Поэтика Н.В. Гоголя на материале поэмы "Мертвые души"

Синонимы. Синонимия суть тождество или близость значений разных по звучанию единиц одного языкового уровня (морфем, слов, синтаксических структур) с точки зрения семасиологии. Ономасиология понимает синонимию как общность номинации, т.е. способность разных языковых единиц обозначать одно и то же денотативное содержание: говорить, болтать, лепетать, бормотать обозначает акт говорения.

Многие примеры использования синонимов у Гоголя стали уже хрестоматийными. Открытое почти наугад взятое наугад же учебное пособие М. Петровой «Русский язык. Лексика. Фонетика. Словообразование» даёт пример именно из «Мёртвых душ»: «…Всё небо было совершенно обложено тучами, и пыльная почтовая дорога опрыскалась каплями дождя. Наконец громовой удар раздался в другой раз громче и ближе, и дождь хлынул вдруг как из ведра. Сначала, принявши косое направление, хлестал он в одну сторону кузова кибитки, потом в другую. Потом, изменивши образ нападения и сделавшись совершенно прямым, барабанил прямо в верх его кузова». В данном случае мы наблюдаем пример сочетания идеографической и стилистической синонимии на весьма небольшом участке текста. Прыскать и хлестать совершенно явно различаются словарными конкретизаторами: «падать мелкими капельками» и «бить мощными струями». Слово «хлестать», кроме того, весьма многозначно, слово же «барабанить» попадает в этот синонимический ряд только в контексте. Вероятно также, что употребление этих слов друг за другом помогает избежать повторения какого-либо одного и стилистически организовывает текст. Таким образом, мы можем здесь констатировать наличие семантической функции уточнения динамики образа действия и стилистической функции организации текста.

Другой хрестоматийный пример использования синонимов в «Мёртвых душах» - заголовок книги в кабинете полковника Кошкарёва: «Предуготовительное вступление к теории мышления в их общности, совокупности, сущности и во применении к уразумению органических начал обоюдного раздвоения общественной производительности». Здесь употребление синонимов «общности» и «совокупности» служит для наглядного указания на несуразность такого «научного» языка, который отходит от здравого смысла языка народного и от всякого здравого смысла вообще. Наличие общих сем в словах «предуготовительное» и «вступление» и в словах «обоюдного» и «раздвоения» несёт, по нашему мнению, ту же нагрузку. Безусловно, это стилистический приём утрирования, гиперболизации, а следовательно, данное употребление синонимов несёт в себе функцию эмоциональной оценки.

Очень большим разннобразием словарных конкретизаторов обрастает в «Мёртвых душах» сема «говорить»:

… два русские мужика, стоявшие у дверей кабака против гостиницы, сделали кое-какие замечания… «Вишь ты», сказал один другому: «вон какое колесо…» - «Доедет», отвечал другой.

Нейтральность этой фатической беседы не отягощена тавтологиями. Данные синонимы выполняют функции замещения и стилевой организации текста. Также они, видимо, должны подчеркнуть обычность происходящего, на фоне которой контрастом должна проявиться история мёртвых душ.

Размотавши косынку, господин велел подать себе обед… заставил слугу, или полового, рассказывать всякий вздор…; на что половой по обыкновению отвечал…

Здесь явная идеографическая синонимия, преследующая целью уточнить значения глаголов, имеющих общую сему «акт говорения». Слово «велел» обозначает приказание, акт говорения актанта облеченного властью. Рассказывать предполагает наличие в произносимом некоего сюжета и некоторую продолжительность акта. Отвечать предполагает соотнесённость информации, высказываемой в акте говорения, с неким предыдущим актом.

Впрочем приезжий делал не всё пустые вопросы; он с чрезвычайною точностию расспросил…

Пример замещения.

Губернатору намекнул как-то всколзь…

Словарный конкретизатор предполагает наличие в акте говорения некоторой скрытой, ненавязчивой информации.

…ударял по столу крепко рукою, приговаривая…

Оттенок значения, говорящий о том, что речевой акт сопровождает некоторое действие с некоторой периодичностью.

Он тотчас осведомился о них…

Словарный конкретизатор сообщает нам. что в акте говорения содержался вопрос, на который, вероятно. говорящему ответили.

«Павел Иванович!» вскричал он наконец…

Акт говорения производится с громкостю, гораздо больше обычной и несколько внезапно. Семантическая синонимия.

Всё, что мог сделать умный секретарь, было уничтоженье запачканного послужного списка, и на то уже он подвинул начальника не иначе, как состраданием, изобразив ему в живых красках трогательную судьбу несчастного семейства Чичикова…

Контекстуальный фразеологический синоним слова «говорить», означающий эмоциональный акт говорения с элементами эпоса и театрализации.

Он рассуждал и в рассуждении его была видна некоторая сторона справедливости…

Акт говорения (возможно беззвучный), предполагающий коммуникацию Я-Я.

