Иконоборство большевиков и его отражение в русской литературе

Размещено на http://www.allbest.ru/

ИКОНОБОРСТВО БОЛЬШЕВИКОВ И ЕГО ОТРАЖЕНИЕ В РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ

Лепахин В.В.

Иконы уничтожали все завоеватели русской земли: половцы, татаро-монголы, немцы, шведы, поляки, литовцы, просвещённые французы и опять немцы, о чём сохранилось немало свидетельств Причём, это происходило и совсем недавно. После освобождения Псковской области в Михайловском работала Государственная Комиссия. В её Сообщении (август 1944 года) говорится: «Немецкие вандалы прострелили в трёх местах большой портрет Пушкина, который висел на арке у входа в Михайловский парк... Мраморная плита для памятника Пушкину разбита... Площадка вокруг могилы Пушкина завалена мусором, щебнем, обломками иконных досок...» (Приют 1979: 15).. Но, конечно, самый заметный и чувствительный удар по русскому иконописанию был нанесён большевиками: огромную часть икон они просто варварски уничтожили, немалую часть продали за бесценок заграницу; были насильственно закрыты все иконописные мастерские. Иконописание ушло в подполье, а русская иконописная традиция оказалась насильственно прерванной.

И здесь надо сделать небольшой экскурс в историю. С первых своих шагов революция начала неслыханную по своему накалу и своей жестокости борьбу против религии. Естественно, эта борьба не могла оставить без внимания иконы и иконопочитание, поскольку они занимали в Православии, в православном быту значительное место, в определённом смысле являлись и являются символом Православия. В январе 1918 года партийно-государственная власть принимает декрет об отделении Церкви от государства и школы от Церкви.

Казалось бы, новое государство пошло по пути «демократии», но на деле документ дал сигнал для начала планомерного кровавого похода против Церкви, как писали об этом в том же году Церковные Ведомости. Не случайно отдел, который проводил декрет в жизнь, был назван «ликвидационным». По этому документу церковным общинам запрещалось владеть собственностью, Церковь лишили прав юридического лица, всё церковное имущество было национализировано, запрещалось преподавание религии в школах.

В это время в Москве проходил Поместный Собор. Со всех епархий туда начали поступать сведения о массовых убийствах священнослужителей. Картину гонений помогают восстановить, например, Пермские епархиальные ведомости, которые приводят список убиенных за веру: архиепископ Андроник, епископ Феофан, десять протоиереев, сорок один священник, пять диаконов, четыре псаломщика, тридцать шесть монахов. Около каждого имени имеются пометы, из которых можно узнать страшные подробности: «утоплен в проруби», «исколот штыками», «забит прикладами», «задушен епитрахилью», «заморожен», «изрублен саблями»; иногда рядом уточняется: «сам себе рыл могилу». Целый сонм новомучеников пострадал за иконы и иконопочитание от рук новых безбожников и иконоборцев.

Причина убийств была стандартная -- «контрреволюционная деятельность». По сохранившимся документам видно, что к контрреволюционной деятельности относились крепкая вера, совершение богослужений или даже только участие в них, соблюдение религиозных праздников, крестные ходы, почитание святых икон, религиозная проповедь в храме.

Декрет об отделении Церкви от Государства, как сообщали с мест, при существующих условиях проводится медленно, так как «первые шаги в этом направлении встречены отпором со стороны населения».

Приведённые выше подробности ясно свидетельствую, что это были не только политические убийства. Их кощунственный и надругательский характер говорит о том, что борьба велась не только против Церкви как неудобной для партийно-государственной власти организации, а против Церкви как организма, против таинственного тела Христова, против Христа Спасителя.

После опубликования декрета начали закрывать храмы, обычно без объяснения причин. Иногда пытались подыскать формальную причину для закрытия или разрушения, например, сносили по плану реконструкции города; не разрешали ремонтировать храм, а потом сносили его из-за ветхости; строили вокруг церкви завод, а храм превращали в один из цехов и т.д. Закрытые, но не разрушенные храмы превращали в лучшем случае в концертный зал, кинотеатр, архив, музей (например, музей атеизма!), в худшем -- в жилой дом, в учреждение, фабрику, гараж, МТС, склад горючего Ещё в 60-х годах прошлого столетия в Москве было три общественных туалета, устроенных в храмах. Здесь мы опять сталкиваемся с показным государственным кощунством и надругательством над святыней. Помнится, в кабинете В.Н. Лазарева висела фотография храма, на котором красовалась вывеска: «Туалет». Когда чинуши указывали, что надо бы снять фотографию, поскольку в рабочий кабинет учёного приходит много народа, Виктор Никитич ответствовал: «Когда вы уберёте оттуда туалет, тогда я сниму фотографию».. Из 80.000 храмов к 1939 году в средней России осталось около 100 действующих.

При разрушении храмов и монастырей погибло много бесценных фресок и икон. Согласно сохранившимся свидетельствам, иконы уничтожали разными простейшими способами, но нередко было и так, что прежде чем сжечь или расколоть иконы на дрова, им выкалывали глаза, расстреливали из оружия, выкрикивая при этом кощунственные лозунги, приклеивали к губам святых дымящиеся цигарки, выцарапывали на иконах революционные и сатанинские символы, делали на них неприличные надписи, в иконы стреляли как в мишень. Невольно вспоминаются кощунства, совершавшиеся новгородско- московскими еретиками в конце XV - начале XVI веков. Приёмы, методы и формы иконоборства во многом совпадают.

