Феномен "кризиса идентичности" русинов Галиции в украинском и российском дискурсе первой половины ХІХ в.

Размещено на http://www.allbest.ru/

Феномен "кризиса идентичности" русинов Галиции в украинском и российском дискурсе первой половины ХІХ в.

Б.П. Савчук¹, Г.В. Билавич²

Прикарпатский национальный университет им. В. Стефаника Украина

Авторское резюме

В основу исследования этнической идентичности русинов Галиции положен концепт оспаривавшегося Российской империей и монархией Габсбургов пограничья, которое играло решающую роль в формировании этого феномена, и его понимания общественными деятелями первой половины ХІХв. Показана сущность «кризиса идентичности» галицких русинов, состоявшая в том, что ни один из ее основных признаков (язык, вероисповедание, обряд, традиция и др.) в силу специфики пограничья не мог быть определяющим. Охарактеризованы основные векторы дискурса по данному вопросу, представленные в воззрениях интеллектуалов Галиции (И. Лозинский, И. Левицкий, М. Шашкевич, Я. Головацкий, Д. Зубрицкий и др.), Малороссии (П. Лукашевич, М. Максимович и др.), Великороссии (И. Орлай, Ю. Венелин, П. Кеппен, М. Погодин, И. Срезневский, А. Кочубинский, В. Кельсиев и др.).

Ключевые слова: русины, Галиция, «кризис идентичности», язык, Малороссия, научный дискурс, Российская империя, монархия Габсбургов.

Abstract

THE PHENOMENON OF “IDENTITY CRISIS” OF GALICIAN RUSINS IN UKRAINIAN AND RUSSIAN DISCOURSE OF THE FIRST HALF OF THE 19th

CENTURY

B.P. Savchuk¹, G.V. Bilavych²

Vasy lStefanyk Precarpathian National University Ukraine

The article analyses the phenomenon of the “identity crisis” of the Galician Rusins in the Ukrainian and Russian discourse of the first half of the 19th century. The study of the ethnic identity of the Galician Rusins is based on the concept of the borderland disputed by the Russian Empire and the Habsburg Monarchy, which played a decisive role in the formation of this phenomenon and its understanding by public figures of the first half of the 19th century. The "identity crisis” of the Galician Rusins consisted in the fact that neither of its main features (language, religion, ritual, tradition, etc.) could be decisive due to the specificity of the borderland. The authors dscribe the main discourse vectors on this issue as viewed by the intellectuals in Galicia (I. Lozynsky, I. Levytsky, M. Shashkevich, Ya. Golovatsky, D. Zubrytsky and others), Little Russia (P. Lukashevich, M. Maksimovich and others.), Great Russia (I. Orlai, Yu.Venelin, P. Keppen, M. Pogodin, I. Sreznevsky, A. Kochubinsky, V. Kelsiev and others).

Keywords: Rusins, Galicia, identity crisis, academic discourse, language, Great Russia, Russian Empire, Habsburg Monarchy.

В 50-х гг. ХІХ в. тогда еще молодой и неизвестный поэт и художник КорнилоУстиянович писал своему отцу, знаменитому писателю Николаю: «Скажи мне, отец, что [кто] мы собственно есть? Мы мыслим по-немецки, говорим по-польски, а пишем как? - по-русски!» [38: 11]. В этом емком риторическом вопросе фокусируется многоликая сущность «кризиса» этнической идентичности русинов Галиции первой половины ХІХв., ибо все названные маркеры проявлялись двойственно, ситуативно и не могли быть основой для ее определения.

Актуальность обозначенной проблемы состоит в том, что и в начале Ххів. в условиях глобализации общественной жизни вопрос этнической идентичности остается злободневным в общественном и научном дискурсе, ибо не имеет четких маркеров определения. Аккумулируя разные теории и подходы, претендующие на его обоснование, в контексте темы нашего исследования этническую идентичность рассматриваем как форму рефлексии индивида относительно своей причастности к определенной этносоциальной общности. Фундаментом ее формирования и основными маркерами проявления служат, прежде всего, культурно-символические признаки - язык, религия, общность происхождения, территория проживания, общая историческая память (миф), традиции и обычаи [30: 26-44].

Историография этнического развития русинов Галиции в ХІХв. имеет двухвековую традицию и представлена профильной научной литературой по истории, лингвистике, этнографии, фольклористике исследователей Украины, России, Польши и других стран. Разные аспекты проблемы этнической идентичности галицких русинов рассматриваются в работах современных ученых Я.И. Грицака [7], Л.Г. Ивановой [9], П.-Р. Магочия [46], А.И. Миллера, О.А. Остапчук [16], Б.Н. Миронова [17], М.М. Мудрого [18], О.И. Павлишина [25], Н.М. Пашаевой [26], И.Я. Райковского [28], С.Г. Суляка [33-35], А.Н. Сухого [32], О.Ю. Турия [37], И.-П. Химки [44] и др. Обозначенный феномен преимущественно анализируется фрагментарно в контексте изучения разных аспектов исторического процесса. Это актуализирует его предметное целостное осмысление сквозь призму дискурса интеллектуалов и общественных деятелей Галиции, Малороссии и Великороссии первой половины ХІХв., который во многом предопределяет изыскания современной историографии.

Наше исследование в некоторой мере (по принципу от конкретного к общему) является продолжением историко-биографических работ С.Г. Суляка, где раскрывается пребывание в населенных славянами регионах Карпато-Днестровской Руси известных русских ученых И.И. Срезневского, А.С. Будиловича, А.А. Кочубинского и анализируются их этапы деятельности, касющиеся, в частности, идентичности, русинов Галиции, Буковины, Подкарпатской Руси [33-35].

Из разнообразия представленных в историографии научных работ по этнической идентичности русинов Галиции выпадает, по нашему мнению, одно из главных интегрирующих оснований - этнокультурное пограничье, которое часто играло решающую роль как в кристаллизации этого феномена, так и в его интерпретации исследователями. Специфика оспариваемого пограничья, находившегося на стыке противостояния двух империй во главе с династиями Габсбургов, под властью которых пребывала Галиция с конца XVIIIв. до 19І8 г., и Романовых, которые подчинили Днепровскую Украину (Малороссию), обусловливала характер трех основных векторов дискурса по обозна-ченномурусинскому вопросу, который представляли общественные деятели Галиции, Малороссии, Великороссии.

