Советская историческая наука середины ХХ века: синтез трех поколений историков

Часто историзм попадал в плен формационности. Стремление приноровить социально-экономическое и политическое развитие России под европейские категории и темпы, невзирая на своеобразие развития страны, приводили к нарушению исторической перспективы, к поиску надуманных аналогий. Имевшиеся общецивилизационные закономерности российского и европейского исторического опыта в таком контексте приобретали жесткую формационную структуру, что схематизировало и искажало исторический процесс. Более того, поощряло историков к подгонке исторических фактов, к их расширительной трактовке.

Следование определенной модели использования методологии марксизма - догматической, творческой, формальной (либо в сочетании) - зависело и от выбора тематики исследований. Последняя часто рассматривалась историками как способ избежать жесткого методологического диктата путем сознательного отказа от исследования проблем новейшей и даже новой истории. Хронологические рамки - от XVIII в. и глубже - были объектом предпочтения советских историков «старой школы». Историков советской формации, изучавших проблемы феодализма и более ранних периодов истории, часто упрекали в том, что они сделали свой профессиональный выбор с целью избежать идеологического контроля. Советские историки, особенно послевоенного поколения, довольно часто признают, что доводы относительно исследовательской свободы в рамках творческо-формальной модели использования методологии марксизма были весьма убедительны и перевешивали несомненную увлеченность историей современности, если таковая наблюдалась.

С догматической моделью использования марксизма отчасти связана утрата советской исторической наукой художественности изложения. Несомненно, личностные особенности отдельного историка - культурный и образовательный уровень, особенности мышления и владение словом - играли здесь решающую роль. Однако весомое значение имело отсутствие социального заказа на работы такого рода вкупе с понижением среднего культурного уровня историков советской формации по сравнению с их старшими коллегами.

Марксистский поиск преимущественно материальных начал любых исторических явлений выводил за рамки исследования изучение психологических и духовных основ мотивации человеческой деятельности, что обедняло язык повествования, лишало его образности. Творческая модель использования методологии марксизма не являлась препятствием к созданию ярких в изобразительном плане работ. Одним из самых убедительных примеров может служить творчество М.В.Нечкиной.

Все модели использования советскими историками методологии марксизма реализовались в условиях, когда в собственно методологических установках происходили некоторые подвижки, связанные, в первую очередь, с изменявшимся политико-идеологическим климатом в стране (реакция на окончание Второй мировой войны и начало «холодной» войны, смерть И.В.Сталина и хрущевская «оттепель»).

Научный подход при смене парадигм характеризовал историков «старой школы». Им в большей степени было свойственно размышление над проблемами, которые встали перед наукой, чем стремление к простому изменению полярности оценок. Они предлагали начать с выяснения методологических основ сталинской модели исследований, с решения кардинальных вопросов влияния сталинизма на советскую историческую науку.

Смена вех для советских историков поколения «красных профессоров» имела свои особенности. Марксистские штудии молодых «красных профессоров», которым они отдали дань в начале своей профессиональной карьеры, в условиях еще не монополизированного партией марксизма, говорили о творческом начале многих их представителей. Исследовательский поиск, в силу менявшихся условий деятельности историков, часто оказывался под спудом, активизируясь в моменты ослабления давления внешних факторов на развитие советской исторической науки или их совпадения с ее собственными потребностями, что имело место, например, в начале «оттепели» или в период отхода от господства «школы Покровского».

Вместе с тем, многие представители этой генерации советских историков начали свою деятельность с безусловного усвоения исторической концепции М.Н.Покровского, причем в догматической форме, с отрицания (и практического незнания!) предшествовавшей историографии. Особенно это сказалось на историках, изучавших советскую историю, в силу того обстоятельства, что никаких иных традиций ее изучения в отечественной науке просто не существовало. Поэтому смена вех для них была в наибольшей степени связана с директивными решениями партии в области исторической науки, хотя происходила она также небезболезненно. Особенно трудным был период критики культа личности И.В.Сталина. Исследователи, изучавшие творческие судьбы историков первого марксистского поколения, отмечали во многом зависимый от внешних факторов характер трансформации их научных представлений, причем даже тех их представителей, которые занимались отдаленными от современности проблемами русского феодализма.

Историки послевоенного поколения, особенно их старшая часть, прошедшая войну, в самом начале своей научной деятельности столкнулась с необходимостью осмысливать концептуальные изменения в советской исторической науке, появившиеся в годы «оттепели». Несмотря на обстановку творческого подъема, закладывавшую основы для преодоления догматизма, и появившуюся возможность методологического поиска, проходившего под лозунгом возвращения к подлинным К.Марксу, Ф.Энгельсу и В.И.Ленину, для многих историков этого поколения принять перемены было весьма непросто, как констатировал на собственном примере П.В.Волобуев Академик П.В.Волобуев. Неопубликованные работы. Воспоминания. Статьи. С. 16..

Таким образом, в советской исторической науке середины ХХ в. методология марксизма-ленинизма имела особенности своего использования, которые реализовывались в трех основных моделях. Выбор какой-либо из них во многом определялся принадлежностью к тому или иному поколению историков, индивидуальностью исследователя, а также наличием исследовательских традиций и возможностью их передачи младшим генерациям.

