Концептуальная картина мира. Языковая картина мира. Языковая личность. Вторичная языковая личность

Итак, обозначение времени суток в русской языковой картине мира зависит от того, какой деятельностью оно заполнено, - в отличие от западно-европейской модели, где, наоборот, характер деятельности, которой надлежит заниматься, детерминируется временем суток. «Сейчас мы будем завтракать: каждой вещи свое время», - говорит героиня оперы Кавалер Роз в ответ на порыв страсти, охвативший утром ее юного любовника.

В большинстве европейских стран день структурируется «обеденным перерывом», который носит универсальный характер и расположен в интервале от 12-ти до 2-х. Время суток до этого перерыва (т.е. от полуночи до полудня) называется «утро». Часть времени после этого перерыва и приблизительно до конца рабочего дня имеет специальное название, точного эквивалента которому в русском языке нет (франц. apres-midi, англ. afternoon, нем. Nachmittag, итал. pomeriggio). В некоторых контекстах это слово может быть переведено как после полудня, послеполуденный; в других наиболее близким переводным эквивалентом здесь является просто слово день. Так, итальянской фразе Ci vediamo domani nel pomeriggio соответствует Давай встретимся завтра днем, хотя французскому Il a dormi tout l"apres-midi не равно Он проспал весь день. Иногда европейскому «послеполудню» соответствует русское вечер: Хирург принимает по четным числам утром, по нечетным - вечером (при этом «утренний» прием может продолжаться с 10-ти до 2-х, а «вечерний» - с 2-х до 6-ти); на конференции seance du matin соответствует утреннему заседанию, а seance de l"apres-midi - вечернему заседанию.

Вечер - это конец дня. При этом семантика конца, заключенная в значении слова вечер, нетривиальным образом взаимодействует с семантикой начала, присутствующей в выражении с вечера (параллельном выражению с утра). С вечера означает «начиная накануне вечером деятельность, основная часть которой запланирована на следующий день»: собрать вещи с вечера, приготовить обед с вечера. Если деятельность, произведенная вечером, не имела релевантного продолжения на следующий день, выражение с вечера употребить нельзя; нельзя сказать: поел с вечера, лег спать с вечера.

Ночь - это «провал», перерыв в деятельности, время, когда люди спят (поэтому, например, выражение провести ночь с кем-то имеет скабрезный оттенок: о человеке, засидевшемся в гостях до утра, не говорят, что он провел ночь с хозяевами). Если по тем или иным причинам человек не ложился спать, то в некотором смысле у него не было ночи.

Таким образом, неуместность обращения «Доброе утро!» к коллеге на работе (каковое может быть воспринято как намек на то, что человек имеет невыспавшийся вид) вызвана тем, что утро в русском языковом сознании начинает день и дневную деятельность человека. Приветствие «Доброе утро!» представляет собой нечто вроде поздравления с пробуждением - отсюда, по-видимому, форма «С добрым утром!» (ср. «С праздником!», «С приездом!» - т.е. это формула поздравления). С этим приветствием можно обратиться к человеку лишь сразу после того, как он проснулся и еще ничего не успел сделать: тем самым оно уместно, вообще говоря, лишь между людьми, которые проснулись в одной квартире (доме, палатке). Если же человек находится утром на работе, это означает, как минимум, что он туда пришел (или приехал), а перед этим, по-видимому, умылся, оделся и, скорее всего, позавтракал, т.е. его дневная деятельность уже давно началась. В ситуации конференции, школы, экспедиции, дома творчества и т.д. люди, живущие в разных комнатах одной гостиницы или общежития, встречаясь утром на общем завтраке, также обычно приветствуют друг друга словами «Доброе утро!», так как завтрак представляет собой начало их дневной деятельности. Соответственно, человек может в порядке своего рода возражения или отклонения этого приветствия ответить, например, что вообще-то он с шести утра работает или уже совершил двухчасовую прогулку по окрестностям.

Аналогичное приветствие в западноевропейских языках (в тех, где оно есть, т.е., например, в немецком и в английском - в отличие от французского и итальянского) не содержит указанного ограничения, связанного с началом деятельности: слова «Good morning!» или «Guten Morgen!» уместны в любой момент времени с утра до обеденного перерыва. С другой стороны, если человек по тем или иным причинам пробудился от ночного сна лишь в два часа пополудни, по-русски приветствие «Доброе утро!» по отношению к нему будет вполне уместно (хотя и звучит несколько иронично) - что вряд ли можно сказать про английский или немецкий языки.

Тем самым, если для русской модели времени суток структурно значимыми являются моменты пробуждения, начала и конца дневной деятельности, то для западноевропейской модели - полночь и полдень (и связанный с полуднем обеденный перерыв). Это подтверждает расхожее представление о том, что русские в целом более свободно обращаются со временем, чем жители Западной Европы: сами обозначения временных интервалов основаны не на астрономическом времени, а на времени человеческой деятельности.