Исходя из концепта этнокультурного пограничья, этот дискурс рассматриваем в контексте широкого этнокультурного пространства, крайними точками которого были Вена на западе, Киев на востоке, Санкт-Петербург на севере, Балканы на юге. Его значительная часть была заселена восточными славянами, которые говорили на понятных друг другу языках и диалектах, сохраняли общую память о своей связи с Киевской Русью, остро чувствовали принадлежность к восточнохристианскому или греко-католическому обрядам [7: 31-32]. По мнению американского историкаДж.А. Армстронга, в первые десятилетия XIX в. это пространство еще не было разделено между разными национальными проектами, которые под влиянием децентрализованных политических и культурных центров (Санкт-Петербург, Вена, Буда, Вильнюс, Киев) только начали кристаллизироваться в определенных вариантах [43: 129-130].

С такой позиции дискурс, касающийся этнической идентичности русинов Галиции, можно рассматривать в контексте всего европейского пространства. Именно в первой половине ХІХв. в условиях пограничья под воздействием внешних и внутренних факторов в этом дискурсе начали выдвигаться разные, часто противоречивые и амбивалентные проекты относительно интеграции галицких русинов в моно- или полиэтническую общность: создание единого восточнославянского «этноса-нации» («проект Пушкина» и др.); вливание в польскую или российскую нации, которые переживали активные процессы формирования; возможность создания «руськой» (украинско-белорусской) общности по аналогии с существовавшей в Великом княжестве Литовском в XV-XVI вв.; слияние русинов Галиции (вместе с русинами Буковины, Подкарпатской Руси или без них) с малороссами Поднепровья в «русько-украинскую» нацию; создание австро-русинской нации вместе с русинами Буковины и Подкарпатской Руси (или без них); утверждение русинов Галиции как отдельной нации и др. Эти проекты с разной выразительностью озвучивались представителями интеллектуальных элит Галиции, Малороссии, Великороссии.

Источником и предпосылкой дискурса стал «кризис идентичности» галицких русинов, который проявился в многоликости и изменчивости ее основных признаков (язык, вероисповедание, исторический миф, культурная традиция). Рассмотрим это концептуальное положение сначала в контексте реалий общественной жизни русинов Галиции, а затем сквозь призму интеллектуального дискурса первой половины XX в., который оказал существенное влияние на современную историографию данной проблемы.

В силу объективных социально-исторических условий главными признаками этнической самоидентификации европейских народов в XVIII - начале ХХ в. были язык и вероисповедание (обряд). Исходя из этнической структуры населения¹, эти признаки условно могли быть приемлемы и для Галиции. Однако ее специфика как пограничья, расположенного на стыке культурно-религиозных ареалов SlaviaLatinaи SlaviaOrthodoха, обусловила двойную, изменчивую функциональность церковного обряда как маркера идентичности.

Религия была основой воспитания для всех социальных групп русинского населения Галиции, однако если для крестьян христианские ценности убогости, смирения были аргументом для принятия своего положения в ожидании вознаграждения после земной жизни, то в среде интеллигенции обряд стал еще и средством утверждения национальной идентичности. Он играл немаловажную роль в размежевании русинов с поляками, но при этом, как ни парадоксально, священнослужители и верующие греко-католической церкви в зависимости от обстоятельств могли декларировать как «католическую принадлежность» (в отношениях с австрийской властью и католическим клиром апеллировали к официально гарантированному равноправию всех католических обрядов), так и «православное происхождение»², когда дело касалось национально-культурных вопросов.

Схема, согласно которой русины Галиции отождествлялись с греко- католиками, поляки - с римо-католиками, евреи - с иудеями, немцы - с евангелистами и лютеранами и разговаривали, соответственно, на языках «руськом»³, польском, идиш, немецком, не срабатывала даже относительно крестьянства, которое составляло 95 % населения края.

Ярким свидетельством этому стали латинники, которые в начале ХІХв. составляли почти 30 % населения Галиции. Преимущественно так называли крестьян римо-католического обряда, разговаривавших на «руськом» языке. Несмотря на столетний дискурс [25], проблема их происхождения и проявления разных этнокультурных маркеров остается открытой. Поэтому любое из доминирующих положений, согласно которым латинники были «обрусевшими» переселенцами- поляками или перешедшими в католицизм русинами и др., свидетельствует о глубине «кризиса идентичности» как объективном следствии этнической ситуации в оспариваемом пограничье.

Что касается русинской интеллигенции Галиции, которую представляли главным образом греко-католическое духовенство и немногочисленные служащие, то здесь проблема языка как маркера идентичности была еще сложнее. Об этом свидетельствуют мемуарные нарративы, отражающие характерную для всего ХІХв. ситуацию. «Парадоксальная амбивалентность» этого признака состояла в том, что в публичной жизни вопрос языка набрал острое общественно-политическое звучание и стал выразительным маркером национальной самоидентификации, однако в частной жизни он терял такую категорическую окраску, поэтому полилингвизм в быту считался обычным и приемлемым явлением.

Это объяснялось всем укладом жизни русинской интеллигенции. Воспитанная в польских школах, работавшая в польскоязычной среде, читавшая польскую научную и художественную литературу и зарубежные переводы на польском языке, она закономерно начинала мыслить и могла излагать свои мысли в общении, особенно в письменной речи, именно на нем.

В таких условиях, по свидетельству влиятельного деятеля Галиции Кирилла Трилевского, в семьях греко-католического духовенства господствовал «аристократическо-польский дух» [36: 31]. Несмотря на обостренное чувство «непольскости», граничившее с «полонофобией», разговорным языком был польский. Известный композитор и публицист Анатоль Вахнянин вспоминал: «...со школьными товарищами мы разговаривали почти исключительно по-польски, на станциях - по-польски, в городе - по-польски... В доме моих родственником слышал я только польский и немецкий язык. Дома священников были насквозь ополячены. Мы называли себя русинами, обижались, когда кто-то нас называл поляками, но, несмотря на это, были мы национальным зером» [1: 22].