Другой весьма заметно представленный в «Мёртвых душах» синонимический ряд - это синонимы, имеющие общую сему «передвигаться». Динамика изменения значений этих слов особенно хорошо заметна в конце произведения и служит для формирования у читателя правдоподобного ощущения движения: …ехал, зажмуря глаза… - …пустился рысцой… - …расшевелились и понесли как пух легонькую бричку… - …тройка то взлетала на пригорок, то неслась духом с пригорка… - и сам летишь, и всё летит… - …летит с обеих сторон лес… - …кони вихрем, спицы в колёсах смешались в один гладкий круг, только дрогнула дорога… - …и вон она понеслась, понеслась, понеслась!… И вот уже видно вдали, как что-то пылит и сверлит воздух… - …летит мимо всё, что ни есть на земли…

Здесь стилистический и семантический типы синонимиии проявляются в паре. Собственно, глаголы «ехать» и «лететь» не вполне синонимы, но в данном сложном синтаксическом целом проявляют себя именно как синонимы.

Ещё один заметный эпизод с синонимами в «Мёртвых душах» - игра в карты. Изобретаемые картёжниками «синонимы» для масти «пика» («пикенция», «пикендрас», «пичуха») используются автором, вероятно, для того, чтобы показать несуразность, неорганичность речевого мышления этого типа людей (это на фоне восхищения народным «заплатонному»).

Ирония. Понятие «ирония» происходит от греческого слова «eironeia» и означает «притворство». Иначе говоря, это «тонкая, скрытая насмешка; стилистический оборот, фраза, слово, в которых преднамеренно утверждается противоположное тому, что думают о лице или предмете» Большой толковый словарь русского языка. СПб., 2000..

В "Мертвых душах" романтическая ирония в значительной мере определяет своеобразие повествовательной структуры, выражаясь в амбивалентности авторской позиции, которая близка точке зрения романтика-повествователя, но также учитывает позиции пошлых (т.е. антагонистических в системе романтического миропонимания) героев-помещиков, постоянно соотносимые с повествовательской точкой зрения. Одним из способов проявления авторской позиции является одновременное функционирование понятий, отражающих духовные ценности романтизма, как в освященной романтической традицией форме - во вдохновенных пророчествах повествователя, так и в профанированном виде, в репликах и монологах персонажей.

Центральное место в ряду утверждаемых и травестируемых романтических идеалов занимают Богатырство и Национальное.

В изображении каждого из своих героев Гоголь выделяет два плана. Первый - это исконно заложенное в человеке, определяемое его родовой и национальной природой, отсылающее к романтизму высокое начало, потенциально существующее в каждом из действующих лиц поэмы. Второй - это их актуальное состояние, представляющее собой искажение человеческого естества, причина которого - забвение человеческого назначения. В художественном мире "Мертвых душ" оба плана внутри одного образа взаимно отражают и корректируют друг друга, соотносясь между собою и порождая пародийный эффект.

Вера Гоголя в возможность индивидуального возрождения, актуализируемая в читательском сознании при помощи имени главного героя (ср. - апостол Павел), сочетается в "Мертвых душах" с уверенностью в осуществимости возрождения в масштабах всей русской нации. Эта уверенность базируется на факте общенародного подъема во время Отечественной войны 1812 г. Напоминанием о русско-французской войне служат соответствующих сюжетов картины, развешанные в жилищах помещиков и выражающие "тему русского богатырства". При описании полотен Гоголь использует прием иронического снижения идеальных понятий романтизма путем включения их в круг реалий "низкой" действительности. Например, описывая интерьер дома Плюшкина, Гоголь вводит тему войны 1812 г. не только замечанием о "пожелтевшем гравюре какого-то сражения", но и упоминанием зубочистки, также "совершенно пожелтевшей, которою хозяин, может быть, ковырял в зубах своих еще до нашествия на Москву французов".

Аналогичную функцию выполняет и сходным образом строится описание висящего в доме Собакевича портрета Багратиона - того героя, который воплощает в "Мертвых душах" "богатырство" современности.

Еще до сцены посещения Чичиковым Собакевича "греческая" тема заявлена при представлении Маниловым своих детей: Фемистоклюса и Алкида, работа Гоголя по наименованию которых весьма показательна. Использование необычных для русской провинции имен, заимствованных, например, из римской истории, превращенной декабристами в знаковую систему республиканства, было для Гоголя невозможным. В литературном творчестве декабристов обстоятельства истории древнего Рима служили удобными декорациями для подцензурного выражения своей идеологии, и любое "римское" имя внесло бы в художественный мир "Мертвых душ" ненужные республиканские ассоциации7. Взятые же первоначально Менелай и Алкивиад - имена греческие - не обладали в глазах читателей-современников Гоголя подобным значением. Однако, устраняя тираноборческие мотивы, они в то же время недостаточно четко выражали аспект национального богатырства. Поэтому Алкивиад заменяется на Алкида (другое имя Геракла), а Менелай, чьи подвиги в Троянской войне были отчасти обусловлены его личной заинтересованностью, уступает место Фемистоклу - видному полководцу греко-персидских войн, имя которого как раз и было символом борьбы за независимость родины.