Антирелигиозная пропаганда началась сразу же после опубликования декрета. В 1922 году большевики начали издавать газету Безбожник. Через три года было создано единое антирелигиозное общество, получившее название Союз безбожников. Тогда же появился ежемесячный методический журнал Антирелигиозник. Главные лозунги Союза безбожников: «Через безбожие -- к коммунизму» и «Борьба с религией -- это борьба за социализм». Тиражи антирелигиозной литературы зашкаливали: в 1930 году было издано свыше 50 миллионов печатных листов-оттисков. Чтобы ничто не напоминало о Боге, иконы удалили изо всех общественных мест.

Массовой обработке подверглось сознание детей. И это одно из самых тяжких преступлений большевизма. В юные воинствующие безбожники (ЮВБ) принимали с восьми лет. В середине двадцатых годов начали организовывать кружки юных безбожников. В 1931 году, согласно большевистской статистике, в них числилось два миллиона детей. В том же году ЦК ВЛКСМ начал издавать журнал Юные безбожники. В 1928/29 учебном году ввели насильственное антирелигиозное воспитание в школах. Началась организация антипасхальных карнавалов с факельными шествиями. Дети -- «юные безбожники» -- занимались борьбой с «религиозной заразой». Они инициировали закрытие храмов, боролись против рождественских ёлок и берёзок на Троицын день, против пасхальных блюд, против проявлений религиозности учителей, родителей, учеников, боролись также за лишение избирательных прав детей священнослужителей, против ношения нательных крестиков и других религиозных символов, агитировали за снятие и уничтожение икон в семьях школьников, против прихода в дом священнослужителей, за снятие колоколов, за выявление религиозных школьников «в целях взятия их на буксир».

Борьбе с Церковью партийно-государственная власть придавала такое большое значение, что очередная пятилетка (1932-1937) была названа, как известно, «безбожной». Сталин объявил, что к 1937 году имя Бога в стране должно быть забыто. Однако перепись населения в ходе пятилетки показала, что несмотря на все репрессии и закрытие храмов, 70-80% в деревнях и около 4050% населения в городах считали себя верующими. О главной цели пятилетки государство постаралось забыть, и теперь её смело можно назвать пятилеткой репрессий.

Приведём только несколько примеров форм и направлений борьбы большевиков против иконопочитания.

Свидетельство из Москвы. «...Около часовни особо чтимой народом иконы Иверской Божьей Матери, на здании Городской думы сорван вмонтированный в стену большой образ святого Александра Невского и на его место вделана большая красная пятиконечная звезда с расположенной вокруг неё надписью большими буквами: "Религия -- опиум для народа"; кремлёвский образ Святителя Николая завешен красной тряпкой».

В Царицыне иконы выносили из учреждений и частных домов, их сжигали или просто выбрасывали.

В Екатеринославле, хотя не нашли возможным прямо запретить иконы в частных квартирах, но согласно декрету, оставшемуся неопубликованным, установлен был определённый налог с каждой иконы: Установлен был также налог с наперсных крестов. Не напоминает ли это налог на бороду, который ввёл неугомонный борец с традицией Пётр I.

В Ставропольской епархии наблюдались случаи выступлений против Православной Церкви и её служителей, выражавшихся в удалении икон из некоторых казарм, в грубом обращении с лицами духовного звания, в намеренном проявлении неуважения к Церкви в виде появления в храме в шапке, закуривания папирос от зажжённой перед образом свечи и т.п. Это были поступки отдельных лиц из среды преступников, массами освобождавшихся из мест заключения, и из среды деморализованных солдат.

«В целом ряде случаев после ухода красноармейцев возвращавшийся причт и прихожане находили разбросанными по всему храму священные облачения, иконы и церковные книги из архива; свечные ящики и кружки для сборов оказывались сломанными, масло пролито, лампады разбиты, свечи истоптаны, Кресты, Евангелия и другие мелкие предметы изломаны, исковерканы и свалены в груды по всему храму. Иконы в нижнем ярусе иконостасов выбиты, очевидно, ногами» (Террор 2017: эл. ресурс).

В станице Прочноокопской Лабинского округа: Царские врата были растворены настежь, а в одном случае изрублены, завесы с них сорваны, в алтарях с престолов и жертвенников сняты священные одежды, изломаны ковчег, венцы, рассыпаны святые дары, изрезаны плащаницы, даже антиминсы, похищены дароносицы, наперсные кресты и многие другие ценные предметы. Во многих случаях изрезанные плащаницы, облачения и тому подобные предметы навешивались на лошадей в виде украшений. Здесь нельзя не вспомнить похожие зверства пугачёвцев за сто пятьдесят лет до описанных событий.

В станице Кореновской в храме были произведены всяческие глумления: алтарь был обращён в отхожее место и даже пользовались при этом священными сосудами. В Екатеринодаре было несколько случаев издевательства над иконами: в церкви Епархиального училища и в Духовном училище, где на образе Святителя Николая были вырезаны глаза, а затем самый образ был брошен в навозную кучу... Из общественных зданий, несмотря на протесты верующего населения, святые иконы удалены насильственно, в частных же домах они обложены налогом.