Глава третья «Практика обсуждения рукописей как методологическая верификация исследования» посвящена наиболее распространенному методу оценки работ по истории. Традиция вынесения на суд коллег по историческому цеху текстов готовившихся монографий и статей была присуща сообществу историков России во все времена. Поделиться своими изысканиями, выслушать мнения признанных авторитетов в данной области исторического знания по поводу написанного - такие виды профессиональных коммуникаций рассматривалось историками как непременный атрибут научной жизни, способ повышения исследовательского уровня исследований. В середине ХХ в. в сообществе советских историков принцип обсуждения готовившихся к изданию рукописей, научных докладов сохранялся, но его суть значительно изменилась. В этой практике стали ясно различимы два уровня.

На одном из них поддерживалась преемственность с бытовавшей в дореволюционной исторической науке традицией. Продолжали существовать негласные кружки вокруг отдельных историков, в первую очередь представителей «старой школы». В них научные единомышленники обсуждали свои изыскания в поисках оптимальных исследовательских результатов. Такие неформальные объединения сложились вокруг С.Н.Валка, Б.А.Романова, Е.В.Тарле, М.Н.Тихомирова, М.В.Нечкиной, А.Л.Сидорова и некоторых других историков в виде проблемных групп, специальных семинаров и пр. Впоследствии они будут образовываться вокруг советских историков послевоенного поколения - В.П.Данилова, В.З.Дробижева, И.Д.Ковальченко и др.

Другой уровень обсуждения работ был детищем советской эпохи. Он возник как следствие изменившегося положения и характера самой исторической науки России. Безусловное превалирование в ней марксистско-ленинского направления в сталинской интерпретации, предназначавшаяся ей роль «идеологического фронта» привели к тому, что ставшие обязательными разборы статей и монографий на стадии их подготовки преследовали цель не столько проверить научную значимость работ, сколько проследить их соответствие принципам марксистской методологии и принципу партийности исторической науки. Бюрократизация научных и научно-образовательных учреждений также в немалой степени этому способствовала.

Самым наглядным следствием нового характера обсуждения научных трудов стало соотношение между двумя его непременными частями - констатировавшими позитив и негатив. Рассмотрение собственно научных достоинств представленных работ, открывавшихся перспектив исследования занимало значительно меньше места, чем критическое сличение с марксистскими канонами, малейшее отклонение от которых самым детальным образом фиксировалось в устных выступлениях и заносилось в стенограмму. Таким образом, ставшая обязательной практика проверки выполнения и утверждения готовых исследований стала инструментом марксистской верификации.

Ее характерные черты и особенности раскрыты посредством контент-анализа стенограмм обсуждений работ разного плана - учебного пособия, монографии и докторской диссертации, которые состоялись в середине ХХ в. в Институте истории АН СССР - в секторе истории СССР до XIX в. и в секторе истории советского общества. Для разбора были намеренно взяты материалы секторов, занимавшихся исследованием столь удаленных хронологических друг от друга вопросов. Это дало возможность осветить поставленную проблему с учетом генерационных особенностей ее проявления. Если историки советского общества представляли два поколения - первое марксистское (в основном) и послевоенное, то историки-древники, помимо названных, имели в своем составе и ученых «старой школы».

Все обсуждения начинались с выяснения степени соответствия представленных рукописей основным методологическим принципам и концепциям, принятым в то время. Прежде всего, внимание рецензентов было обращено на формационность и классовый подход, как наиболее общие составляющие марксистско-ленинско-сталинской теории истории, а также на степень использования в работе произведений классиков марксизма, их интерпретацию и на наличие отклонений от принятых в советской исторической науке более частных концепций.

Тщательно отслеживалось следование принципу партийности исследования, ситуационным идеологическим канонам, на основании чего делались выводы об актуальности и научной значимости той или иной работы. Все нюансы в акцентах, которые допускали рецензенты, были связаны в значительной степени с принадлежностью этих историков к различным генерациям.

В обсуждениях работ по проблемам советской истории правильность их общей концепции сверялась по соответствию трактовкам и постулатам, представленным в «Кратком курсе истории ВКП (б)», которые наличествовали практически во всех, без исключения, публикациях, а также по знаковым цитатам из ленинских и сталинских произведений. Выдвигалось требование буквальной передачи руководящих формулировок в классической интерпретации, без привнесения каких бы то ни было разночтений, с дальнейшим подкреплением их источниками.

Марксистская верификация исследования предполагала также сопоставление представленных в рецензируемом труде трактовок с принятыми в тот момент времени оценками в исторической литературе, созданной, в свою очередь, на основе тех же марксистских положений. Этот элемент обсуждения работ мог вызывать дискуссии, в которых автору следовало отстаивать свои взгляды.

Рецензируемым трудам было важно совпасть с логикой директивной оценки. В таком случае марксистская верификация исследования была успешной. Отклонение от нее вызывало повторные обсуждения, внесение исправлений в текст исследований. Проверка методологического соответствия включала не только общую направленность работы, но и ее отдельные сюжеты.

Фундированность в качестве одного из решающих критериев оценки исследования учитывалась с большими ограничениями. Богатый фактический материал, введенный в научный оборот, не принимался во внимание «без марксистского его объяснения».

