Литературные памятники 16 века, отразившие процесс централизации русского государства

ФЕДЕРАЛЬНОЕ АГЕНТСТВО ПО ОБРАЗОВАНИЮ

ГОСУДАРСТВЕННОЕ ОБРАЗОВАТЕЛЬНОЕУЧРЕЖДЕНИЕ

ВЫСШЕГО ПРОФЕССИОНАЛЬНОГО ОБРАЗОВАНИЯ «ВОЛГОГРАДСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ»

УРЮПИНСКИЙ ФИЛИАЛ

Кафедра филологии

РЕФЕРАТ

на тему: «Литературные памятники 16 века, отразившие процесс централизации русского государства»

Выполнила:

студентка 2 курса

специальность филолог

Семёнова В.

Проверила:

г. Урюпинск 2008 год

1. Домострой

1.1 Дом вести - не лапти плести

Эта народная мудрость сжато выражает отношение русского человека к Дому - одновременно и хозяйству, и помещению, и его насельникам - в соответствии с многовековой традицией, которая не укладывается в схематические представления современных нам систем, идей или концепций. Дом вести - государю, то есть одновременно и гражданину (иконное значение слова государь), и хозяину, и господину. Взаимообратимость понятий о «государстве» типична для средневекового представления о человеке: это понятие начинает и завершает весь круг земных обязанностей человека - он и господин и раб одновременно. Все зависит от отношения его к другим людям в общей цепи социальных признаков.

С Домостроем в истории русской культуры связаны многие легенды и мифы - верный признак значительности и значимости этого памятника национального самосознания, как бы вдруг возникшего на излете средневековья. Подобные легенды отражают историю самого текста, а мифы - его восприятие, но - восприятие нашего времени.

Если «понять - значить простить», то понять эпоху, в которую создан памятник литературы, прежде всего и значит правильно оценить значение его для того времени, когда он возник. Но тогда и окажется, что прощать-то некого, да и не за что. Все хорошо в свое время . время оценит . но время и сохранит .

1.2 Время сохранило нам Домострой

Неопределенность и некая многозначность содержания Домостроя объясняется происхождением памятника, типичного для средневековой литературы памятника нравоучительной литературы. Нравоучительной - а это, прежде всего, значит, что повествовательный элемент в нем подчинен назидательным целям поучения и прорывается в текст только вместе с народной речью, да и то лишь в виде исключения. Это значит также, что каждое положение аргументируется ссылками на освященные традицией образцовые тексты, главным образом - тексты Священного Писания, но не только его. Домострой отличается от других средневековых памятников как раз тем, что в доказательство истинности того или иного положения приводятся также изречения народной мудрости, еще не отлившиеся в тысячеустом употреблении в законченность современной пословицы. Это значит, наконец, что прагматический характер изложения нацелен в Домострое прежде всего на подачу информации, обычно посредством тех же истин Писания, под оценивающим углом которых рассматривались все вообще проявление жизни, масштабом которого они измерялись и в котором видели образцы. Непосредственность чувства, искренность и упорное стремление к утверждению нравственного идеала одухотворяет Домострой.

Литературная традиция, породившая Домострой, идет от древних переводов на славянский язык христианских текстов нравственного характера, особенно почитавшихся в Новгороде. Именно здесь долго сохранялись и условия, способствовавшие тем отношениям церкви с властью, а их обеих - с подданным, которые отражены в Домострое: «справедливая», праведная вера, скрепляющая прерогативы власти своим авторитетом, «очищающая» ее. Духовность как естественная потребность личности, живущей в жестоком мире средневековья.

Это обстоятельство не нужно оставлять без внимания: Домострой в момент своего сложения является порождением самой демократической и социально свободной по тем временам территории Руси. Перед нами не просто «экономия» (таково точное значение кальки - слова «домострой»), она проникнута нравственными характеристиками в отношениях между людьми, которое составляет население Дома. Христианская мораль в отточенных определениях отцов церкви накладывается на бытовые подробности жизни - и тем самым как бы ограничивает возможности человека, подчиняя их общепринятым нормам этой жизни.

В основе текста Домостроя лежит несколько традиционных для средневековой литературы жанров. Это объясняет и сложность состава, и частую противоречивость нравственных рекомендаций книги.

Духовность Дома и рассчитанность быта, исходящие из самого простого чувства, с которым рождается человек - из стыда. Вся нравственность и вырастает из чувства стыда, - эти слова В.С. Соловьева вполне отражают содержательную сущность средневекового Домостроя. Стыду присуще формальное начало долга, и только исполненный долг ведет к благу, у него есть цель, созидательная цельность личности (целомудрие), а человеческая цельность - это и есть норма средневековой этики, именно она очерчивает границы «недолжного, или греха».

