История Соединенных Штатов Америки

«Антитрестовский» закон Шермана, принятый в 1890 г., не затормозил роста монополий, менялась лишь форма их организации. Участники картелей заключали соглашения о регулировании объемов производства, условий сбыта, найма рабочей силы, сохраняя коммерческую и производственную самостоятельность; синдикаты обеспечивали централизованную-реализацию произведенной продукции, лишая участников коммерческой самостоятельности; поглощенные трестами предприятия теряли не только коммерческую, но и производственную, а зачастую и юридическую самостоятельность.

Процесс образования и развития крупных промышленных корпораций сопровождался централизацией банковского капитала.

Банки Рокфеллера, Моргана, «Кун, Леб энд компани», Меллона и другие крупные банки и страховые компании США обеспечивали финансирование различных промышленных и торговых предприятий. Например, директора рокфеллеровского банка одновременно возглавляли ряд крупных промышленных и торговых корпораций США.

Сращивание банковского капитала с промышленным вело к появлению финансовой олигархии, стремившейся подчинить себе экономические и политические учреждения американского буржуазного общества. Финансовая олигархия управляла денежным и товарным рынком США и оказывала влияние на политику правительства, выдвигая нужных ей людей на посты сенаторов, послов, министров и президентов.

Итак, на базе процессов концентрации и централизации производства и капитала, развернувшихся в последней четверти XIX столетия, в США происходит образование капиталистических монополий, захватывающих наиболее важные, ключевые рубежи в основных отраслях экономики страны. Вышедшие на передовые позиции в капиталистическом мире, Соединенные Штаты явились одной из первых держав, вступивших в стадию монополистического капитализма. «Американские тресты,-- подчеркивал В. И. Ленин,-- есть высшее выражение экономики империализма или монополистического капитализма».

ГЛАВА ВТОРАЯ ВНУТРИПОЛИТИЧЕСКИЙ КУРС

1. ПАРТИЙНО-ПОЛИТИЧЕСКАЯ БОРЬБА

Новые черты и тенденции в развитии буржуазного общества не замедлили сказаться на политической жизни страны с началом перерастания капитализма свободной конкуренции в монополистический. В прошлом остались острейшие баталии между сторонниками аграрного и промышленного путей развития, сторонниками и противниками рабства. Вместе с ними канула в Лету непримиримая вражда республиканской и демократической партий, составлявшая стержень политической истории США на протяжении 50--70-х годов XIX в.

Содержание политической истории последней четверти столетия определялось уже волей полновластного хозяина страны -- крупного промышленного капитала, подчинившего своим интересам обе главные партии. Совпадение классовых целей двух партий означало утверждение самой консервативной в истории США двухпартийной системы. Господство гнетущего единообразия в деятельности республиканцев и демократов затянулось и дало трещину лишь на рубеже XIX--XX столетия.

Своего рода «запевом» нового периода в истории буржуазных партий, да и политики в целом, стали президентские выборы 1876 г. и последовавшая вслед за ними беспринципная сделка между партиями, которую буржуазные историки предпочитают деликатно именовать «компромиссом 1877 года». Он-то и знаменовал стирание существенных различий внутри двухпартийной системы.

Сделка 1877 г.-- яркий образец политической коррупции в истории США. На президентских выборах 1876 г. в ходе соперничества между республиканцем Р. Хейсом и демократом С. Дж. Тилденом чаша весов склонилась в пользу последнего. Он собрал на 250 тыс. голосов избирателей больше, чем Хейс. Когда стали подсчитывать голоса выборщиков, выяснилось, что от четырех штатов -- Флорида, Луизиана, Южная Каролина и Орегон -- поступили противоречивые, сомнительные сведения. Без учета выборщиков от этих штатов у Тилдена было 184 голоса, У Хейса -- 165. Кандидату от демократов, чтобы стать президентом, достаточно было получить один из оставшихся 20 голосов выборщиков, т. е. его устраивал благоприятный исход выборов в любом из четырех штатов. Хейсу же для победы нужна была поддержка всех без исключения выборщиков от Флориды, Луизианы, Южной Каролины и Орегона.

Не вызывало сомнений, что в трех южных штатах (Луизиана, Южная Каролина, Флорида), где еще сохранялась Реконструкция, а республиканцы полностью контролировали избирательную процедуру и счетные комиссии, итоги выборов были подтасованы в их пользу. Так, в Луизиане счетные комиссии, состоявшие из республиканцев, объявили недействительными 13 500 голосов, поданных за демократов, в результате чего Хейсу было обеспечено большинство в 4 тыс. избирателей и поддержка всех выборщиков1.

Разобраться во всех нарушениях избирательной процедуры предстояло специальной комиссии, включавшей по пяти представителей от сената, палаты представителей и Верховного суда США. В феврале 1877 г. комиссия пришла к решению «не ворошить результаты выборов» и объявила о победе во всех четырех штатах республиканца Хейса. 3 марта 1877 г. он был приведен к присяге в качестве президента США.

Решению комиссии как раз и предшествовал сговор («компромисс») лидеров республиканцев и демократов, в результате которого было решено, что Хейс в награду за президентскую должность без промедления отзовет войска федерального правительства из Флориды, Луизианы, Южной Каролины, где еще не было объявлено об окончании Реконструкции, и передаст контроль над распределением федеральных должностей на Юге демократам, выделит субсидии на развитие там экономики, в частности на строительство железных дорог.

Положить конец Реконструкции попытался бы, конечно, став хозяином Белого дома, и Тилден, но расчет демократов состоял в том, что, как высказался один из их лидеров, «только президент-республиканец мог отдать приказ об отзыве федеральных войск из южных штатов, не вызвав истерии среди сверхпатриотов на Севере» 2. В течение 1877 г. Хейс выполнил главные требования демократов. Конец Реконструкции подвел черту периоду антагонизма между республиканцами и демократами.