Авось, небось и как-нибудь. Одной из основных идейных составляющих русской языковой картины мира является представление о непредсказуемости мира: человек не может ни предвидеть будущее, ни повлиять на него. Эта идея реализуется в нескольких вариантах. С одной стороны, она входит в значение ряда специфических слов и выражений, связанных с проблемой вероятности, таких, как а вдруг?, на всякий случай, если что, а также в знаменитом русском авось (надо сказать, что как раз последнее слово является устаревшим и в современной речи употребляется лишь «в шутку»). Все эти слова опираются на представление о том, что будущее предвидеть нельзя; поэтому нельзя ни полностью застраховаться от неприятностей, ни исключить, что вопреки всякому вероятию произойдет что-то хорошее. С другой стороны, идея непредсказуемости мира оборачивается непредсказуемостью результата, в том числе результата собственных действий. Русский язык обладает удивительным богатством средств, обеспечивающих говорящему на нем возможность снять с себя ответственность за собственные действия. В русском языке имеется целый пласт слов, а также ряд синтаксических конструкций, в значение которых входит идея, что то, что происходит с человеком, происходит как бы само собой. (Обратим внимание на словечко как бы, являющееся абсолютно лингвоспецифичным и несущее в себе весьма характерную для русской языковой картины мира идею эпистемической неопределенности: то ли А, то ли не А, а может быть - А и не А одновременно, и ничего в этом странного нет.) Это выполняет двоякую функцию: с одной стороны, устранения действующего, т.е. ответственного лица там, где он реально есть (возможность сказать, постараюсь вместо сделаю и не успел вместо не сделал; об этом пойдет речь ниже), а с другой стороны - некоей квазиактивностью, квазиответственностью наделяются вещи и обстоятельства - ср. разнообразные обороты: образуется, обойдется, успеется, конструкция типа мне не работается и т.п.). Иначе говоря, в формуле как бы само собой есть две составляющие, в равной степени отклоняющиеся от некоего «научного» взгляда на вещи и взаимоисключающие: 1) я не должен предпринимать усилий, чтобы нечто сделать (потому что в конечном счете от меня ничего не зависит) и 2) если я ничего не буду делать, это все равно само произойдет.

Непрозрачность связи между причиной и следствием, неотличение явлений вероятностных, случайных, происходящих с человеком от его собственных действий, которые он сам производит и за которые должен нести ответственность, безразличие к этой разнице приводит к тому, что в ряде случаев русский язык навязывает ответственность там, где ее реально у человека нет. Таковы весьма характерные русские слова угораздило, умудрился (Угораздило заболеть в первый день каникул; Умудрился вляпаться в краску и т.п.).

Глагол собираться является одним из весьма характерных и труднопереводимых слов русского языка. В современном языке он очень частотен, особенно в разговорной речи. Наиболее яркая особенность собираться состоит в следующем. Хотя этот глагол указывает прежде всего на определенное ментальное состояние субъекта, в нем достаточно сильна и идея процесса. Это отчасти обусловлено связью с другими значениями собираться, ср.: Распустив волосы, я долго сидела на постели, все собираясь что-то решить, потом закрыла глаза, облокотясь на подушку, и внезапно заснула (И.Бунин); ср. также: Хорошо, что ты позвонила, а то я уже целый час лежу и собираюсь встать. Процессная составляющая в значении русского собираться обыгрывается в частушке:

Устюшкина мать

Собиралась помирать.

Помереть не померла -

Только время провела.

Процесс, подразумеваемый глаголом собираться, отчасти может быть понят как процесс мобилизации внутренних и иногда даже внешних ресурсов (в последнем случае просвечивает другое значение; так, Собираюсь завтракать значит не только, что я решил позавтракать, но и что уже начал накрывать на стол). Однако в гораздо большей степени собираться предполагает сугубо метафизический процесс, который не имеет никаких осязаемых проявлений. Идея такого процесса составляет специфику русского собираться и отличает его как от близких слов русского языка (намереваться, намерен), так и от его эквивалентов в европейских языках (которые соотносятся скорее с намереваться, чем с собираться), ср. англ. to intend (а также to be going to), франц. avoir l"intention, итал. avere intenzione, нем. beabsichtigen, die Absicht haben, vorhaben.

Переживание намерения как процесс, отраженное в русском собираться, вполне согласуется с расхожим представлением о национальном характере, состоящем в том, что русские «долго запрягают». Процесс «собирания» при этом сам по себе осмысливается как своего рода деятельность - что дает возможность человеку, который ничего не делает, представить свое времяпрепровождение как деятельность, требующую затраты усилий. Ср.:

- Что ты сегодня делал?