Используя полученные в результате кропотливой работы имена греческих героев, Гоголь добивается желаемого эффекта, актуализируя в читательском сознании тему богатырства, которое тут же иронически снижается. Фемистоклюс Манилов - это мальчик семи лет, едва не уронивший за обедом в суп каплю из носа и кусающий за ухо своего брата. Укушенный же Алкид проявляет "мужество", подавляя рыдания, но не от стойкости духа, подобно юным спартанцам, а из опасения лишиться вкусного блюда.

В эпизоде с Ноздревым тема богатырства возникает при чуть было не состоявшейся стычке с Чичиковым. Ноздрев с черешневым чубуком в руке уподобляется Гоголем отчаянному поручику, "которого взбалмошная храбрость уже приобрела такую известность, что дается нарочный приказ держать его за руки во время горячих дел". Романтическая ирония проявляется здесь также в игре повествовательными планами. "Если Ноздрев выразил собою подступившегося под крепость отчаянного, потерявшегося поручика, то крепость, на которую он шел, никак не была похожа на неприступную. Напротив, крепость чувствовала такой страх, что душа ее спряталась в самые пятки". Воображаемая картина сражения рассеивается, оставляя после себя на сцене повздоривших героев. Пошлые персонажи поэмы оказываются комическими двойниками повествователя, профанируя свойственное ему стремление к сравнительно-сопоставительной дифференциации русского национального характера среди других типов менталитета. Подобно повествователю, упрекающему "читателей высшего общества" за предпочтение "порядочному русскому слову" иноязычных ("по-французски в нос и картавя, по-английски произнесут, как следует птице, и даже физиономию сделают птичью... а вот только русским ничем не наделят, разве из патриотизма выстроят для себя на даче избу в русском вкусе"), ревнителем чистоты нации оказывается Чичиков, возмущенный поведением Ноздрева на балу. Причем Гоголь воспроизводит в высказывании героя структуру повествовательского монолога: от конкретной ситуации Чичиков восходит к обобщениям национального масштаба. "Кричат: "Бал, бал, веселость!" - просто дрянь бал, не в русском духе, не в русской натуре... Все из обезьянства, все из обезьянства! Что француз в сорок лет такой же ребенок, каким был и в пятнадцать, так вот давай же и мы! нет, право... после всякого бала точно как будто какой грех сделал".

Русофильство Собакевича отчасти скомпрометировано авторским упоминанием о том, что помещик принадлежит к числу владельцев изб в русском вкусе, который не есть отражение национальной самобытности домовладельца, а проявляется лишь как искажение замыслов архитектора, намеревающегося выстроить "дом вроде тех, как у нас строят для ... немецких колонистов".

Тенденция изображения раздробленной телесности, с одной стороны, и гастрономическая - субстанциальная для Собакевича - сфера, с другой стороны, совмещаясь в монологе героя, трансформируют возвеличивание повествователем свойств русского национального характера в прославление персонажем русских желудков. "Это все выдумали доктора немцы да французы... Выдумали диету, лечить голодом! Что у них немецкая жидкостная натура, так они воображают, что и с русским желудком сладят!" (с.98). Негодование Собакевича по поводу западного просвещения, сводимого персонажем исключительно к разного рода ограничениям в еде ("просвещенье, просвещенье, а это просвещенье - фук!.. У меня не так. У меня когда свинина - всю свинью давай на стол", является далеким отголоском повествовательской негативной иронической характеристики просвещения, также включающей гастрономический аспект. "Как в просвещенной Европе, так и в просвещенной России есть теперь весьма много почтенных людей, которые без того не могут покушать в трактире, чтоб не поговорить со слугою, а иногда даже забавно пошутить над ним".

Пародийным носителем идеи национального самоопределения выступает в "Мертвых душах" и кучер Чичикова Селифан, разрешающий проблему особенностей русского менталитета на своем "профессиональном" уровне, анализируя и оценивая поведение лошадей. "Ты знай свое дело, панталонник ты немецкий! Гнедой - почтенный конь, он сполняет свой долг... и Заседатель тож хороший конь... Ты, дурак, слушай, коли говорят!.. У, варвар! Бонапарт ты проклятый!.. Ты думаешь, что скроешь свое поведение. Нет, ты живи по правде, когда хочешь, чтобы тебе оказывали почтение" (с.38-39). Уклонение от выполнения своих обязанностей определяется Селифаном как проявление чуждого (варвар), немецкого (панталонник) и французского (Бонапарт) типов национального характера в противовес истинному ("живи по правде") русскому, как это следует из контекста монолога кучера.