В унисон ему свидетельствовал представитель давнего галицкого рода известный этнограф Станислав Шухевич: его бабушка с удовольствием разговаривала на польском языке, но «поляков на дух не переносила» [42: 60]. Когда известный общественный деятель Тит Ривакович обратился в письме к своей сестре с просьбой «писать по-руськи», то получил ответ, что изъясняться «по-руськи» ей тяжело, а «писать только о температуре или катаре времени жаль. Переписываясь по-польски, делу руському не вредим так как чувствами являемся добрыми русинками, а письма наши не будут документами историческими» [2: 23].

Некоторой части «руськой» интеллигенции удавалось избежать такой «языковой индеферентности» и однозначно выражать свое национальное «Я». Об этом красноречиво свидетельствовал ученый, журналист, культурный деятель Владимир Охримович, получивший в семье «образец руського национального воспитания». Начав школьное обучение, он уже был четко убежден, «что надо быть русином (хотя хорошо еще не знал этого понятия), что надо по-руськи разговаривать». По его словам, имел он тогда «определенное, хотя и малое предубеждение к полякам, хотя четко не понимал, откуда его вынес: или с того, что отец меня спрашивал часто: или ты русин, или ты поляк, или с того, что по-польски отец запрещал разговаривать, или, возможно, таким духом веяло с некоторых книг, которые я читал, не знаю» [40: 2-3].

Эти размышления мемуаристов также были важной составляющей дискурса по вопросу идентичности русинов. Его содержание рассматриваем в последовательности развития в Галиции, Малороссии, Великороссии.

Процесс национального пробуждения русинов Галиции в ХІХв. насквозь пронизывает проблема языка, которая стала предметом наиболее острого дискурса, охватившего широкий круг вопросов общественного развития. Его первым ярким проявлением стали т. н. азбучные войны 1833-1837 и 1858-1859 гг. Этим, очевидно, позаимствованным от словенской «азбучной войны» 1830-1933 гг. названием стали обозначать противостояние между сторонниками выбора кириллицы или латиницы как основы формирования «руського» литературного языка русинов Галиции. Его содержание и характер отражают идеи и взгляды известных деятелей края.

Первым выступил известный священник и филолог Йосиф Лозинский, который утверждал, что «руський» письменный язык является «необработанным», «нелитературным», «необразовательным», поскольку основывается на фонетике церковнославянского языка. Вместо него предлагалось ввести польский алфавит («abecadto»), буквы которого «наиболее пригодны для воспроизводства каждого руського звука», поэтому лучше соответствуют живому народному языку и приспособлены для письма [45].

С критикой этого проекта выступили сначала священник и языковед Йосиф Левицкий⁴, затем Маркиян Шашкевич [41], историк Богдан Дидицкий [22] и др. Сторонники сохранения кириллицы с разных позиций доказывали, что она была создана специально для восточных славян и стала важным символом культурной самобытности галицких русинов. Утверждалось, что буквы кириллицы не читаются по их названиям, поэтому она наиболее адекватно отражает на письме звучание «руського» языка, а введение латиницы нивелирует его статус, противоречит духу русинов, вызовет общенародный протест, откроет путь для полонизации и окатоличивания.

Актуализировав вопрос национальной самоидентификации галицких русинов, дилемма «кириллица или латиница» трансформировалась из языкового в широкий общественно-политический дискурс, в который были втянуты венские правительственные круги и поляки в лице администрации Галиции, а также некоторые славянские деятели. Так, в условиях Галиции как культурно-языково-религиозного пограничья алфавит стал многозначным символом, который нес важную этнокультурную и этнорелигиозную нагрузку и стал выразительным маркером национальной идентичности русинов. Выбор кириллицы, несмотря на определенные преимущества латиницы⁵, засвидетельствовал их цивилизационный выбор.

Именно в то время с побуждениями утвердить статус живого народного языка как литературного, сохранить культурное наследие и популяризовать исторический миф русинов Галиции выступила «Руськаятроица». В историю украинской и славянской культуры это знаковое явление вошло от названия кружка его трех инициаторов - Маркияна Шашкевича, Ивана Вагилевича и Якова Головацкого, которые везде общались на «крестьянском» «руськом» языке, что явно выделяло их в этнокультурной среде Львова, где по численности русины (5 %) существенно уступали полякам (55 %) и евреям (37 %). Изданный ими при помощи словацкого деятеля Яна Коллара фольклорно-этнографический сборник «Русалка ДнЬстрова», несмотря на «незначительное содержание» и «неясные мысли», стал «для своего времени явлением абсолютно революционным» [39: 90-91].

При отсутствии специальной аналитики «Русалка Дн'Ьстрова» выразительно определяла культурное положение галицких русинов («Судило нам ся послЬднимбути. Бо колі Славяне вершка ся доха- плюют, и єстлине уже, то невкомпобратаются с поуним, ясним сонцем; нам на долинЬ в густійстенніймрацЬгибЬти» [29: ІІІ], основные маркеры (язык, обряд, исторический миф, традиция) их идентичности и некоторые проекты их этнонациональной интеграции. Наиболее выразительно проявился первый маркер: само содержание «Русалки ДнЬстровой» определяло нормы народного языка галицких русинов и декларировало пригодность его использования как литературного. Другие маркеры проявлялись в знаковости и символизме образов, отслеживаемых в фольклорном материале.

В украинской историографии роль и значение «Русалки ДнЬстровой», как и других произведений «Руськой троицы», преимущественно определяются идеями о единстве подавстрийских русинов и подроссийских малороссов. В таком контексте обозначались основные маркеры их этнической идентичности. Этноним «русины», как и прилагательные «руський», «южноруський», употреблялся как синонимический для обозначения единого славянского народа, живущего «от гор Бескидских [Карпатских] за Дон». Употребление слова «Украина» относительно Приднепровья утверждало его кровное и духовное родство с галицким Приднестровьем. Апеллирование к общему историческому мифу выражалось в идеализации имевшей «честь и славу» Древней Руси (Святой Руси), которая неким образом противопоставлялась «недоли» времен Козаччины и современному периоду, но вселяло надежду на «возвращение... счастливых времен» [29].

Кроме «русинско-малороссийского», в думах «Русалки ДнЪстровой» отслеживается проект создания «украинско-белорусской» общности на интегрирующей основе исторической традиции (борьба запорожских казаков против турок и татар и др.) [29: 23 -- 35].

