Судебный конституционный контроль в механизме разделения властей

Судебный конституционный контроль в механизме разделения властей

Прагматически ориентированные, лишенные идеологических оценок определения конституционного контроля (в том числе судебного) в отечественной юридической литературе вплоть до сегодняшнего времени отличаются упрощенным функциональным подходом и в качестве основного внешнего формально-деятельностного показателя выделяют проверку конституционности законов и иных нормативных актов. Это весьма важное, но явно недостаточное определение, так как оно не дает представления о глубинной сути явления. Если иметь в виду многообразие субъектов конституционно-контрольной деятельности, причем относящихся исключительно к самому высокому уровню государственной иерархии (парламент, президент); чрезвычайную важность вопросов, составляющих содержание функции конституционного контроля: наконец, высокий социальный престиж и значимость специализированных судебных (квазисудебных) органов конституционного контроля, то сущность конституционно-контрольной деятельности обнаруживается прежде всего в ее связи с процессом осуществления государственной власти. По этим же причинам в качестве основы сущностной характеристики института конституционного контроля, который в условиях развитых демократий реализуется преимущественно посредством судебной (квазисудебной) формы и поэтому, прежде всего, отождествляется с судебным конституционным контролем, следует рассматривать разделение властей как основополагающий принцип устройства и организации власти, обеспечивающий свободу человека в государственно организованном обществе и правовой характер государственной власти. Таким образом, принцип разделения властей является не только причиной вызывающей к жизни судебный конституционный контроль, но и основой его сущностной характеристики.

Кстати, в порядке отступления от общего хода изложения отметим, что, хотя автор в данной статье в соответствии со сложившимся в науке обыкновением оперирует понятием «разделение властей», однако было бы точнее соответствующий принцип именовать принципом «разделенных властей» по причине того, что формула «разделение властей» акцентирует внимание на идее автономизации, обособления властей, их дистанционности. Между тем сама по себе разделенность была бы бессмысленна, если бы она не предполагала и качестве последующего шага «сцепление» разделенных властей по известному принципу «единство в многообразии». Наш вывод " подтверждает российская практика «разделения властен» периода горбачевско-ельцинских реформ, которая особенно остро обнаружила актуальность проблемы «контактности» разделенных властей, прежде всего -- ее основных ветвей, законодательной и исполнительной.

Обращение к исследованию политико-правовой природы конституционного контроля с позиций теории «разделения властей» рождает далеко не простую дилемму: следует ли идентифицировать конституционный контроль с какой-то одной ветвью власти (с несколькими властями), либо оценивать как автономную, самостоятельную власть? Причем проблема эта связана с вопросом не столько о количестве властей, сколько о политической, функциональной значимости, организационной и компетенционной обособленности конституционного контроля по отношению к иным ветвям власти. Хотя сегодня проблема количественных пределов видов властей, па наш взгляд, также далеко не схоластическая, ибо этот показатель может влиять на баланс властей. При чрезмерном дроблении властные структуры рискуют оказаться ослабленными и неустойчивыми. Поэтому обратной стороной проблемы количественных пределов разделения власти, является проблема оптимальной ее концентрации (последняя, конечно, не тождественна монизму власти, т. е. абсолютной ее концентрации, неделимости).

Как свидетельствуют отечественные авторы В.В. Абашмадзе, А.М. Барнашов, в различных государственно-правовых доктринах выделяются от трех до семи видов властей. При этом в классических учениях конструкции разделения властей далеко не всегда совпадают в перечне этих властей, а именно: судебная власть не всегда обособлена в самостоятельную власть, одноуровневую с законодательной и исполнительной. Более позднее признание судебной власти как бесспорного элемента в триаде властей можно, очевидно, объяснить влиянием идей концепции «правового государства» И. Канта, их практическим воплощением в странах развитой демократии.

Какое же место в трехзвенной схеме властей занимает конституционный контроль, который, как указывалось, отождествляется нами с преимущественной формой его осуществления в развитых странах -- судебным (квазисудебным) конституционным контролем?

