Россия в XIX веке

Другой идеолог народничества 70-х годов Петр Лаврович Лавров выдвинулся на международной политической арене позже Бакунина, но скоро завоевал не меньший авторитет. Артиллерийский полковник, философ и математик столь яркой одаренности, что знаменитый академик М.В. Остроградский восхищался им: «Он еще прытче меня»,- Лавров был активным революционером, /252/ членом «Земли и воли» и I Интернационала, участником Парижской Коммуны 1870 г., другом Маркса и Энгельса. Он изложил свою программу в журнале «Вперед!» (№ 1), который издавал с 1873 по 1877 г. в Цюрихе и Лондоне.

Лавров, в отличие от Бакунина, считал, что русский народ не готов к революции и, следовательно, народники должны пробудить его революционное сознание. Лавров тоже призывал их идти в народ, но не сразу, а после теоретической подготовки, и не для бунта, а для пропаганды. Как пропагандистское направление лавризм многим народникам казался более рациональным, чем бакунизм, хотя иных отталкивал своей умозрительностью, ставкой на подготовку не самой революции, а ее подготовителей. «Подготовлять и только подготовлять» - таков был тезис лавристов. Анархизм и аполитизм также были свойственны сторонникам Лаврова, но меньше, чем бакунистам.

Идеологом третьего направления был Петр Никитич Ткачев - кандидат прав, радикальный публицист, бежавший в 1873 г. за границу после пяти арестов и ссылки. Однако направление Ткачева именуется русским бланкизмом, поскольку ранее с таких же позиций выступал во Франции знаменитый Огюст Бланки. В отличие от бакунистов и лавристов, русские бланкисты не были анархистами. Они считали необходимым бороться за политические свободы, захватить государственную власть и непременно использовать ее для искоренения старого и утверждения нового строя. Но, так как. современное российское государство, по их мнению, не имело прочных корней ни в экономической, ни в социальной почве (Ткачев говорил, что оно «висит в воздухе»), бланкисты надеялись свергнуть его силами партии заговорщиков, не утруждая себя тем, чтобы пропагандировать или бунтовать народ. В этом отношении Ткачев как идеолог уступал Бакунину и Лаврову, которые, при всех разногласиях между ними, сходились в главном: «Не только для народа, но и посредством народа»[1].

К началу массового «хождения в народ» (весна 1874 г.) тактические установки Бакунина и Лаврова широко распространились среди народников[2]. Главное же, завершился процесс накопления сил. К 1874 г. вся европейская часть России была покрыта густой сетью народнических кружков (не меньше 200), которые успели согласовать места и сроки «хождения».

Все эти кружки создавались в 1869-1873 гг. под впечатлением нечаевщины. Отвергнув нечаевский макиавеллизм, они ударились в противоположную крайность и отбросили саму идею централизованной организации, которая так уродливо преломилась в /253/ нечаевщине. Кружковцы 70-х годов не признавали ни централизма, ни дисциплины, ни каких-либо уставов и статутов. Этот организационный анархизм мешал революционерам обеспечить координацию, конспирацию и эффективность их действий, а также отбор в кружки надежных людей. Так выглядели почти все кружки начала 70-х годов - и бакунистские (долгушинцев, С.Ф. Ко-валика, Ф.Н. Лермонтова, «Киевская коммуна» и др.), и лавристские (Л.С. Гинзбурга, B.C. Ивановского, «сен-жебунистов», т.е. братьев Жебуневых, и др.).