Отталкиваясь от природного чувства стыда, средневековой канон воспитания формирует культурный тип человека, удачно соответствующий условиям этой жизни. В таком смысле Домострой - вполне обычная часть «практической философии» средних веков, ведущих свое происхождение от хорошо известных тогда книг Аристотеля.

Этика Домостроя построена не на запретах Нагорной проповеди, она обращается к чувству стыда, которое при умелом воспитании может породить в человеке множество добродетелей в нравственных, социальных и идеальных (религиозных) их ипостасях. Именно так, как описал их Соловьев в своей схеме: жалость и благоговение, надежду, любовь и веру, умеренность, мужество и мудрость. Стыд развивается в совесть, в чувство собственного достоинства (честь), в аспектизм. Жалость порождает альтруизм, справедливость и милосердие - с теми же степенями повышения качества, что зависит уже от возраста, положения в обществе и личных способностях человека. Кругами от этих добродетелей идут производные: великодушие, бескорыстие, терпеливость, щедрость, терпимость, правда…

Человек средневековья нравственно развивался долго, постепенно вовлекаясь в жестокую ранжировку моральных норм. Внутренняя выводимость добродетелей - одна на основе другой - побуждала к развитию личных черт, пластично входящих в потребности общественной среды. Личное и общественное еще не были антагонистичны, поддаться давлению извне - не означало сломить свое, индивидуальное ценное. Учились не по писаным нормам - по образцам. Образец поведения - в бытии и в быту, а именно это и создавало нерасторжимое единство экономики (быт) и нравственности (идеал Бытия).

«Благословляю я, грешный, и поучаю, и наставляю, и уразумеваю единственного сына своего и его жену, и детей их, и домочадцев - следовать христианским законам, жить с чистой совестью и по правде, в вере соблюдая волю божью и заповеди его, а себя, утверждая в страхе божьем и в праведном житии, жену наставляя и домочадцев своих не понужденьем, не битьем, не тяжкой работой, а словно детей, что всегда в покое, одеты и сыты, и в теплом дому, и всегда в порядке». Такие поучения давал отец сыну, который вступал в законный брак в середине 16 века. Семья сына должна строго следовать законам данного писания и благополучие в семье зависело от того, как все домочадцы соблюдают правило морали: «Если ж писание моего не примете, наставлению не последуете, не станете жить по нему и поступать не будете так, как здесь сказано, дадите ответ за себя сами в день Страшного суда, а я вас на благополучную жизнь, и размышлял, и молил, и поучал, и писал вам. Если же примите простое мое поучение и ничтожное наставление со всей чистой душой и прочтете, прося, насколько возможно, у Бога помощи и разума, и коли Бог вразумит, претворите их все в дело, - будет на вас милость божья и до окончания века. И дом ваш, и чада ваши, имение ваше и богатство, какие вам Бог послал благословением и за ваши труды, - да будут благословенны и преисполнены всяческих благ во веки веков».

2. Степенная Книга

2.1 Степенная Книга и «Слово»