Очевидно, именно М. Шашкевич одним из первых обосновал разные проявления (название, язык, территория, культура, характер) этнической идентичности русинов Галиции. Об этом свидетельствует его немецкоязычная статья «Die Ruthener» («Русины»)⁶, где утверждается, что их «славянское происхождение» охватывает территорию «от середины Галиции за Дон, до Кавказа, от Тисы, Карпат, Черного моря до Литвы. Тут найдешь те же самые язык, верования, обычаи и обряды, схожесть способа жизни, сродство "сердца и души". Кроме самоназвания "русины", их именуют как "червонороссы", "малороссы", "казаки" и др. Они живут по обоих берегах Збруча (около 3 млн под Австрией и 14 млн под Россией), по языку, характеру, удаче, другим чертам существенно отличаются от поляков и великороссов».

Уместно отметить, что члены «Руськой троицы» обращались друг к другу и подписывали свои произведения присвоенным именами: Шашкевич - Руслан, Вагилевич - Далибор, Головацкий - Ярослав. Глубокий смысл и символизм их самоидентификации состоят в сознательном выборе славянских имен, за исключением имени Руслан, которое имплицитно (Рус, Руско, Русмир) указывает на этноним «русины» и землю, которую они населяли, - Русь. Использования в Галиции этнонима «русин» как собственного имени фиксируется в источниках конца XVIII в. [7: 28-29], а Я. Головацкий использовал псевдоним Гаврило Русин как фамилию⁷.

При этом, как ни парадоксально, «Руськаятроица» стала и ярким проявлением «кризиса идентичности» русинов Галиции. После распада судьба ее лидеров стала олицетворением зарождавшихся идейно-политических ориентаций: считая себя русинами, И. Вагилевич примкнул к полонофилам, Я. Головацкий - к русофилам, и трудно предугадать, где бы оказался М. Шашкевич, если бы не ранняя смерть.

Если «азбучные войны» и творчество «Руськой троицы» стали проявлением интеллектуального дискурса по вопросу этнической идентичности галицких русинов, то его третий яркий эпизод, связанный с эпохальными событиями «Весны народов» 1848 г., показал, что он переносится в общественно-политическую плоскость. Поэтому все маркеры идентичности и проекты этнонационального слияния русинов переплетались в большом узле противоречий.

При описании событий «Весны народов» 1848 г. фокус закономерно смещается на деятельность созданного 2 мая 1848 г. первого политического представительного органа русинов - Главной руськой рады (ГРР), которая по примеру других славянских народов монархии Габсбургов стала проявлением их стремления к национальному самоопределению и самостоятельности. Принятое 10 мая программное воззвание ГРР провозглашало: «Мы, русины галицкие, принадлежим к великому руському народу, который одним говорит языком и 15 миллионов насчитывает, из которого треть миллиона землю галицкую заселяет». Его былое единство подтверждалось общим историческим прошлым: «...тот народ был когда-то самостоятельным, приравнивался своей славой другим могущественным народам, имел свой письменный язык, свои собственные уставы, был... богатым и сильным» [20].

Некоторым диссонансом идее такого единства звучал 1-й параграф устава ГРР, согласно которому ее членом мог быть только «каждый честный русин греческого обрядка, признающийся до руской народности» [6: 21]. Это фактически делало невозможным участие в ней русинов-католиков.

В дискурсе 1848 г. прослеживается противоречие между легитимизацией галицкими русинами своего национального «Я» и выбором исторического мифа, с одной стороны, и видением своего будущего развития - с другой. Показательным в этом отношении стало обращение общественного деятеля Кирилла Винковского к львовским семинаристам во время подписания 19 марта 1848 г. исторической декларации к императору: «Не забывайте, что вы руське племье, отдельное от поляков, что у вас другая национальность, своя история, свой язык, словом - вы русины» [6:ХІ-ХІІ]. В унисон ей в одной из деклараций ГРР типично утверждалось: «Когда-то и мы были самостоятельным могущественным народом под своими князьями с роду Владимира Великого. Страна потеряла.политическую независимость, однако народ остался верным своей национальности» [24: 12].

В то же время ГРР как основной субъект национального дискурса фактически предлагала проект превращения галицких русинов в австро-русинскую нацию. Он выразительно представлен в материалах официального органа ГРР - «Зори Галицкой». Так, в программной статье за 6 июня 1848 г. утверждалось, что русины «зачали сами о своих потребах радити» и заявили перед целым миром, что хотят свою «оутиснену народность пидносити», свободы конституционные сохранять и развивать, но желают это делать «въсвязЪзъАвстрійов, яко часть до ей цЪлости» [6: XVIII].

Такая непоследовательность объяснялась историческими условиями формирования и общественно-политическими обстоятельствами проявления идентичности русинов Галиции. Анализ событий 1848 г., фокусирующих процессы этнокультурного и политического развития предыдущих десятилетий, позволяет утверждать, что одним из главных мотивов публичного декларирования этнокультурной самобытности и стало ее неприятие и отрицание поляками. «Сепарирование» от них в критическое для своего существования революционное время поддержала австрийская корона. Следует признать, что еще с конца XVIIIв. она признала существование в Галиции двух разных по ряду признаков основных народностей - русинов и поляков. Но публично об этом было заявлено только в 1848 г. в специальном мемориале: «Русины отличаются от поляков языком, письмом, привычками и церковным обрядом» [24: 11]. И русины, в отличие от других славянских народов монархии Габсбургов, отблагодарили ее своими искренними заверениями в лояльности и верности, за что получили название «тирольцы востока».

Тезис о единстве с малороссами Поднепровья стал одним из основных аргументов в полемике с польскими деятелями относительно национальной принадлежности галицких русинов. В ряде обращений к ним «Зоря Галицка» не без пафоса вопрошала и утверждала: не признаете для нас «анЪнашоиземлЪ, анЪнашого руского имени, зовете нас поляками грецького обряду и чадами одноипольскои матери» (13 июня 1848 г.). «Но мы есть частью народа руського, что не уменьшает прав нашей народности, как и поляков галицких, которые есть частью народу польского» (18 июля 1848 г). Духовное единство обосновывалось апеллированием к общей истории: Киев - столица Святой Руси, после его падения столицей стал Галич, потом «работала Русь под Татарскою, Литовскою и Польскою державою - днесь Россіяи Австрія держат тотъ народ под подвластию своею» (15 августа 1848 г.).