Только одна из народнических организаций того времени (правда, самая крупная) сохраняла и в условиях организационного анархизма, утрированной кружковщины надежность трех «С», равно необходимых: состава, структуры, связей. Это было Большое общество пропаганды (так называемые «чайковцы»)[3]. Центральная, петербургская группа общества возникла летом 1871 г. и стала инициатором федеративного объединения аналогичных групп в Москве, Киеве, Одессе, Херсоне. Основной состав общества превышал 100 человек. Среди них были крупнейшие революционеры эпохи, тогда еще молодые, но вскоре завоевавшие мировую известность: П.А. Кропоткин, М.А. Натансон, С.М. Кравчинский, А.И. Желябов, С.Л. Перовская, Н.А. Морозов и др. Общество имело сеть агентов и сотрудников в разных концах европейской части России (Казань, Орел, Самара, Вятка, Харьков, Минск, Вильно и др.), а примыкали к нему десятки кружков, созданных под его руководством или влиянием. «Чайковцы» установили деловые связи с русской политической эмиграцией, включая Бакунина, Лаврова, Ткачева и недолго (в 1870-1872 гг.) действовавшую Русскую секцию i Интернационала. Таким образом, по своей структуре и масштабам Большое общество пропаганды явилось зачатком общероссийской революционной организации, предтечей второго общества «Земля и воля».

В духе того времени «чайковцы» не имели устава, но у них царил незыблемый, хоть и неписаный, закон: подчинение личности организации, меньшинства - большинству. При этом общество комплектовалось и строилось на принципах, прямо противоположных нечаевским: принимали в него только всесторонне проверенных (по деловым, умственным и обязательно нравственным качествам) людей, которые взаимодействовали уважительно и доверительно друг к другу. По свидетельствам самих «чайковцев», в их организации «все были братья, все знали друг друга, как члены одной и той же семьи, если не больше». Именно эти /254/ принципы взаимоотношений отныне закладывались в основу всех народнических организаций до «Народной воли» включительно.

Программа общества была разработана основательно. Проект ее составил Кропоткин. В то время как почти все народники разделились на бакунистов и лавристов, «чайковцы» самостоятельно выработали тактику, свободную от крайностей бакунизма и лавризма, рассчитанную не на скоропалительный бунт крестьян и не на «подготовку подготовителей» бунта, а на организованное народное восстание (крестьянства при поддержке рабочих). С этой целью они прошли в своей деятельности три этапа: «книжное дело» (т.е. подготовка кадров будущих организаторов восстания), «рабочее дело» (подготовка посредников между интеллигенцией и крестьянством) и непосредственно «хождение в народ», которое «чайковцы» фактически возглавляли.

Массовое «хождение в народ» 1874 г. было беспримерным до тех пор в русском освободительном движении по масштабам и энтузиазму участников. Оно охватило больше 50 губерний, от Крайнего Севера до Закавказья и от Прибалтики до Сибири. В народ пошли одновременно все революционные силы страны - примерно 2-3 тыс. активных деятелей (на 99 % - юношей и девушек), которым помогало вдвое или втрое большее число сочувствующих. Почти все они верили в революционную восприимчивость крестьян и в скорое восстание: лавристы ждали его через 2-3 года, а бакунисты - «по весне» или «по осени».

Восприимчивость крестьян к призывам народников оказалась, однако, меньшей, чем ожидали не только бакунисты, но и лавристы. Особое равнодушие крестьяне проявляли к пламенным тирадам народников о социализме, о всеобщем равенстве. «Неладно, брат, ты говоришь,- заявил молодому народнику пожилой крестьянин,- взгляни-ка на свою руку: на ней пять пальцев и все неравные!» Случались и большие незадачи. «Раз идем мы с товарищем по дороге,- рассказывал С.М. Кравчинский.- Нагоняет нас мужик на дровнях. Я стал толковать ему, что податей платить не следует, что чиновники грабят народ и что по писанию выходит, что надо бунтовать. Мужик стегнул коня, но и мы прибавили шагу. Он погнал лошадь трусцой, но и мы побежали вслед, и все время продолжал я ему втолковывать насчет податей и бунта. Наконец мужик пустил коня вскачь, но лошаденка была дрянная, так что мы не отставали от саней и пропагандировали крестьянина, покуда совсем перехватило дыханье».

