Анна Ахматова

Ее путь отныне иной. Но она не жалеет об этом:

«Но если бы оттуда посмотрела Я на свою теперешнюю жизнь, Узнала бы я зависть наконец» (отрывок из стихотворения «Меня как реку…», 1945).

Да, в ее жизни многое было пропущено, вспоминает героиня элегии, многие зрелища прошли стороной: «И занавес вздымался без меня и также падал». Но - она разделила своей поэзией, своей судьбой участь миллионов современников. И их жизнь оказалась запечатленной в ее стихах.

В 30-е годы Ахматова пишет свою знаменитую поэму «Реквием». Реквием, по определению, есть произведение траурного характера, заупокойная служба. Это выдающееся творение ахматовского гения - молитва за упокой душ тысяч невинно убиенных. Их судьбы должны избежать забвения: вечная память жертвам террора - чтобы трагедия не могла повториться. Ахматова, разделившая судьбу многих матерей - таким было ее приобщение к бедствиям страны, - стоявших вместе с ней у тюремной стены, создает памятник великому народному горю который

Для них соткала я

Из бедных, у них же подслушанных слов.

(отрывок из стихотворения «Опять поминальный приблизился час», 1940)

Она, эта, по словам Жданова, «барынька, мечущаяся между будуаром и молельней», пишет о том, как

безвинная корчилась Русь

Под колесами черных «марусъ».

(отрывок из поэмы «Реквием»)

Стихи Ахматовой в период второй мировой войны - своеобразная формула гневного, воинственного патриотизма. Цикл стихов о ленинградской блокаде, которую поэтесса пережила вместе с тысячами других жителей города, нельзя читать равнодушно. Боль пронизывает каждую строчку:

Принеси же мне горсточку чистой,

Нашей невской студеной воды,

И с головки твоей золотистой

Я кровавые смою следы.

(отрывок их стихотворения «Щели в саду вырыты...», 1942)

Однако за этой болью - неистребимая вера в победу, бесконечное мужество:

Не страшно под пулями мертвыми лечь,

Не горько остаться без крова...

(отрывок из стихотворения «Мужество», 1942)

Автор не мыслит себя вне страданий своего народа; дети блокадного Ленинграда - это и ее дети:

Щели в саду вырыты,

Не горят огни.

Питерские сироты,

Детоньки мои!

(отрывок из стихотворения «Щели в саду вырыты...», 1942)

Высокую задачу своей поэзии Ахматова видит в том, чтобы оплакивать погибших, хранить память о них: «Чтоб вас оплакивать, мне жизнь сохранена». В 1950 году она пишет:

Прошло пять лет - и залечила раны,

Жестокой нанесенные войной, Страна моя…

(отрывок из стихотворения «Прошло пять лет,- и залечила раны…», 1950)

Автор рисует картины мирной жизни, пришедшей на смену «ужасам войны», и вместе со всеми радуется силе и свободе своей страны.

Судьба не была милостива к поэтессе. Она пережила немало бед, видела смерть самых близких людей, испытала на себе силу террора:

Так много камней брошено в меня...

(отрывок из стихотворения «Уединение», 1914)

Долгие годы после революции она находилась на положении не то изгоя, не то заключенного:

Одна на скамье подсудимых

Я скоро полвека сижу.

(отрывок из стихотворения «Подражание Кафке», 1960)

Но стих Ахматовой всегда был честен и мужествен. «В тот час, как рушатся миры», она не осталась спокойным созерцателем. Испытания придали мощь и силу ее стихам, помогли осознать свой гражданский долг - быть со своим народом, быть его голосом.

Подробнее о поэме «Реквием»

Уводили тебя на рассвете,

За тобой, как на выносе, шла...

Так в 1935-м зазвучала в стихах Ахматовой тема сталинского террора. Эти и подобные строки Ахматовой долгие годы были нам неизвестны, а без них ее творческий облик (как это стало очевидно сейчас всем) никак не мог быть достаточно верно оценен читателем.

Умение показать стиль и душу исторической эпохи через живописные бытовые реалии - еще одна сторона ахматовского таланта.

Но недавняя публикация «Реквиема» и примыкающих к нему стихотворений расширила наши представления о поэте и позволила понять нам настоящее место ее творчества в истории русской литературы и, по справедливому выражению одного из авторитетнейших наших литературоведов, Вл. Лакшина, подняла «значение ее и без того общепризнанного наследия сразу на несколько ступеней».

Большая часть стихов, составивших знаменитую ныне поэму «Реквием», связана с арестом в 1938 году сына Ахматовой Льва Гумилева, в то время студента

Ленинградского университета, и арестами многих других ленинградцев.

Боль за сына, за судьбы близких и далеких ей людей прорывалась во многих стихах Ахматовой, сопутствующих тем, что вошли в поэму:

Разлучили с единственным сыном,

В казематах пытали друзей,

Окружили невидимым тыном

Крепко слаженной слежки своей.