Отметим и тот факт, что на фоне всеобщего подъема национального духа подобных взглядов тогда придерживались деятели, которые позже выступили адептами русофильского движения в Галиции. В частности, Денис Зубрицкий в своих письмах отмечал, что в 1848 г. «едва 10 человЪкнаходилосъ в Галиціи, которые разумели настоящее русское слово... [Но] почти общее біло мнение образованных моих сородичей, что наш русскійи так называемый ими московскійили россійскійнародъ есть два чуждые и различные между собою народы» [19: 59]. А его младший сподвижник Богдан Дедицкий в своих воспоминаниях свидетельствует, что в 1848 г. «якъ наибольшая часть нашихрусиновъ» под Русью он тогда представлял «только Южную или Малую Русь съея... стольными градами Кіевоми Галичемъ, а СЬверную Великую Русь уважали мы хотя и сродную намъ по общеславянському происхождению, но не своею, якъ не своею была даже и близшесянами сусЬдня, тоже славянскаяПольща. Еще жькътому тую СЬверную Русь изъдавнаназываноу насъзагаломъ“Москвою”» [8: 8].

На фоне четкого декларирования принадлежности русинов Галиции и малороссов Поднепровья к единой «руськой» общности и несколько противоречившего ему проекта создания австро-русинской нации во время «Весны народов» 1848 г. достаточно выразительно прозвучал проект слияния русинов с поляками Галиции или, точнее, признания того факта, что они являются одним народом. Его публичным ретранслятором выступил созданный 8 июня 1848 г. представителями польской шляхты в противовес ГРР, имевшей «русинские корни», «Руський собор». Хотя у ее членов (между ними оказался и бывший член «Руськой троицы» И. Вагилевич) также были разные взгляды относительно национальной принадлежности русинов [18], в общем и целом он отстаивал концепцию «раздвоенного национального сознания». Она выражалась в формуле «gente Rutheni, natione Poloni» (по происхождению рутен, по национальности поляк» или «русин польской нации»). Фактически это означало «растворение русинов в польской национальности».

«Кризис» этничности галицких русинов также отразился и на двух других сегментах дискурса по этому вопросу, хотя в этих случаях его субъекты представляли другие проекты национальной интеграции.

На гребне романтизма, стимулировавшего развитие народоведения, общественные деятели Малороссии достаточно аргументированно отстаивали этнокультурную самобытность (язык, историю, быт и др.) своей общности. Однако их представления о русинах Галиции были размытыми, фрагментарными, временами противоречивыми, потому что прямые связи между ними начали налаживаться только в 30-40-х гг. ХІХв., а официальные средства печати давали скупую, часто противоречивую информацию по этому вопросу. Они имели схожие с интеллектуалами Галиции взгляды относительно кровного родства и этнокультурной близости малороссов и русинов, рассматривали Поднепровье как неотъемлемую составляющую Российской империи.

Такие воззрения проистекают из знаковых фольклорно-этнографических трудов Михаила Максимовича и Платона Лукашевича, которые, несмотря на туманные представления о Галиции, утверждали мысль о ее «самобытности», а коренное население называли «русинами», чаще населением «руським», иногда «малороссийским», «малорусским». М. Максимович во вступлении к работе «Малороссийские песни» (1827) восклицал: «Наступило... время, когда познают истинную цену народности: начинает уже сбываться желание - да создастся поэзия истинно русская!» [21: І]. Считая песню «душой народа», он аргументировал самостоятельность «южнорусскаго» языка, состоявшего из восточного «малороссийского» и западного «червоноруського» наречий. О колоссальном влиянии этого памятника общественной мысли на формирование поколения романтиков первых десятилетий ХІХв. свидетельствует Пантелеймон Кулиш, который после ее прочтения вместе с Николаем Костомаровым «в один день» превратились из народников-великороссов в народников-малороссов [11: 63].

Наиболее выразительно представления малорусской интеллигенции о русинах Галиции отражены в работе П. Лукашевича «Малорос-сийскіяи черворусскіянародныя думы и пЬсни» (1836). Во вступлении к «Отделению ІІ. Черворусскіядумы и п'Ьсни» автор, исходя из материалов российской прессы и собственных фольклорно-этнографических исследований, резюмирует: «Вотъ уже пять вЬковъкакъГаліцияили ЧервонаяРусь чужда своему отечеству - остальной Россіи. Въ про-долженіеэтого періодаона, подобно всЬмъ завоеваннымъ землямъ, испытала приливъ иноземцевъ. Поляки, как господствующий народъ, сотнями тысячъ поселились в нЬдряхъся; они успели уничтожить или обратить в католицизмъ древнеи боярские роды, искоренить православие, ввесть на письме свой язык, свои законы... Червонорусцы в своей родине какъ бы не существуют; живя в Галиціи, вы никогда не услышите и даже не будете подозревать, что находитесь в Руси; въ высшихъ и среднихъся сословияхъ одно только заграничное, чуждое имени русскому; но ступите к самому нижкому сословію Галиціи- къ поселянамъ... вы в минуту перенесетесь в Южную Русь, въМалорос-сію. Червоноруссцы, не взирая на.свое иноплеменное подданство, которое переносятъсътерпениемъ, сохраняютъ по сю пору привязанность къ своему просхожденіюи имени и, слЬдовательно, и къРоссіи; Украина, Малороссіяесть для ихъ сердца обЬтованная земля, куда стремятся все ихъ помыслы и думы» [І3: 103-104].

Если деятели Поднепровья обращали взоры на подавстрийских русинов в стремлении познать их положение и этнокультурную общность с подроссийскими малороссами, то научный и общественный интерес к Галиции великороссов обусловливался идеями панславизма и сближения славянских народов на основе их духовной общности. Первыми предметно изучать этот вопрос начали бывшие австрийские подданные, которые получили образование и сделали карьеру в России.

Среди них особое место занимает уроженец Подкарпатской Руси Иван Орлай. В одной из первых статей «История о карпато-россах, или О переселении россиян в Карпатские горы и о приключениях, с ними случившихся», опубликованной в журнале «Северный вестник» за 1804 г.⁸, он свою малую родину вместе с Галицией и Буковинойназывает «Карпатской Русью», а ее местное население - «руснака- ми», являющимися «частью народа русскаго» [15: 56-83]. К слову, и в документах, подаваемых на разные должности, он обозначал свою национальность как «карпаторусин».