Особым вниманием в ходе обсуждения всех без исключения готовившихся изданий пользовались вопросы критики взглядов буржуазных историков. Обязательным элементом рецензирования был поиск наличествования в том или ином исследовании сравнений с существовавшими немарксистскими трактовками, имевших целью опровержение последних. Поддерживался именно боевой, а не «объективистский» подход к их рассмотрению.

При рассмотрении названного критерия марксичности той или иной работы часто возникал вопрос о том, в какой форме предпочтительнее было раскрывать ложность буржуазных концепций - в прямой или скрытой. Обозначение авторства этих взглядов, изложение их конкретного содержания становилось предметом специального обсуждения, так как эти вопросы могли быть расценены как пропаганда чуждых воззрений со всеми возможными последствиями.

Отметим, что различие в подходах к решению этого далеко не частного вопроса было во многом обусловлено фактором генерационности. Например, для историка-марксиста А.М.Панкратовой фигура умолчания была привычным атрибутом профессиональной деятельности, следствием исповедовавшейся ею партийности исторической науки. Равно как для историка права с дореволюционным стажем С.В.Юшкова исследовательская практика была неразрывно связана со вниманием к историографической традиции, с прямым указанием на своего оппонента.

Особое внимание при методологической верификации работ, в первую очередь по новейшей истории, было обращено на то, как была представлена роль большевистской партии в исторических событиях. Требование показа руководящей роли партии находилось в обойме обязательных критериев подтверждения марксистского характера обсуждавшихся работ.

Материалы всех без исключения обсуждений работ по любой проблематике и периоду демонстрировали боязнь совершения методологической ошибки, понимаемой как отступление от принятого на данный момент прочтения марксистских положений. На этом фоне меркли все возможные упущения научного свойства, так как их наличие не могло стать основанием для идеологической критики. Поэтому не случайно, что в ходе обсуждений исследовательские проблемы находились не на первом плане. Вопросы источниковедческой критики, степени раскрытия поставленных вопросов, их научной новизны присутствовали, но не за ними, как правило, оставался решающий голос в определении значимости работы. Наличие методологических несоответствий перевешивало все ее научные достоинства. Такой характер большинства обсуждений ограничивал степень их влияния на развитие советской исторической науки в целом.

Глава IV «Марксистско-ленинская цитата в историческом исследовании и полемике» посвящена выяснению роли и значения цитирования произведений теоретиков марксизма-ленинизма в работах советских историков, раскрытию особенностей этой практики для каждого поколения исследователей изучаемого периода.

В середине ХХ столетия ссылки на высказывания классиков марксизма являлись непременным атрибутом исторического исследования любого ранга и объема, вне зависимости от избранной темы. Цитаты являлись мерилом методологического уровня осмысления проблемы, добросовестности предпринятого исследования. Помещение цитат классиков марксизма-ленинизма во вступительную и заключительную часть исследования и корреляция с ними авторских посылов и выводов служило критерием истины, доказательством научности проведенной работы, даже если оно носило чисто формальный характер. В основной части исследования наличие и количество цитат зависело как от отношения к ним самого исследователя, так и от характера изучаемой проблемы. Наибольшую дань цитированию отдавали работы обобщающего характера и посвященные социально-экономическим и политическим проблемам нового и новейшего времени. Это в равной мере относится к использованию ссылок на работы классиков марксизма-ленинизма при обсуждении научных проблем, в стиле ведения полемики.

От характера цитат, положенных в основу исследования, зависели параметры исследовательского поля историка. Наиболее продуктивные из них содержали идеи, имевшие потенциал для своего развития и, вследствие этого, давали известный простор для конкретно-исторического изучения.

В течение первого послевоенного десятилетия пропорции в использовании цитат разных классиков изменялись в соответствии с политической обстановкой в стране. До смерти И.В.Сталина и некоторое время после нее цитировали преимущественно В.И.Ленина и И.В.Сталина. В книгах и статьях, в прочих документах тех лет употребление высказываний живого вождя часто было преобладающим, но существовали прямо не оговоренные, но достаточно определенные соотношения в количестве приводимых цитат.

Вопросу о том, чьи цитаты лучше использовать, придавалась большая значимость. Исследователю было необходимо определить, чью цитату привести в том случае, если и В.И.Ленин, и И.В. Сталин высказывались по одному и тому же вопросу, или же сталинское изречение цитировало ленинское. В этом решении наиболее верным, но тоже не беспроигрышным методом было найти ответ на него в самих же цитатах. Определить удовлетворявшую существовавшей конъюнктуре дозу тех или иных цитат было просто необходимо для того, чтобы работа могла быть утверждена к защите, к печати и т.д.

Наиболее дежурными являлись выдержки из последних работ И.В.Сталина, широкое обсуждение которых предпринималось вскоре по их выходу в свет. В такой ситуации историки часто сталкивались с необходимостью цитирования при полном отсутствии подходящего к теме исследования высказывания, поиск которого не приносил результатов даже с учетом всех словесных ухищрений.

С началом критики культа личности стали исчезать сталинские цитаты, затем их полностью заменили высказывания В.И.Ленина. С усилением оттепельных процессов несколько сократилось само количество руководящих цитат в исторических исследованиях, обусловленное стремлением части историков к преодолению догматизма. Но у данного явления была еще одна причина, которую сами историки определили как цитатобоязнь, вызванную ожиданием прояснения идеологической ситуации в исторической науке.