- Да вот все утро собирался сесть работать, а потом гости пришли.

Столь важное место, которое глагол собираться занимает в русском языке, связано с еще одной особенностью русской ментальности, заключенной в известной формуле «человек предполагает, а Бог располагает». Мы часто предпочитаем говорить собираюсь там, где носитель западноевропейского языкового сознания употребил бы более определенное сделаю. Иллюстрацией этому может служить следующая история.

Как-то раз один французский профессор, находясь в Москве, сказал своим русским знакомым: «Я точно знаю, что в августе следующего года я буду в Москве», - вызвав этим улыбку на лицах присутствующих: никто из них, живущих в Москве, не мог бы сделать относительно своего будущего столь определенного утверждения. Справедливость русского взгляда на вещи в данном случае подтвердилась: французский профессор не приехал следующим летом в Москву - и даже не потому, что обсуждаемый август оказался августом 1991 года (чего русские собеседники профессора, естественно, знать не могли) - а так, просто как-то не сложилось.

Другое слово, в котором отразилось своеобразное отношение человека к своим будущим действиям, - глагол (по)стараться. Его специфика особенно ясно видна на фоне близкого по значению глагола пытаться, ср. Я стараюсь рано ложиться / не употреблять в речи иностранных слов. В таких контекстах стараться понимается, скорее всего, суммарно: Стараюсь рано ложиться не означает, что каждый вечер предпринимаю попытку лечь рано (такое «распределенное» понимание будет у Пытаюсь рано ложиться); стараюсь указывает лишь на наличие у человека общей установки, готовности совершить действие - если к тому не возникнет серьезных препятствий. Иногда ему это удается, иногда нет (чаще - да), однако здесь важен лишь общий положительный баланс, т.е. на оценку результата не влияет то обстоятельство, что реально человек поступает так не всегда и даже не всегда прилагает к тому усилия. Заметим, что для пытаться (в аналогичном «множественном» контексте), наоборот, наличие отдельных неудачных попыток влияет на оценку конечного результата как отрицательного. Так, Он старается быть вежливым со своей тещей вне контекста означает, что он, в общем, ведет себя вежливо, а Он пытается быть вежливым со своей тещей, скорее всего, означает, наоборот, что ему это не удается.

Таким образом, специфика русского стараться - в том, что оно позволяет представить в некотором смысле ничто как деятельность, требующую затраты усилий.

Второй тип контекстов, где проявляется обсуждаемое свойство глагола стараться, можно назвать ослабленным обещанием (Я постараюсь тебе позвонить). Ср. следующий пример:

- По дороге купи, пожалуйста, хлеба.

а. - Постараюсь.

б. - Попытаюсь.

В первом случае говорящий сообщает, что готов выполнить просьбу, если ничто не помешает. Помешать же могут разнообразные внешние обстоятельства, как-то: нехватка времени, отсутствие в магазине хлеба, а также усталость или лень (каковые тоже тем самым подаются как объективные препятствия). Здесь существенно, что человек может даже не приступить к действию - и при этом не будет ощущать себя не выполнившим обещание. Если же человек отвечает Попытаюсь, это означает, что он намерен хотя бы сделать попытку.

Помимо собираться и постараться, обращенных в будущее, в русском языке есть еще серия слов, позволяющих человеку оправдаться за прошлое. Это не удалось, не привелось, не довелось, не успел, не вышло, не получилось, не сложилось и некоторые другие.

Еще один характерный глагол, вбирающий в себя сразу несколько идейных составляющих русской языковой картины мира, - добираться. Этот глагол представляет процесс преодоления пространства не только как долгий и трудный, но еще и в какой-то степени непредсказуемый, т.е. неподконтрольный субъекту. Последняя идея включает этот глагол в широкий круг лексических и грамматических средств русского языка, позволяющих представить собственное действие как не полностью контролируемое.

В частности, добраться входит в группу глаголов с тем же корнем: собраться <куда-то> или <что-то сделать> и выбраться <куда-то> или <к кому-то>. Содержательно они связаны между собой таким образом, что все три глагола описывают разные аспекты внутреннего состояния человека, находящегося перед необходимостью куда-то перемещаться: для этого надо собраться и выбраться, а потом еще и добраться. Все эти глаголы представляют действие по перемещению в пространстве как не полностью руководимое собственной волей субъекта При этом выбраться акцентирует трудность начального этапа этого пути (возможность возникновения препятствий на этом этапе), добраться - финального. Вообще все три глагола могут обозначать движение в метафизическом пространстве, разделяющем намерение от его осуществления, которое затрудняется метафизическими же причинами, ср. Никак не доберусь <до чего-то/кого-то> - почти такое же характерное, как Никак не соберусь <что-то сделать> или Никак не выберусь. При этом фраза Сегодня я пожалуй до тебя не доберусь звучит несколько менее «обидно», чем...не соберусь (так как в большей степени возлагает ответственность на обстоятельства, воспрепятствовавшие осуществлению как бы уже начавшегося было действия), чем ...к тебе не соберусь. В русском языке есть еще выражение Никак руки не дойдут <что-то сделать>, где явно выражена та же идея, которая заложена в глаголе добраться ("взять в руки"), и в еще более откровенной форме указано на отсутствие контроля над собственными действиями.