Власти же вместо того, чтобы учесть лояльность крестьян и подвергнуть экзальтированную народническую молодежь умеренным наказаниям, обрушились на «хождение в народ» с жесточайшими репрессиями. Всю Россию захлестнула небывалая ранее волна арестов, жертвами которой только за лето 1874 г. стали, /255/ по данным осведомленного современника, 8 тыс. человек[4]. Три года их продержали в предварительном заключении[5], после чего самые «опасные» из них были преданы суду ОППС.

Суд по делу о «хождении в народ» (так называемый «Процесс 193-х») проходил в октябре 1877 - январе 1878 гг. и оказался самым крупным политическим процессом за всю историю царской России. Судьи вынесли 28 каторжных, больше 70 ссыльных и тюремных приговоров, но почти половину обвиняемых (90 человек) оправдали. Александр II, однако, своей властью отправил в ссылку 80 из 90 оправданных судом.

«Хождение в народ» 1874 г. не столько возбудило крестьян, сколько испугало правительство. Важным (хотя и побочным) его результатом явилось падение П.А. Шувалова. Летом 1874 г., в самый разгар «хождения», когда стала очевидной тщетность восьми лет шуваловского инквизиторства, царь разжаловал «Петра IV» из диктаторов в дипломаты, сказав ему между прочим: «А знаешь, я тебя назначил послом в Лондон».

Для народников отставка Шувалова была слабым утешением. 1874 год показал, что крестьянство в России не имеет пока интереса к революции, социалистической в особенности. Но революционеры не хотели этому верить. Они усмотрели причины своей неудачи в абстрактном, «книжном» характере пропаганды и в организационной слабости «хождения», а также в правительственных репрессиях и с колоссальной энергией взялись за устранение этих причин.

Первая же народническая организация, возникшая после «хождения в народ» 1874 г. (Всероссийская социально-революционная организация или «кружок москвичей»), проявила не свойственную участникам «хождения» заботу о принципах централизма, конспирации и дисциплины и даже приняла устав. «Кружок москвичей» - первое объединение народников 70-х годов, вооруженное уставом. Учитывая печальный опыт 1874 г., когда народникам не удавалось заручиться доверием народа, «москвичи» расширили социальный состав организации: наряду с «интеллигентами» они приняли в организацию рабочий кружок во главе с Петром Алексеевым. Деятельность свою «москвичи» неожиданно для других народников сосредоточили не в крестьянской, а в рабочей среде, ибо под впечатлением правительственных репрессий 1874 г. отступили перед трудностями непосредственной пропаганды среди крестьян и вернулись к тому, чем были заняты народники до 1874 г., т.е. к подготовке рабочих как посредников между интеллигенцией и крестьянством. /256/

«Кружок москвичей» просуществовал недолго. Оформился он ъ феврале 1875 г., а через два месяца был разгромлен. Петр Алексеев и Софья Бардина выступили от его имени на процессе «50-ти» в марте 1877 г. с программными революционными речами. Так впервые в России скамья подсудимых была обращена в революционную трибуну. Кружок погиб, но его организационный опыт, наряду с организационным опытом Большого общества пропаганды, был использован обществом «Земля и воля».

К осени 1876 г. народники создали централизованную организацию всероссийского значения, назвав ее «Земля и воля» - в память об ее предшественнице, «Земле и воле» начала 60-х годов. Вторая «Земля и воля» была призвана не только обеспечить надежную координацию революционных сил и защиту их от правительственных репрессий, но и принципиально изменить характер пропаганды. Землевольцы решили поднимать крестьянство на борьбу не под «книжным» и чуждым ему знаменем социализма, а под лозунгами, исходившими из самой крестьянской среды,- прежде всего под лозунгом «земли и воли», всей земли и полной воли.