Одновременно с этим новая власть стала всячески стеснять проявление и воспитание религиозного чувства вне церкви: преподавание Закона Божьего в школах запрещено, и священнослужители от школ отстранены окончательно; из школ удалены иконы. Церковные браки признаны недействительными.

«Ограбление храмов в большинстве случаев сопровождается невероятными кощунствами, так, из священных облачений грабители-большевики шьют себе и своим подругам по кутежам штаны и юбки, шьют и попоны для лошадей, причём, кресты облачений приходятся на задние части тела. На иконах выкалываются глаза, у рта делается отверстие, в которое вставляется папироса и под иконой делается подпись: "Кури, товарищ, пока мы тут; уйдём -- не позволят"» (Террор 2017: эл. ресурс).

Материалы следственной комиссии обычно кончаются фразой: «Все изложенные факты основаны на твёрдых проверенных данных».

«Когда же Красная армия заняла город, то последовало распоряжение большевистских властей произвести обыски в оставленных квартирах, причём красноармейцам было разрешено взять из них всё, что они захотят... Группами по несколько человек рыскали красноармейцы по городу и, найдя покинутый дом, разграбляли его. Бралось все, и нужное и ненужное, начиная с икон, автомобилей, велосипедов, мебели, кроватей, тюфяков, одежды, обуви, белья, посуды, продуктов и кончая мелочами домашнего обихода, безделушками и даже вставными зубами» (Материалы 1918: эл. ресурс).

Красной нитью, отмечает комиссия, проходит стремление большевиков поколебать и оскорбить религиозные чувства верующих: «На хуторе Шебалине в Осиевской единоверческой церкви был произведён настоящий разгром. Взломали железную кассу; разбивали кружки для сбора пожертвований в пользу больных и раненых воинов и в пользу вдов и сирот; уничтожили библиотеку; вырывали листы из книги записей браков; уничтожали брачные документы; рассыпали Святые Дары, изломали ковчежцы с запасными дарами; изломали напрестольный крест; стреляли в иконы...» (Материалы 1918: эл. ресурс).

Тогда же было приказано убрать из школ все иконы. «Гонение на иконы в некоторых местах распространено было за пределы школьных помещений», -- говорится в одном из документов.

Ещё один из многих случаев. «В церкви духовного училища на месте алтаря устроена была сцена и самая церковь обращена в танцевальный зал, где красноармейцев учили танцам. Иконы, писанные на стенах церкви, были замазаны краской и на их месте изображены социалистические изречения, вокруг иконы Спасителя нарисована пятиконечная красная звезда» (Материалы 1918: эл. ресурс).

Церковь Тамбовского полка была обращена в театр, где потом давались театральные представления каскадного содержания. При уничтожении этой церкви большевики довели свои глумления до крайности: разрушили и сожгли иконостас. Из священных одежд сделали чепраки для лошадей и костюмы для актёров. С икон сняли ризы. Плащаницу изорвали на шарфы и портянки, причём изображение Христа прокололи штыком. В довершении этих кощунств иконы, кресты, в том числе и напрестольный крест со святыми мощами, куски изорванных одежд -- всё это навалили на двое саней и повезли по улицам в сопровождении шутовской процессии: один красноармеец, размахивая крестом, выступал впереди, и за ним шла толпа с хоругвями и пела светские песни, перемешивая их с церковными напевами. Свидетель католик, видевшей эту процессию, говорит, что жутко было смотреть на эти издевательства над святыней.

«Парчовые ризы зачастую переделывались в попоны для лошадей, и был целый кавалерийский отряд, сидевший на парчовых сёдлах». И опять можно вспомнить Пугачёва. Кощунства повторяются с поразительной точностью.

«Иконы расстреливались не только в церквах, но и в частных квартирах, особенно доставалось образу Святого Николая Чудотворца, которого называли "буржуем"».

«В Харьковской губернии в храме, построенном при станции Борки в память спасения царской семьи при крушении поезда, большевики под предводительством Дыбенко три дня под ряд кощунствовали и грабили совместно со своими любовницами в шапках с папиросами в зубах они ругали Иисуса Христа, Божью Матерь, рвали на части священные облачения, пронзили штыком известную икону Спасителя работы Маковского; в одном из приделов храма ими было устроено отхожее место».

«При разграблении близ Екатеринослава Тихвинского женского монастыря красноармейцы разгромили алтарь, престол был исколот кинжалом. У игуменьи в келье штыками был проколот образ Спасителя и Божьей Матери, причём, сделаны отверстия на месте уст и в них вложены зажжённые папиросы».

«Тяжёлые испытания пришлось пережить известному Святогорскому монастырю, расположенному в пределах Изюмского уезда Харьковской губернии... В октябре 1918 года переносили из села в село особо чтимую икону Святогорской Божьей Матери и крестный ход расположился на ночлег в селе Байрачах, большевики напали на помещение, занимаемое духовенством и убили иеромонахов Модеста и Иринарха, иеродоакона Федота и приютившего их хозяина дома с дочерью. Пять трупов легли у подножья иконы, стоявшей в луже крови» (Материалы 1918: эл. ресурс).