«Компромисс» 1877 г., в результате которого республиканцы выторговали у демократов президентское кресло взамен на обещание прекратить Реконструкцию в южных штатах, являлся закономерным итогом эволюции партии, имевшей еще совсем недавно таких лидеров, как А. Линкольн, Т. Стивенc, Ч. Самнер. В первой половине 70-х годов к руководству в республиканской партии приходят деятели типа Р. Конклинга и Дж. Блейна, цели которых исчерпывались борьбой за федеральные должности. Новые лидеры республиканцев проводили Реконструкцию Юга крайне вяло. Хотя в предвыборную программу партии 1876 г. было включено обещание твердо стоять на страже XIV и XV поправок к конституции, оно, по образному выражению известного американского историка, являлось не более чем «предсмертным криком» радикальных республиканцев 3.

Удержав политическую власть в 1876 г., республиканцы и в последующем сохранили свои позиции. В 1880 г. президентом был избран Дж. Гарфилд. В 1884 г. они уступили президентское кресло демократу Г. Кливленду, но в 1888 г. вернули его (президентом стал Б. Гаррисон). В 1892 г. президентом снова стал Кливленд, но демократы и тогда не смогли удержать власть более чем на один срок. Всего же за 50-летний период от начала гражданской войны республиканцы побеждали на 11 президентских выборах из 13. В этот же период они только дважды, в общей сложности всего на четыре года, уступали большинство в сенате. Учитывая, что платформа республиканцев начиная с 1876 г. мало чем отличалась от платформы демократов, необходимо признать, что партия сумела в полной мере пожать плоды победы в гражданской войне. Президентские выборы последней четверти XIX в. раз за разом приводили в Белый дом невыразительных, бесцветных политиков. Из шести президентов этого периода ни одного невозможно сегодня обнаружить среди знаменитых, популярных или просто авторитетных американских президентов.

Раз в четыре года на съездах республиканской и демократической партий принимались политические платформы, которые характеризовались полным единодушием в отношении кардинальных вопросов: обе партии одобряли утверждение господства монополистического капитала, откровенно враждебно относились к нараставшему рабочему и антимонополистическому движениям, санкционировали распространение расистских порядков в южных штатах. Между буржуазными политиками велись, правда словесные, баталии по вопросам о тарифах, золотых и серебряных деньгах, реформе системы федеральной службы, но и в отношении к ним линия размежевывания пролегала не столько между двумя партиями, сколько внутри каждой из них. В рядах как республиканцев, так и демократов были сторонники и противники введения конкурсной системы замещения федеральных должностей, приверженцы фритредерства и апологеты протекционизма, биметаллисты и монометаллисты.

На съездах республиканской и демократической партий верх в вопросе о денежном обращении брали сторонники золотого стандарта (лишь в 1896 г. на съезде демократов победили приверженцы серебряных денег) „ в спорах об организации федеральной службы мнения постепенно склонялись в пользу сторонников конкурсной системы. Только в одном вопросе--о тарифной политике -- соотношение сил в партиях было различным: среди демократов преобладали защитники свободной торговли, а среди республиканцев -- протекционисты. На президентских выборах кандидаты от демократов и республиканцев в своих платформах всячески раздували значение этого единственного различия. Первые с помощью изощренных аргументов обосновывали «антинародный» характер протекционизма, а вторые клеймили «губительные» для трудовых масс последствия свободной торговли.

В действительности тарифная тема «эффектных и бессодержательных дуэлей двух буржуазных партий» 4 ни в малейшей степени не отражала подлинных нужд народа. Зато лидеры обеих партий проявляли абсолютное равнодушие к запросам трудящихся масс, будь то требования рабочих о признании профсоюзов, обеспечении занятости, социальном страховании или призывы фермеров поставить предел корыстным устремлениям железнодорожных корпораций и банков.

И республиканцы, и демократы отгородились от подобного рода требований народа, используя принцип «государственного невмешательства» в социально-экономическое развитие (хотя активно вмешивались в него, когда это отвечало интересам бизнеса). Республиканец Дж. Гарфилд твердо стоял на том, что «в функции правительства ни в коей мере не входит обеспечение занятости» 5. Президент-демократ Г. Кливленд в речи при вступлении на этот пост в 1893 г. облек идею государственного «нейтралитета» в отношении чаяний народных масс в откровенно циничную форму, заявив, что народ обязан с энтузиазмом поддерживать правительство, а в функции самого правительства не входит поддерживать народ.

Для республиканцев одним из приемов борьбы с демократами в последней четверти XIX в. являлось использование, как говорили их противники, тактики «размахивания окровавленной рубахой» (напоминания о вине демократов в развязывании гражданской войны). Они не уставали напоминать нации о том, кто в 1860 г. хотел расколоть ее и кто предотвратил этот раскол. Обывателям внушалась мысль: демократы остаются раскольниками, и стоит им прийти к власти, как они вновь ввергнут страну в братоубийственную войну и обратят негров в рабов.

Однако уже опыт первого президентства Г. Кливленда (1885--1889) убедил избирателей, что демократам чужды те зловещие замыслы, которые приписывали им республиканцы. Сами же демократы без труда находили сотни аргументов, раскрывавших ханжество попыток республиканцев облачиться в тогу «друзей» чернокожих. Лидер демократов: У. Дж. Брайан как-то язвительно отметил, что, хотя 621 тыс. черных американцев, проживавших в северных штатах, единодушно поддерживают республиканцев, никто никогда не слышал, чтобы хоть один негр-северянин был выдвинут в конгресс США.

Отсутствие сколько-нибудь существенных различий между республиканцами и демократами осознавалось многими трезвомыслящими американцами и не было тайной для людей малоискушенных в политической игре. В 1879 г. молодой В. Вильсон, ставший в 1912 г. президентом США, лаконично и выразительно охарактеризовал беспредметность соперничества двух партий: «Нет лидеров, нет принципов; нет принципов,, нет партий» 7. Рядовые избиратели, как показали итоги президентских выборов рассматриваемого периода, не видели отличий между кандидатами республиканцев и демократов, разделяя в большинстве случаев свои голоса почти поровну между ними.