Возвращаясь к составляющим глагола добираться, естественно предположить, что долгий соответствует пресловутым «русским просторам», трудный - знаменитому еще со времен Пушкина качеству российских дорог, неподконтрольность же возникает как результирующая множества факторов, препятствующих успешному достижению цели путешествия, среди которых можно назвать: нерегулярность движения общественного транспорта, его поломки, отсутствие бензина на бензоколонках и т.п., просто отсутствие регулярного сообщения на каких-то участках дороги (когда нет другого способа добраться, кроме как на попутном транспорте или пешком), вообще отсутствие дороги или ее непроходимость из-за дождей или снежных заносов и, наконец, просто опасность «разбоя». При переезде с одного конца города в другой он всецело зависел от несчастных, шлепающих рысцой ванек, и хорошо если попадал на первый урок с опозданием в четверть часа, а на второй опаздывал вдвое, к четырехчасовому он добирался уже около половины шестого (Набоков).

Другой характерный пример (из романа Б.Пастернака Доктор Живаго): Надо туда добраться и выяснить, что с домашними. Не поехать, а именно добраться - потому что все перечисленные выше обстоятельства весьма актуальны.

Все это отражено в характерной сочетаемости: удалось добраться; чудом, еле, кое-как, наконец, благополучно добрался; как-нибудь, бог даст доберемся и т.п.

Итак, согласно русскому глаголу добираться, перемещение в пространстве - дело настолько трудное, что способ перемещения несуществен: как-нибудь (согласно В.И.Далю, третья составляющая «русской души» - наряду с авось и небось). Поскольку расстояния обычно такие, что преодолеть их пешком не представляется возможным, это как-нибудь означает «на каком-нибудь виде транспорта» (обычно даже на нескольких) - какой попадется, случится по пути, на какой человек, если ему повезет, успеет и т.д.

Обижаешь! Одно из центральных мест в языковой картине мира занимают человеческие чувства. Каждая эмоция вызывает к жизни целый ряд ярких образов, метафорически представляющих чувства и отдельные их свойства (тоска напала, страх сковал, радость переполняет и т.д.). Эти образы, как и сами чувства, отчасти универсальны, отчасти специфичны, различны в разных языках. Для картины эмоциональной жизни человека в представлении русского языка определяющим является концепция души как вместилища чувств. Наиболее важными из специфических «русских чувств» являются тоска, жалость и обида.

Что такое обида? В первом приближении можно сказать, что обида - это жалость к себе, соединенная с претензией к другому. Обида возникает в том случае, когда другой человек оказал мне недостаточное внимание (не справился о здоровье), уважение (пренебрег моим мнением или просто выразил низкую оценку моих достоинств - например, талантов), доверие (не рассказал мне чего-то важного, не поручил трудного дела, не поверил моему обещанию и т.п.) - недостаточное по сравнению с некоторым «должным» уровнем (внимания, уважения и т.д.), т.е. центральной здесь является идея недостатка внимания. Согласно Этимологическому словарю русского языка М.Фасмера, обидеть произошло из об-видеть, где предлог об- имеет значение "вокруг, огибая, минуя", ср. обнести <кого-то угощением>, обделить, обвесить. Русская обида, тем самым, выросла из идеи "обделить взглядом, не посмотреть". Итак, обида возникает, когда я обнаружил, что другой человек испытывает ко мне, условно говоря, меньшую любовь, чем та, которую я в нем предполагал - и которую он, по моим представлениям, мне «должен». Из этого представления о «должном» возникает очень важная для обиды идея «несправедливости» (как несоответствия этому «должному»).

Здесь имеется еще одно очень важное звено. Недостаток уважения может быть, конечно, выражен прямо («А ты помолчи, тебя не спрашивают» или даже просто «Ты дурак»), но гораздо чаще это является результатом вывода, который производится адресатом «обидного» поступка или высказывания: это то, что «обидчик» хотел сказать своим высказыванием, то, о чем говорит его поступок. Этот вывод производится на основании общих законов коммуникации, но с точки зрения склонности и готовности его производить люди сильно различаются (соответственно, люди делятся на более и менее «обидчивых»). Как известно, неявные смыслы вообще являются более действенными; с другой стороны, человеку свойственно подменять сказанное явно тем, что из этого, по его мнению следует, иногда даже не замечая этого, поэтому «объяснения», которые часто следуют за обидами, обычно состоят в том, что «обидчик» доказывает, что он не имел в виду выразить тот «обидный» смысл, который вывел «обиженный».