Отмеченное выше переосмысление важнейших ценностных приоритетов романтического мировоззрения, носящее системный характер, сочетается с частными, эпизодическими явлениями того же порядка. Например, в эпизоде с Ноздревым, демонстрирующим свои владения, пародируется максимальный охват пространства в романтическом пейзаже: "Вот граница! - сказал Ноздрев. - Все, что ни видишь по эту сторону, все это мое, и даже по ту сторону, весь этот лес, который вон синеет, и все, что за лесом, все мое". Все подобные эпизоды создают в "Мертвых душах" второй, пародийный план, не менее существенный для Гоголя, чем первый, связанный с апофеозом романтических ценностей в монологах повествователя.

2.2 Синтаксические выразительные средства и их функции в поэме Гоголя

Морфологические средства актуализации содержания текста обычно согласуются с определёнными синтаксическими конструкциями, дополняются синтаксическими средствами выдвижения.

Единицы синтаксического уровня являются функционально, структурно и содержательно основными текстовыми знаками и элементами текстообразования и текстостроения в целом. Синтаксические средства выразительности языка рассматриваются в трудах таких известных учёных-филологов как А.М. Пешковский, А.А. Шахматов, Л.В. Щерба. Последний создал целое учение о функционировании в речи различных лексико-грамматических классов слов. Взаимодействуя друг с другом в предложении, они создают богатство и глубину смысла, разнообразие оттенков.

Одним из основных синтаксических средств является антитеза.

Антитеза - (греч. 'бнфйиеуйт - противоположение) - один из приемов стилистики, заключающийся в сопоставлении конкретных представлений и понятий, связанных между собой общей конструкцией или внутренним смыслом. Напр.: "Кто был ничем, тот станет всем". Резко оттеняя контрастные черты сопоставляемых членов, антитез именно благодаря своей резкости отличается слишком настойчивой убедительностью и яркостью (за что эту фигуру так любили романтики). Многие стилисты поэтому относились к антитезе отрицательно, а с другой стороны, заметно пристрастие к ней у поэтов с риторическим пафосом. Симметричность и аналитический характер антитезы делают ее весьма уместной в некоторых строгих формах, с его ясным членением на две части. Резкая ясность антитезы делает ее также весьма пригодной для стиля произведений, которые стремятся к непосредственной убедительности, как например, в произведениях декларативно-политических, с социальной тенденцией, агитационных или имеющих моралистическую заданность и т. п.

Главная антитеза «Мертвых душ» - это противопоставление «живых душ» и «мертвых душ». Гоголь намеренно делает нечеткими границы между живым и мертвым, и эта антитеза обретает метафорический смысл. Предприятие Чичикова предстает перед нами как некий крестовый поход. Он как бы собирает по разным кругам ада тени покойников с целью вывести их к настоящей, живой жизни. Манилов интересуется, с землей ли хочет купить души Чичиков. “Нет, на вывод”, - отвечает Чичиков. Можно предположить, что Гоголь здесь имеет в виду вывод из ада. Именно Чичикову дано сделать это - в поэме он один имеет христианское имя - Павел, которое еще к тому же намекает на апостола Павла. Начинается борьба за оживление, то есть за превращение грешных, мертвых душ в живые на великом пути России к “хранине, назначенной царю в чертог”. Но на этом пути встречается “товар во всех отношениях живой” - это крестьяне. Они оживают в поэтичном описании Собакевича, потом в размышлениях Павла Чичикова как апостола и самого автора. Живыми оказываются те, которые положили “душу всю за други своя”, то есть люди самоотверженные и, не в пример забывшим о своем долге чиновникам, делавшие свое дело.

2.3 Особенности употребления ключевых слов. Слово-образ в художественной системе текста

В гоголевском повествовании слово живет не только во внутритекстовых, но и в межтекстовых связях и отношениях. И каждое употребление слова сохраняет в себе след прежних семантических связей и смыслов. Это относится прежде всего к ключевым, опорным образам, формирующим ведущие узлы повествования: ключевой образ, углубленный дополнительными смыслами, становится сквозным образным центром широкого текста. так, художественный образ быстрого, мчащегося движения, которому придается значение целенаправленного, окрыленного полета, преображается в лирических отступлениях повествователя в поэме «Мертвые души» в птицу-тройку. Основное для данного текста значение становится образной доминантой, но сохраняется и связь с остальными оттеночными смыслами, которые расширяют ассоциативные связи слова-образа лететь: «Кажись, неведомая сила подхватила тебя на крыло к себе, и сам летишь, и все летит: летят версты, летят навстречу купцы на облучках своих кибиток, летит с обеих сторон лес с темными строями елей и сосен, с топорным стуком и вороньим криком, летит вся дорог нивесть куда в пропадающую даль…» Вынесенный в начало конструкций глагол летит повторяется и концентрирует на себе не только ударение, но и внимание читателя. Модальное слово кажись, открывающее эту картину одухотворенного, окрыленного как бы свыше полета, вносит определенный оценочный оттенок. Повествование на грани реальности обращено непосредственно к слушателю, обобщенное ты объединяет и я рассказчика, и ты читателя. Идея пути полета усилена и образом встречного движения: и сам летишь, и все навстречу летит. Неподвижным, да и то на первый взгляд, остается только фон движения: «только небо над головою, да легкие тучи, да продирающийся месяц одни остаются неподвижными». Качественные характеристики: легкие (тучи)… продирающийся (месяц) - вскрывают призрачность и этого покоя и неподвижности.

