре он прошел путь от актера до художественного руководителя. Театральную деятельность Четин успешно совмещал с публицистической работой в периодических изданиях «Гумхуриет», «Миллиет» и других газетах и журналах. Европейская известность пришла к Онеру Четину после того, как он снялся в турецко-германском художественном кинофильме «Любовь в Стамбуле». Примечательно, что он был не только одним из главных актеров - героев фильма, но и автором сценария. Рано проявившийся писательский дар отчетливее всего отразился именно в сценарных его работах. Но даже те его произведения, которые непосредственно не связаны с театром и кино, немного, безусловно, сценографичны и ориентированы на широкий спектр ассоциативного кино-драматического восприятия. В настоящее время наибольшей известностью пользуются такие книги писателя, как «Гюлибик» (1978), «Кто видел синюю птицу?» (1979), «Апельсин» (1980), «Вороны не были черными» (1981), «Мальчик из Бинбонга» (1982). Роман «Это написано на скалах» - самое масштабное произведение Четина, представляет собой серьезное художественно-историческое исследование геноцида адыгов в XIX столетии. Переведенный нами с черкесского на русский язык рассказ Четина Онера «Весна, принесенная Билиз» (1983) содержит в себе основные образные и художественно-эстетические черты литературного стиля писателя.

Художественные, эстетические позиции писателя высоки. Небольшой рассказ, живописующий простую жизнь адыгской семьи, воспринимается как поэтическая зарисовка духовной атмосферы чистоты и надежд. Образ юродивой Билиз, возвещающей своим приходом на горное подворье окончание долгих зимних месяцев, только внешне определяет содержательную фабулу произведения. В основе повествования созерцательный и восторженный мир молодости. Душевные томления и грезы двух подростков-адыгов даны в тонком и чрезвычайно поэтическом обрамлении древнего адыгского бытописания. Весьма ярки и образно-эмоциональны сцены детских игр и забав, специфически пропущенные через ментально-этнические представления адыгов о счастье и радости молодых лет: «…Абы щыгъуэ шы емылыджым сыхуэдэт. ЩIылъэм си лъэр нэсыртэкъым, къуакIэри тафэри си зэхуэдэт - сыщызелъатэрт…» [Четин Онер. Весна принесенная Билиз. В кн.: Мир мухаджиров (на кабард. яз.). Сост. Х.Т. Тимижев. - Нальчик, 2004. - С. 108]. «…В ту пору я был похож на необузданного жеребца. Ноги мои словно не касались земли. Не разбирая равнин и горных лощин, я парил повсюду, словно у меня были крылья… Остругав тонкий побег хмеля, я приспособил его в качестве плети и, оседлав жердь, скакал на сказочном скакуне, недосягаемый для сверстников и родных…» (Подстрочный перевод. - М.А.)

Писатель находит весьма яркие метафорические образы, чтобы живописать внутренний мир юного существа и характеризовать его ассоциативно-символическое мышление. Этноментальная адыгская константа определяется в повествовании не только в образно-символической сфере, но и живописном бытописании домашнего уюта и красоты в восприятии ребенка. Этимология детского счастья, исследуемая писателем, прослеживается в параллелизме двух как бы параллельно развивающихся линий повествования: с одной стороны - живописание прихода весны в природе, с другой - весна жизни маленьких героев. Особенности переплетения этих линий - основная философская подоплека повествования.

Реалии ассимиляционных процессов на протяжении многих десятилетий вынужденно уводили просвещенных этнических адыгов в сторону теснейшего сближения с литературными традициями стран пребывания. Историческая родина, как социально-исторический фактор, редко исключалась ими из своей творческой самоидентификации, но главенствующим становилось завоевание нового национально-исторического культурного пространства. Фактор культурно-исторического сближения отдельных частей разбросанного по миру народа начинает приносить свои первые благотворные плоды. Писатели, составляющие и сегодня ядро национальных культур стран рассеяния, возвращаются к осмыслению своего опыта в неразрывной связи с культурно-историческим прошлым и настоящим своей исторической Родины.