Прежде всего, необходимо решить такой вопрос, как соотношение конституционного контроля с судебной властью: имеет ли место совпадение, или же конституционный контроль -- это самостоятельный, четвертый вид власти. В странах американской модели организации конституционного контроля соответствующая проблема не так актуальна, поскольку здесь конституционно-контрольная деятельность и деятельность по отправлению правосудия организационно слиты -- и та и другая функции осуществляются общей судебной системой. Более того, справедливо утверждение, что в странах упомянутой группы повышению роли общих судов и их обособлению в самостоятельную ветвь власти в значительной мере способствовала осуществляемая ими функция контроля, т. е., грубо говоря, в «судебной власти» больше конституционного контроля, нежели общего правосудия.

Иная ситуация в странах с «австрийской», или «европейской», моделью конституционного контроля. Не будет предосудительным квалифицировать конституционный контроль в них как четвертый вид власти, наряду с законодательной, исполнительной и судебной (отправлением правосудия). Однако есть основания применительно к странам с «европейской» моделью организации конституционного контроля говорить и о дуализме в системе единой судебной власти. Такая двойственность, как показывает мировая практика, в некоторых странах наблюдается не только в судебной, но и в законодательной, и в исполнительной системах власти. Например, в бывшем СССР, в Российской Федерации -- двойная система высших представительных органов в форме Съездов народных депутатов и Верховных Советов (Законы об изменениях и дополнениях Конституций; СССР -- от 1 декабря 1988 г.; РСФСР -- от 27 октября 1989 г.). Во Франции (Конституция 1958 г.) и в России -- дуализм института главы исполнительной власти. В России юридическими основами такого дуализма стали; Закон об изменениях и дополнениях Конституции РСФСР от 24 мая 1991 г. (в связи с учреждением поста Президента); затем -- после небольшого перерыва, вызванного послеавгустовскими событиями 1991 г., когда Президент принял решение непосредственно возглавить руководство Правительствам, что не вызвало возражений со стороны V Съезда народных депутатов РСФСР (п. 1 Указа Президента России «Об организации работы Правительства РСФСР в условиях экономической реформы» от 6 ноября 1991 г.), -- VI Съезд народных депутатов РСФСР принял решение, вновь восстанавливающее дуализм руководства исполнительной властью (п. 3 постановления VI Съезда «О ходе экономической реформы в Российской Федерации» от 11 апреля 1992 г., где упоминается о представлении Президентом кандидатуры на должность Председателя Совета Министров).

Впрочем, избранный подход, касающийся проведения параллели между процессами дуализации внутри различных ветвей власти, в определенной мере уязвим, так как, с точки зрения содержательной, виды деятельности, связанные с отправлением общего правосудия либо осуществлением конституционно-контрольной деятельности, совершенно различны; в то же время указанные примеры дуализма законодательной и исполнительной власти имеют в основной организационный характер и предполагают лишь определенную функциональную специализацию двойственных властных структур в реализации одних и тех же видов деятельности. Вместе с тем нельзя согласиться с мыслью, что конституционный контроль не является разновидностью правосудия, и отвергнуть такое понятие, как конституционное правосудие. При указанном подходе необходимо правильно расставить приоритеты, имея в виду более высокий уровень правосудия, осуществляемого в порядке конституционного контроля, и высшее положение конституционных судов в иерархии судебных органов, прямо предусмотренное конституционным и специальным законодательством в ряде стран.

Будем ли мы называть конституционный контроль четвертой властью, либо говорить о дуализме в системе единой судебной власти, дифференцировать эти утверждения по странам или делать общий для всех стран выбор из основной дилеммы -- важно проявить категоричность в главном: конституционный контроль, ассоциирующийся прежде всего с его основной, судебной, формой, является элементом механизма государственной власти, стоящим на одном уровне с двумя ее основными ветвями-- законодательной исполнительной. Будучи частью механизма государственной власти, судебный конституционный контроль несет в себе признаки, свойственные каждой из противоположных властей. Иными словами, в процессе конституционно-контрольной деятельности осуществляются и законодательные, и исполнительные, и судебные функции. В этом смысле можно согласиться с утверждением, что непреодолимых границ между различными властями нет, а также принять теорию об организационно-правовых формах осуществления государственной власти, разработанную отечественной наукой.

Однако речь идет не об использовании этой теории с позиций марксистско-ленинских идей о монизме власти и «разделении властей» как «прозаическом разделении управленческого труда», а об использовании теории об организационно-правовых формах осуществления государственной власти как весьма эффективной основы анализа в контексте концепции «разделения властей», сформулированной Дж. Локком и Ш. Монтескье.