Художественная система гоголевского повествования во всех основных направлениях преследует цель иронического воссоздания действительности. Поэтому и в переплетении смыслов ключевого слова-образа мы находим иронию повествователя, сквозь которую просвечивает трагическое неприятие уродливой действительности.

2.4 Особенности поэтики «Мертвых душ»

С самого начала «Мертвые души» были задуманы в общерусском, общенациональном масштабе. "Начал писать «Мертвых душ», -- сообщал Гоголь Пушкину 7 октября 1835 года. -- <...> Мне хочется в этом романе показать хотя с одного боку всю Русь". Много позднее, в письме к Жуковскому 1848 года, Гоголь пояснял замысел своего творения: «Уже давно занимала меня мысль большого сочиненья, в котором бы предстало все, что ни есть и хорошего и дурного в русском человеке, и обнаружилось бы пред нами видней свойство нашей русской природы».

Воплощение такого грандиозного замысла требовало и соответствующих художественных средств. В статье «В чем же наконец существо русской поэзии и в чем ее особенность» (1846) Гоголь указывал на три источника самобытности, из которых должны черпать вдохновение русские поэты. Это народные песни, пословицы и слово церковных пастырей. Можно с уверенностью сказать, что эти же самые источники имеют первостепенное значение и для эстетики самого Гоголя. Невозможно понять «Мертвые души» без учета фольклорной традиции и в первую очередь пословичной стихии, пронизывающей всю ткань поэмы.

Характер Манилова -- помещика «без задора», пустопорожнего мечтателя -- «объясняется» через пословицу: «Один Бог разве мог сказать, какой был характер Манилова. Есть род людей, известных под именем: люди так себе, ни то ни се, ни в городе Богдан, ни в селе Селифан, по словам пословицы». Медвежья натура Собакевича, имевшего «крепкий и на диво стаченный образ», в хозяйстве которого все было «упористо, без пошатки, в каком-то крепком и неуклюжем порядке», находит свое итоговое определение в пословичной формуле: «Эк наградил-то тебя Бог! Вот уж точно, как говорят, неладно скроен, да крепко сшит...»

Характеры эпизодических персонажей поэмы порою полностью исчерпываются пословицами или пословичными выражениями. «Максим Телятников, сапожник: что шилом кольнет, то и сапоги, что сапоги, то и спасибо, и хоть бы в рот хмельного». Заседатель Дробяжкин был «блудлив, как кошка...» Ср.: «Блудлив, как кошка, а труслив, как заяц» (Собрание 4291 древней российской пословицы. Печатано при Императорском Московском университете 1770 года. Мижуев был один из тех людей, которые, кажется, никогда не согласятся «плясать по чужой дудке», а кончится всегда тем, Ню пойдут «поплясывать как нельзя лучше под чужую дудку, словом, начнут гладью, а кончат гадью».

Гоголь любил выражать заветные свои мысли в пословицах. Идея «Ревизора», как мы знаем, сформулирована им в эпиграфе-пословице: «На зеркало неча пенять, коли рожа крива». В сохранившихся главах второго тома «Мертвых душ» важное значение для понимания авторского замысла имеет пословица «Полюби нас черненькими, а беленькими нас всякий полюбит». «Известно, -- говорил Гоголь, -- что если сумеешь замкнуть речь ловко прибранной пословицей, то сим объяснишь ее вдруг народу, как бы сама по себе ни была она свыше его понятия».

Вводя пословицы в художественную ситуацию «Мертвых душ», Гоголь творчески использует заключенный в них смысл. В десятой главе почтмейстер, сделав предположение, что Чичиков есть «не кто другой, как капитан Копейкин», публично сознался, что совершенно справедлива поговорка: «Русский человек задним умом крепок». «Коренной русской добродетелью» -- задним, «спохватным», «Русский ум -- задний ум. Русский ум -- спохватный ум» (Князев В. Сбор-ник избранных пословиц, присловок, поговорок и прибауток. Л., 1924. покаянным умом в избытке наделены и другие персонажи поэмы, но прежде всего сам Павел Иванович Чичиков.