К авторитету К.Маркса и Ф.Энгельса историки прибегали значительно реже и в основном в работах по всеобщей истории. Выборочное использование отдельных положений работ классиков марксизма-ленинизма не означало в большинстве случаев изучения историками теории марксизма-ленинизма на основе корпуса произведений их основателей. Цитирование К.Маркса требовало от исследователя также соблюдения определенной субординации. Выдержки из его работ следовало дополнить высказываниями большевистских классиков марксизма. Без этого даже «чрезвычайно ценные» мысли К.Маркса не выглядели «доведенными до конца». Использование выдержек из работ Ф.Энгельса, помимо методологического, имело и историографическое значение, особенно в работах по этнографии.

Вопрос об использовании в работах историков цитат из произведений классиков марксизма-ленинизма, по времени своего создания не совпадавшими с хронологическими рамками исследовавшихся конкретно-исторических проблем, неоднократно затрагивался самими исследователями. Проблема их интерполяции на более ранние периоды решалась по большей части независимо от фактора времени, либо необходимость такого приема объяснялась особой значимостью этих высказываний, делавшей их вневременными.

Параллельное использование цитат из наследия К.Маркса и Ф.Энгельса и выдержек из произведений В.И.Ленина и И.В.Сталина в исторических исследованиях имело свои особенности. Если последние были неопровержимыми аргументами в подтверждении той или иной трактовки исторических фактов (в отношении сталинских высказываний это было верно до начала «оттепели»), то ссылки на самих родоначальников марксизма не были столь неуязвимы. Изречения из их трудов брались с поправкой на критику, которая содержалась в работах их российских последователей. Отношение исследователя к высказываниям К.Маркса было в целом несколько более свободным. Они воспринимались скорее как пример анализа исторических процессов, образец методики исследования.

Отношение к цитате зависело также от фактора времени. В нем были отражены главенствующие тенденции того или иного этапа в деятельности сообщества советских историков, проявлялись их научная позиция, отношение к общим проблемам методологии истории, исследовательский стиль. В манере цитирования сказывалось своеобразие каждого поколения историков. Среди генераций, работавших в исторической науке в середине ХХ века, непревзойденными мастерами цитирования были представители первого марксистского поколения. Историки «старой школы» проявляли достаточно рациональное отношение к высказываниям классиков марксизма-ленинизма, стремясь выстраивать свою систему аргументации, в первую очередь исходя из исторических фактов. У многих историков послевоенного поколения просматривался взгляд на произведения классиков марксизма-ленинизма как на исторический источник. Такой подход, при последовательном осуществлении, мог бы серьезно изменить роль марксистско-ленинской цитаты в историческом исследовании, уменьшить ее значение как догмата. Но он был, скорее, исключением, чем общим правилом. Столкновение цитаты и факта в исследовании было проблемой, трудноразрешимой для историка не с научной, а с идеологической точки зрения.

Существование рациональных элементов в отношении советских историков к марксистско-ленинскому наследию на фоне преобладавшего догматического характера его использования отмечалось на протяжении всего изучаемого периода времени. К середине 1950-х гг., на волне начавшейся «оттепели», они получили новый импульс к развитию, связанный с концептуальными подвижками, происходившими в советской исторической науке. Одновременно проявились их особенности, заключавшиеся в своеобразии сочетания новых тенденций и уже устоявшихся традиций в использовании цитат классиков.

Ленинская цитата сохранила свою директивную функцию, продолжая оставаться отправной точкой исследования, его стимулом, в ней же заключалась и заданность его проблемного поля. Обращение к авторитету цитаты было непреложным и открытым. Высказывания Ленина трактовались как указания, а не как тезис, научное положение, они стояли вне критики. Цитирование освобождало историка от необходимости делать самостоятельные обобщения, но требовало постоянного коррелирования хода конкретно-исторического исследования с теоретической моделью. Все наиболее значимые дефиниции в изучении исторических проблем должны были быть подтверждены соответствующими высказываниями классиков.

Принцип аутентичности в отношении ленинского наследия означал, что использование отдельных положений и высказываний должно было идти с учетом обстоятельств и времени создания конкретной ленинской работы, принимая во внимание временной фактор при введении цитаты в ткань исторического повествования. Теоретически такой подход советскими историками поддерживался, но в исследовательской практике сплошь и рядом нарушался, даже несмотря на все «оттепельные» тенденции. Предлогом для этого было особое теоретико-методологическое значение высказывания, которое делало последнее как бы надвременным.

Историзм и директивность при использовании цитаты плохо уживались между собой. Эта двойственность по отношению к ленинским высказываниям выводила их из-под источниковедческой критики, обособляла от конкретно-исторических источников. Стараясь привести как можно больше высказываний по тому или иному сюжету, исследователи произвольно смешивали высказывания В.И.Ленина разных лет, без учета конкретной ситуации их возникновения.

Еще одна важная сторона в цитировании наследия классиков проявлялась, в первую очередь, при соблюдении методологического требования - использовать возможно бульшую совокупность марксистско-ленинских высказываний по изучаемой проблематике. Этот подход иногда расширял санкционированные границы исследования, так как в совокупности взятых максимально полно цитат находились такие, которые выбивались из общего смыслового русла и содержали возможность продуктивных интерпретаций.