Будучи врачом по образованию, И. Орлай активно сотрудничал с московским «Обществом истории и древностей российских». Поэтому неслучайно в работе «О Юго-Западной Русіи», опубликованной в его «Записках», он обращает внимание российских историков на необходимость изучения архивов Галиции, где хранятся малоизвестные материалы, проливающие свет на «историю Руси вообще». При этом Орлай говорит о «сродстве карпаторусов с малорусами» и утверждает, что «Карпатская Русь - не Польша», поэтому ошибочно наполнять ее «болЪе поляками, нежели ея природными жителями» [23].

Заслуживают внимания труды земляка и последователя И. Орлая Юрия Венелина, которые сквозь призму «оспариваемого пограни- чья» и «славянского мира» отражают рецепцию российской историографии первой половины ХІХв. относительно русинов Галиции и Подкарпатской Руси. В опубликованной в 30-х гг. ХІХв. работе «Несколько слов о россиянах венгерских, и так же одно словцо историческое о православной греко-восточной церкви в Венгрии»⁹ и др. автор обозначил картину славянского мира: «...от Уральских гор до пределов Баварских, от Балтийскаго моря до Олимпа, от Чернаго моря до Венских. ворот» живут «главнейшие отросные народы.: россияне, булгары, поляки, чехи, после сих: моравци, силезцы, серби. и проч.» [l5: 86].

Далее Ю. Венелин фокусирует внимание на Австрии, которую, кроме 4 млн «жителей немецких», заселяют 12 млн славян, среди них более 2,5 млн «россиян». Одна часть этих «россиян обитает.на Червеной Руси, или по-нашему. на Красной Руси(RussiaRubra), а другая - в Венгрии». Утверждая, что «коренные Червеной Руси, т. е. Галиции обитатели суть россияне или, по-нынешнему, малороссияне», Ю. Венелин показал, что они «от самой руской древности известны в летописях», и обозначил их исторический путь от «Галичскаго княжества и части Владимирскаго» до конца XVIIIв. [15: 87-90].

В названной работе Ю. Венелин определил контуры представлений российской историографии ХІХв. о «галицейских россиянах». Они «хотя и унияты. имеют все свои церковные обряды по узаконению православной восточной церкви». Литература среди них распространяется на «немецком, латинском и польском языках», поэтому они «очень мало знакомы с правилами природнаго своего языка», который «только между простым народом сохраняется», а «ученые или чиновники, природные галичане, говорят или по-польски, или по-немецки». Такая ситуация объяснялась тем, что «во всех училищах, между россиянами существующих, один только язык немецкий преподают, с некоим прибавлением польскаго», поэтому «юношество лишь столько знает из природнаго языка, сколько от своих матерей выучилось» [15: 91-92].

Не углубляясь в полемику, известный галицкий славист и собиратель древностей Илларион Свенцицкий, который представил тексты работ Ю. Венелина и И. Орлая, считал, что они были далеки от мысли «подчинять свою Карпатскую или Южную Русь Северной», ибо считали местных русинов «равноправными наследниками Древней Руси» [15: 44-45].

В российском дискурсе 20-40-х гг. ХІХв. не было единого взгляда на разные составляющие этнической идентичности галицких русинов. Об этом свидетельствуют взгляды Петра Кеппена, уроженца Харькова немецкого происхождения, известного этнографа и географа. Он одним из первых российских ученых в 1822 г. посетил Галицию, где работал в архивах, библиотеках, проводил полевые исследования, встречался с местными учеными и культурными деятелями.

Исходя из собранных лингвистических материалов и собственных наблюдений, П. Кеппен в работе «Литература славянских народов» (1836)⁸ и др. более четко, по сравнению с Ю. Венелиным, разграничивал великороссов, малороссов и русинов галицких. Он указывал на «нЪкоторую... но небольшую» разницу между«малороссійскимязыком» и «нарЪчиемрусняцкимъ»: «ВъБродахъ я забывалъ, что нахожусь за границей. На улицахъ всЬ крестьяне говорили по-малороссійски. Я легко ихъ понималъ, но они съ большею трудностью выразумЪли то, что я старался имъ объяснить малороссшскимънарЪчиемъ» [15: 123].

Особенный интерес представляет творческое наследие известного филолога-слависта Измаила Срезневского. В исследуемом ракурсе его достаточно полно раскрыл С. Суляк, показав, как во время пребывания в заграничной командировке в 1839-1842 гг. ученый посетил Галицию, где встречался с Я. Головацким, Д. Зубрицким, И. Левицким, знакомился с местной культурой, собирал материалы для своих исследований. Анализируя правительственные донесения, «Путевые заметки» и научные работы И. Срезневского на русинскую тематику, С. Суляк делает акцент на его исследованиях о языке русинов, в котором выделялись отдельные наречия (западное, южное, восточное и «в средине - галицкое»), а также на обозначенных ученым общих и отличительных чертах языков Карпатской Руси, Малороссии, Великороссии и т. д. [35]. Представленное Срезневским восприятие языкового маркера выводило дискурс этнической идентичности галицких русинов на качественно новый, научно-лингвистический уровень.

Особое место в формировании представлений о русинах Галиции среди научных и государственных кругов России принадлежит историку, публицисту, профессору Московского университета Михаилу Погодину, который неоднократно бывал в Галиции, поддерживал тесные связи с ее деятелями и заметно влиял на развитие общественно-политических процессов в крае. Как один из главных идеологов по вопросу этнической идентичности и перспектив национальной интеграции галицких русинов, он обосновывал его с позиций панславизма и теории «официальной народности».

В ракурсе рассмотрения этой проблемы сквозь призму «оспариваемого пограничья» представляют интерес два донесения министру народного просвещения Сергею Уварову, направленные М. Погодиным после посещения ряда европейских стран, в частности Галиции, в 1835 и 1842 гг. В них жизнедеятельность русинов, как и других славянских народов монархии Габсбургов, интерпретируется с позиций ее геополитического противостояния Российской империи.

В первом письме-отчете 1839 г. М. Погодин обозначил основные идентификационные маркеры русинов Галиции, «которых имени не было слышно». Подчеркивалось, что «русины угнетенные более всех, потому что ближе к нам, под тройным игом австрийцев, поляков, католицизма провозглашают теперь свое имя, занимаются своей историей, т. е. русской историей, записывают свои предания, печатают памятники, собирают песни, исследуют наречие, словом, начинают свою собственную, особенную литературу» [27: 191-192].