Как республиканцы, так и демократы в периоды президентских кампаний акцентировали внимание избирателей на личных качествах кандидатов. Каждая сторона афишировала достоинства своего лидера и стремилась всеми средствами опорочить представителя соперников. Например, на президентских выборах 1884 г. республиканцы выдвинули кандидатом в президенты одного из своих самых известных деятелей,. Дж. Блейна, который 20 лет был членом конгресса США. Политическая известность обернулась для Блейна не плюсом, а минусом. Демократы были уверены, что Блейн, подобно всем конгрессменам--ветеранам послевоенной эпохи, не мог не быть замешанным во взяточничестве. Их изобличения увенчались успехом. Блейн еще в середине 1870 г. давал показания в конгрессе США в связи с разоблачениями его участия в финансовых махинациях. Тогда ему удалось отвести от себя подобные обвинения. Но в 1884 г. факты виновности Блейна подтвердились. Блейна обвинили не только в этом, но и в том, что он обманывал конгресс, давая ложные показания. Теперь всякий раз появление этого седовласого благообразного джентльмена на предвыборных митингах встречалось язвительным двустишием:

Блейн! Блейн! Блейн! Джеймс Блейн! Всеамериканский лжец из штата Мэн!

Республиканцы платили демократам той же монетой. Их кандидата Г. Кливленда трудно было заподозрить в крупных махинациях -- его путь в большой политике был слишком коротким. Но республиканцы обнаружили, что 47-летний холостяк Кливленд (он женился, став хозяином Белого дома) имел, оказывается, внебрачного ребенка. Теперь уже Кливленда встречали на предвыборных митингах двустишием:

Ма! Ма! Где мой па? -- Пошел в Белый дом, ха-ха-ха!

Кливленд ответил на нападки противников, как казалось ему самому, благородным жестом: обещал опекать дитя адюльтера независимо от того, подтвердится его отцовство или нет. Злые языки использовали ответ как повод для нескончаемых острот и издевок. Что касается избирателей, то они сочли грешки Кливленда меньшим злом по сравнению с мошенничеством Блейна.

Опыт Блейна воочию убедил политиков, какими нежелательными последствиями чревато выдвижение кандидатом в президенты искушенного партийного и государственного деятеля. Блейн, впрочем, был не правилом, а исключением среди кандидатов в президенты последней четверти XIX в. Обе партии предпочитали делать ставку на людей, визитной карточкой которых была политическая безвестность, так называемых «темных лошадок». Все президенты республиканцев, за исключением Мак-кинли, были «темными лошадками». На съездах партии их кандидатуры рассматривались лишь в момент, когда выяснялось, что никто из видных политических фигур в партии в силу фракционных распрей не мог собрать необходимых 2/з голосов делегатов. Тогда, стремясь достичь компромисса, политические боссы начинали подыскивать приемлемую фигуру среди «темных лошадок».

В ходе закулисных обсуждений выбор падал на какого-либо малоизвестного политика. Так, на съезде республиканцев 1876 г. после первого тура голосования уверенно лидировали Блейн и Грант, но кандидатом в президенты, а потом и президентом США стал Хейс, «темная лошадка». В 1880 г. голоса на съезде республиканцев разделились после первого тура примерно поровну между Блейном, Дж. Грантом и Дж. Шерманом. Все они, однако, были лидерами соперничавших фракций в партии и не могли получить поддержки противоположной стороны, а вместе с ней и необходимых 2/з голосов. Так судьба вновь улыбнулась «темной лошадке» -- Дж. Гарфилду, избранному в том же году президентом. В 1888 г. на съезде республиканцев после первого тура лидировал «вечный сенатор» Дж. Шерман. Но ему так и не суждено было расстаться с этим титулом. Кандидатом в президенты был выдвинут Гаррисон, «темная лошадка», победивший и на президентских выборах 8.

Лидеры буржуазных партий видели в выдвижении кандидатом в президенты малоизвестного политика преимущество, которое уравновешивало шансы соперничавших фракций в борьбе за ключевые позиции в правительстве и определение его курса в случае, если «темная лошадка» станет президентом. Партийным боссам, кроме того, легче было обратить бесцветную личность в свою марионетку. Наконец, безвестного деятеля во время президентских выборов можно было без труда представить в образе, который больше всего удовлетворял вкусам широких масс избирателей.

Во время выборов кандидатов в президенты стремились разрекламировать в первую очередь как воплощение честности, пуританского самоограничения и прочих добродетелей. Легенда, сопровождавшая предвыборную кампанию Хейса, гласила о том, что он не курил, не пил, следовал диете, обладал в силу этого отменным здоровьем (республиканская пропаганда не забывала, впрочем, упоминать о боевых ранах кандидата, бывшего, подобно всем другим выдвиженцам партии, ветераном гражданской войны).

Другой республиканский кандидат, Гарфилд, воплощал, согласно пропаганде, столь дорогой американцам образ человека, «сделавшего самого себя»: он родился в бедной хижине на западной границе, был погонщиком мулов и благодаря усердию и другим достоинствам сумел в конце концов выйти на дорогу, ведущую в Белый дом. Голосование за этого кандидата для миллионов американцев являлось своего рода компенсацией за их собственные жизненные неудачи, с помощью избирательных бюллетеней они хотели отомстить тем, кто лишил их шанса выбиться в люди, но не смог-таки отнять его у Гарфилда. Выдвижение кандидатом в президенты Гарфилда, личности бесцветной («нет в нем перцу», говорил босс Р. Конклинг), оказалось бесспорной пропагандистской удачей республиканской партийной машины. А единственной политической «заслугой» еще одного республиканского кандидата, Б. Гаррисона, являлось то, что он был внуком девятого президента США У. X. Гаррисона, скончавшегося через месяц после вступления в должность. Этот факт должен был разбудить у американцев чувства сентиментальности и сострадания.

Карл Шурц, назначенный в 1885 г. министром внутренних дел, был потрясен, услышав от президента Г. Кливленда во время первой аудиенции: «Мне стыдно сознаться, но, по правде говоря, я ничего не знаю o тарифах. Не могли бы вы просветить меня на этот счет». Вопрос о тарифах оказался камнем преткновения и для кандидата от демократов на выборах 1880 г. генерала Хэнкока. В одной из предвыборных речей он назвал тарифную проблему, единственный предмет разногласий между двумя партиями, «вопросом местного значения».