Марксистско-ленинские высказывания сохраняли свою методологическую функцию даже будучи примененными при изучении отдельных исторических проблем в роли исторических источников или фактов историографии. Внутренняя и внешняя критика этого источника, проверка его дополнительным документальным и архивным материалом признавалась излишней. Авторы путем сопоставления ленинских цитат пытались найти ту из них, которая бы наилучшим образом характеризовала изучаемые проблемы. Смягчение идеологического климата не слишком повлияло на эту практику среди тех историков, которые не видели в ней ограничения для своей научной работы. Традиция толкования идейного наследия сохранялась у многих представителей «красных профессоров» на протяжении всей их научной деятельности. Историки «старой школы» использовали цитаты по большей части как необходимое обрамление работы. Послевоенная генерация историков была отмечена вниманием к эвристическому содержанию ленинского наследия.

Глава V «Проблемы межличностных коммуникаций трех поколений советских историков» содержит анализ сложившейся системы взаимоотношений в сообществе советских историков середины ХХ в. как способа передачи научного исторического знания и сохранения исследовательских традиций, как основы для создания научных школ. Рассмотрены особенности межгенерационных взаимосвязей между тремя поколениями советских историков, работавших в данный период времени.

Отношения, которые существовали между различными генерациями историков России в послевоенные годы, имели свою специфику. Характер профессионального общения представителей «старой» и «красной» профессуры отличался от взаимоотношений историков этих поколений со своими младшими коллегами - формировавшимся послевоенным поколением: свои черты проявлялись в коммуникативных связях смежных генераций, совершенно особенные штрихи были свойственны отношениям между историками «старой школы» и только вступавшими в середине ХХ века на эту стезю исследователями. Принадлежность учителей и учеников к поколениям с различными, во многом противоположными условиями формирования и социализации создавала новую ситуацию в сообществе советских историков.

Историки с дореволюционным стажем, несмотря на резко изменившиеся условия их научной деятельности и жизни в стране в целом, не могли не воспроизводить усвоенного со студенческой скамьи опыта профессионального научного общения, который им передали их предшественники. Традиция внимательного отношения к подготовке научной смены, формирования исследовательской школы имела для них непреходящую ценность.

Силовой метод внедрения генерации историков-марксистов первой волны не смог прервать нити, связывавшие советскую историческую науку с предшествовавшими российскими историографическими обычаями. М.М.Богословский, ученик В.О.Ключевского, в начале ХХ в. воспитал целую плеяду молодых историков (Н.М.Дружинин, Б.Б.Кафенгауз, А.А.Новосельский, В.К.Яцунский и др.), которые, в свою очередь, передавали исследовательское мастерство историкам послевоенного поколения. Но в целом отношения между «старой» и «красной» профессурой в условиях советской России не пошли по традиционной для эволюционного типа развития науки линии межгенерационных коммуникаций - «учитель - ученик», а уступили место неравноправному соперничеству. Характер взаимоотношений между этими поколениями не смогла изменить даже критика «школы Покровского» второй половины 1930-х гг. Первая и вторая генерации советских историков оставались внутренне достаточно замкнутыми корпорациями, несмотря на внешнее взаимодействие и на усвоение и использование марксистских постулатов историками «старой школы».

Вместе с тем, к середине ХХ в. стали явственны плоды не только этого сосуществования, но и сотрудничества. Имеется в виду, в первую очередь, рост исследовательской квалификации молодых историков-марксистов, посвятивших себя изучению древней и новой истории и ставших к этому времени уже средним поколением советских историков (В.В.Мавродин, М.В.Нечкина, Н.Л.Рубинштейн, И.И.Смирнов и др.). Несмотря на иную методологическую ориентированность, они в своей научной работе сохраняли черты преемственности со старшими коллегами.

Несколько иначе обстояло дело с генерацией «красных профессоров», избравших своей специализацией историю ХХ века. Отсутствие наставников из числа «старой профессуры», особенность менталитета этих историков (ярко выраженная партийность, перенесенная в науку), их сознательное формирование (особенно в ИКП) как противовес буржуазным специалистам выступили в роли факторов, резко обособивших их от предыдущего поколения. Более того, эти представители первого марксистского поколения не только осознавали свою отдельность, но и всячески подчеркивали ее как в текущей научной жизни, так и в своих работах. Восприятие и оценка себя самих как лагеря, противостоявшего историкам дореволюционной формации, подпитывало цеховую замкнутость историков советского общества, стремление выступать единым фронтом.

Историки генерации «красных профессоров», изучавшие отечественную историю ХХ века, были в своем проблемном поле практически первым поколением исследователей. Они положили начало разработке вопросов социально-экономического и политического развития России этого времени, став учителями для историков послевоенного поколения, избравших такую же специализацию.

Несмотря на жесткие рамки методологических трактовок, предлагавшихся исследователям для подтверждения конкретно-историческим материалом, ряд историков этой генерации сохранили вкус к вопросам методологии, привитый в 1920-х гг., когда марксистская парадигма исторического процесса еще не приобрела характера догмы. Отсюда - обучение своей научной смены не только приемам работы с руководящими материалами как основы изучения проблем истории ХХ века и умению соответственно подбирать и интерпретировать документы, но и нацеливание их на творческий подход к изучаемым вопросам.