В статье «Легенда о Всеволоде - полемический отклик XVI в. на „Слово о полку Игореве“» Д.Н. Альшиц обратил внимание на то, что в Степ. кн. повествуется о двух походах владимиро-суздальского князя Всеволода Юрьевича (Большое Гнездо) и его соратников на половцев в 1184-85. В действительности Всеволод ходил на половцев в 1199 и 1205, о чем в Степ. кн. не упоминается, а к походам 80-х не имел никакого отношения: первый из походов - 1184 проходил под руководством князя Святослава Всеволодовича Киевского, затем на половцев ходили Ольговичи - Игорь и Всеволод - герои С., а после их поражения снова состоялся поход Святослава. В Степ. кн. Всеволод заменяет Святослава: оба похода приписаны ему, причем во время второго похода он освобождает рус. князей из плена. Альшиц считает совершенно необъяснимым построение Степ. кн. без сопоставления ее рассказа со С., где Всеволоду брошен упрек в равнодушии к половецким набегам, к судьбе рус. князей и разорению юж. княжеств («Великый княже Всеволоде! Не мыслію ти прелет?ти издалеча, отня злата стола поблюсти?»). По мнению Альшица, без знания С. невозможно было приписать Всеволоду походы 1184-85 и создать нужный для концепции Степ. кн. образ вел. князя владимиро-суздальского, преемника власти Киева и предшественника власти Москвы. Отсюда автор статьи делает вывод, что рассказ Степ. кн. является «прямой контраверсией „Слову“», непонятен и немыслим независимо от С., которое, следовательно, было хорошо известно составителям Степ. кн. Однако необходимо отметить, что в Степ. кн. нет ни стилистич., ни фразеологич. примет С. Рассказ о походе Ольговичей на половцев написан в тяжелой книжной манере: «Егда же сему позавидеша Ольгови внуци и кроме Всеволожа повеления уповающе собою идоша на половцы ... забывше Божие строение, яко же негде пишет: „никто же уповая собою спасется“», и т. д. В нем не назван по имени ни один князь, участник похода, ни Игорь, ни Всеволод Трубчевский (Буй Тур), не отражены характерные для С. реалии и детали похода. Если бы о походе Игоря было известно только из С., то и тогда трудно было бы предположить, что рассказ Степ. кн. как-то от него зависит. Но рассказ о походе Игоря, как и о походах Святослава, сохранился почти во всех летописях, начиная с Лавр. и Ипат., и, как установили уже в нач. XX в. Н. С. Державин и П.Г. Васенко, непосредств. источником Степ. кн. послужила напис. незадолго до нее и в том же митрополичьем кругу Никоновская летопись; этот вывод более подробно обосновал в 1980 Б. М. Клосс. Сравнение текста Степ. кн. с аналогичным рассказом о походах Святослава и Ольговичей на половцев в Никоновской летописи обнаруживает как почти текстуальное сходство их, так и механизм переделки источника. В обоих рассказах героем первого похода является племянник Всеволода Владимир Глебович Переяславский; совпадает число взятых в плен половцев - 7000, и половецких князей - 417; если в Никоновской летописи сказано, что поход возглавлял вел. киевский князь Святослав Всеволодович, то в Степ. кн. сказано, что вел. князь владимиро-суздальский Всеволод послал в поход сына своего Святослава (сын Святослав у Всеволода был, но родился он в 1196); в обоих рассказах есть описание солнечного затмения: в Никоновской летописи оно помещено перед походом Ольговичей во главе с Игорем, в Степ. кн. оно предшествует первому походу и предсказывает победу рус. князей, посланных Всеволодом. И в Никоновской летописи, и в Степ. кн. весть о пленении Ольговичей приносят на Русь купцы. Таким образом, автор Степ. кн. вполне мог создать свой рассказ, приписывающий половецкие походы Всеволоду, на основе Никоновской летописи. Поэтому говорить о знакомстве Афанасия, автора Степ. кн., монаха Чудовского монастыря, будущего преемника Макария на митрополичьем престоле, с текстом С. нет достаточных оснований.

Статья Альшица, декларирующая непосредств. связь Степ. кн. со С., в известной мере ввела в заблуждение исследователей. Его выводы повторяют Ю.К. Бегунов, а также Н.А. Мещерский и А.А. Бурыкин в комм. в кн.: Слово - 1985.

Однако косв. связь С. со Степ. кн. все же существует. А.В. Соловьев, на работу которого ссылается Альшиц и которого упоминает Бегунов, обратил внимание, что в Седьмой степени Степ. кн., посвящ. владимиро-суздальскому князю Ярославу Всеволодовичу (1191-1246), уцелевшему после Батыева нашествия, упомянуты «славные куряне», наряду с жителями др. княжеств приходившие от «славныя реки Днепра» к Ярославу. Эти определения Соловьев возводит к С. Однако они попали в Степ. кн. не из С., а через не дошедшее до нас Житие князя Ярослава, напис. после его смерти в Суздальской земле и частично сохраненное текстом Степ. кн. Соловьев считает, что автор Жития читал С., хорошо известное в Северо-Вост. Руси в XIII и XIV вв., и заимствовал из него определения Днепра и курян. Обращает внимание Соловьев и на близкую С. фразу «половцы дань даяху и мосты мостяху», также читающуюся в Седьмой степени Степ. кн. Но и она восходит не к С., а к «Слову о погибели Русской земли», в свою очередь повлиявшему на составл. в нач. XVI в. «Родословец русских князей», помещенный в предисл. Степ. кн., и частично на конец главы о Ярославе. Что же касается указанного в книге Державина упоминания в Степ. кн. князя Мстислава, «иже зареза Редедю пред полкы косожьскыми», то оно могло быть заимствовано из ПВЛ, где читается под 1022, и попасть в Степ. кн. через Никоновскую летопись.

Таким образом, между С. и Степ. кн. оказываются памятники-посредники, благодаря которым в произведении XVI в. обнаруживаются отдаленные отголоски С.