Если иметь в виду, что каждая из ветвей власти реализуется в одних и тех же организационно-правовых формах (через нормотворчество, через толкование, на. основе позитивного правоприменения и в правоохранительной деятельности), то лишь в этом случае можно понять, каким же образом действует механизм взаимодействия, конкуренции и «взаимного сдерживания» властей, а именно: посредством корреспондирующих организационно-правовых форм их реализации. Например, механизм «сдерживания» законодательной власти со стороны судебного конституционного контроля связан, прежде всего, с нормотворческой деятельностью, осуществляемой обеими властями, в частности, нормотворчеством органов судебного конституционного контроля в процессе проводимых ими проверок на конституционность, а также в связи с рассмотрением иных категорий дел. При этом функции, соответствующие правотворческой, толковательной, правоприменительной или правоохранительной формам деятельности, каждой властью, в том числе и судебным конституционным контролем, реализуются хотя и параллельно, но лишь в пределах и в контексте стратегического целевого назначения той или иной ветви власти (в частности, и конституционным контролем как специализированной властью). Это придает организационно-правовым формам осуществления государственных функций, корреспондирующим различным властям, специфическую окраску, а каждой ветви власти в совокупности ее организационно-правовых форм -- эффект обособленности.

Опираясь на изложенные методологические подходы, обратимся к допросу о Нормотворчестве, осуществляемом в порядке судебною конституционного контроля. Но вначале заметим, что взаимодействие, конкуренции, «сдержки и противовесы» в соотношении властей заложены прежде всего в объеме и характере компетенции органов -- носителей соответствующих властных полномочий, в содержании полномочий органов власти. Однако тема эта требует самостоятельного анализа. В данной же статье автор делает попытку исследовать не содержание встречных полномочий, а порядок, механизм их реализации.

Более чем семидесятилетием существование советской юридической науки было связано с критикой, прежде всего «антизаконодательной», «антипарламентской» практики внепарламентского судебного конституционного контроля. Судебное вторжение посредством осуществления конституционного контроля в сферу нормотворческой деятельности парламента, право судебных органов в порядке конституционного контроля аннулировать законы оценивались однозначно ч резко негативно как недопустимые, отрицающие принцип верховенства высшего представительного органа власти, а в конечном счете и само народовластие. Такая оценка, вероятно, имеет не только идеологические объяснения, является не только следствием неприятия теории «разделения властей», но и отражает внутреннюю противоречивость (впрочем, логически допустимую) концепции судебной проверки конституционности законов. Ведь в ней заложена идея, подрывающая «традиционный принцип верховенства закона, который, казалось бы, призван охранять институт конституционного контроля». В новейший период в российской юридической науке в связи с переоценкой института судебного конституционного контроля появляются новые подходы к вопросу о соотношении законодательной деятельности парламента и деятельности, связанной с судебным правотворчеством и формированием судебного прецедента. Как отмечает И. Ю. Богдановская, в соотношении позиции законодательного органа и политики судей «конкуренция в области нормотворчества должна быть оправдана с точки зрения теории разделения властей, которая, определял основы взаимодействия трех ветвей власти, как известно, требует разграничения их компетенции».

Анализируя судебное нормотворчество в сфере конституционного контроля, можно выделить два аспекта. Первый связан с характеристикой правотворчества, осуществляемого в процессе судебного конституционного контроля как самостоятельной разновидности правотворчества в целом, обладающей специфическими признаками в сравнении с правотворческой деятельностью, осуществляемой в системах законодательной и исполнительной властей. Второй аспект касается особенностей системы форм (источников) права, образующихся в процессе конституционно-контрольного судейского правотворчества, правовой природы актов судебного конституционного контроля, объясняющей такие юридические тонкости решений судебных органов конституционного контроля, как качества «сдерживания» и «конкурентоспособного функционирования» по отношению к нормативным актам как основной разновидности форм (источников) права.