К этой поговорке у Гоголя было свое, особое отношение. Обычно она употребляется в значении «спохватился, да поздно», и крепость задним умом расценивается как порок или недостаток. В Толковом словаре Владимира Даля находим: «Русак задом (задним умом) крепок», «Умен, да задом», «Задним умом догадлив». В его же «Пословицах Русского народа» читаем: «Всяк умен: кто сперва, кто опосля», «Задним умом дела не поправишь», «Кабы мне тот разум наперед, что приходит опосля». Но Гоголю было известно и другое толкование этой поговорки. Так, Снегирев усматривал в ней выражение свойственного русскому народу склада ума: "Что Русский и после ошибки может спохватиться и образумиться, о том говорит его же пословица: «Русский задним умом крепок»"; Снегирев И. Русские в своих пословицах. Рассуждения и исследования об отечественных пословицах и поговорках. Кн. 2. М., 1832. «Так в собственно Русских пословицах выражается свойственный народу склад ума, способ суждения, особенность воззрения <...> Коренную их основу составляет многовековой, наследственный опыт, этот задний ум, которым крепок Русский...» Снегирев И. Русские народные пословицы и притчи. М., 1995 / Репринт-ное воспроизведение издания 1848 года. С. XV. Заметим, что глубинный смысл этой народной мудрости ощущался не только в эпоху Гоголя. Наш современ-ник Л. Леонов писал: «Нет, не о тугодумии говорится в пословице насчет крепости нашей задним умом, -- лишний раз она указывает, сколь трудно учесть целиком все противоречия и коварные обстоятельства, возникающие на просторе неохватных глазом территорий».

Гоголь проявлял неизменный интерес к сочинениям Снегирева, которые помогали ему глубже понять сущность народного духа. Например, в статье «В чем же наконец существо русской поэзии...» -- этом своеобразном эстетическом манифесте Гоголя -- народность Крылова объясняется особым национально-самобытным складом ума великого баснописца. В басне, пишет Гоголь, Крылов «умел сделаться народным поэтом. Это наша крепкая русская голова, тот самый ум, который сродни уму наших пословиц, тот самый ум, которым крепок русский человек, ум выводов, так называемый задний ум».

Статья Гоголя о русской поэзии была необходима ему, как он сам признавался в письме к Плетневу 1846 года, «в объясненье элементов русского человека». В размышлениях Гоголя о судьбах родного народа, его настоящем и историческом будущем «задний ум или ум окончательных выводов, которым преимущественно наделен перед другими русский человек», является тем коренным «свойством русской природы», которое и отличает русских от других народов. С этим свойством национального ума, который сродни уму народных пословиц, «умевших сделать такие великие выводы из бедного, ничтожного своего времени <...> и которые говорят только о том, какие огромные выводы может сделать нынешний русский человек из нынешнего широкого времени, в которое нанесены итоги всех веков», Гоголь связывает высокое предназначение России.

Когда остроумные догадки и сметливые предположения чиновников о том, кто такой Чичиков (тут и «миллионщик», и «делатель фальшивых ассигнаций», и капитан Копейкин), доходят до смешного -- Чичиков объявляется переодетым Наполеоном, -- автор как бы берет под защиту своих героев. «И во всемирной летописи человечества много есть целых столетий, которые, казалось бы, вычеркнул и уничтожил как ненужные. Много совершилось в мире заблуждений, которых бы, казалось, теперь не сделал и ребенок». Принцип противопоставления «своего» и «чужого», отчетливо ощутимый с первой и до последней страницы «Мертвых душ», выдержан автором и в противопоставлении русского заднего ума ошибкам и заблуждениям всего человечества. Возможности, заложенные в этом пословичном» свойстве русского ума, должны были раскрыться, по мысли Гоголя, в последующих томах поэмы.

Идейно-композиционная роль данной поговорки в гоголевском замысле помогает понять и смысл «Повести о капитане Копейкине». До сих пор не дано сколько-нибудь удовлетворительного объяснения этой «вставной новелле», без которой, однако, Гоголь не мыслил себе поэмы.

Заключение

Вскоре после смерти Гоголя Н. Некрасов писал в одном из своих критических обзоров (в «Заметках о журналах за октябрь 1855 года»): «Гоголь неоспоримо представляет нечто совершенно новое среди личностей, обладавших силою творчества, нечто такое, чего невозможно подвести ни под какие теории, выработанные на основании произведений, данных другими поэтами. И основы суждения о нем должны быть новые. Наша земля не оскудевает талантами -- может быть, явится писатель, который истолкует нам Гоголя, а до тех пор будем делать частные заметки на отдельные лица его произведений и ждать -- это полезнее и скромнее».

С тех пор как были написаны эти строки, прошло более века; за это время и в нашей стране, и за рубежом возникла огромная литература о Гоголе, но вывод Некрасова не потерял своей силы, и мы все еще располагаем скорее «частными заметками», чем исчерпывающим истолкованием творчества писателя. И дело здесь не столько в слабости критической мысли, создавшей немало глубоких работ о Гоголе, сколько в поразительной загадочности и сложности самого «предмета исследования».

Гоголевское творчество -- это ряд острейших парадоксов, иначе говоря, совмещений традиционно несовместимого и взаимоисключающего. И понять «секреты» Гоголя -- это прежде всего объяснить парадоксы со стороны поэтики, со стороны внутренней организации его художественного мира.