Тем самым обида - эгоцентрическое чувство, источник которого в конечном счете коренится в нас самих. Обижаться - это свойство обижаемого; поэтому обидчивый человек - это тот, который склонен обижаться (а не наносить обиды - что, с точки зрения русской морфологии, в той же мере допустимо, ср. обманчивый = "тот, который обманывает", а не "тот, который обманывается").

Обидчивость определяется также степенью зависимости от мнения окружающих, и в этом отношении люди сильно различаются. Необидчивые люди - это, с одной стороны, люди, которые не предполагают, что их обидят и не склонны поэтому выводить «обидный» смысл - в отличие от обидчивых, которые как бы ждут, что их обидят, всегда готовы к этому. С другой стороны, не обидчивы очень высокомерные люди, мнение которых о себе столь высоко, а об окружающих столь низко, что они искренне равнодушны к мнению о себе окружающих, и их обидеть таким образом невозможно. Но гораздо более распространено (по крайней мере в русском дискурсе) желание получить даже от случайного собеседника подтверждение своей ценности как личности - ср. знаменитую реплику пьяниц Ты меня уважаешь?: если уважаешь, ты со мной выпьешь, а если не выпьешь, это значит, что то ты меня не уважаешь - обижаешь.

Обратимся теперь к другим языкам. Русским словам обидеться, обида может быть сопоставлено два ряда терминов. С одной стороны, это слова: англ. to offend, offence, франц. offenser, offense, нем. beleidigen, Beleidigung, значение которых более точно соответствуют русскому оскорбить, оскорбление. С другой стороны, во многих языках имеются слова со значением нанесения физического ущерба, у которых есть производное значение, близкое к русскому обидеть, напр.: англ. to hurt, to wound (smb."s feelings), франц. blesser - ср. русское ранить в переносном значении. Сюда же, по-видимому, следует отнести немецкое kranken, Krankung (от krank "больной"). Так или иначе, концепт, который можно было бы сопоставить обиде в европейских языках, является для них периферийным, доказательством чему является тот факт, что ни одно из перечисленных выше слов не вошло в списки основных имен эмоций, рассматривавшихся в соответствующих специальных работах. Между тем для русского языка слова обида и обидеться являются весьма частотными, а соответствующая эмоция - весьма существенной для русского языкового сознания.

А. Вежбицкая сравнивает англ. offended с польским словом przykro, представляющим собой лингвоспецифичный концепт, не имеющий эквивалентов в других языках, в том числе в русском (он как бы совмещает в себе значения русских обидно и совестно: чувствует przykro как тот человек, которого обидели, так и тот, который обидел другого; в обоих случаях присутствует компонент "кто-то чувствует по отношению ко мне нечто плохое"). Общим для англ. offended и польского przykro является, грубо говоря, «недостаток внимания» (deficiency of regard). Но, во-первых, в offended идет речь о видимом отсутствии «хороших мыслей» о ком-то, в то время как в przykro - о видимом отсутствии «хороших чувств»; во-вторых, в offended обсуждаемый недостаток открыто и намеренно демонстрируется, в то время как в przykro он обычно обнаруживает себя помимо воли «обидчика» или выражается им в имплицитной форме. Все это верно и для соотношения англ. offended с русской обидой. Кроме того, в offended отсутствует идея несправедливости, которая, как мы видели, очень важна для обиды.

Итак, наиболее специфичным в русской обиде является отношение «обиженного» к «обидчику», а именно упрек в недостаточной любви (по сравнению с некоторым «должным» ее уровнем), представление о котором, возможно, ни на чем не основанное, порождает, тем не менее, чувство несправедливости, из которого и вырастает обида.

Различие между английским to hurt и русским обидеть (которое состоит примерно в том же, что и различие между русскими словами обидеть и ранить в переносном значении) определяется, в конечном счете, меньшей отрефлектированностью этого концепта в английском языке. Во-первых, в обидеть - в отличие от ранить и to hurt - нужное значение является непроизводным и более определенным. Во-вторых, глагол обидеть имеет богатые словообразовательные связи, главная из которых состоит в наличии существительного, обозначающего само чувство, которое обладает определенной автономностью: свою обиду, например, можно лелеять и раздувать или, наборот, подавить, заглушить, проглотить; она может расти и, наоборот, улетучиваться, ее можно держать или забывать и т.д. (ни у ранить, ни у to hurt подобных словообразовательных возможностей нет). Наконец, третье и главное: обида имеет гораздо более сложную структуру. В частности, чувство обиды может наступить с большим запозданием по сравнению с действием, ее вызвавшим, в результате некоторой его эмоциональной и ментальной обработки - человек может сам не сразу осознать, что он обиделся); чувство же, обозначаемое словами ранить или to hurt, - это всегда непосредственная реакция на вызывающий их стимул.