В сентябре 1919 года судебный следователь Лубенского окружного суда по важнейшим делам в присутствии подписавшихся понятых, производил осмотр тёплой церкви в Мгарском мужском монастыре с целью выяснения, какие повреждения были произведены большевиками. Было констатировано:

— в иконе Божией Матери, помещающейся в левой половине иконостаса, на шее Божией Матери имеется след от удара штыком;

— в иконе св. Афанасия, помещающейся в правой боковой двери иконостаса, имеется возле глаза след от удара штыком;

— в киоте перед правым клиросом с иконы Благовещения Божией Матери сорван венчик» (Архив 2017: эл. ресурс).

Настоящая статья ни в коем случае не претендует на научное изучение истории борьбы большевиков против Церкви и иконопочитания. Мы просто выбрали несколько характерных случаев, которыми хотели бы предварить последующее изложение материала, связанное уже непосредственно с отображением иконоборчества в русской словесности, если же читатель хочет узнать больше об иконоборстве большевиков, то легко найдёт авторитетные научно-исторические материалы и в интернете, и в печатных изданиях.

Иконоборчество начали, конечно, не большевики. Стоит только напомнить целую иконоборческую эпоху в Византии (VIII - IX вв.), иконоборчество эпохи Реформации в Европе или новгородско-московских еретиков конца XV - начала XVI века. В этой статье мы обратимся к творчеству М. Горького и В.А. Никифорова-Волгина, к тем их произведениям, в которых затрагивается тема иконоборства.

Как известно, подростком Алёша Пешков работал в иконной мастерской, что и описал в повести В людях. В произведении имеются два эпизода, на первый взгляд, не имеющие друг к другу никакого отношения. Напомним о них.

Если у подростка выдавалась свободная минута, он читал мастерам вслух книги. Хозяин это одобрял, ибо чтение, говорил он, «отметает шум и споры». Однажды герой повести принёс томик Лермонтова и начал читать поэму Демон. Через некоторое время вся мастерская оставила работу и собралась вокруг чтеца, все слушали «тесно прислонившись друг к другу, обнявшись, хмурясь и улыбаясь» (Горький 1956: 13, 417). Особенно сильно поэма подействовала на Ситанова, который потом переписал её себе в тетрадь (хотя мог бы купить книгу), и на Жихарева. Последний долго удивлялся: «Я никаких слов не помню... Ничего не помню, а его -- вижу! Удивительно это -- человек заставил чорта пожалеть? Ведь жалко его, а?» (Горький 1956: 13, 418). Жихарев настолько покорён лермонтовским образом демона, что даже предполагает его изобразить по-иконописному: «Деймона я могу даже написать: телом чёрен и мохнат, крылья огненно-красные -- суриком, а личико, ручки, ножки -- досиня белые, примерно, как снег в месячную ночь» (Горький 1956: 13, 418). Достаточно вспомнить Демона Михаила Врубеля, чтобы понять, что Жихарев мысленно видит не гордого богоборца романтической или символистской литературы и живописи, а иконного, скорее даже, фольклорного «мелкого беса». Горький впоследствии не возвращается к этой теме; читатель так и не узнает, написал ли Жихарев иконку «деймона».

В другом эпизоде рассказывается об иконе святого покровителя подростка. Незадолго до того, как Алёшу выгнали из мастерской, ему подарили на день ангела, 17 марта, «маленький, красиво написанный образ Алексия -- Божия Человека» (Горький 1956: 13, 431). Поскольку торжественную речь при вручении подарка произносит Жихарев, вероятно, он и написал эту иконку, конечно, не без участия других мастеров.

В повести эти два эпизода не имеют продолжения. Но вот в воспоминаниях И.Д. Сургучёва Сургучёв Илья Дмитриевич (1881-1956) -- писатель, драматург. В посвящённом ему некрологе имя писателя стоит в одном ряду с именами Бунина, Зайцева, Шмелева, Куприна, Ремизова, там же его называют одним из духовных наследников XIX века. Он приобрёл известность как удивительный стилист, мастер короткой повести и рассказа, как прекрасный драматург, наиболее известные пьесы -- Осенние скрипки и На реках Вавилонских. В издательстве «Знание», которое возглавлял Горький, вышел двухтомник его рассказов. Сургучёв покинул Россию в конце гражданской войны. После Константинополя и Праги осел в Париже. Творческое наследие И. Сургучёва понемногу возвращается в Россию. В 1983 г. в его родном Ставрополе переиздали повесть Губернатор, в 1990 г. в антологии «Литература Русского Зарубежья» вышла пьеса. На реках Вавилонских, в 1993 г. в «Роман-Газете» опубликовали повесть Детство Императора Николая II. В 1998 г. в журнале «Юность» напечатан роман Ротонда. В своих письмах Горький говорил, что у Сургучёва «хорошие задатки», что он «большой поэт», что «обещает немало», только небрежен (Горький 1956: 29, 138, 219, 240). Сохранилось несколько писем Горького Сургучёву 1910-1913 гг. В 1912 году Горький сообщал Коцюбинскому, что у него на Капри около месяца жил Сургучёв (Горький 1956: 29, 240)., который, по его словам, «подолгу живал» у Горького на Капри, эти два события удивительным и странным образом обретают взаимосвязь. По воспоминаниям мемуариста, однажды писатель рассказал ему о своей работе в иконной мастерской, как бы дополнив повесть В людях новыми и важными деталями.