В конце XX века ввиду изменившихся социополитических реалий в нашей стране стал возможен более тесный контакт с адыгами-соплеменниками, проживающими за границей. Именно эти реалии пробудили у адыгов зарубежья критическое осмысление их современного владения родным языком и степень вовлеченности в культурное бытие всех адыгов. Но проблемы сохранения и развития языка затрагивают и современное состояние культурной жизни исторической родины. В отдельные исторические периоды именно смещение языковой практики в сферу «семейного бытового общения» позволило разрозненному народу сохранить многие памятники сокровищницы народного фольклора и не исказить их идеологическими «прививками» современности. Подобно тому как мощный поток литературы русской эмиграции, хлынувший в культурное пространство России, расширил наши знания и представления о русском языке и его возможностях, адыгская зарубежная литература во всех ее языковых и прочих проявлениях должна стать неотъемлемой частью адыгского культурного пространства. Процессы сужения и расширения языка в своем сокровенном смысле лежат не на поверхности общественного бытия. Мы исходим из того убеждения, что ряд выдающихся представителей адыгского рассеяния разных времен и эпох, овладев в совершенстве языком страны проживания и создав памятники литературного творчества на языках разных народов, расширили пространство гуманитарного, культурного и духовного присутствия адыгского этноса. В.Набоков и в лучших англоязычных своих произведениях остается узнаваемым русским художником слова. Подобно ему, Омер Сейфеддин и другие выдающиеся писатели не утратили своей ментально-этнической адыгской идентичности, раздвинув границы культурных горизонтов своей исторической родины.

Практика нравоучительного, оценочного и любого другого внелитературного сопоставления адыгских литератур представляется непродуктивной. Следует признать ассимиляционные процессы фактором состоявшейся истории в жизни разбросанного по миру адыгского этноса. Освоение этническими адыгами литературного пространства стран проживания в процессе неизбежной ассимиляции в иные этноязыковые культуры воспринимается нами как одно из свидетельств стремительного цивилизационного роста и жизнестойкости народа, не раз подвергавшегося угрозе полного уничтожения. Безусловно, проблема единого языкового и культурного пространства - одна из насущных в настоящее время. Адыгская литература, открытая сегодня к взаимовлияниям ее разных течений, начинает понимать свое единство как целостность всех ее проявлений.

Прозаики и поэты адыгской диаспоры, этноязычные и иноязычные, сформировали в течение последних двух столетий не только самобытную литературную культуру, но и своеобразное гуманитарное пространство. Способность к этнодуховному самосохранению не помешала адыгам-эмигрантам участвовать в строительстве разных национальных культур. Многим адыгским литераторам удалось не только обогатить ряд национальных литератур, но и участвовать в их профессиональном становлении. Служа народам и культурам стран рассеяния, они вольно или невольно способствовали расширению культурного пространства адыгов.

Сегодня мы являемся свидетелями своеобразной «обратной» ассимиляции литературы черкесской диаспоры в литературно-художественное пространство исторической Родины. Стремление адыгов к единству отчетливо проявляется в этом процессе.

В заключении работы подведены итоги исследования этноментальных основ литературы черкесского зарубежья, сформулированы основные выводы реферируемой диссертации.

Анализ ментальных свойств зарубежной черкесской литературы помог осмыслить не только этническую характерность этой литературы, но и ее многомерный гносеологический подтекст. Вцентре внимания литераторов черкесского зарубежья находится национальный космос как выражение национального мировосприятия. Для них ментальные координаты - это способ национального видения, логического осмысления миропорядка. Таким образом, ментальность трактуется, а главное, ретранслируется многими представленными нами авторами как объективная национально-историческая ценностная система взглядов и понятий.

Писатели адыгского зарубежья воспринимают духовную целостность этноса как проявление жизнестойкости его своеобразной национальной физиогномики. Проявляется это в устойчивости и даже вневременности этнических представлений адыгов о всех значимых для человека явлениях. Все люди, казалось бы, ходят под одним солнцем, вовлечены в единый круговорот мировой истории. Понятие семьи, родины, дома, отчизны, веры и языка, столь значимые для всех народов, объединяют разные этносы гораздо больше, чем их разделяют. Но сам фактор культурно-исторической общности разных национальных культур изначально предполагает не унификацию этих культур, а самостоятельное развитие во времени-пространстве. Черкесские писатели зарубежья ретранслировали в своем творчестве специфику адыгского взгляда на общечеловеческие понятия дома, семьи, быта, природы, религии, языка, истории. Именно этот взгляд не только отражает, но и продуцирует национальные образы, органично вливающиеся в общий поток мировой культуры.