Историки первого марксистского поколения готовили своих учеников как продолжателей именно своей линии в науке. То же самое делали, естественно, и уже немногочисленные в послевоенный период в силу естественных и чрезвычайных причин представители «старой» профессуры. В известном смысле, шла неявная, лишенная внешних признаков, но все-таки борьба за послевоенное поколение между историками двух старших генераций. К 1950-м гг. состязание за научную смену полностью приняло латентную форму, хотя еще в предвоенные годы, несмотря на возвращение к преподаванию историков «старой школы» и даже благодаря ему, оно носило лишь слегка завуалированный характер.

Сочетание идеологизированных методологических принципов исследования и стремления к научному прочтению документальных материалов, достаточно обычное для многих советских историков первого марксистского поколения, наводило мосты как между ними и их предшественниками, так и следующей генерацией исследователей. Вместе с тем, с позиций историков послевоенного поколения противоположность старших генераций ощущалась не столь значительно.

Л.В.Черепнин, работавший в духе ортодоксального марксизма-ленинизма, одновременно являлся крупнейшим знатоком летописного и актового материалов по истории Русского государства, мастером источниковедческого анализа. Эта вторая сторона его творчества имела колоссальное значение для учившихся у него молодых историков. Научить работать с историческим источником профессионально - эта задача составляла сердцевину научного общения между историками разных поколений.

Передача творческого опыта непосредственно от историков «старой школы» историкам послевоенного поколения создавала уникальную ситуацию в советской исторической науке. Часть молодых историков оказалась в определенной степени вне прямого научного контакта с историками первой марксистской генерации, что вело к укреплению российской историографической традиции после произошедшего в 1920-х гг. ее нарушения.

Историки послевоенного поколения также отмечают, что «старая профессура» оказала на них влияние не только привитием навыков исследовательской работы. Наряду с этим они подчеркивают воспитательное значение этого общения, его нравственную школу. Прошедшие ее советские историки обогащались качествами, которые казались реликтами ушедшей эпохи, сметенной чередой войн и революций; они прикоснулись к духовному миру интеллигенции, сложившемуся на рубеже XIX и ХХ веков, смогли не только оценить энциклопедичность их знаний, но и получить вкус к их приобретению.

Историки «старой школы», на своем опыте испытавшие тяжелую длань партийно-государственного диктата в исторической науке, предостерегали молодых историков от нарушения идеологических канонов и советовали найти приемлемую для себя исследовательскую нишу. Передавая свой исследовательский опыт, историки старших поколений рассчитывали, что их ученикам удастся осуществить то, что оказалось невозможным для них самих.

Разница социокультурной традиции, в которой шло формирование двух первых поколений советских историков, их образовательной подготовки привела к тому, что вокруг них образовались научные коллективы, отличавшиеся, в том числе, характером профессионального общения. Оно имело свои особенности в тональности, степени напряженности межличностных взаимоотношений, что создавало особый микроклимат в их организационных структурах, формировало только им присущую атмосферу.

Агрессивность и напор были в большей степени свойственны историкам современности, тогда как их коллег, исследовавших ранние периоды истории, отличала скорее спокойная манера профессионального общения, ориентированная на классический «профессорский» стиль. Конечно, известные поправки вносили индивидуальные особенности личности исследователя, его темперамент. Историки советского общества культивировали стиль партийного общения, дисциплину жестких формулировок документов партии. Вместе с тем, академический тон, отсутствие политизированных обвинительных формулировок могли быть формой достаточно жесткой и даже разгромной критики, в отдельных случаях служить формой для выражения крайне идеологизированных суждений.

Квинтэссенцию стиля профессионального общения, присущего историкам «старой» школы, составляли высокая степень самоуважения и уважение к собеседнику, его исследовательской деятельности, неприятие диктата как метода научных коммуникаций. «Старая профессура» отличалась стремлением нейтрализовать ситуации, возникавшие в результате идеологического прессинга. Историки первого марксистского поколения, напротив, демонстрировали склонность заострять критические стрелы, что задавалось и всемерно поддерживалось партийным руководством исторической наукой.

Стиль межличностных коммуникаций являлся также одной из форм консолидации поколений историков. Его культивирование было для историков «старой школы» одним из способов сохранения своей общности, противопоставления поколению «красных профессоров», нерастворенности в сообществе советских историков. В той же мере стиль профессионального общения историков первого марксистского поколения обособлял их и противопоставлял своим предшественникам. Что же касается поколения историков, шедшего на смену этим двум генерациям российских историков, то его представители, испытывая влияние обоих стилей профессиональных коммуникаций, в большей степени следовали одному из них, в зависимости от того, как формировались их научные пристрастия, под чьим руководством они оказывались.

В заключении обобщены основные результаты диссертационного исследования. Изучение истории исторической науки России середины ХХ века, проведенное с позиций генерационного анализа, показало, что как сообщество советских историков, так и сама наука представляли собой сложное явление, в котором были тесно переплетены различные исследовательские подходы, проводниками которых выступали историки трех поколений - дореволюционного, первого марксистского и послевоенного.