В сопоставлении с нормотворчеством, осуществляемым в системах законодательной и исполнительной власти, специфика правотворчества в процессе судебной конституционно-контрольной деятельности, определяющая ее «конкурентоспособность» и «сдерживающие свойства», производна от особенностей судебного конституционного контроля как ветви власти, т. е. отражает в себе своеобразие функционального назначения судебного конституционного контроля в механизме «разделения властей». На основе определений, предлагаемых в общей теории права, важнейшие признаки основного правотворчества могут быть сформулированы следующим образом. Это деятельность:

а) осуществляемая только уполномоченными законом законодательными и исполнительными органами государственной власти;

б) реализуемая на основе юридически регламентированной процедуры, представляющая собой комплекс действий, предусмотренных законодательством;

в) по выявлению потребностей в нормативном правовом регулировании общественных отношений;

г) по созданию в соответствии с выявленными потребностями новых правовых норм, замене и отмене действующих.

В этой связи можно отметить несколько специфических черт правотворчества в сфере судебного конституционного контроля.

Правотворчество осуществляется органами, относящимися к правоохранительной системе, общим или специализированным в сфере конституционного контроля механизмом судебной власти. Хотя следует заметить, что в законодательстве стран с «австрийской» моделью организации судебного конституционного контроля конституционные суды (квазисудебные органы) не включены в систему органов правосудия (Австрия, Испания, Италия, Франция).

Правотворчество в сфере судебного конституционного контроля реализуется в особой процессуальной форме, которая пространственно совпадает со специальной разновидностью судебного процесса -- конституционным правосудием; отличия последнего, допустим, от законодательного процесса, состоят в том, что в его рамках не только создается право, но и разрешается определенный конфликт между двумя основными сторонами -- органом, издавшим оспариваемый нормативный акт, и субъектами права, которым этот акт адресован.

Еще одна специфическая черта правотворческой деятельности заключается в том, что она связана прежде всего с выявлением не потребностей в правовом регулировании фактических общественных отношений (как основные виды нормотворчества, осуществляемые органами законодательной и исполнительной власти), а противоречий в правовом регулировании этих отношений.

Правотворчество, осуществляемое органами судебного конституционного контроля, как и иные виды нормотворческой деятельности, бесспорно, может быть связано с отменой нормативных актов (хотя не всегда самим органом судебного конституционного контроля).

Это правотворчество может быть связано и с выявлением потребностей в новом правовом регулировании, но данный признак не столь характерен.

Что касается вопроса о создании самими органами судебного конституционного контроля новых правоположений, то этот тезис не является аксиомой для специалистов-правоведов. Если и соглашаться с ним, то лишь при условии признания производного характера нормотворчества, осуществляемого посредством судебной конституционно-контрольной деятельности, от парламентских (правительственных) актов, оспариваемых в конституционном (верховном) суде, и ее замкнутости на конституции (основном законе).

Можно отметить, далее, такую особенность, как ограниченность правотворчества в сфере конституционного контроля пределами заявленного в суде ходатайства (обращения).

Своеобразие процесса правотворчества связано с его целями и задачами. Так, регулятивные цели правотворческой деятельности в сфере судебного конституционного контроля отходят на второй план, на первый же выдвигаются задачи обеспечения верховенства, высшей юридической силы конституции. Это положение подтверждается уже тем, что посредством судебного конституционного контроля исходное нормативное регулирование вообще может быть отменено, коль скоро оно вступает в противоречие с конституцией.

Таким образом, есть все основания не только проводить параллель между судейским правотворчеством и иными основными видами деятельности по созданию права, по и говорить о тождестве правотворчества в сфере судебного конституционного контроля с заключительной стадией законодательного процесса -- наложением вето. При этом юридическое качество акта судебной конституционно-контрольной деятельности обнаруживается в том его свойстве, что указанный акт «сильнее президентского вето, поскольку последнее является отлагательным, а судебное вето -- по существу абсолютным. Кроме того, президент может наложить вето только на весь закон, а суд может признать неконституционной и часть закона. Таким образом, он в этом отношении располагает значительно большей свободой действий, чем президент».7

Своеобразие правотворчества в сфере судебной конституционно-контрольной деятельности связано с особым характером системы, форм (источников) права. Следствием процесса правотворчества в сфере судебного конституционного контроля являются источники права в форме, как правило, судебного прецедента, либо нормативных актов или, в редких случаях, законов. В этой связи, в самом первом приближении, правотворчество посредством судебного конституционного контроля может быть определено в качестве процесса формирования конституционных судебных прецедентов-- с учетом особенностей формы (источника) права, которая таким образом создается. По содержанию акты судебного конституционного контроля могут (с известной условностью) быть дифференцированы на три вида: связанные с отменой нормативных актов по мотивам их неконституционности (противозаконности); подтверждающие их конституционность (законность); заключающиеся в толковании норм конституции и оспариваемого нормативного акта (норм права).