В рассмотренных нами художественных текстах в качестве общей для всех авторов idйe fixe выступает рассмотрение, философско-художественное осмысление врожденных свойств народа, его культуры. Основой здесь является раскрытие адыгской специфики в понимании происхождения мира и его развития. Идеи божественного промысла в судьбе этноса и человеческого сотворчества (труда) в строительстве национального здания предстают не в отдельности, а в органичном взаимном резонансе. Творение здесь не противоречит генезису, а дополняет его.

Мы не ставили перед собой цели энциклопедически полно отразить все проявления ментальности адыгского этноса. Это тема для другого, более локального по исследовательским задачам труда. Но наши наблюдения над проявлениями национальной ментальности в творчестве наиболее ярких представителей зарубежной черкесской литературы позволяют выделить самые важные ментальные свойства этноса, своеобразную национальную физиогномическую иконографию, запечатленную в художественных образах.

Мы можем позволить себе сравнительное описание ментальных воззрений большинства авторов, произведения которых рассмотрены в работе.

Образный, смыслосодержательный арсенал произведений зарубежных черкесских литераторов сложен и неодномерен. Различающиеся по стилистике, языку и философско-исторической мотивации, авторы едины в осмыслении некоторых важнейших для национального самосознания проблем. Первостепенное значение имеет многомерность понятия природы отчего края. Именно природа, как фактор вневременной и постоянно действующий, аккумулирует в себе национальную физиогномику этноса, ибо это та природа, из которой этнос духовно рождается и совершает свое историческое движение. Писатели черкесского зарубежья едины в осмыслении природы как своеобразных национальных и шире - мировых координат.

Свободолюбие черкесов духовно продуцировано природой отчего края, а отсутствие государственного аппарата и «государственная» раздробленность не должны восприниматься исключительно как проявление какой-то социально-общественной отсталости и даже варварства.

Здесь не место углубляться в социоисторические темы, но мы вправе поставить гипотетический вопрос: каким был бы национальный образ черкесов, если на ранних ступенях развития этноса природной вертикали бытия была бы противопоставлена государственная? Мы не оцениваем это с позиций «лучше» или «хуже». Важно другое: национальный образ черкесов был бы совершенно иной. Познание ментальных ценностей этноса позволяет, таким образом, по-новому осмыслить уже привычные исторические представления о жизни народа или предложить вариантность взглядов в оценке тех или иных событий и явлений.

Для писателей адыгского зарубежья природа исторической родины - многомерное духовное послание, язык которого ими должен быть расшифрован и ретранслирован в читательское сознание. Адыгский язык, будучи естественным производным от природы исторической родины, воспринимается писателями черкесского зарубежья как голос этой природы в человеке. Это голос, который в фонетическом измерении отражает, например, пространственную акустику гор, а в грамматическом измерении - все, что связано с логикой национального мышления.

Еще одной важнейшей константой ментального единства адыгских литераторов зарубежья является их общее стремление исследовать национальную «архаику», «доисторические» пласты народной жизни и истории. Интерес к мифоэпическому творчеству народа, прослеживающийся у большинства исследованных нами авторов, свидетельствует о том, что осмыслить национальные корни можно лишь при погружении в древность своего народа, осознавая ее как своеобразный духовный завет предков своим потомкам.

Современные литераторы черкесского зарубежья не осмысливают мифоэпическое наследие адыгов как своеобразный национально-исторический «антиквариат». Идеи национальной консервативности и традиционализма художниками органично сочетаются с необходимостью исторического сближения различных культур. Писатели продуцируют в сознании читателей-соплеменников требовательность в оценке процессов «интернационализации» современного гуманитарного пространства. Как было отмечено, многие писатели стремятся не «замедлить» таким способом историю для формальной консервации национально значимых ценностей, а создать условия, при которых национальное обезличивание не подготовило бы почву для развития вредоносных националистических идей.