Один из парадоксов Гоголя для его современников (а затем отчасти и для литературоведения) состоял в высокой общественной силе комизма и в сравнительной безболезненности прямого политического обличения. Объясним это обстоятельство подробнее.

Дело в том, что писатель легко опрокинул нормы, по которым обычно измерялась общественная сила комического. Нет, даже не опрокинул, а просто обошел их. Этих норм, если несколько схематизировать, было две: общественная значимость порока и ранг (положение) комического персонажа.

В гоголевской поэтике масштаб порока и носителя порока не имел уже такого значения, как прежде. Сила обличения достигалась не увеличением этого масштаба, а более сложным путем. Поэтому Герцен мог констатиро-вать следующую черту «Мертвых душ», отнюдь не упрекая при этом их автора: «Гоголь взялся тут не за правительство, не за высшее общество».

Углубляясь в художественный мир гоголевского произведения, невольно ждешь, что вот-вот декорации переменятся. Современников Гоголя на этот лад настраивало не одно только психологически естественное подсознательное ожидание перемены к лучшему, но и прочная литературная традиция. Согласно последней, пошлое и порочное непременно оттенялось значительным и добродетельным. Между тем действие гоголевской повести или пьесы продвигалось вперед, одно событие сменяло другое, а ожидание перемены не оправдывалось. Тут, кстати, снова видно, что эффект у Гоголя строился не столько на степени «злодейства» персонажа, в общем не такой уж высокой по сравнению с традицией («герои мои вовсе не злодеи»), сколько на накапливании однородного («пошлость всего вместе»!).

В свое время А. Слонимский убедительно показал, что в пределах гоголевского произведения происходит поетоянное переключение от комического к серьезному и наоборот. «Спайка серьезного с комическим... осуществляется у Гоголя или внутри авторской речи (в виде субъективно мотивированных перебоев тона), или в пределах сюжета, в связи с комической катастрофой (в виде серьезного разрешения комического хода) ». Это переключение, по А. Слонимскому, рождает художественный эффект. Следовало бы добавить, что последний возможен потому, что переключения происходят при неизменности материала, то есть в пределах избранной характерологии персонажей и событий.

В гоголевской картине мира накопление количества «пошлости» -- это уже значимый фактор, вызывающий в читательской реакции (и параллельно в смене точек зрения повествователя) неожиданный переход. Переход от веселого, легкого, беззаботного смеха -- к грусти, печали, к тоске. Это как бы горизонтальное проявление того закона, который в сопряжении имен и фактов различных «рядов» действовал вертикально.

И этот закон, эту неизбежность сдвига в читательской реакции замечательно тонко зафиксировал Белинский. Зафиксировал как раз в связи с общим устройством гоголевского художественного мира -- «секретом» этого устройства: «В самом деле, заставить нас принять живейшее участие в ссоре Ивана Ивановича с Иваном Никифорови-чем, насмешить нас до слез глупостями, ничтожностию и юродством этих живых пасквилей на человечество -- это удивительно; но заставить нас потом пож-алеть об этих идиотах, пожалеть от всей души, заставить нас расстаться с ними с каким-то глубоко грустным чувством, заставить нас воскликнуть вместе с собою: «Скучно на этом свете, господа!» -- вот, вот оно, то божественное искусство.

Список литературы

1. Лексико-фразеологические связи в литературном русском языке и народных говорах: сборник статей / Курский государственный педагогический институт, 1984.

2. Лексика и словообразование родного языка / сборник научных трудов / Рязанский государственный педагогический институт, 1982.

3. Лексика русского литературного языка 19 - начала 20 века / Е.П. Ходакова, Л.М. Грановская, В.М. Филиппова и другие / Москва, Наука, 1981.

4. Гоголь Н.В. Мертвые души: краткое содержание, главы из поэмы, критика о поэме / Москва, 1997.

5. Гоголь Н.В. Мертвые души: краткий пересказ, анализ текста / справочное пособие. Дрофа, 1997.

6. Гоголь: материалы и исследования / сборник / Москва. Наследие, 1995.

7. Гоголь в русской критике. Сборник статей. Гослитиздат. 1953.

8. Гоголь в русской критике и воспоминаниях современников. Детгиз, 1959.

9. Полевой Н.А. Похождения Чичикова, или Мертвые души. Поэма Н. Гоголя // Русская литература 19 века: хрестоматия критических материалов. Москва, 1964.

10. Топоров В.А. Апология Плюшкина: вещь в антропоцентрической перспективе // Миф. Ритуал. Символ. Образ. Москва, 1995.

11. Вайскопф М. Сюжет Гоголя, Москва, 1993.

12. Мелетинский Е.М. О литературных архетипах. Москва, 1994.

13. Воропаев В.А., Песков А. Последние дни жизни Гоголя и проблема второго тома Мертвых душ // Вопросы литературы, 1986, № 10.

14. Еремина Л.И. О языке художественной прозы Гоголя. Москва, 1987.

15. Манн Ю.В. Поэтика Гоголя. Москва, 1987.