В представлениях М. Погодина русины Галиции и Подкарпатской Руси вместе с малороссами Поднепровья и великороссами составляли единую этнокультурную общность с общими языком, историей, религией, именами: «...эти русины, жители Галиции и Северо-Восточной Венгрии, нашего древнего, знаменитейшего Галицкого княжения, суть чистые русские, такие же русские, каких мы видим в Полтаве или Чернигове, наши родные братья, которые носят наше имя, говорят нашим языком, исповедуют нашу веру, имеют одну историю с нами, чистые русские, которые... горько жалуются на наше невнимание» [27: 197].

В отличие от П. Кеппена, Ю. Венелина, И. Срезневского, которые на основе исторических, фольклорно-этнографических, лингвистических исследований в русле существующих идейных парадигм рассматривали научный дискурс этнической идентичности русинов Галиции, М. Погодин формировал официальную, априори однозначную государственную позицию, поэтому его не смущал даже наиболее противоречивый маркер, касавшийся вероисповедания. Доказывая, что «России принадлежит по праву Галиция», М. Погодин утверждал, что она «населенная чистыми русскими, исповедниками греческими, которые привержены к православию... теперь уже прошедших русских униатов» [27: 194-195].

Во «Втором донесении министру народного просвещения о путешествии 1842 года.» вопрос об этнической идентичности русинов Галиции рассматривается в плоскости российско-австрийского противостояния. С таких позиций обосновывались «приверженность» и понимание русинами «своей общности с великороссами». После 1839 г. «обстоятельства в нашей несчастной Галиции еще тяжелее», «русины. для австрийцев ненавистнее даже всех прочих славян, потому что ближе всех к России по своему родству, вере, языку и истории.. Известие об уничтожении унии их обрадовало, и они готовы обратиться к нашему православию, которое держалось у них, как известно, долее, чем даже у нас, и только недавно, в прошедшем столетии, уничтожено. “Скоро ли вы нас возьмете к себе? - говорят они всякому русскому путешественнику. - Вы променяли нас на Польшу! Ну, что вам в Польше? Там вас не любят, а мы вам преданы душою и телом”».

Продемонстрировав факты преследования русинов Галиции за их приверженность России, М. Погодин указал, что австрийская власть ведет против нее целенаправленную акцию дезинформации: «...получили они [русины] темное понятие о том, что русское народонаселение Галиции вместе со всею Малороссией отличается от жителей Москвы и прочих северных губерний, и бросились с жадностию на эту мысль, стараются ее подтвердить, распространить в народе» [4: 2І6-217].

Михаил Погодин предлагал разные пути решения русинского вопроса. Его риторика часто набирала эмоциональную окраску, но идейным стержнем всегда был аспект идентичности. Показательным в этом отношении является его обращение «КъГалицкимъ братьямъ», в котором после пересказа сюжета о смертной каре Остапа из гоголевской повести «Тарас Бульба» идет характерная для таких текстов констатация: «ПятьсотълЪть страдали, мучились и стонали. Галичане, наши родные братья, подьигомьвраждебныхъплеменъ. религий.языков! Они должны были тщательно скрывать свое про-исхожденіе. отпираться от своего родства. искажать свое имя.» [12: 17-18]. Далее автор убеждает, что в 1848 г. только под давлением русины были вынуждены заявить, что они «Ruthenen», а не «Russen» («Русскіе»), что их письмо - гражданка, а не церковнославянское, что связаны они «тысящелЪтнеюисторіей, церковнымъ обрядомь, язы- комь и литературой сьвеликимь русскимь народомъ.» [12: 19]. Таким образом, небывалый ранее подьем самосознания русинов Галиции во время «Весны народов» обьяснялся не как закономерное обьективноеявление, обусловленное примером провозглашения своей идентичности других славянских народов, а только унаследованным от прошлых веков страхом.

С позиции обозначения перспектив исследования эволюции российского вектора дискурса во второй половине ХІХ- начале ХХ в. представляет интерес восприятие идентичности русинов Галиции известными славистами, языковедами, историками Александром Ко- чубинским и Антоном Будиловичем [33, 34]. Уникальным источником для понимания сложности и многогранности этого вопроса являются путевые записки «Галичина и Молдавія» (1868) знаменитого путешественника и этнографа Василия Кельсиева, которые современные исследователи часто используют фрагментарно для обоснования своих позиций⁹. Поэтому представляет интерес его целостная картина «малоизвестного южнорусскаго народа», рассматриваемая по горячим следам пребывания в городах (Перемышль, Львов) и сельской глубинке, непосредственного знакомства с жизнью и бытом евреев и русинов-хлопов (крестьян) и др. [5].

В качестве выводов обозначим основные контуры исследуемой проблемы. «Кризис идентичности» русинов Галиции, проявившийся в разнообразии проявлений ее основных маркеров (язык, обряд и др.), был детерминирован особенностями их исторического развития, а также положением региона как оспариваемого Российской империей и монархией Габсбургов этнокультурного пограничья. Эти обстоятельства обусловили содержание трех основных векторов дискурса по этому вопросу, представленного взглядами деятелей Галиции, Малороссии и Великороссии.

С одной стороны, они имели свои особенности. Интеллектуалы Галиции делали акцент на вопросах языка («азбучные войны») и предпринимали первые попытки целостного обоснования этнонациональной идентичности русинов как отдельной от поляков общности (М. Шашкевич). А в период «Весны народов» 1848 г. они, кроме этого, задекларировали свое кровное и культурное единство с малороссами Поднепровья. В отличие от размытых представлений народоведов- романтиков Малороссии ученые Великороссии предложили наиболее широкий спектр взглядов на проблему этнической идентичности русинов Галиции, рассматривая и разные проявления их самобытности, и их вместе с русинами Буковины и Подкарпатской Руси как органическую составляющую русского народа. С другой стороны, во взглядах всех участников дискурса было нечто общее: как русины Галиции, так и малороссы Поднепровья в настоящем и будущем рассматривались как органические составляющие государственных образований династий Габсбургов и Романовых.