И, до самого края доведши,

Почему-то оставили там...

Большая часть этих стихотворных строк Ахматовой опубликована в нашей стране лишь недавно, другие же, хотя я были известны, но далеко не многие читатели могли понять, что стоит за этими стихами.

Еще в 1940 году в сборнике «Из шести книг» и в журнале «Звезда» (№3-4) было напечатано стихотворение «Приговор» о неизбывном горе матери, узнавшей о безжалостной расправе над единственным сыном:

И упало каменное слово

На мою, еще живую, грудь.

Ничего, ведь я была готова,

Справлюсь с этим как-нибудь.

У меня сегодня много дела:

Надо память до конца убить,

Надо, чтоб душа окаменела,

Надо снова научиться жить.

А не то... Горячий шелест лета,

Словно праздник за моим окном.

Я давно предчувствовала этот

Светлый день и опустелый дом.

Чтобы замаскировать подлинный смысл этих пронзительных строк о своем материнском горе и о всенародной беде, Ахматова в книжном варианте сняла название стихотворения, а в журнальной публикации поставила заведомо неверную дату его создания (1934). И стихотворение, которое являлось, как мы узнали много позже, кульминацией тюремного цикла «Реквием», было воспринято цензурой, критикой, да и почти всеми читателями, как рассказ о некоей любовной драме. (Настоящая дата - 1939 год - была восстановлена Ахматовой лишь в более поздних стихотворных сборниках.)

Только несколько самых верных, самых преданных друзей Ахматовой понимали подлинный смысл этого стихотворения, знали другие ее «крамольные» строки, за любую из которых в те годы можно было заплатить свободой, а то и жизнью.

«Время было апокалиптическое», - писала позже об этом Ахматова, рассказывая, что, даже даря друзьям книги, некоторые не подписывала, так как в любой момент такая надпись могла стать уликой. А в «Реквиеме» о тех страшных годах говорилось:

Звезды смерти стояли над нами,

И безвинная корчилась Русь

Под кровавыми сапогами

И под шинами черных «марусь».

Сохранить такие стихи в доме, где шел обыск за обыском, в городе, где пустела одна квартира за другой, можно было только одним способом: не доверять их бумаге, а держать лишь в памяти. Ахматова так и поступила. Вплоть до 1962 года она не заносила на бумагу ни одной подобней строки более, чем на несколько минут: иногда она записывала тот или иной фрагмент на клочок бумаги, чтобы познакомить с ним кого-то из ближайших и надежнейших друзей. Произносить вслух такие строки Ахматова не решалась: она чувствовала, что и «у стен были уши».

После того, как безмолвный собеседник их запоминал, рукопись предавалась огню. В одном из стихотворений мы можем прочитать, как об этом скорбном обряде рассказывает она сама:

...Я стихам не матерью -

Мачехой была.

Эх, бумага белая,

Строчек ровный ряд!

Сколько раз глядела я

Как они горят.

Сплетней изувечены,

Биты кистенём,

Мечены, мечены

Каторжным клеймом,

Среди нескольких надежных друзей, которым Ахматова доверила «Реквием» (с тем же условием не записывать на бумагу), была писательница Лидия Чуковская, автор повести «Софья Петровна», созданной в те же годы и тоже опубликованной у нас лишь недавно.

Она писала в дневнике в январе 1940 года после встречи с Ахматовой: «...длинный разговор о Пушкине: о Реквиеме в «Моцарте и Сальери. ...Мирно и уютно потрескивала печка». Много позже Лидия Корнеевна Чуковская так разъяснит эту запись: «Пушкин ни при чем. Это шифр.

В действительности, Анна Андреевна показала мне в тот день свой на минуту записанный «Реквием», чтобы проверить, все ли я запомнила наизусть. ...Когда я запомнила все стихи, Анна Андреевна сожгла их в печке».

В «Реквиеме» было тогда девять или десять стихотворений. Казалось бы, довольно разностильные, они объединены, прежде всего, тем, что все свидетельствуют не только о страдании, но и о силе человеческого духа, о его победе. Ахматова как бы писала дневник, сначала свой, личный, потом наш, общий:

Это было, когда улыбался

Только мертвый, спокойствию рад,

И ненужным привеском болтался

Возле тюрем своих Ленинград,

И когда, обезумев от муки,

Шли уже осужденных полки,

И короткую песню разлуки

Паровозные пели гудки...

Одной из первых в нашей литературе Ахматова осознала и с величайшей художественной силой выразила исторический масштаб и значение происходивших событий. В скорбном «Реквиеме» она, кажется, даже отметила тот момент, когда в молчаливой тюремной очереди пришло к ней это осознание и возникло острое желание его выразить:

«... стоящая за мной женщина с голубыми губами, которая, конечно, никогда не слыхала моего имени, очнулась от свойственного всем нам оцепенения и спросила меня на ухо (там все говорили шепотом):

- А это вы можете описать? И я сказала:

-Могу.