Ординарные личности и заурядные политики, президенты и кандидаты в президенты последней четверти XIX в. значительно проигрывали рядом с колоритными и влиятельными фигурами могущественных партийных боссов, подлинных организаторов и руководителей республиканцев и демократов, «делателей президентов», как величают их буржуазные историки.

Партийные боссы, которые в силу многих обстоятельств, и прежде всего благодаря связям с финансово-промышленными магнатами, не могли рассчитывать на занятие должности президента США и тешили тщеславие тем, что хозяева Белого дома, получавшие мандат формально из рук нескольких миллионов американцев, были в действительности их креатурами и, как правило, послушно следовали их воле. А если кому-либо из президентов случалось ослушаться партийных вождей, ему сурово напоминали, «кто есть кто» в системе политической власти. В конце 70-х годов босс республиканцев Р. Конклинг, желая «поставить на место» вышедшего из повиновения президента Р. Хейса, с предельной откровенностью сформулировал характер связи между партиями и правительством: «Не администрация создает партии, а, напротив, партии создают администрацию» 9. (Незначительная самостоятельность стоила Хейсу политической карьеры: на съезде республиканской партии в 1880 г. он не имел никаких шансов быть выдвинутым кандидатом в президенты на второй срок.)

Возрастание значения партийных боссов и самих буржуазных партий в формировании внутри- и внешнеполитического курса страны являлось новой важной чертой политической истории США эпохи перехода к империализму. Английскому исследователю конца XIX в. Дж. Брайсу республиканская и демократическая партии представлялись политическими левиафанами, не имеющими себе подобных ни в одной другой стране.

Возрастание роли буржуазных партий в политической жизни США объясняется в первую очередь упрочением их связей с промышленными тузами, постоянным расширением финансирования деятельности партий монополистическими объединениями. Для крупного капитала партии все более становились главным средством воздействия на политику. Усиление политического влияния партий определялось также укреплением и разветвлением их организационной структуры. Эти обстоятельства позволяли буржуазным партиям все более прибирать к рукам бразды политического правления, превращая в орудие своей воли выборные государственные органы, которые, согласно конституции, были наделены полнотой власти, в то время как о полномочиях партий, как и о самих партиях, в ней не говорилось ни слова.

Опорами партий и партийных боссов стали разветвленные, слаженные и дисциплинированные партийные организации, созданные в каждом из штатов, во всех крупных и многих небольших городах. Боссы и их приближенные составляли так называемые «ринги», неофициальные объединения партийной верхушки, направлявшие деятельность партии. Особенность партийных организаций как республиканцев, так и демократов заключалась в том, что ни в одном из их звеньев не было освобожденных функционеров. Члены партийного аппарата занимали какие-нибудь невыборные или выборные государственные должности, заполнение которых являлось фактической прерогативой партийных лидеров. Республиканцы и демократы, оказавшиеся на государственных должностях по их протекции, должны были беспрекословно подчиняться воле боссов и вносить в зависимости от занимаемой должности соответствующий взнос в партийную казну (в противных случаях они лишались «теплых местечек») 11.

Самые влиятельные боссы стремились превратить в опорные пункты партии крупные учреждения своих штатов. Так, опорным пунктом республиканцев в Нью-Йорке во времена Р. Конклинга стала местная таможня. В 70-е годы на различных должностях в этой таможне оказалось 1011 республиканцев -- все протеже Конклинга. Чиновник таможенной службы Ч. Артур, член «ринга» нью-йоркского босса, в будущем президент США, превратил это учреждение в эффективное орудие проведения интересов партии в штате12. На таможне процветало взяточничество, что служило как надежным источником финансирования партии, так и обогащения ее босса Конклинга. Служащие таможни свое рабочее время подчиняли указаниям Ч. Артура и большую часть отдавали организации предвыборных кампаний в городские органы управления или управления штата.

Чиновников федеральной таможни г. Детройта превратил в послушный партийный аппарат босс республиканцев штата Мичиган 3. Чендлер. На подобной основе были созданы аппараты партийных функционеров по всей стране. В Пенсильвании вожжи партийной власти крепко держал в своих руках С. Камерон, в Мэриленде признавалось верховенство босса демократов А. Гормана, политическим хозяином Иллинойса считался Дж. А. Логан, Индианы -- О. П. Морган, Огайо -- М. А. Ханна, Род-Айленда -- Н. Олдрич 13. В отличие от президентов и губернаторов боссы не избирались и не сменялись, их могли отстранить от власти, как правило, только физическая немощь или смерть. Нередко они сами назначали преемников, как это произошло, например, в Нью-Йорке, где в 80-e годы республиканскую организацию возглавил Т. Платт, бывший до того правой рукой Конклинга.

Партийные лидеры штатов занимали одно из ключевых мест в федеральном государственном аппарате. В конце XIX в. они буквально заполонили сенат США, который превратился в палату боссов. Сенат играл гораздо большую роль в системе государственной власти, нежели палата представителей. Попав в него, боссы штатов имели все возможности для того, чтобы навязывать свою волю как нижней палате, так и главе исполнительной власти -- президенту. Сенаторы пользовались предоставленным им конституцией правом давать «совет и согласие» президенту по вопросам назначений на правительственные посты и неформальным правом, сложившимся в результате политической практики, составлять списки кандидатов на все другие федеральные должности.

Еще во времена президента Э. Джексона в США утвердился принцип раздачи федеральных должностей по партийной принадлежности, который давал возможность каждому новому президенту уволить всех федеральных чиновников и произвести новые назначения. Осуществлял он подобные назначения не по своему усмотрению, а по указке партийных боссов. Едва переступив порог Белого дома, президенты США обнаруживали, что кандидаты на федеральные должности, число которых к концу XIX в. возросло до 300 тыс., уже подобраны партийными лидерами. «Когда я пришел к власти,-- сетовал однажды в присутствии Т. Рузвельта президент Гаррисон,-- то выяснил, что все назначения были в руках партийных боссов. Я даже не мог сформировать собственный кабинет, ибо они распродали все должности, чтобы оплатить расходы на избирательную кампанию».