Примечания

1. Переписи населения в империи Габсбургов стали проводиться с 1857 г., в частности, с 1880 г. начали определять его этническую структуру по признакам языка и обряда. Это обусловило множество манипуляций и искажение реалий, что также касается и первой половины ХІХв. В современных научных работах часто фигурируют данные, согласно которым в 1849 г. в Галиции проживало 4,9 млн чел., из них русины составляли 46,8 %, поляки - 45,9 %, евреи - 6,7 %, немцы - 0,6 %. Эти данные, представленные в польских историко-географических работах, были получены на основе условно научных методик. Кроме того, они не отражают ситуацию в восточной части Галиции, где проживало 2/3 населения региона, подавляющее большинство которого составляли русины.

2. Вопрос о «православии греко-католиков», в смысле «мы православные», довольно сложный. Богословы и светские ученые объясняют этот феномен не их принадлежностью к православной церкви, а выводят его из ортодоксального понимания православия (греч. орЭобофа - «правильное [про]славление)», т. е. «правильное мнение», «правильное богослужение». С таких позиций православие рассматривается как отказ от ересей и исповедание апостольской веры согласно Священному Писанию и постановлениям Вселенских соборов, определившим каноны единой католической церкви.

3. Вопрос исторической терминологии довольно сложен. Очевидно, что проблема употребления понятий «русины», «руський», «украинский», «русский»/«русские», «малороссы», «великороссы» и др. относительно истории Галиции должна стать предметом серьезного научного дискурса. В нашем исследовании эти и другие термины употребляются в том звучании и смысле, который в них вкладывали в первой половине ХІХв.

4. Текст работы И. Левицкого «Ответ на заявление о введении польского алфавита в литературу руську» («Odpowiedz па zdanie o zaprowadzeniu abecadla polskiego do pismiennictwa ruskiego») опубликовал М. Возняк, который выяснил, что она была плагиатом работы Д. Зубрицкого«Апология кириллицы», находившейся тогда в рукописном варианте [3].

5. С научно-филологических позиций доказано, что латиница способна более адекватно, чем кириллица, передавать на письме некоторые особенности украинского литературного языка. Однако в истории его развития алфавит всегда воспринимался не в «технических» (языково-грамматических), а в общественно-политических категориях [14].

6. Текст статьи «Die Ruthener» см.: [31].

7. В ХІХ - начале ХХ в. фамилия «Русин» была распространена и в других регионах Карпато-Днестровских земель, в частности, ее носил почти каждый третий житель Лемковщины [10].

8. Эта статья И. Орлая, как и далее цитируемые работы Ю. Венелина «Несколько слов о россиянах...» и П. Кеппена «Литература славянских народов», была опубликована И. Свенцицким [15].

9. В частности, украинские историки активно озвучивают эпизод, когда после знакомства в середине 60-х гг. ХІХв. В. Кельсиева с Я. Головацким, А. Петрушевичем, Б. Дедицким он таким образом определил идейные взгляды этих деятелей в 1848 г.: «Наш язык рускій, а не русскій- российский; мы русины, а в Россіироссіяньїпрестола св. Петра; мы пишемъ слово рускійсъоднимъс, а россіянепишут съ двумя с; мы принадлежимъкъдвумъразнымъплеменамъ; россійскийязык для насънепонятенъ, россійскаяцерковь намъ чужая; мы вФрные сыны престола св. Петра, мы преданнФйшіеслуги австрійскоймонар- хіи, потому что въ ней только наше греко-католическое исповедание (унія) находитъ себе должную защиту.» [5: 174]. Этот факт, а также приведенные в тексте признания Д. Зубрицкого и Б. Дедицкого, свидетельствуют об искренности их воззрений, навеянных событиями «Весны народов». Однако это совсем не означает, что их разделял сам В. Кельсиев, переживший сложную эволюцию внутренних убеждений.

Литература

1. ВахнянинА. Спомини з життя. Львів, 1908. 139 с.

2. Відділ рукописів Львівської національної наукової бібліотеки України ім. В. Стефаника. Спр. 86. Арк. 23.

3. Возняк М. Апологія кирилиці Дениса Зубрицького [Додаток]. Ювілейний збірник Наукового товариства імені Шевченка. Львів, 1929. Т. СД С. 121-141.

4. Второе донесение министру народного просвещения о путешествии 1842 года, преимущественно в отношении к славянам // Погодин М.П. Избранные труды. М.: РОССПЭН, 2010. С. 211-228.

5. Галичина и Молдавія, путевые письма ВасілияКельсіева[СПб., 1868]. 2-е изд. Bridgeport. Carpato-Russian Literary Association, 1976. 351 с.

6. Головна Руська Рада (1848-1851): протоколи засідань і книга кореспонденції. Львів: Інститут історії церкви, 2002. 270 с.

7. ГрицакЯ.Руслан, Богдан і Мирон: три приклади конструювання ідентичності серед галицьких русино-українців // Україна модерна. Київ; Львів, 2003. С. 25-50.

8. Діьдицкій Б.А.Своежитьевыизаписки. Львовъ: Печатня Ставропигий-скогоин-та, 1906. Ч. 1. 93 с.

9. Іванова Л.Г.Україна між Сходом і Заходом: до проблеми становлення національної ідеї в українській суспільно-політичній думці в контексті східноєвропейського розвитку (І половина ХІХ ст.). Київ: КПУ ім. М. Драгоманова, 2007. 192 с.

10. Красовський І. Прізвища галицьких лемків у XVIII ст. Львів: Край, 1993. 194 с.

11. Кулиш П.Воспоминания о Николае Ивановиче Костомарове // Новь. 1885. Т. 4, № 13. С. 63-65.

12. Къгалицкимъбратьямъ. Собраніе статей, писемъ и рЪчей по поводу славянского вопроса М.П. Погодина. 20-го сентября 1866 г. М.: Издание Е.И. Погодиной, 1878. С. 17-22.

13. Лукашевич П.Малороссийскіяи черворусскіянародныя думы и пЪсни. Санкт-Петербургъ: ВътипографіиЭдуарда Праув и К. 171 с.

14. МаліневськаН.П. Про деякі закономірності нормування фонетичної системи української мови XVII - початку XVIII століть // Актуальні проблеми української лінгвістики: теорія і практика. 2001. Вип. 2. С. 112-119.