Несмотря на видимое единство советской исторической науки, объединенной марксистской парадигмой исследования, в ней присутствовало поддерживаемое прежде всего историками «старой школы» стремление к объективному историческому знанию, шедшему не от марксистских в сталинском или ленинском прочтении методологических постулатов, а от признания приоритета исторического факта в исторических исследованиях.

Наиболее чуткими к политико-идеологической конъюнктуре были советские историки поколения «красных профессоров», для многих из которых большевистская убежденность и принципы научной деятельности были совместимы без внешнего принуждения. Шедшая за ним генерация послевоенных историков в своем отношении к исследовательским принципам наследовала традиции обоих своих предшественников, причем зачастую она была ближе к старшему поколению советских историков, что особенно проявилось в рядах специалистов по ранним периодам истории.

Выбор модели использования методологии марксизма в своей научной деятельности - творческой, догматической и формальной - или их сочетания во многом был продиктован как индивидуальностью историка, так и его причастностью к одному из поколений исследователей, работавших в отечественной исторической науке середины ХХ века. Та же закономерность прослеживается в отношении к руководящей цитате, в характере участия в научной полемике, в стиле профессионального общения, в которых историки проявляли себя как представители своего поколения.

Межпоколенческие связи, присутствовавшие в сообществе советских историков, служили механизмом передачи накопленного научного опыта. Особенностью середины прошлого столетия было значительное влияние историков «старой школы» на молодых историков послевоенного поколения, что поднимало профессиональный уровень исторической науки и в какой-то степени консолидировало все историческое сообщество в целом.

Советскую историческую науку этого периода не следует оценивать как лишенное научности сосредоточие догматизма и отрицание дореволюционной историографии. Она включала в себя непосредственно или в марксистском преломлении достижения предшествовавшей науки, сохраняя особенности исторического видения каждого из трех поколений историков. Синтез поколений историков середины ХХ века послужил питательной средой для быстрого развития исторических исследований последующего периода. Сложились новые исторические школы и направления, сформировались исследователи, которые даже в жестких идеологических рамках 1970 - 1980-х годов могли создавать яркие научные работы, а в конце ХХ - начале XXI веков определили новое лицо отечественной исторической науки.

СПИСОК ОПУБЛИКОВАННЫХ РАБОТ ПО ТЕМЕ ДИССЕРТАЦИИ

Статьи в ведущих рецензируемых научных изданиях, рекомендованных ВАК:

1. Сидорова Л.А. Школы в исторической науке России // Отечественная история. 1999. № 6. С. 200 - 203. (0,3 п.л.)

2. Сидорова Л.А. Проблемы исторической антропологии // Отечественная история. 2000. № 6. С. 206 - 207. (0,2 п.л.)

3. Сидорова Л.А. «Шестидесятники» в исторической науке России // Отечественная история. 2001. № 5. С. 195 - 197. (0,5 п.л.)

4. Сидорова Л.А. Проблемы «отцов и детей» в историческом сообществе // История и историки: Историографический вестник. 2002. М.: Наука, 2002. С. 29 - 42. (1,0 п.л.)

5. Сидорова Л.А. Духовный мир историков «старой школы»: эмиграция внешняя и внутренняя. 1920-е годы // История и историки. 2003. Историографический вестник. М.: Наука, 2003. С. 168 - 192. (1,5 п.л.)

6. Сидорова Л.А. Советские историки послевоенного поколения: собирательный образ и индивидуализирующие черты // История и историки. 2004. Историографический вестник. М.: Наука, 2005. С. 208 - 223. (1,0 п.л.)

7. Сидорова Л.А. «Руководящая цитата» в советской исторической науке середины ХХ в. // История и историки. 2006. Историографический вестник. М.: Наука, 2007. С. 135 - 171. (2,2 п.л.)

8. Сидорова Л.А. Межличностные коммуникации трех поколений советских историков // Отечественная история. 2008. № 2. С. 129 - 137. (1,2 п.л.)

9. Сидорова Л.А. Стиль жизни и научного творчества историков России на рубеже XIX - ХХ вв. // Историки и историки. 2007. Историографический вестник. М.: Наука, 2009. (0,7 п.л.).

Монографии:

10. Сидорова Л.А. Оттепель в исторической науке: Советская историография первого послесталинского десятилетия. М.: Памятники исторической мысли, 1997. 288 с. (14,1 п.л.)

11. Сидорова Л.А. Советская историческая наука середины ХХ века: Синтез трех поколений историков. М.: ИРИ РАН, 2008. 294 с. (18,5 п.л.)

Статьи в других научных изданиях и сборниках:

12. Сидорова Л.А. «Оттепель» в освещении советской историографии и публицистике: К постановке проблемы // Историк - художественная литература и публицистика. Материалы Всесоюзной конференции. Орел: Орловский пед. ин-т, 1991. С. 97 - 98. (0,1 п.л.)

13. Сидорова Л.А. Советская историческая наука: Разрыв российской историографической традиции? // Историческое познание: Традиции и новации. Ижевск, 1993. Ч. 1. С. 168 - 170. (0,1 п.л.)

14. Сидорова Л.А. Анна Михайловна Панкратова // Историки России XVIII - ХХ веков. Вып. 2-й. Архивно-информационный бюллетень № 10. М.: История-Сервис, 1995. С. 128 - 136. (1,0 п.л.)