Боссы-сенаторы ревниво следили за попытками президента проводить самостоятельную политическую линию, были особенно нетерпимы к его законодательным инициативам. «Наиболее видные сенаторы,-- вспоминал член верхней палаты конгресса США конца XIX в. Дж. Хоар,-- воспринимали как личное оскорбление президентские послания с предложениями законодательных мер, которые не вызывали у них одобрения. А если они направлялись в Белый дом, то делали это с целью дать совет, а не получить его» 15.

Среди сенаторов от каждой партии, в свою очередь, признавался авторитет двух-трех, а временами даже одного влиятельного партийного лидера. На рубеже 70--80-х годов в сенате верховодил Конклинг -- лидер республиканской партии. В конце XIX в. ведущую роль в сенате играл Н. Олдрич. Опираясь на горстку других видных партийных боссов, Конклинг и Олдрич осуществляли назначения в комитеты сената, подбирали и утверждали кандидатов на федеральные должности, вырабатывали принципы законодательной деятельности верхней палаты 16.

Имея возможность обогащаться за счет распределения федеральных должностей, боссы-сенаторы сколачивали огромные состояния. Если учесть к тому же, что сенат стал после гражданской войны притягательным местом и для крупных промышленников и финансистов, тогда будет легко проследить, как и почему верхняя палата конгресса превратилась не только в палату боссов, но и в «клуб миллионеров».

К концу XIX в. в сенате заседало 25 мультимиллионеров, почти треть его состава. Подавляющее большинство других сенаторов непосредственно представляли интересы тех или иных финансово-промышленных объединений. Так, ближайшее окружение Н. Олдрича («философский клуб», как называли те, кто желал польстить боссу) -- У. Аллисон,. Дж. Спунер, О. Платт были адвокатами крупных корпораций. Член верхней палаты конгресса газетный «король» из Калифорнии Дж. Херст высказался однажды в духе социал-дарвинистских идей: «Я не слишком-то разбираюсь в книгах, не так уж много довелось мне их прочесть. Но я достаточно путешествовал, многое повидал и, основываясь на собственном опыте, пришел к заключению, что сенаторы являются продуктом выживания наиболее приспособленных видов...» 17. Миллионер или ставленник корпораций -- типичный американский сенатор олицетворял тесную унию буржуазного государства и бизнеса.

Укрепление связи между буржуазной политикой и корпорациями особенно четко проявлялось в периоды предвыборных президентских кампаний, финансирование которых все в большей степени переходило в руки монополистического капитала. Его вторжение в политику привело к резкому росту расходов на проведение выборов. Рекордная сумма для XIX в. была истрачена на избирательную кампанию республиканца Маккинли в 1896 г. - 3 562 325 долл. Ее организатором был мультимиллионер из Огайо сенатор М. Ханна, в ком республиканцы впервые признали не просто политического заправилу штата, а «национального босса». Ханна удостоился этого титула после того, как в результате переговоров с боссами других штатов сумел обеспечить выдвижение Маккинли кандидатом в президенты еще до съезда республиканской партии. Когда же на съезде его ставленник уже после первого тура голосования обеспечил подавляющее большинство голосов, политиканы, позабыв о своем избраннике, начали дружно скандировать имя подлинного триумфатора: «Ханна! Ханна!».

Организация Ханной избирательной кампании Маккинли стала образцом для последующих «делателей президентов». В штатах «национальный босс» создал «клубы Маккинли», были выпущены брошюры на 14 языках, в которьгх на все лады превозносились достоинства кандидата. Маккинли, в свою очередь, не скрывал восхищения перед боссом-миллионером и ему подобными: он называл их «капитанами индустрии», отцами процветания, готов был гарантировать в случае избрания все, что те пожелают, высокие тарифы, золотой стандарт, социальный порядок. Альянс Ханны и Маккинли послужил поводом для многих злых карикатур в национальной прессе. На одной из них Ханна был изображен в виде монстра-плутократа, обклеенного сплошь долларами, а Маккинли--карликом, едва не утонувшим в наполеоновской треуголке.

Партийные боссы и государственные деятели США копировали образ мышления владельцев крупных капиталов, подражали их поведению, манерам. Деятельность буржуазных политиков и «капитанов индустрии» была в равной степени пронизана духом наживы, безудержной страстью к обогащению. Не случайно Ф. Энгельс называл республиканскую и демократическую партии «двумя большими картелями политиков», которые «превращают политику в выгодное дело, спекулируют на депутатских местах в законодательных собраниях, как союза, так отдельных штатов, или же живут за счет агитации в пользу своей партии и после победы в качестве вознаграждения получают должности» 19.

Борьба за федеральные должности, а не высшие соображения лежали внутри партийных распрей. Именно она порождала порой весьма острые, даже драматические коллизии, нарушала привычную рутину буржуазной политики. Когда в начале 1881 г. президент Гарфилд склонился к альянсу с одной из фракций республиканцев -- «полукровками», назначив их представителей во главе с Дж. Блейном на высшие посты в правительстве и предоставив в их распоряжение большинство других федеральных должностей, это вызвало беспрецедентный демарш со стороны лидеров Другой фракции -- «стойких» республиканцев. Вожди «стойких» в сенате, Р. Конклинг и Т. Платт, вышли в отставку со своих постов, будучи уверенными в том, что решительными действиями завоюют поддержку большинства партии и сумеют добиться победы для собственной фракции.

Развернувшийся конфликт получил, однако, неожиданную и трагическую развязку. 2 июня 1881 г. Ч. Гито, человек психически нездоровый, но в то же время, как выяснилось из его писем, несомненно, поддерживавший «стойких» республиканцев20, смертельно ранил Дж. Гарфилда. «Полукровки» умело направили гнев общественного мнения против Р. Конклинга и его фракции и захватили лидерство в партии. Но гибель президента уже вопреки желаниям «полукровок» вдохнула жизнь в самую малочисленную фракцию республиканцев, так называемых магвам-пов (от индейского слова магвамп -- мудрец, старейшина племени), претендовавших на роль просвещенного крыла партии.