Многие адыгские писатели зарубежья едины в восприятии национального как своеобразного исторического резюме в жизни этноса. Речь идет о том, что национальное является не фактором проявления неких произвольных сил, а итогом определенного исторического развития этноса. Историчность мировидения характерна даже для тех авторов адыгской зарубежной литературы, которые внешне далеки от разработки историософских проблем и сконцентрированы на лирико-поэтическом осмыслении бытия.

Наши оценки в проявлении национального (ментального) чувства в творчестве адыгских зарубежных литераторов основываются на убеждении в том, что адыгская история и культура, единственность и неповторимость адыгского мировидения не исключают, а подтверждают необходимость других национальных взглядов на общие для всех людей понятия и явления.

Целостность адыгской литературы включает в себя родство двух путей литературного развития (на исторической родине и за рубежом), а также всю противоречивость их сложного взаимодействия.

Проведенное нами исследование этноментальных основ адыгской зарубежной литературы в контексте общеадыгского литературно-гуманитарного пространства позволяет констатировать:

вынужденная эмиграция, будучи катализатором нового цивилизационного положения этноса в культурном пространстве мира, была, остается и будет (в духовно-этическом смысле) неотъемлемой историко-духовной частью адыгского бытия - тема адыгского исхода- важнейшая константа творческой жизни современного адыгского общества и адыгской литературы;

потребность этноса в определении своего места в мировой культуре ставит перед писателями диаспоры и исторической родины задачу духовно-этического единения - язык предков становится символом исторической памяти и залогом этноментального здоровья литературной культуры и общества в цело;

пути развития культурно-этнического единения адыгских литератур определяют гуманитарное, а стало быть, и духовное состояние разбросанного по миру этноса, история и судьба которого - неисчерпаемый источник развития национальной литературы.

Основные положения диссертации изложены в следующих публикациях

Монографии:

1. Абдокова М.Б. Проблемы национальных истоков в творчестве поэтов черкесского зарубежья. - Нальчик-Краснодар, 2005.- 10 п. л.

2. Абдокова М.Б. Этноментальные основы литературы черкесского зарубежья. - Нальчик, 2008.- 25 п. л.

Ведущие рецензируемые научные журналы, рекомендуемые ВАК

1. Абдокова М.Б. Тема трагической женской судьбы в творческом наследии поэтов черкесского зарубежья. // Вестник Костромского Государственного Университета им. Н.А. Некрасова. - Кострома, 2006. - № 4. - 0,5 п. л.

2. Абдокова М.Б. Путевые заметки поэта черкесского зарубежья Исама Уджихова. // Культурная жизнь Юга России. - Краснодар, 2006. - № 3. - 0,5 п. л.

3. Абдокова М.Б. Тема отчего дома, мир природных музыкальных образов в творчестве Кадыра Натхо. // Известия высших учебных заведений. Северо-Кавказский регион. - Ростов-на-Дону, 2006. - № 3. - 0,5 п. л.

4. Абдокова М.Б. Ностальгия по отчему крову в творческой исповеди поэтов черкесского зарубежья. // Научная мысль Кавказа. - Ростов-на-Дону, 2006. - № 1. - 0,5 п. л.

5. Абдокова М.Б. Микеланджело новеллистики, или созидательная функция Омера Сейфеддина как писателя. // Вестник ЧГУ. Филология -Искусствоведение.- Челябинск, 2007. - № 15. - 0,5 п. л.

6. Абдокова М.Б. Тема мухаджирства в художественной традиции адыгов. // Вестник С-Петербургского Государственного Университета. Филология-Востоковедение-Журналистика. Серия 9, выпуск 4, ч.2. - Санкт-Петербург, 2007. - 0,5 п. л.

7. Абдокова М.Б. Художественная концепция исторической судьбы адыгов в творчестве Исхака Машбаша, в контексте общеадыгской литературы. // Вестник ЧГУ. Филология-Искусствоведение (вып 22.). - Челябинск, 2008. - № 20. - 0,5 п. л.

8. Абдокова М.Б. Литераторы черкесского зарубежья и процесс ассимиляции в культуру стран адыгского рассеяния. // Вестник С-Петербургского Государственного Университета. Филология-Востоковедение-Журналистика. Серия 9, выпуск 2, ч. 2. - Санкт-Петербург, 2008. - 0,5 п.л.