По критерию отсутствия (наличия) в них свойств нормативности, прежде всего таких, как новизна правового регулирования, общий характер, общеобязательность, одинаковая обязательность для повторяющихся ситуаций, -- указанные разновидности актов могут быть охарактеризованы следующим образом.

1. Решения органа судебного контроля, отменяющие нормативный акт, если по законодательству либо в силу обыкновения орган конституционного контроля вправе это делать, во всех случаях имеют нормативную природу; критерий «новизны» регулирования в данном случае заключается в прекращении правового регулирования, осуществляемого оспариваемым нормативным актом.

2. Не вызывает сомнений нормативность судейского решения при условии, что в законодательстве о судебном конституционном контроле сказано об общеобязательном характере решений органа конституционного контроля и о придании им силы правоположений или тем более силы закона.

3. Весьма зыбкими являются основания для оспаривания нормативного характера решений судебного органа конституционного контроля (безотносительно к содержанию этих решений), если о придании ему нормативно-правового качества сказано в решении самого суда (тем более, если по законодательству той или иной страны органы судебного конституционного контроля уполномочены принимать такие решения).

4. Решения, принятые в порядке судебного конституционного контроля, предлагающие компетентному органу отменить неконституционный нормативный акт, следует квалифицировать как акт законодательной инициативы.

Наличие (отсутствие) нормативности, либо та или иная ее степень в решениях конституционных судов, иных органов конституционного контроля, очевидно, отражает не столько страноведческую специфику, сколько особенности категорий дел, по которым вынесены решения в сфере конституционно-контрольной деятельности. Во всех случаях, даже при отсутствии, так сказать, «полного комплекта» признаков нормы права, решения органов судебного конституционного контроля несомненно имеют нормативно-правовое значение в силу важности тех проблем, которым они посвящены. В этом отношении заслуживают внимания, а в определенной их части -- поддержки заключения о том, что решения органов конституционного контроля повсеместно превращаются в источник права:

а) независимо от формальных различий, т. е. несмотря на то, что «во многих странах решение органа конституционного контроля формально считается имеющим силу только для того дела, в связи с которым оно вынесено»;

б) «независимо от того, пользуются ли они (конституционные суды) или не пользуются правом формального аннулирования законов, признанных противоречащими конституции»;

в) в большинстве случаев решения эти обладаю? большей силой, чем акты законодательных органов и фактически приравниваются к конституционным нормам, «поскольку они имеют значение актов, которые либо предопределяют вступление (или соответственно невступление) принятого парламентом закона в силу, либо создают норму, связывающую законодателя в его будущих действиях, либо аннулируют уже действовавший закон»; «они не могут быть отменены или изменены парламентом в порядке обычной законодательной процедуры»,ибо в деятельности парламента всегда преобладает не конституционное, а текущее законодательство.

К приведенным аргументам можно добавить, что постановка вопроса о соотносимости решений органов судебного конституционного контроля с законами и конституционными нормами корректна и допустима, коль скоро речь идет не о формальном тождестве (тем более, что в отдельных странах есть и оно), а о тождестве, основанном на совпадении предмета регулирования, т. е. об одной и той же фактической основе, одних и тех же общественных отношениях, прямо (посредством регулирования законом, конституцией) либо косвенно (посредством воздействия через решения конституционного суда на корреспондирующие общественном отношениям закон, нормы конституции) испытывающих на себе влияние или законодательной власти, или судебного конституционного контроля как ветви власти.