Магвампы на протяжении многих лет агитировали в пользу билля о реформе гражданской службы, означавшего введение конкурсной системы замещения вакансий в чиновничьем аппарате. Многие магвампы (К. Шурц, Г. К. Лодж, Дж. Хоар, Т. Рузвельт, Э. Годкин и др.), крп-тикуя систему назначений на федеральные должности за политические заслуги, указывали, что она является неиссякаемым источником коррупции и расчищает путь к власти для напористых невежд. Социальную опору магвампов составляла буржуазная интеллигенция, среди них было много журналистов, профессоров, юристов, врачей, представителей семей потомственных политиков, отстраненных от власти партийными боссами. В их глазах надежным пропуском в сферу государственной власти мог служить только диплом привилегированного университета или колледжа.

В риторике магвампов звучала тоска по временам просвещенных президентов из высокопоставленных семей -- Дж. Вашингтона, Т. Джефферсона, Дж. Адамса и Дж. Мэдисона -- и одновременно презрение к выскочкам из необразованной «черни», готовых оказать любые услуги партийным боссам ради получения доходной федеральной должности. Магвампы сумели использовать убийство Гарфилда, изобразив его как жертву порочной системы дележа федеральных должностей партийными боссами.

В 1883 г. конгресс обнародовал закон Пендлтона, вводивший систему замещения части федеральных должностей на основе конкурсных экзаменов. Закон успокоил общественное мнение и отвел его гнев от алчных боссов. Однако уже очень скоро выяснилось, что боссы вовсе не собирались отказываться от прибыльной системы дележа федеральных должностей победившей партией. В 1884 г. кандидат в президенты от демократов Г. Кливленд обещал в случае победы не отстранять от государственной службы республиканцев лишь по их партийной принадлежности. Но не успел он поселиться в Белом доме, как боссы партии указали ему, что боролись за президентское кресло вовсе не для того, чтобы оставлять федеральные должности республиканцам. Кливленд незамедлительно сместил 100 тыс. представителей побежденной партии.

Число федеральных должностей, замещавшихся на конкурсной основе, все же с 1883 по 1901 г. возросло с 14 тыс. до 106 тыс., но число должностей, распределявшихся между сторонниками победившей партии, также увеличилось -- с 118 тыс. до 150 тыс. Сама система конкурсных экзаменов оказалась крайне неэффективной, ибо партийные боссы добились предельного упрощения тестов для испытуемых. Во время типичного экзамена от претендента на должность требовалось написать названия любых 15 штатов и 15 городов США, уметь делить и умножать простые дроби, различать глагол, существительное и прилагательное, иметь представление о колониальном периоде, Континентальном конгрессе, Декларации независимости и Прокламации об освобождении рабов 21 фактически на федеральную должность при таком конкурсе могли претендовать люди с начальным образованием, и, конечно же, он не мог стать препятствием для протеже партийного босса.

Несмотря на стирание существенных различий между республиканцами и демократами в последней четверти XIX в. и полное отсутствие в их платформах каких-либо преобразовательных идей, буржуазным партиям удавалось долгое время весьма успешно нейтрализовать попытки других политических объединений завоевать избирателей на свою сторону. Объясняется это рядом факторов.

Один из них заключается в том, что стирание различий в социально-политических принципах партий не означало унификации и неизбежного в таком случае резкого сужения социальной базы двухпартийной системы. Внутри нее сложилось своеобразное разделение функции социального контроля широких слоев общества. Республиканская партия имела особенно прочные позиции в штатах Среднего Запада: здесь за нее голосовала значительная часть рабочих и городская мелкая буржуазия. Республиканцы контролировали также голоса значительной части рабочих и фермеров из среды американцев-протестантов в других районах страны. Демократическая партия была в большей степени сориентирована на аграрные круги Юга, Юго-Запада, Дальнего Запада. В городах Северо-Востока их массовую опору составляли главным образом рабочие-иммигранты из числа католиков.

Республиканцы и демократы внедрялись в социальные низы общества, эксплуатируя и раздувая национальные и религиозные различия внутри них. Различия в массовой базе двух партий сказывались определенным образом на их платформах. Так, приверженность республиканцев принципу протекционизма и неприятие его демократами объяснялись в значительной степени тем, что первые поддерживали репутацию «городской», а вторые -- «аграрной» партии.

Основную же причину прочности двухпартийной системы необходимо видеть в слабой политической активности рабочего класса.

Политическую оппозицию двухпартийной системе составили прежде всего фермерские партии. В начале 90-х годов популисты добились значительных успехов в Канзасе, Колорадо, Небраске, Северной Дакоте, Миннесоте, Северной Каролине, где их представители в ряде случаев были избраны губернаторами или завоевали достаточное число мест в законодательных собраниях штатов для того, чтобы провести в жизнь некоторые свои предложения22. Подъем популизма повлиял определенным образом на тактику двух буржуазных партий, что нашло выражение в размежевании внутри одной из них, демократической, и выдвижении ее кандидатом в президенты в 1896 г. У. Дж. Брайана.

Исторический смысл выступления Брайана и его сторонников с критикой традиционных методов отправления буржуазной политической власти в США заключался в использовании тактики социального маневра для укрепления и расширения массовой базы демократической партии.

Многими буржуазными деятелями США конца XIX в. эта тактика воспринималась как еретическое нововведение, и они поспешили записать Брайана в популисты.

Брайан не был таковым, но движение, названное его именем, было действительно необычным явлением в американской буржуазной политической практике, и сам Брайан оказался как бы предтечей таких известных буржуазных реформаторов, как Т. Рузвельт, В. Вильсон и Ф. Д. Рузвельт. Движение Брайана, рассмотренное в плане широкой исторической перспективы, выглядит весьма симптоматично. Оно заключало в себе признание того факта, что в условиях США, где получили распространение буржуазно-демократические свободы, грубое и циничное игнорирование республиканцами и демократами лозунгов массовых народных движений чревато опасными для двухпартийной системы последствиями.