15. Сидорова Л.А. «Санкционированная свобода» исторической науки: Опыт середины 50-х - середины 60-х гг. // Россия в ХХ в. Судьбы исторической науки. М.: Наука, 1996. С. 705 - 711. (0,5 п.л.)

16. Сидорова Л.А. Оттепель в исторической науке. Середина 50-х - середина 60-х гг. // Историческая наука России в ХХ веке. М.: Скрипторий, 1997. С. 244 - 269. (2,0 п.л.)

17. Сидорова Л.А. Анна Михайловна Панкратова // Историческая наука России в ХХ веке. М.: Скрипторий, 1997. С. 419 - 437. (1,0 п.л.)

18. Сидорова Л.А. «Вопросы истории» академика А.М.Панкратовой // Историк и время. 20-50-е годы ХХ века. А.М.Панкратова. М.: РУДН, 2000. С.76 - 85. (1,0 п.л.)

19. Сидорова Л.А. Историческая наука России. 1950 - 2000 гг. Программа спецкурса // Отечественная историография и региональный компонент в образовательных программах: Проблемы и перспективы. Материалы научно-методической конференции. Омск. 11-12 мая 2000 г. Омск: ОмГУ, 2000. С. 273 - 279. (0,4 п.л.)

20. Сидорова Л.А. Инновации в отечественной историографии: Опыт рубежа 50-х - 60-х годов // Проблемы источниковедения и историографии. Материалы II Научных чтений памяти академика И.Д.Ковальченко. М.: Наука, 2000. С. 401 - 410. (0,6 п.л.)

21. Сидорова Л.А. Закономерности обновления научного знания: Опыт рубежа 50-60-х и 80-90-х гг. ХХ в. // Россия и мировая цивилизация. М.: ИРИ РАН, 2000. С. 581 - 595. (1,0 п.л.)

22. Сидорова Л.А. Генерации историков как историографическая проблема // Культура и интеллигенция России: Интеллектуальное пространство (Провинция и Центр). ХХ век. Материалы четвертой всероссийской научной конференции. Т. 2. Омск: ОмГУ, 2000. С. 69 - 73. (0,3 п.л.)

23. Сидорова Л.А. Панкратова Анна Михайловна // Историки России. Биографии. М.: РОССПЭН, 2001. С. 685 - 691. (1,0 п.л.)

24. Сидорова Л.А. Межличностные коммуникации историков: Проблема «отцов и детей» // Историк на пути к открытому обществу. Материалы Всероссийской научной конференции. 20 -22 марта 2002 г. Омск: ОмГУ, 2002. С. 110 - 111. (0,2 п.л.)

25. Сидорова Л.А. Поколение как смена субкультур историков // Мир историка. ХХ век. М.: ОмГУ, 2002. С. 38 - 54. (1,0 п.л.)

26. Сидорова Л.А. Три поколения советских историков // Отечественная история ХХ века: экономическая, политическая и социальная жизнь, преподавание в вузе. Материалы Международной конференции, посвященной 70-летию доктора исторических наук, профессора Владимира Зиновьевича Дробижева. М.: МГУ, 2004. С. 189 - 199. (0,8 п.л.)

27. Сидорова Л.А. Проблема смены поколений в исторической науке. Первое поколение советских историков и его характеристика // Очерки истории отечественной исторической науки ХХ века. Омск: ОмГУ, 2005. С. 343 - 360. (1,0 п.л.)

28. Сидорова Л.А. Историческая наука СССР в первые послевоенные годы // Очерки истории отечественной исторической науки ХХ века. Омск: ОмГУ, 2005. С. 517 - 531. (0,8 п.л.)

29. Сидорова Л.А. Феномен «санкционированной свободы»: «Вопросы истории» академика А.М.Панкратовой // Очерки истории отечественной исторической науки ХХ века. Омск: ОмГУ, 2005. С. 532 - 561. (1,6 п.л.)

30. Сидорова Л.А. Послевоенное поколение советских историков // Проблемы методологии и источниковедения. Материалы III научных чтений памяти академика И.Д.Ковальченко. М.: РОССПЭН, 2006. С. 145 - 154. (0,5 п.л.)

31. Сидорова Л.А. Смена поколений историков и инновационные процессы в отечественной исторической науке в ХХ веке // Связь веков: Исследования по источниковедению истории России до 1917 года. Памяти профессора А.А.Преображенского. М.: РОССПЭН, 2007. С. 428 - 442. (0,8 п.л.)

32. Сидорова Л.А. Генерационный подход в изучении истории исторической науки // Тысячелетие развития общественно-политической и исторической мысли России. Н.Новгород: НГПУ, 2008. С. 4 - 7. (0,4 п.л.)

33. Сидорова Л.А. Внешнеполитический фактор развития советской исторической науки в середине ХХ века // Раздвигая горизонты науки. К 90-летию академика С.Л.Тихвинского. М.: Памятники исторической мысли, 2008. С. 395 - 400. (0,6 п.л.)

34. Сидорова Л.А. К вопросу о роли марксистско-ленинской цитаты в отечественной исторической науке середины ХХ века // Преподавание истории и обществознания в школе. 2009. № 3 - 4. (1,5 п.л.).

Размещено на Allbest.ru