Подобно народникам первой половины 70-х годов, землевольцы оставались еще анархистами, но уже менее последовательными. Они только декларировали в своей программе: «Конечный политический и экономический наш идеал - анархия и коллективизм»; конкретные же требования они сузили «до реально осуществимых в ближайшем будущем»: 1) переход всей земли в руки крестьян, 2) полное общинное самоуправление, 3) свобода вероисповеданий, 4) самоопределение наций, живущих в России, вплоть до их отделения. Чисто политические задачи в программе не ставились. Средства достижения цели были разделены на две части: организаторскую (пропаганда и агитация среди крестьян, рабочих, интеллигенции, офицерства, даже среди религиозных сект и «разбойничьих шаек») и дезорганизаторскую (здесь, в ответ на репрессии 1874 г., впервые у народников был узаконен индивидуальный террор против столпов и агентов правительства).

Наряду с программой «Земля и воля» приняла устав, проникнутый духом централизма, строжайшей дисциплины и конспирации. Общество имело четкую организационную структуру: Совет общества; основной кружок, подразделявшийся на 7 специальных групп по роду деятельности; местные группы не менее чем в 15 крупных городах империи, включая Москву, Казань, Нижний Новгород, Самару, Воронеж, Саратов, Ростов, Киев, Харьков, Одессу. «Земля и воля» 1876-1879 гг.- первая в России революционная организация, которая стала издавать собственный литературный орган, газету «Земля и воля». Впервые же она сумела внедрить своего агента (Н.В. Клеточникова) в святая святых царского сыска - в III отделение. Состав «Земли и воли» едва ли превышал 200 человек, но опирался на широкий /257/ круг сочувствующих и содействующих во всех слоях российского общества.

Организаторами «Земли и воли» были «чайковцы», супруги М.А. и О.А. Натансон: Марка Андреевича землевольцы называли головой общества, Ольгу Александровну - сердцем его. Вместе с ними, а в особенности после их скорого ареста выдвинулся на роль лидера «Земли и воли» студент-технолог Александр Дмитриевич Михайлов - один из лучших организаторов среди народников (в этом отношении рядом с ним можно поставить только М.А. Натансона и А.И. Желябова) и самый выдающийся из них (тут вровень с ним и поставить некого) конспиратор, классик революционной конспирации. Как никто из землевольцев, он вникал буквально в каждое дело общества, все налаживал, всему давал ход, все оберегал. Землевольцы назвали Михайлова «Катоном-цензором» организации, ее «щитом» и «бронею», считали его на случай революции готовым премьер-министром; а пока за неусыпные заботы о порядке в революционном подполье дали ему кличку «Дворник» - с ней он и вошел в историю: Михайлов-Дворник.

В основной кружок «Земли и воли» входили и другие выдающиеся революционеры, в том числе - Сергей Михайлович Кравчинский, который стал позднее всемирно известным писателем под псевдонимом «Степняк»; Дмитрий Андреевич Лизогуб, слывший в радикальных кругах «святым» (Л.Н. Толстой изобразил его в рассказе «Божеское и человеческое» под именем Светлогуба); Валериан Андреевич Осинский - редкостно обаятельный любимец «Земли и воли», «Аполлон русской революции», по выражению Кравчинского; Георгий Валентинович Плеханов - впоследствии первый русский марксист; будущие лидеры «Народной воли» А.И. Желябов, С.Л. Перовская, Н.А. Морозов, В.Н. Фигнер.

Большую часть своих сил «Земля и воля» отрядила на организацию деревенских поселений. Землевольцы сочли (вполне справедливо) бесполезной «бродячую» пропаганду 1874 г. и перешли к оседлой пропаганде среди крестьян, создавая в деревнях постоянные поселения революционеров-пропагандистов под видом учителей, писарей, фельдшеров и т.д. Самыми крупными из таких поселений были два саратовских 1877 и 1878-1879 гг., где активно действовали А.Д. Михайлов, О.А. Натансон, Г.В. Плеханов, В.Н. Фигнер, Н.А. Морозов и др.