Специфические признаки нормотворчества как организационно-правовой формы судебного конституционного контроля обнаруживаются не только в сопоставлении с основными видами нормотворчества, осуществляемыми в системах законодательной и исполнительной власти, но и при сравнении с процессом формирования обычных судебных прецедентов. Во-первых, «основным результатом конституционного контроля является решение о соответствии или несоответствии конкретной правовой нормы положениям конституционного акта, т. е. акта, занимающего высшее место в иерархии источников права, а не применение правовой нормы к конкретным обстоятельствам судебного дела». Второе отличие заключается в том, что «в ряде стран процедура конституционного контроля может возникнуть и до вступления закона в силу или же автономно, т. е. не в связи г применением закона по конкретному делу». Наконец, можно отметить и основное отличие: решение, выносимое органом конституционного контроля, «во всех случаях имеет общенормативное значение».

В целом на основе изложенных специфических признаков нормотворчества, осуществляемого в сфере судебного конституционного контроля, в числе особо выделяемых признаков, наряду с прецедентной формой осуществления соответствующей? правотворческой деятельности, необходимо отметить специфику, которая отражается в определении судебного конституционного контроля о качестве своеобразного «негативного законодателя», «законодателя со знаком минус».

Нормотворчество как элемент конституционно-контрольной деятельности связано не только со «сдерживанием» основного нормотворчества, осуществляемого законодательной и исполнительной властью путем отмены закона, иного нормативного акта, но и со своеобразной «конкуренцией» с основными ветвями власти посредством «позитивного законодательствования». Сама постановка вопроса об осуществляемом посредством судебной конституционно-контрольной деятельности «позитивном правотворчестве», т. е. новом правовом регулировании, не бесспорна. Кроме того, она связана с юридической квалификацией правовой природы толкования как элемента судебного конституционного контроля.

Осуществляется ли в ходе толкования, интерпретации законов «позитивное правотворчество», либо толкование относится к характеристике правоприменительной организационно-правовой формы деятельности в сфере судебного конституционного контроля, либо является самостоятельной организационно-правовой формой осуществления власти? В какой плоскости вообще лежит вопрос о позитивном нормотворчестве органов судебного конституционного контроля? Ответы на все эти вопросы, очевидно, дает сравнительный анализ правотворчества и толкования в деятельности судебных органов, осуществляющих функции конституционного контроля, к которому мы обратимся во второй части этой статьи. Здесь же отметим важность обозначенных проблем, решение которых многое проясняет в понимании механизма взаимоотношений законодательной и исполнительной властей, с одной стороны, и судебной конституционно-контрольной власти в сфере нормотворчества -- с другой: ибо в практике деятельности конституционных судов (верховных судов, реализующих функции конституционного контроля) категоричные решения по формуле «да» или «нет» -- большая редкость. Чаще же органы конституционного контроля не отменяют те или иные акты законодательной и исполнительной власти по основаниям их неконституционности, а дают этим актам авторитетную профессиональную юридическую интерпретацию, которая позволяет снять напряженность, возникшую вокруг спорного акта.

Как уже отмечалось, судебный конституционный контроль, как и другие виды власти, реализуется не только в нормотворческой форме, но и через правоприменительную (организационно-исполнительную) деятельность. Можно ли говорить о правоприменительном характере процесса судебного конституционного контроля и каков удельный вес этой организационно-правовой формы в осуществлении судебного конституционного контроля?

Что касается оснований правоприменения, то они следуют из ограниченного характера нормотворчества, осуществляемого органами судебного конституционного контроля. Во-первых, как уже было упомянуто, в странах, где институт юридического прецедента предусмотрен в самом законодательстве о судебном конституционном контроле, он чаще распространяется на ограниченный перечень видов конституционных судопроизводств. Во-вторых, в указанной группе государств и в странах, где юридический прецедент приобрел значение источника права в силу обыкновения, решения конституционных судов приобретают нормативный характер не автоматически, а избирательно, при этом выбор лежит в сфере дискреционного усмотрения самого органа судебного конституционного контроля, который вправе провозгласить, что решение по конкретному делу будет обязательным для любых, подобных данному, случаев (или если оспариваемое действие (акт) повторяется), либо не провозглашать этого. Таким образом, правоприменение свойственно судебному конституционному контролю, его объем и удельный вес могут быть определены по остаточному принципу: все то, что по решению самого органа судебного конституционного контроля или в силу закона не приобретает силы прецедента, источника права, -- лежит в сфере правоприменения. Объем правоприменения, кроме того, может быть дифференцирован в зависимости от категорий дел, рассматриваемых в порядке конституционного судопроизводства. Можно говорить о конституционных судопроизводствах как о более приближенных к правоприменению, по таким категориям дел, как конституционные споры между органами государства или субъектами федерации, споры государства и территорий по вопросам разграничения компетенции или по делам об оспаривании выборов. И, наконец, потенциал позитивного правоприменения ограничен тем обстоятельством, что решения конституционных судов выполняют преимущественно охранительные, а не регулятивные функции.