«-- А вы знаете? -- сказал Горький. -- Я ведь учился этому ремеслу (иконописи. -- В.Л.). Но не пошло: веры не было. А это самое главное в этом деле. Большая комната. Сидят человек двадцать богомазов и пишут иконы. А я вступил, как растиратель красок, ну и присматривался, конечно. Пишут богов, Божью Матерь и Николу. Хозяин -- мрачный, платит подённо и следит, чтоб не раскуривали. Скука, а песен петь нельзя. Попробовали божественное: "Кресту Твоему" -- не идёт. Я был мальчишка бедовый. Подойдёшь к одному- другому и шепчешь: "Нарисуй ему рожки!" Так меня и прозвали: "дьяволёнок". Хозяину это не нравилось, вынул он из кармана сорок копеек и сказал: "Собери своё барахлишко и к вечеру очисть атмосферу". И вот вечером, когда я пришёл к товарищам попрощаться, один из них вынул из стола две маленькие иконки и сказал: "Вот для тебя специально написал, выбирай". На одной был написан мой ангел Алексей -- Божий Человек, а на другой -- дьявол румяный и с рожками. "Вот выбирай, что по душе". Я выбрал дьявола, из озорства. -- "Ну вот я так и мыслил, -- ответил богомаз, -- что ты возлюбишь дьявола. Ты из дьявольской материи создан... Ну вот и молись своему образу: он тебя вывезет", но, прибавил богомаз, "жди конца". Что-то в душе у меня ёкнуло, но нельзя же поддаваться панике!..» (Сургучёв 1994: 87).

Мемуарист пожелал увидеть изображение беса, на что Горький согласился. На следующий день Сургучёв был у писателя.

«Дьявол был запрятан между книгами, -- продолжает Сургучёв, -- но Горький чётко знал его место и достал дощечку моментально. И он, и я -- мы оба, неизвестно почему, испытывали какое-то непонятное волнение.

Наконец, дьявол -- в моих руках и я вижу, что человек, писавший его, был человеком талантливым. Что-то было в нём от чёрта из Ночи под Рождество, но было что-то другое и это "что" трудно себе сразу уяснить. Словно в нём была ртуть и при повороте света он, казалось, то шевелился, то улыбался, то прищуривал глаз. Он с какой-то жадностью, через мои глаза, впитывался в мой мозг, завладевал в мозгу каким-то местом, чтобы никогда из него не уйти... Дьявол этот пожелал вселиться в меня и я чувствовал, что тут без святой воды не обойтись...» (Сургучёв 1994: 87).

Горький заметил то сильное впечатление, которое произвело изображение беса на Сургучёва и, вероятно, не совсем всерьёз По словам самого Горького, он с тех пор, как получил этот подарок, никогда не расставался с ним, хотя и побаивался его. «Да, он страшноватый, Чёрт Иванович!» -- передаёт слова писателя мемуарист (Сургучёв 1994: 87). предложил его в подарок собеседнику. Тот в страхе, «будто его обдали кипятком», отказывается. И эта часть воспоминаний, как и предыдущая, не вызывает сомнений.

Завершает же свои воспоминания мемуарист следующим образом: «Я знаю, что много людей будут смеяться над моей наивностью, но я, всё-таки, теперь скажу, что путь Горького был страшен: как Христа в пустыне, дьявол возвёл его на высокую гору и показал ему все царства земные и сказал:

-- Поклонись и я всё дам тебе.

И Горький поклонился.

И ему, среднему в общем писателю, был дан успех, которого не знали при жизни своей ни Пушкин, ни Гоголь, ни Лев Толстой, ни Достоевский. У него было всё: и слава, и деньги, и женская лукавая любовь...

И этим путём наваждения он твёрдой поступью шёл к чаше с цикутой, которую приготовил ему опытный аптекарь Ягода.

Начальники чрезвычайной комиссии не любят фотографироваться, но всё-таки, где-то, однажды, я увидел портрет Ягоды. И тут вы, пожалуй, будете менее смеяться: Ягода, как две капли воды, был похож на дьявола, пророчески нарисованного талантливым богомазом» (Сургучёв 1994: 87) Эту заключительную часть воспоминаний, похожую скорее на финал художественного произведения, чем на воспоминания, мы предпочитаем целиком оставить на совести мемуариста, даже не пытаясь её прокомментировать, тем более, что к теме статьи рассказанное в ней не имеет прямого отношения. Опустить же эту впечатляющую часть было бы несправедливо по отношению к автору мемуаров..

Этот эпизод интересен тем, что контакт, общение с иконой влияет на жизнь человека. Как в повести Гоголя Портрет, антииконка беса начинает оказывать своё влияние на её добровольного владельца. Мало того, антиикона за много лет до предсказанного конца являет собой портрет убийцы. Хотя надо оговориться, что отделить правду от вымысла в этом эпизоде не представляется возможным. Но даже если всё это целиком придумано писателем Сургучёвым, эпизод интересен как художественный текст, в котором раскрываются особенности «общения» человека с антииконой. Кроме того, на основании повести В людях и мемуаров Сургучёва можно говорить о «врождённом» иконоборчестве не только персонажа Горького, но и самого писателя. Причём, подобная борьба против иконы описана у Горького и в повести Детство. В ней главный герой в отместку деду отрезает ножницами головы святым в бумажных лицевых святках. Если считать, что случай с Горьким и его персонажами не единичен, то, конечно, большевики в своём красном террористическом иконоборстве нашли благодатную почву в среде таких «персонажей» и «героев».