Еще более специфичным, чем обида, является русское слово обидно. Оно имеет два значения, одно из которых соответствует эмоции обиды, хотя и в несколько модифицированном виде. Так, можно сказать Мне обидно, что никто не притронулся к моему салату, но вряд ли уместно в этой ситуации обидеться на гостей (затаить на них обиду) - если, конечно, не предполагать в этом поступке специального злого умысла. С другой стороны, несколько странно звучит фраза Мне обидно, что Иван не поздравил меня с днем рождения (на Ивана скорее можно было бы в этой ситуации обидеться). Естественнее звучит Мне обидно, что никто из моих друзей не поздравил меня с днем рождения (и это значит, что мне жалко себя). Иначе говоря, если слово обидеться описывает отношение обиженного к «обидчику», то в обидно акцент перемещается на состояние обиженного (что соответствует семантике конструкции с безличным предикативом). Фраза Мне обидно, что Иван не поздравил меня с днем рождения отличается от Я обиделся на Ивана за то, что он не поздравил меня с днем рождения тем, что во фразе с обидно в центре моего внимания находится жалость к себе, а во фразе с обиделся - упрек к другому. Соответственно, обидно допускает управление за кого/что (если объектом «недооценки» являюсь не я сам, а кто-то или что-то мне дорогое) и не имеет валентности на кого. Поэтому естественно, что обидно употребляется в тех случаях, когда личность «обидчика» как таковая меня не интересует (меня не связывают с ним никакие отношения).

Чувство, называемое словом обидно, возникает, когда подвергается унижению, осмеянию или просто недооценивается что-то данному человеку дорогое (т.е. это либо сам этот человек, либо другой человек, ему близкий, либо нечто ему дорогое), т.е. когда, так сказать, оказываются поруганными его чувства. Частным случаем «чего-то дорогого» может быть и просто совокупность собственных затраченных усилий: обидно, если они оказываются неоцененными, т.е. затраченными напрасно.

В словах естественного языка степень семантической конденсации бывает очень высокой; некоторые элементы смысла спаяны между собой, а некоторые - принципиальным образом затушеваны. Труднее всего перевести в словах то, что в них как бы и не сказано: при переводе на язык семантического представления (а значит, в общем случае, и при переводе на другой язык - по крайней мере, в рамках обсуждаемой модели) все эти смыслы приобретают равную определенность. Между тем «национальная специфичность» слова чаще всего определяется специфичностью присутствующих в нем неявных смыслов; она заключена в тех бесплотных и трудноуловимых смысловых элементах, которые передаются подспудно как нечто самоочевидное. К таким смыслам в русском языке относится смысл как бы само собой. Слова, содержащие такого рода смысловые компоненты, труднее всего перевести: при переводе то, что должно читаться между строк, приобретает тяжесть и определенность, которые все меняют.

То, что слово не равно сумме содержащихся в нем смыслов, можно проиллюстрировать следующим отрывком из Анны Карениной:

Степан Аркадьич помолчал. Потом добрая и несколько жалкая улыбка показалась на его красивом лице.

- А? Матвей? - сказал он, покачивая головой.

- Ничего, сударь, образуется, - сказал Матвей.

- Образуется?

- Так точно-с.

Степан Аркадьич мог быть спокоен, когда он думал о жене, мог надеяться, что все образуется, по выражению Матвея, и мог спокойно читать газету и пить кофе.

Если бы Стиве просто кто-то сказал, что все будет хорошо и что это произойдет в результате естественного хода вещей, постепенно и незаметно (чт.е. своего рода экспликация слова образуется ), то он вряд ли бы поверил. Силой убеждения здесь обладает само слово образуется - благодаря тому, что в нем все эти элементы смысла выражены одновременно и нерасчлененно. Это, с одной стороны, дает человеку уже готовую, апробированную опытом других людей (закрепленную в слове) и тем самым вызывающую определенное доверие концептуальную конфигурацию; с другой стороны, из-за того, что элементы смысла здесь столь тесно спаяны друг с другом и столь неотчетливы сами по себе, что человеку трудно «ухватить» какой-либо один из них, чтобы подвергнуть его сомнению.

Языковая личность:

1. Носитель языка, который охарактеризован на основе анализа сделанных им текстов с точки зрения применения в этих текстах системных средств этого языка, чтобы представить его видение окружающей действительности и возможно для достижения каких-то его целей;

2. Название способа описания языковой способности человека, получение знания о личности на основе его письменного текста.