Как и нормотворчество, правоприменение в сфере судебного конституционного контроля имеет особый характер в сравнении с правоприменением, осуществляемым в системах иных видов власти. Прежде всего специфика проявляется в сопоставлении с правоприменением как организационно-правовое формой реализации исполнительной власти, где позитивная Правоприменительная деятельность представлена особенно широко. Согласно общей теории права, могут быть сформулированы следующие признаки правоприменительной формы деятельности. Это деятельность:

1) компетентных органов и должностных лиц, наделенных властными полномочиями (преимущественно речь идет об органах и должностных лицах системы исполнительной власти);

2) представляющая собой одну из форм реализации права;

3) посредством которой организуется и контролируется осуществление норм права, исполнение нормативных актов;

4) по оценке и регистрации в правоприменительном акте юридических фактов, о наличием (отсутствием) которых закон связывает возникновение прав и обязанностей у конкретных субъектов;

5) в процессе которой осуществляется применение общей нормы к конкретному случаю;

6) связанная с вынесением индивидуально-правового акта, в котором фиксируется принятое решение.

При сопоставлении указанных признаков с правоприменением, осуществляемым посредством судебного конституционного контроля, помимо того, что механизм анализируемой разновидности правоприменения составляют общие либо специализированные судебные органы конституционного контроля, т. е. органы, не совпадающие с аппаратом исполнительной власти, специфические черты правоприменения в сфере судебного конституционного контроля могут быть определены следующим образом:

1) более ограниченный круг и, в большинстве случаев, исключительно высокий социально-правовой статус «государственных» участников процесса правоприменения в сфере судебного конституционного контроля;

2) деятельность, посредством которой организуется и контролируется осуществление двойного, тройного и т. д.. ряда норм: норм конституций и законов, норм оспариваемых нормативных актов;

3) форма реализации конституции и ее норм;

4) правоприменительная деятельность наиболее высокого уровня не только по субъектному составу «государственных» участников, но и по содержанию деятельности, ибо в процессе ее осуществляется конкретизация норм конституции к оспариваемому нормативному акту;

5) деятельность, которая связана с оценкой и регистрацией в акте правоприменения не только юридических фактов, а прежде всего оспариваемых нормативных актов; в отношении же юридических фактов, входящих в сферу судебного конституционно-контрольного процесса, можно отметить ту их черту, что они есть факты реальной политики;

6) акт правоприменения, вынесенный органом судебного конституционного контроля -- это индивидуально-правовой акт, имеющий преюдициальное значение, т. е. не подлежащий пересмотру посредством правоприменительной деятельности органов, относящихся к иным системам власти.

Завершая анализ правоприменения как организационно-правовой формы осуществления судебного конституционного контроля, отметим, что потенциал правоприменения, так сказать, «в чистом виде» в решениях конституционных судов не превышает их нормативного потенциала. Такой вывод объясняется тем, что позитивная правоприменительная деятельность органами судебного конституционного контроля осуществляется в широком сочетании с разъяснением, толкованием конституций и законов, а квалификация толкования в качестве части либо формы (разновидности) правоприменения не бесспорна, тем более применительно к процессу судебного конституционного контроля. Таким образом, уже поставленная нами проблема соотношения толкования и правотворчества в сфере судебного конституционного контроля дополняется проблемой соотношения толкования и правоприменения в этой же сфере деятельности. Кроме того, юридическую природу судебного конституционного контроля обнаруживают и данные его сравнительного анализа с толкованием, осуществляемым иными субъектами права. Вопросам реализации судебного конституционного контроля в механизме «разделенных властей» посредством такой организационно-правовой формы его осуществления, как толкование, а также специфике деятельности по правовой охране (защите) конституции как еще одной организационно-правовой формы реализации судебной конституционно-контрольной власти посвящена вторая часть статьи.