Противоположный пример находим в творчестве В.А. Никифорова- Волгина (1901-1941). Икона и иконоборчество занимают в его произведениях заметное место. В повести Дорожный посох (1938), рассказчик которой является странствующим священником, он пишет: «Я примечаю, что временами темнеют иконы. Запрестольный образ Христа неведомо отчего стал чёрным и гневным. Старики сказывали, что перед большими народными бедствиями темнеют иконы» (Никифоров 1991: 77). Иконы в творчестве писателя живут, иконы сопереживают, иконы берут на себя часть той ненависти, которая выплёскивается на Русь, которую нарекли «уходящей» и приговорили к уничтожению.

Писатель как очевидец рассказывает немало случаев глумления над образами. «Наша деревенская коммуна началась с того, -- пишет он, -- что на кладбище стали гулянки устраивать, парни сбросили с колокольни большой колокол... Алексей Бахвалов поджёг часовню при дороге. Кузьма икону Владычицы топором разрубил и в горящую печь бросил» (Никифоров 1991: 86). Это произошло в одном селе. Но писатель вместе со своим героем много ходит по земле и часто сталкивается с ненавистью к иконам. Однажды встречные старики-крестьяне рассказали ему о своих сельских доморощенных иконоборцах: «Ведь до чего дошло?!.. Миколаха Жердь из нашего посада анкубатор для выводки цыплят сделал... из дедовских икон! Говорит Миколаха, что они, иконы-то, подходящие для этого, так как толстые, вершковые, а главное -- дерево сухое!..» Но это не самое дурное применение для святых икон, другой старик дополняет: «А внук мой Пашка из иконы покрышку сделал в своём нужнике...» (Никифоров 1991: 116). Один из собеседников писателя рассказывает: «А недавно молодёжь упражнялась на кладбище в стрельбе, и мишенью были кресты, и в каком-то клубе икона Божией Матери превращена в шахматную доску» (Никифоров 1991: 73). Большевистский переворот с ненавистью отверг воспетую великим Пушкиным «любовь к отеческим гробам», и вместе с ней канул в небытие детский трепет перед святыми дедовскими иконами.

Наряду с таким «утилитарным иконоборчеством» -- использованием икон в качестве сухих досок, в качестве хорошего материала для разных целей -- писатель повествует и об идейном иконоборчестве. Новые, красные иконоборцы непременно хотели сначала икону осквернить, в чём они по - обезьяньи подражали византийским, протестантским противникам иконы, французским «революционерам» конца XVIII века, а также новгородско- московским еретикам, получившим прозвание «жидовствующих». И в этом проявилось своеобразное «иконопочитание со знаком минус», ведь борцы против религии, уничтожая иконы, хотели доказать, что иконы -- ничто. При этом они бросали вызов не иконопочитанию, а самому Господу, стремясь таким ложным путём доказать, что Бога нет. И писатель сохранил для потомков несколько зарисовок.

Вот в монастырь входит развязная молодёжь, парни и девки: «Гомонливой толпой садятся у часовни, на святом камне, где некогда явлена была чудотворная икона Пречистыя Богомати. Гармонь принесли с собой. Хриплые лады её колыхнули монастырскую тишину» (Никифоров 1960: 71).

Или один из случайных иконоборцев рассказывает об ограблении Псково-Печерского монастыря: «Что мы только в храме ни делали, -- подумать страшно! Плевались, пели песни, хохотали. Я, как сейчас помню, всё хотел в уста Спасителя папироску вставить... Стоял в пещере на месте первоначального алтаря подвижников образ Богоматери... Мы этот образ на пол опрокинули и сапогами, грязными солдатскими сапожищами по этому образу!..» (Никифоров 1991: 134-135). Этот человек покаялся и с ужасом вспоминает о содеянном. А писатель задумывается о тех, кто и не собирается принести покаяние?..

В другом рассказе по завьюженному пути везёт писателя монахиня Макария: «У дороги, под крылатой сосной, деревянный осьмиконечный крест, обвитый вьюжным дымом.

-- Вот и Пригвождённая Богоматерь, -- указывает Макария на крест, -- скоро и монастырь!

Спрашиваю монахиню:

-- Почему крест называется пригвождённой Богоматерью?

Макария останавливает лошадь и предлагает подойти к нему поближе. На кресте под навесом икона Суздальской Божией Матери -- Заступницы ржаных полей В Суздале до революции почитались две чудотворных иконы Богородицы: Казанская и Корсун- ская -- Умиление. Писатель же называет икону на кресте Заступницей ржаных полей, но такой иконы не существует. Возможно, писатель имеет в виду икону старца Амвросия Оптинского Спо- рительница хлебов, но её не называют Суздальской. Может быть, речь идёт о какой-то местночтимой иконе, но не исключено, что тут мы имеем дело с художественным вымыслом.. Я вгляделся в образ. Чья-то кощунственная рука вбила в глаза Богоматери гвозди!

Монахиня крестилась и строго шептала:

-- Спаси и помилуй его... помрачённого, озлобленного, Тебя пригвоздившего!..

Придорожный крест, обвитый вьюгой, завечеревшее поле, старый поникший конь и горбатая монахиня, творящая молитву за тёмную душу дорожного бродяги, навевали думу о ней... России монашеской, в молитве сгорающей, и России разбойной, вбивающей гвозди в глаза Пресвятой Девы» (Никифоров 1960: 96).