В центр современной антропоцентрической лингвистики ставится понятие «языковой личности», то есть человека в его способности совершать речевые поступки. Впервые в науку оно было введено В. В. Виноградовым [Виноградов, 1980]. Ученый подошел к понятию языковой личности путем исследования языка художественной литературы. Логика развития понятий «образ автора» и «художественный образ», центральных в научном творчестве В. В. Виноградова, подвели исследователя к вопросу о соотношении в произведении языковой личности, художественного образа и образа автора. Первые описания конкретных языковых личностей также принадлежат перу В. В. Виноградова (глава «Опыты риторического анализа» монографии «О художественной прозе») [Виноградов, 1980. С. 120-146].

Наиболее систематично структура языковой личности представлена у Ю.Н. Караулова.

Выделяют 3 уровня рассмотрения языковой личности :

1. вербально-семантический;

2. когнитивный;

3. мотивационный.

На вербально-семантическом уровне рассматриваются слова и их значения. На когнитивном концепты. Высшим уровнем является мотивационный, так как отвечает на вопрос, с какой целью писатель использует в своем тексте именно эти слова и когниции, какую мысль автор хочет выразить и передать в тексте. При таком представлении структуры языковой личности и, соответственно, задач исследователя, воссоздающего эту структуру методами лингвистического анализа, естественно может возникнуть вопрос, а не превышает ли свои возможности языковед, когда вторгается столь глубоко в сферы психологического интереса: ведь в приведенной характеристике, особенно двух последних уровней, содержатся в основном относимые к психологии категории и объекты? Да, это верно, психологический аспект в изучении языковой личности представлен очень сильно, он пронизывает не только два последние -- когнитивный и прагматический уровни, -- но и первый, поскольку основывается на заимствованных из психологии идеях его организации в виде ассоциативно-вербальной сети. Но в то же время психологическая глубина представления языковой личности лингвистическими средствами не идет ни в какое сравнение с глубиной представления личности в психологии. Перефразируя крылатое выражение, можно сказать, что лингвист, обращаясь к языковой личности, имеет в качестве объекта анализа ein Talent, doch kein Charakter, т. е. оставляет вне поля своего внимания важнейшие с психологических позиций аспекты личности, раскрывающие ее именно не как собирательное представление о человеке, а как конкретную индивидуальность.

Языковедческий подход раскрывает и новые возможности для конкретного и конструктивного наполнения некоторых важных, но слишком обобщенных и потому трудных для оперирования ими понятий. Возьмем такое, чисто философское понятие, как мировоззрение. С учетом того содержания, которое я вложил в характеристику уровней в структуре языковой личности, могу дать методическое определение этого понятия: мировоззрение есть результат соединения когнитивного уровня с прагматическим, результат взаимодействия системы ценностей личности, или "картины мира", с ее жизненными целями, поведенческими мотивами и установками, проявляющийся, в частности, в порождаемых ею текстах. Лингвистический анализ этого материала (при достаточной протяженности. Важную роль в характеристике языковой личности играет анализ стиля автора.

Языковая личность в настоящее время активно изучается в лингвистике. Ю.Н.Караулов говорит, что под языковой личностью он понимает совокупность способностей и характеристик человека, обусловливающих создание и восприятие им речевых произведений (текстов), которые различаются:

а) степенью структурно-языковой сложности,

б) глубиной и точностью отражения действительности,

в) определенной целевой направленностью.

В этом определении соединены способности человека с особенностями порождаемых им текстов. Три выделенные им в дефиниции аспекта анализа текста сами по себе всегда существовали по отдельности как внутрилингвистические и вполне самостоятельные задачи.

Ю.Н. Караулов говорит, что языковую личность следует трактовать не только как часть объемного и многогранного понимания личности в психологии, не как еще один из ракурсов ее изучения, наряду, например, с "юридической","экономической", "этической" и т. п.»личностью", а как вид полноценного представления личности, вмещающий в себя и психический, и социальный, и этический и другие компоненты, но преломленные через ее язык, ее дискурс.