Успехи популистов, собравших на выборах 1892 г. около 1 млн. голосов, доказывали, что создание эффективной третьей партии в стране не является утопией. А учитывая, что избирательная активность американцев в последней трети XIX в. была весьма высокой (с 1876 по 1896 г. в президентских выборах участвовали в среднем 78,5% имевших право голоса 23), можно было ожидать новых успехов популистских кандидатов. Избирательная стратегия Брайана в 1896 г. и была как раз рассчитана на «улавливание» сотен тысяч голосов простых американцев, увидевших в популистах выразителей своих интересов.

Одним из главных приемов избирательной стратегии Брайана являлось включение в платформу демократической партии ряда популистских требований. Ставка на альянс с популистами была подсказана лидеру демократов опытом его собственной политической деятельности в штате Небраска. В 1892 г., когда Брайан потерпел поражение на выборах в сенат штата, раскладка голосов в его избирательном округе выразилась следующим образом: 13 тыс. отдано за республиканского кандидата, 10 тыс.-- за Брайана, 8 тыс.-- за популистов24. Простой подсчет подсказывал Брайану, что союз с популистами обеспечил бы ему победу. Он стал настойчиво домогаться такого союза после того, как популисты собрали на президентских выборах 1892 г. около 1 млн. голосов, которых демократам с учетом голосов, собранных ими самими, с лихвой хватило бы для разгрома республиканцев в избирательной кампании.

Брайан шел на всевозможные демагогические приемы, чтобы привлечь популистских избирателей. Свое отношение к свободной чеканке серебряных денег, на которой настаивали лидеры популистов, он выразил в речи перед избирателями Небраски: «Я ничего не смыслю в серебряных деньгах, но их хочет народ Небраски, поэтому их хочу и я. Что касается аргументов, то я подыщу их потом». Все чаще и чаще Брайан прибегал к популистской критике капитализма.

Когда дошел черед до формулирования конкретных предвыборных лозунгов демократов, Брайна сосредоточил внимание на свободной чеканке серебряных денег. Объясняя свою позицию рядовым избирателям, он ловчил, стремясь уйти от обвинений в измене радикальным принципам: «Восстановление серебряных денег является только одной среди наших реформ, но если демократическая партия не проведет ее, она не сможет осуществить и других начинаний...» 25

Брайан стремился изобразить борьбу за серебряные деньги в виде войны за святую веру, претендуя на роль мессии. Всю страну облетел его знаменитый призыв: «Не позволим распять человечество на золотом кресте». Брайану удалось приобрести известность «великого простолюдина», склонить на свою сторону съезд демократов. Но выборы 1896 г. он проиграл. Их итоги свидетельствовали, что арифметические расчеты не могут служить надежной основой политической стратегии. Социальная критика помогла Брайану завоевать голоса сотен тысяч простых избирателей, которые, по планам демократов, должны были обеспечить им успех, но она же отпугнула многих традиционных приверженцев этой партии, прежде всего финансово-промышленных тузов. Крупный капитал предпочел риторике Брайана прямолинейные заверения в лояльности корпорациям Маккинли. Час буржуазного реформизма в США еще не пробил.

2. СОЦИАЛЬНО-ЭКОНОМИЧЕСКОЕ ЗАКОНОДАТЕЛЬСТВО

Усложнение экономических связей капиталистического общества в США в период смены капитализма свободной конкуренции империализмом и резкое обострение классовых антагонизмов предопределяли неизбежность изменения традиционных форм социально-экономической политики буржуазного государства. Эта трансформация носила сложный, противоречивый характер, зачастую происходила подспудно, незаметно для глаз современников. Необходимо отметить, что господствовавшая в конце XIX в. в буржуазной идеологии доктрина «невмешательства» государства в социально-экономическое развитие, по которой историки США нередко судят о реальном содержании социально-экономической политики правительства, дает в действительности крайне искаженное представление о последней.

Принцип государственного невмешательства в хозяйственную жизнь представлял в рассматриваемый период кредо господствующего класса. Ему поклонялись академические круги, деятели республиканской и демократической партий, бизнесмены, президенты. Социальное звучание этого принципа, который оформился еще в XVII--XVIII вв. и использовался тогда революционной буржуазией для критики регламентаций торгово-промышленного развития феодальными государствами, претерпело в эпоху перехода к империализму серьезное изменение.

В конце XIX в. в условиях смены свободной конкуренции господством монополий выразители интересов мелкой буржуазии отказались от лозунга государственного невмешательства и выдвинули развернутую программу социально-экономического законодательства, направленную на защиту интересов немонополистической буржуазии от посягательств со стороны корпораций. Последние же, напротив, взяли этот лозунг на вооружение, ибо полная свобода рук обеспечивала им наибольшие возможности как для сокрушения мелкого и среднего бизнеса, так и для эксплуатации пролетариата.

Идея абсолютной свободы бизнеса обосновывалась буржуазными идеологами и политиками при помощи экономических, социологических, правовых теорий. Но особой популярностью пользовались среди них социал-дарвинистские доктрины, представлявшие циничную форму защиты интересов монополий. Социал-дарвинистские идеи пронизывали все буржуазные общественные науки, проповедовались с кафедр университетов, со страниц массовой печати, подчинили себе буржуазное сознание.

Сущность социал-дарвинизма заключалась в перенесении законов биологической эволюции, сформулированных Ч. Дарвином, на общественное развитие. Общественные связи рассматривались социал-дарвинистами не иначе как сквозь призму «борьбы за существование» людей, выживание «наиболее приспособленных» среди них и гибели «наименее приспособленных». Биологизация законов общества оборачивалась в их работах обоснованием извечного характера закономерностей капитализма. Так, непреходящим явлением мироздания, реализацией биологической борьбы за существование объявлялась частнокапиталистическая конкуренция. Свойственные капитализму поляризация бедности и богатства, разорение сотен тысяч мелких предпринимателей и бедственное положение пролетариата, с одной стороны, и усиливающийся гнет монополий -- с другой, определялись как продукт естественного отбора. Результатом естественного отбора, проявлением «разума вселенной», «цветами цивилизации» главе социал-дарвинистов У. Г. Самнеру представлялись монополии 26. Самнер твердил об извечном характере классовых различий и классовой борьбы, которые в его истолковании представали как проявление неискоренимой борьбы за существование.