Учебно-методические и учебные пособия

9. Абдокова М.Б. Литература черкесского зарубежья: проблемы генезиса и влияния на формирование мировоззрения студентов-филологов. - Москва-Краснодар, 2007. - 8 п. л.

Статьи

10. Абдокова М.Б. Нравственно-эстетические истоки поэзии черкесского зарубежья и процесс гуманитарного развития студентов-филологов. // Материалы региональной научно-практической конференции, посвященной 60-летию РАО (к 200-летию Кавминвод). - Пятигорск: ПГПУ, 2003. - 0,5 п. л.

11. Абдокова М.Б. Роль изучения поэзии черкесского зарубежья в повышении гуманитарных познаний студентов-филологов. // Материалы региональной научно-практической конференции «Проблемы высшего образования в Российской Федерации». - Черкесск, 2003. - 0,5 п. л.

12. Абдокова М.Б. Национально-эпическая символика поэзии М. Инамуко в процессе мировоззренческого воспитания студентов-филологов. // Вестник КЧФ МОСУ. - Черкесск, 2004. - 0,5 п. л.

13. Абдокова М.Б. Лирическая исповедь поэта черкесского зарубежья Муалида Инамуко. // Адыгская (Черкесская) Международная Академия наук. Образование-Наука-Творчество. - Нальчик-Армавир, 2005. - № 4. - 0,5 п. л.

14. Абдокова М.Б. Духовные идеалы в творчестве поэта-мамлюка Бабуко Эргуна. // Адыгская (Черкесская) Международная Академия наук. Образование-Наука-Творчество. - Армавир, 2006. - № 5. - 0,5 п. л.

15. Абдокова М.Б. Новое осмысление темы мухаджирства в творчестве поэта черкесского зарубежья Берзега Гирандика. // Синергетика образования. - Москва-Ростов-на-Дону, 2006. - № 2. - 0,5 п. л.

16. Абдокова М.Б. Мелодия родного наречья в творчестве американской поэтессы Хавжоко Мажды. // Социальные и гуманитарные науки. - Москва, 2006. - № 12. - 0,5 п.л.

17. Абдокова М.Б. Гимн свободе в творчестве египетских поэтов Махмуда Сами Аль-Баруди и Абдурахмана Аль-Хамиси. Литература народов Северного Кавказа в контексте отечественной и мировой культуры. // Материалы межрегиональной научно-практической конференции. - Майкоп, 2006. - 0,5 п. л.

18. Абдокова М.Б. Образы адыгов-переселенцев в творчестве поэта черкесского зарубежья Лу Джихана. Язык, образование и культура в современном обществе. // Материалы межрегиональной научно-практической конференции. - Ставрополь, 2006. - 0,5 п. л.

19. Абдокова М.Б. «В глубине моих глаз прочти свое завтра…» - лирико-философские откровения Зейн Кандур. // Вестник Воронежского Государственного Университета. Филология-Журналистика. - Воронеж, 2006. - № 2. - 0,5 п. л.

20. Абдокова М.Б. Исторические реалии и героико-эпические традиции в романах зарубежных адыгских писателей. // Адыгская Международная Академия наук. Образование-Наука-Творчество.- Армавир, 2007. - №1. - 0,5 п. л.

21. Абдокова М.Б. Песни-плачи периода Кавказской войны в поэзии черкесского зарубежья. // Алиевские чтения. Материалы научной сессии. - Карачаевск, 2007. - 0,5 п. л.

22. Абдокова М.Б. Поэзия адыгского зарубежья в переводах на русский язык. // Материалы межвузовской научной конференции «Межкультурная коммуникация и проблемы литературного перевода в мультикультурном пространстве Северного Кавказа». - Черкесск, 2008. - 0,5 п.л.

23. Абдокова М.Б. Песенный жанр в творчестве поэтов черкесского зарубежья.// Вестник КЧФ МОСУ. - Черкесск. - № 3. - 0,5 п.л.

Общее количество опубликованных работ по теме диссертации 25 (54 п. л.).

Размещено на Allbest.ru