В этом отрывке примечательно отношение персонажей к России. Читая художественную литературу, в которой нашло отражение пред - и послереволюционное время, нельзя не обратить внимания, что образ Руси, образ России часто раздваивается. Если человек смотрел на события изнутри Святой Руси, то он не мог воспринимать события иначе, чем трагедию страны, и его охватывало чувство недоумения: как же могло случиться такое со Святой Русью? Если же человек взирал на всё с точки зрения «Руси советской», с позиций воинствующего атеизма, то по отношению к старой Руси он не мог ничего испытывать кроме ненависти, хотя она, конечно, этого не заслужила. Но в поэзии и прозе той поры многократно встречаются попытки примирить обе точки зрения, воспринимая Русь так, как она есть -- во всей напряжённой противоречивости, антиномичности её идеалов, устремлений, её самобытной истории. Николай Клюев пишет такие строки: «Святая Русь, тебе и каторжной молюсь». Игорь Северянин в начале одного стихотворения восклицает: «Моя безбожная Россия, священная моя страна!» А завершает произведение так: «Моя ползучая Россия, крылатая моя страна!» (Северянин 1988: 321322). Мы ограничимся только этими двумя примерами, хотя можно было бы найти похожие строки у Вячеслава Иванова, Сергея Есенина, Марины Цветаевой и других поэтов.

Похожее восприятие происходящего видим и у Никифорова -Волгина. Столкнулись как бы две России -- монашеская, верующая, святая, сгорающая в молитве и безбожная, каторжная, разбойная, пугачёвствующая \ Одна против икон, другая жизнь полагает за святые иконы. Но, по сути, это не две России, а одна: одна плоть, одно тело, одна душа, один дух. Русь повторяет трагедию прародителей -- отпадение от Бога. Как человек, сотворённый по образу и подобию Божию, осквернил и затемнил это образ грехами, так и Русь в своём буйстве пытается отречься от своего небесного образа и призвания к святости. Но залогом возвращения Руси к своим истокам у писателя выступает молитва одинокой монахини у одинокого придорожного креста с Пригвождённой Богородицей, молитва о помрачённых, о пригвоздивших, о тех, кто превратил свободную жизнь в каторгу, о рождённых летать, но со страстью вознамерившихся ползать.

Писатель показывает, что народ по-разному относится к кощунствам над иконами: редко, когда сам принимает участие в этом, чаще, не жалея жизни, стремится спасти если не всю икону, то хотя бы отколотую или обгоревшую часть. Об одном таком разорении храма писатель рассказывает: «Когда из собора выносили иконы и бросали их на мостовую, произошла рукопашная. Народ с криком набрасывался на кощунников, вырывал у них иконы, а те, размахивая ручными гранатами, вопили... Молодёжь волочила по улицам иконы и распевала:

Эх, играй моя двухрядка,

Против Бога и попов.

На пустыре Савва Григорьевич нашёл икону преподобного Серафима Саровского, изрешечённую пулями» (Никифоров 1991: 93-94).

В рассказах писателя сохранился и эпизод удавшегося спасения иконы от уничтожения.

«В ночь на третье января к нам постучали.

-- Беда, батюшка! -- воскликнули вошедшие. -- Завтра хотят из собора все иконы вынести, иконостас разрушить, а церковь превратить в кинематограф. Самое же страшное: хотят чудотворную икону Божьей Матери на площадь вынести и там расстрелять». Рассказчик с верующим народом решает эту икону уберечь. Ночью им удаётся проникнуть в церковь.

«Мы вошли в гулкий замороженный собор. Из тяжёлого киота сняли древнюю икону Богоматери. Положили её в сани, прикрыли соломой и бла- В романе Братья Карамазовы устами старца Зосимы Достоевский предрекал спасение русской земле от иночества: «Отцы и учители, что есть инок? В просвещённом мире слово сие произносится в наши дни у иных уже с насмешкой, а у некоторых и как бранное...А между тем сколь много в монашестве смиренных и кротких, жаждущих уединения и пламенной в тишине молитвы. На сих меньше указывают и даже обходят молчанием вовсе, и сколь подивились бы, если скажу, что от сих кротких и жаждущих уединённой молитвы выйдет, может быть, ещё раз спасение Земли Русской! Так мыслю об иноке, и неужели ложно, неужели надменно?» (Достоевский 1958: 391-- 392). Никифоров-Волгин в некоторых рассказах как бы отвечает на последний риторический вопрос Достоевского: молитвой уединённых иноков и незнаемых миром праведников держится Русь на краю духовной пропасти, куда её привёл большевистский переворот. гословясь тронулись к нашей пещерной церкви. Сама Пресвятая лошадкой нашей правила... Не так ли и предки наши уносили святыни свои в леса, в укромные места, во дни татарского нашествия на Русь... В городе прошёл слух о чуде -- Владычица покинула собор! Да, воистину чудо! Ибо только сила Божия помогла нам спасти древнюю святыню русскую» (Никифоров 1960: 92-93). В этом отрывке характерна ассоциация с монголо-татарским игом, которая возникала у многих русских писателей -- свидетелей революционных событий и яростной борьбы против Церкви, назовём только Бунина, Блока, Ахматову, Цветаеву.