16. Кожинов В.В. Размышления о русской литературе. Москва, 1991.

17. Илюшин А.А. Страницы русской дантенианы / Данте Алигьери. Божественная комедия. Москва, 1998.

18. Манн Ю.В. Поэтика Гоголя. Вариации к теме. Москва, 1996.

19. Манн Ю.В. В поисках живой души. Москвы, 1984.

20. Виноградов В.В. Стилистика. Теория поэтической речи. Поэтика. М., 1963.

21. Белый Андрей. Мастерство Гоголя. М., 1934.

22. Гуковский Г.А. Реализм Гоголя. М.; Л.: Художественная литература, 1959.

23. Виноградов В.В. Этюды о стиле Гоголя // Поэтика русской литературы. М.: Наука, 1976.

24. Белинский В.Г. Взгляд на русскую литературу 1847 года // Полное собрание сочинений, т. 10.

25. Герцен А.И. Собрание сочинений: в 30 томах. М.: Художественная литература, 1954 - 1964, т.2.

26. Рыбникова М.А. Введение в стилистику. М., 1937.

27. Поспелов Г.Н. Творчество Н.В. Гоголя. М., 1953.

28. Котляровский Н. Николай Васильевич гоголь. 1915.

29. Степанов Н.Л. Н.В. Гоголь. Творческий путь.

30. Тынянов Ю. Достоевский и Гоголь (к теории пародии). М., Наука, 1977.

31. В.В. Виноградов. О языке художественной литературы. М., 1959.

32. Ардов М. Мысли о Гоголе: Человеческая трагедия // Октябрь. - 1994. - № 2.

33. Баранов В. Ю. В. Г. Белинский о "Мертвых душах" и проблемы истолкования национального своеобразия русской эпопеи // Поэтика жанров русской и советской литературы. - Вологда, 1988.

34. Бочарова А. К. К творческой истории второго тома "Мертвых душ" (заключительная глава) // Рус. лит. - 1971. - № 2.

35. Будагов Р. А. Стилистическое новаторство "Мертвых душ" Н. В. Гоголя: (От стиля к мировоззрению) // Будагов Р. А. Филология и культура. - М., 1980.

36. Вайман С. Кого же увозит в "пропадающую даль" гоголевская "птица тройка"? // Лит. учеба. - 1986. - № 2.

37. Вишневская И. Бессмертие великой поэмы: Перечитывая второй том "Мертвых душ" Гоголя // Москва. - 1972. - № 2.

38. Воропаев В. А. О роли пословиц в создании характеров "Мертвых душ" Н. В. Гоголя // Проблемы литературного развития. - М., 1982.

39. Воропаев В. Судьба рукописи: Новые известия о втором томе "Мертвых душ" // Лит. учеба. - 1984. - № 3.

40. Гольденберг А. Х. О некоторых особенностях поэтики второго тома "Мертвых душ" // Структура литературного произведения. - Владивосток, 1979. - Вып. 2.

41. Гольденберг А. Х. "Житие" Павла Чичикова и агиографическая традиция // Проблемы традиций и новаторства в русской литературе Х1Х - начала ХХ вв. - Горький, 1981.

42. Гольденберг А. Х. Житийная традиция в "Мертвых душах" // Лит. учеба. - 1982. - № 3.

43. Гольденберг А. Х. Притча о блудном сыне в "Мертвых душах" и древнерусская литературная традиция // Литер. произведение и литер. процесс в аспекте исторической поэтики. - Кемерово, 1988.

44. Похождения Чичикова, или Мертвые души. В.Г. Белинский, Москва, 1842.

45. В.А. Воропаев "Н.В. Гоголь: жизнь и творчество". Издательство Московского Университета. 2002.

46. Кулиш П.А. Опыт биографии Н. В. Гоголя, со включением до сорока его писем. Спб., 1854.

47. Князев В. Сборник избранных пословиц, присловок, поговорок и прибауток. Л., 1924.

48. Снегирев И. Русские в своих пословицах. Рассуждения и исследования об отечественных пословицах и поговорках. Кн. 2. М., 1832. С. 27.

49. Снегирев И. Русские народные пословицы и притчи. М., 1995 / Репринтное воспроизведение издания 1848 года.

50. Гоголь Н.В. Собр. соч.: В 9т. / Состав. и комм. В.А. Воропаева, И.А. Виноградова. М., 1994.

51. Гоголь Н.В. Полн. собр. соч. и писем: В 23 т. Т. 1 / Подготовка текстов и комм. И.Ю. Виницкий, Е.Е. Дмитриева, Ю.М. Манн, К.Ю. Рогов. М., 2001.

52. Голуб И.Б.. Розенталь Д.Э. Книга о хорошей речи. - М.: Культура и спорт. ЮНИТИ, 1997.

53. Большой толковый словарь русского языка. СПб., 2000.

54. Голуб И.Б. Стилистика русского языка. - М.: АЙРИС-ПРЕСС, 2003.

Размещено на Allbest.ru