"Понятие "языковая личность", образовано проекцией в область языкознания соответствующего междисциплинарного термина, в значении которого преломляются философские, социологические и психологические взгляды на общественно значимую совокупность физических и духовных свойств человека, составляющих его качественную определенность. Прежде всего под "языковой личностью" понимается человек как носитель языка, взятый со стороны его способности к речевой деятельности, т.е. комплекс психофизических свойств индивида, позволяющий ему производить и воспринимать речевые произведения - по существу личность речевая. Под "языковой личностью" понимается также совокупность особенностей вербального поведения человека, использующего язык как средство общения,- личность коммуникативная. И, наконец, под "языковой личностью" может пониматься закрепленный преимущественно в лексической системе базовый национально-культурный прототип носителя определенного языка, своего рода "семантический фоторобот", составляемый на основе мировоззренческих установок, ценностных приоритетов и поведенческих реакций, отраженных в словаре - личность словарная, этносемантическая". Высказывание Ю.Н. Караулова:"Все, что было сказано о языковой личности до сих пор, дает основания, трактовать ее не только как часть объемного и многогранного понимания личности в психологии, не как еще один из ракурсов ее изучения, наряду, например, с "юридической", "экономической", "этической" и т. п.»личностью", а как вид полноценного представления личности, вмещающий в себя и психический, и социальный, и этический и другие компоненты, но преломленные через ее язык, ее дискурс. Таким образом, уже в самом выборе языковой личности в качестве объекта лингво-психологического изучения заложена потребность комплексного подхода к ее анализу, возможность и необходимость выявления на базе дискурса не только ее психологических черт, но философско-мировоззренческих предпосылок, этно-национальных особенностей, социальных характеристик, историко-культурных истоков." Даже психолингвистический аспект владения культурой речи связан с понятием языковой личности. Овладение языком - его лексикой, грамматикой, стилистикой, произносительной сферой - создает внутренний образ мировоззрения людей и каждого человека. Тем временем бурное развитие во второй половине XX века лингвистики, лингводидактики и методики преподавания и изучения иностранных языков привело к выдвижению на первый план теории языковой личности с ее концептами первичной, вторичной, третичной и так далее личности.

В понятии языковой личности фиксируется связь языка с индивидуальным сознанием личности, с мировоззрением. Любая личность проявляет себя и свою субъектность не только через предметную деятельность, но и через общение, которое немыслимо без языка и речи. Речь человека с неизбежностью отражает его внутренний мир, служит источником знания о его личности. Более того, «очевидно, что человека нельзя изучить вне языка...», поскольку, даже с обывательской точки зрения, трудно понять, что представляет из себя человек, пока мы не услышим, как и что он говорит. Но также невозможно «язык рассматривать в отрыве от человека», так как без личности, говорящей на языке, он остается не более чем системой знаков. Эта мысль подтверждается В. Воробьевым, который считает, что «о личности можно говорить только как о языковой личности, как о воплощенной в языке». Под языковой личностью в языкознании понимается «совокупность способностей и характеристик человека, обусловливающих создание и восприятие им речевых произведений, языковая компетенция, характеризующаяся глубиной и точностью отражения действительности, степенью структурно-языковой сложности, при этом интеллектуальные характеристики языковой личности выдвигаются на первый план». По мнению Ю.Н. Караулова, «языковая личность - вот та сквозная идея», которая «пронизывает все аспекты изучения языка и одновременно разрушает границы между дисциплинами, изучающими человека вне его языка». Языковая личность является видом полноценного представления личности, вмещающим в себя и психический, и социальный, и этический и другие компоненты, но преломленные через ее язык, ее дискурс.

Вторичная языковая личность

С 80-х годов, внимание лингвистов переключается на роль «человеческого фактора» в языке, что повлекло за собой включение в понятийный аппарат лингвистики новой категории «языковая личность», которая применительно к изучению иностранного языка может быть представлена как вторичная языковая личность.

Вторичная языковая личность есть совокупность способностей человека к иноязычному общению на межкультурном уровне и предполагающая адекватное взаимодействие с представителями других культур. Она складывается из овладения вербально-семантическим кодом изучаемого языка, то есть «языковой картиной мира» носителей этого языка и «глобальной» (концептуальной) картиной мира, позволяющей человеку понять новую для него социальную действительность. Развитие у студента черт вторичной языковой личности, делающих его способным быть эффективным участником межкультурной коммуникации, и есть собственно стратегическая цель обучения иностранному языку.

Компонентами формирования языковой личности является выработка компетенции лингвистической (теоретические знания о языке), языковой (практическое владение языком), коммуникативной (использование языка в соответствии с ситуацией общения, навыки правильного речевого поведения), культурологической (вхождение в культуру изучаемого языка, преодоление культурного барьера в общении).

Понятие «языковая личность» базируется на понятии личности как субъекта отношений и сознательной деятельности, определяющейся данной системой общественных отношений, культурой и обусловленной также биологическими особенностями. Личность одновременно и продукт, и субъект истории, культуры, ее творец и творение. Творцом культуры человек становится благодаря способности быть субъектом деятельности, создающим и постоянно совершенствующим новую среду. На первый план выдвигаются интеллектуальные ее характеристики, так как интеллект наиболее интенсивно проявляется в языке и исследуется через язык.

Вторичная языковая личность у человека, владеющего иностранным языком, формируется под влиянием первичной языковой личности, сформированной родным языком человека. Выдвигается идея, что уровень развития языковой личности, освоенность типов понимания на родном языке детерминирует готовности языковой личности на иностранном языке. В ходе изучения русского языка как иностранного формируется неполная модель языковой личности. Модель вторичной языковой личности ценна не только как средство пробуждения рефлексии над опытом обретения коммуникативной готовности.

Размещено на Allbest.ur