В круговом разгуле ненависти и кощунств рассказчика и его героев не оставляет чувство наступающего по многим приметам Второго Пришествия. Вот, один из собеседников писателя «поднялся с места и зажёг лампаду. На иконе Спаситель с Евангелием. Глаза непреклонные и грозные, смотрящие на все стороны.

-- Такие же глаза будут у Него, когда Он придёт судить живых и мёртвых, -- почему-то подумал я» (Никифоров 1960: 130).

Но главный мотив рассказов Никифорова-Волгина не Второе пришествие и не Страшный Суд, а надежда на восстановление в человеке образа Божия, живой иконы Спасителевой. Много видел его главный герой на своём пути страшных богоотступников и осквернителей икон, но немало слышал и покаянных слов, видел покаяние самых закоренелых грешников: «Видел власть имущих, которые в особой ладонке носили на груди частицу иконы или маленький образок и потихоньку, яко Никодим в нощи, приходили ко мне за утешением. Знаю одного из них, который хранит в чулане иконы отцов своих и в моменты душевного затемнения затепляет перед ними лампаду и молится...» (Никифоров 1991: 118).

Кругом, как рассказывает писатель, идёт разрушение церквей, запрет на богослужения, расстрелы священников и монахов, массовое закрытие монастырей, а монахиня Макария с тихой неистребимой радостью повествует о своём монастыре. От истории она переходит к современности и легко снимает старательно мостившуюся человеческими костями границу между Святой Русью и Россией новой -- советской, обезбоженной:

«И вдруг бодрым, звенящим голосом она (монахиня Макария. -- В.Л.) воскликнула, светло улыбаясь:

-- Недавно у нас свершилось великое чудо! В старой часовне обновился образ Господа Вседержителя! Был совсем как уголь, а теперь озарился неизреченным светом!» (Никифоров 1960: 97).

Вывод здесь, кажется, очевиден. Иконы уничтожают, их оскверняют, но иконы живут. И не просто живут, но дают человеку видимые знаки надежды на то, что Святая Русь воспрянет, победит свою «ползучую» внутреннюю болезнь, восстанет от неё единой, цельной и обновлённой. Это чувство приближающихся перемен испытывал сам писатель, и оно было связано также с иконами: «Шума тревоги больше не слышу. Тихо стало и притаённо. Иконы стали светлыми. Сказывают, купола на многих церквах обновляются! большевик иконопочитание церковь епархия

К чему сие? Что значит этот Господень знак?» (Никифоров 1991: 91). Посветление известных чудотворных икон (как и их потемнение перед событиями семнадцатого года) описаны не только в художественной литературе. Сохранились документы о расследовании многочисленных фактов обновления икон в 1922 году органами ЧК.

Писатель ставит в конце своих раздумий знак вопроса, но это, как и у Достоевского, только риторический вопрос, ведь для него очевидно, что иконы не только прошлое, но и будущее Руси.

Вот такое разное отношение к церковному образу, к святой иконе мы встречаем в русской литературе начала прошлого века. С одной стороны, бесовщина, попытка включить икону в бесовское жизнетворчество, поклонение антииконе, игра с адским огнём, а с другой -- почитание церковного образа, признание его великой духовной силы и вера в то, что именно икона сыграет важную роль в воскресении русского человека, в воскресении всей Руси, вера в то, что русский человек неизбежно отбросит от себя, как искусителя-змея, -- чуждое православному духу иконоборчество. Ведь икона прошла с русским народом всю его историю. По сказаниям о чудотворных иконах -- Владимирской, Смоленской, Тихвинской, Казанской, Иверской -- можно писать историю Руси, истинную, настоящую историю Руси. Русская икона -- мученица. Вместе с Церковью и её служителями она восходила на голгофское распятие. Её сжигали, топили, раскалывали на части, оскверняли самыми изощрёнными способами, а она терпеливо несла свой крест и воскресала вновь и вновь, своими чудесами подавая обетование конечного Воскресения.

Литература

1. Горький 1956 -- Максим Горький. Собрание сочинений в тридцати томах. М., 1949-1956. Достоевский 1958 -- Достоевский Ф.М. Собрание сочинений в десяти томах. М., 19561958.

2. Материалы 1918 -- Материалы Особой комиссии по расследованию злодеяний большевиков, состоящей при главнокомандующем вооружёнными силами на юге России. Акт расследования о грабежах и разбойных нападениях, произведённых большевиками в городе Ставрополе (Кавказском) с 15 октября по 2 ноября 1918 года.

3. Никифоров 1960 -- Никифоров-Волгин В.А. Земля именинница. Джорданвиль, 1960. Никифоров 1991 -- Никифоров-Волгин В.А. Дорожный посох. М., 1991.

4. Северянин 1988 -- Северянин И. Стихотворения. Таллин, 1988.

5. Сургучёв 1994 -- Сургучёв И.Д. Иконка Горького // Слово, № 1-6.М., 1994.

6. Террор 2016 -- Красный террор в годы гражданской войны по материалам Особой следственной комиссии по расследованию злодеяний большевиков в отношении Церкви и её служителей в Ставропольской епархии. Дело №5 и № 1028. Архив 2017 -- Государственный архив Полтавской области, (Ф.755, оп.1, спр.3)

Размещено на Allbest.ru