В социально-политических рекомендациях социал-дарвинисты решительно настаивали на полном невмешательстве государства в ход «естественного прогресса» и осуждали любые попытки облегчить участь «менее приспособленных» индивидуумов и как-то ограничить устремления «более приспособленных». Спасение «менее приспособленных» в ущерб интересам «более приспособленных», заявлял Самнер, грозило бы гибелью общества, утверждением антицивилизации вместо цивилизации.

Совершенно очевидно, что социал-дарвинистские доктрины и их венец идея государственного невмешательства -- означали апологию частного предпринимательства и ничем не смягчаемой эксплуатации пролетариата, мелкой и средней буржуазии со стороны горстки монополий. Неудивительно, что монополисты, единожды познакомившись с ними, немедленно обратились в социал-дарвинистскую веру. Все они -- Э. Карне-ги, Дж. Рокфеллер, Дж. Херст, Дж. Хилл и другие -- неизменно изображали себя как вид наиболее приспособленных человеческих особей, а финансово-промышленные империи -- как высшее достижение естественного отбора.

Соотнесение формулы государственного невмешательства и конкретной практики связей монополистов с правительством обнаруживает лицемерие их индивидуалистической веры. В реальной действительности, а не в теории руководители корпораций отказывали в праве на государственное содействие эксплуатируемым ими слоям общества и в то же время активно использовали правительство для поддержки собственных экономических и социальных интересов. В последней трети XIX в. особенно широкую огласку получили тесные связи между государственным аппаратом и железнодорожными компаниями. Империи железнодорожных королей Гульдов и Вандербилтов были созданы в первую очередь благодаря щедрым подачкам из государственного земельного фонда, который согласно гомстед- акту 1862 г. предназначался формально для организации мелких фермерских участков. Земельные владения, полученные железнодорожными компаниями от федерального правительства и властей штатов, равнялись территории Франции и в 5 раз превосходили площадь штата Нью-Йорк.

Уже с момента возникновения первых предпринимательских объединений правительства штатов буквально соперничали друг с другом в предоставлении наиболее благоприятных условий для развития монополий на своих территориях. В 1875 г. в штате Нью-Джерси, который известен как «родина корпораций», был принят закон, отменявший большинство ограничений на предельные размеры капиталов предпринимательских объединений, резко расширявший их возможности при получении займов и выпуске акций и облегчавший условия их ответственности перед кредиторами 29. Другие штаты, боясь отстать от Нью-Джерси и стремясь инкорпорировать на своих территориях как можно больше предпринимательских объединений, создавали для них поистине тепличные условия. В 1892 г. законодатели Нью-Йорка, желая предотвратить инкорпорацию крупнейшей промышленной компании США «Дженерал моторз» на территории соседнего Нью-Джерси, приняли специальный закон об учреждении этой монополии на чрезвычайно льготных условиях.

В 70--90-е годы во многих штатах были приняты законы, полностью отменявшие предельные размеры капиталов корпораций, предоставлявшие им право заниматься многими видами хозяйственной деятельности, позволявшие монополиям выпускать акции без указания их номинальной стоимости и т. п.30

Крупный капитал США, не стесненный законодательными ограничениями в притязаниях на экономическое господство, а, напротив, всячески поощряемый правительством, не пренебрегал и откровенно преступными средствами для достижения своих целей. Отношение к Фемиде, выраженное К. Вандербилтом, было не менее циничным, чем отношение монополистов к «менее приспособленным» индивидам: «Какое мне дело до закона? У меня что -- нет силы?» Нефтяной владыка Дж. Рокфеллер прокладывал путь к власти, как показал в 1894 г. Г. Д. Ллойд в книге «Богатство против общества» и в 1902 г. А. Тарбелл в серии разоблачительных статей, с помощью поджогов нефтехранилищ независимых предпринимателей, сговоров с владельцами железных дорог и подкупа судей и законодателей. Преступления «баронов-разбойников» в полной мере были разоблачены макрейкерами в начале XX в., но и в 70--80-е годы они уже стали достоянием широкой огласки.

Уже в 70--80-е годы в различных слоях и кругах общества отмечались выступления против утверждения господства монополистического капитализма. Радикальная линия в критике «баронов-разбойников» получила законченное выражение в воззрениях Э. Беллами, которые являются попыткой разрешения противоречий, порождаемых монополиями, с позиций утопического социализма. Его роман «Взгляд назад», увидевший свет в 1888 г., был воспринят в среде разорявшейся мелкой буржуазии как пророчество и вызвал к жизни широкое социальное движение. С более умеренных позиций критиковал утверждавшееся господство монополий один из основателей буржуазной социологической науки в США, Лестер Уорд. Он первым среди буржуазных обществоведов США в 1883 г. в труде «Динамическая социология» попытался оспорить социал-дарвинистскую концепцию целей и средств общественного прогресса. В отличие от социал-дарвинистов Л. Уорд отводил значительное место в общественном развитии субъективному фактору, целенаправленным усилиям личности, общественных групп, политических институтов. Он требовал проводить различие между развитием естественного мира и общества, объявляя движущим фактором первого «естественный», а второго -- «искусственный отбор». Сам прогресс цивилизации оказывался возможным, по Уорду, благодаря возрастающей роли в обществе методов «социального регулирования» и «планирования». Свою формулу «субъективного фактора цивилизации» Уорд использовал как методологическое основание для доказательства возможности использования в общественных отношениях методов «социального мелиоризма» -- планомерного исправления обществом социальных язв и пороков, смягчения вопиющих экономических контрастов и противоречий капитализма.