Тогда что-то вроде улыбки скользнуло по тому, что некогда было ее лицом...»

Эта улыбка «невольной подруги» окончательно скрепила договор между поэтом и его народом: не написать «Реквием» Ахматова уже не могла.

Отныне эти стихи она будет считать одним из своих главных произведений, лучшим оправданием перед современниками и потомками своего существования. И в финальном стихотворении, там, где возникнет традиционная для русской классической и мировой поэзии тема памятника поэту, Ахматова напишет гордо и горько:

А если когда-нибудь в этой стране

Воздвигнуть задумают памятник мне,

Согласье на это даю торжество,

Но только с условьем - не ставить его

Ни около моря, где я родилась:

Последняя с морем разорвана связь,

Ни в царском саду у заветного пня,

Где тень безутешная ищет меня,

А здесь, где стояла я триста часов,

И где для меня не открыли засов...

Памятник у тюремной стены...

Разумеется, не себе, но всем матерям и сестрам невинно замученных - таким увидела Ахматова будущий мемориал.

Небывалой стенограммой небывалой боли и небывалого подвига называет сегодня этот ахматовский цикл известный философ Ю. Карякин. А говоря о том, как возникает и развивается в этом трагическом произведении тема победы матери над злом, Ю. Карякин утверждает, что этим произведением Ахматова «первая воздвигла памятник всем жертвам беззаконий еще в момент торжества этих беззаконий».

Как и всякое великое произведение, ахматовский «Реквием» воспринимается сегодня не только как рассказ о прошлом, но и как произведение нашего времени, удивительно актуальное, ибо оно утверждает столь важное сегодня ощущение неизбежности осуществления исторической справедливости.

В книге «Записки об Анне Ахматовой» Лидия Чуковская рассказывает, как поздней осенью 1962 года, когда «Реквием» впервые был перенесен на бумагу, Ахматова сказала очень торжественно: «Реквием» знали наизусть 11 человек, и никто меня не предал».

В тот же сентябрьский вечер, вспоминает Л.К. Чуковская, разговор зашел о тех людях, которые продолжают защищать Сталина. Чуковская сказала:

« - И мне такие встречаются, чуть только сделаю шаг в сторону из нашего узкого круга...

- А вы что? - закричала Анна Андреевна (на этом месте разговора она всегда кричит). - А Вы спросили бы их, своих собеседников, что именно им так нравилось? Какая именно часть программы? Что людям разрывали рты до ушей?»

Тема матери, насильственно разлученной с сыном, возникает, как теперь мы знаем, и в ахматовской «Поэме без героя»:

И открылась мне та дорога,

По которой ушло так много,

По которой сына везли.

И был долог путь погребальный

Средь торжественной и хрустальной

Тишины Сибирской земли.

Примечательно, что на существование этой и других «потаенных» строф намекала своим будущим читателям и исследователям сама Ахматова, поместив в тексте первоначальной публикации такую ремарку:

Лев Шилов: «В печной трубе воет «ветер, и в этом вое можно угадать очень глубоко и очень умело спрятанные обрывки Реквиема».

3 ПОСВЯЩЕНИЯ АННЕ АХМАТОВОЙ

В заключение разговора об Анне Ахматовой хотелось бы предложить вашему вниманию несколько стихов, посвящённых ей самыми знаменитыми её поклонниками.

Н. Гумилев

«Из логова змиева»

Из логова змиева,

Из города Киева,

Я взял не жену, а колдунью.

А думал - забавницу,

Гадал - своенравницу,

Веселую птицу-певунью.

Покликаешь - морщится,

Обнимешь - топорщится,

А выйдет луна - затомится,

И смотрит, и стонет,

Как будто хоронит

Кого-то, - и хочет топиться.

Твержу ей: «Крещеному,

С тобой по-мудреному

Возиться теперь мне не в пору.

Снеси-ка истому ты

В днепровские омуты,

На грешную лысую гору».

Молчит - только ежится,

И все ей неможется,

Мне жалко ее, виноватую,

Как птицу подбитую,

Березу подрытую

Над очастью, Богом заклятою.

Не позднее 24 мая 1911 года

О. Мандельштам

Твое чудесное произношенье -

Горячий посвист хищных птиц.

Скажу ль: живое впечатленье

Каких-то шелковых зарниц.

«Что» - голова отяжелела.

«Цо» - это я тебя зову!

И далеко прошелестело:

Я тоже на земле живу.

Пусть говорят: любовь крылата, -

Смерть окрыленнее стократ.

Еще душа борьбой объята,

А наши губы к ней летят.

И столько воздуха и шелка

И ветра в шепоте твоем,

И, как слепые, ночью долгой

Мы смесь бессолнечную пьем.

1918

БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК

1. ru.wikipedia.org.

2. www.akhmatova.ru.

3. www.v-vulf.ru.

Размещено на Allbest.ru