Однако деревенские поселения тоже не приносили успеха. Крестьяне обнаруживали перед оседлыми пропагандистами не больше революционности, чем перед «бродячими». Власти же вылавливали оседлых пропагандистов не менее успешно, чем «бродячих»,- по многим признакам. Американский журналист Джордж Кеннан, изучавший тогда Россию, свидетельствовал, что народников, которые устраивались писарями, «скоро арестовывали, заключая об их революционности по тому, что они не пьянствовали /258/ и не брали взяток» (сразу было видно, что писари - не настоящие).

Обескураженные неудачей своих поселений, народники предприняли новый после 1874 г. пересмотр тактики. Тогда они объясняли свое фиаско недостатками в характере и организации пропаганды и (отчасти!) репрессиями правительства. Теперь же, устранив очевидные недостатки в организации и характере пропаганды, но опять-таки потерпев неудачу, они сочли ее главной причиной правительственных репрессий. Отсюда напрашивался вывод: надо сосредоточить усилия на борьбе с правительством, т.е. уже на политической борьбе.

Объективно революционная борьба народников всегда носила политический характер, поскольку была направлена против существовавшего строя, включая его политический режим. Но, не выделяя особо политических требований, сосредоточившись на социальной пропаганде среди крестьян, народники направляли острие своей революционности как бы мимо правительства. Теперь, избрав правительство мишенью № 1, землевольцы выдвинули дезорганизаторскую часть, остававшуюся поначалу в резерве, на первый план. Пропаганда и агитация «Земли и воли» обрели политическую заостренность, а параллельно с ними стали предприниматься террористические акты против властей.

24 января 1878 г. молодая учительница Вера Засулич стреляла в петербургского градоначальника Ф.Ф. Трепова (генерал-адъютанта и личного друга Александра II) и тяжело ранила его за то, что по его приказанию был подвергнут телесному наказанию политический узник, землеволец А.С. Емельянов. 4 августа того же года редактор «Земли и воли» Сергей Кравчинский совершил еще более громкий террористический акт: среди бела дня перед царским Михайловским дворцом в Петербурге (ныне - Русский музей) он заколол шефа жандармов Н.В. Мезенцова, персонально ответственного за массовые репрессии против народников. Засулич была схвачена на месте покушения и предана суду, Кравчинский скрылся.

Поворот народников к террору встретил в широких кругах российского общества, запуганного правительственными репрессиями, нескрываемое одобрение. Это воочию показал гласный суд над Верой Засулич. На суде открылись столь вопиющие злоупотребления властью со стороны Трепова, что присяжные сочли возможным оправдать террористку. Публика аплодировала словам Засулич: «Тяжело поднимать руку на человека, но я должна была это сделать». Оправдательный приговор по делу Засулич вызвал не только в России, но и за рубежом настоящую сенсацию. Поскольку он был вынесен 31 марта 1878 г. и газеты сообщили о нем 1 апреля, многие восприняли его как первоапрельскую шутку, а затем вся страна впала, по выражению /259/ П.Л. Лаврова, в «либеральное опьянение». Повсеместно нарастал подъем революционного духа, бил ключом боевой задор - особенно у студентов и рабочих[6]. Все это стимулировало-политическую активность землевольцев, побуждало их к новым террористическим актам.

Разрастаясь, «красный» террор «Земли и воли» фатальнй толкал ее к цареубийству. «Становилось странным,- вспоминала Вера Фигнер,- бить слуг, творивших волю пославшего, и не трогать господина». Утром 2 апреля 1879 г. землеволец А.К. Соловьев проник с револьвером на Дворцовую площадь, где Александр II прогуливался в сопровождении охраны, и успел разрядить в царя всю обойму из пяти патронов, но прострелил только царскую шинель. Схваченный тут же охранниками Соловьев вскоре был повешен.

Часть землевольцев во главе с Плехановым отвергала террор, ратуя за прежние методы пропаганды в деревне. Поэтому террористические акты Засулич, Кравчинского, Соловьева вызвали кризис «Земли и воли»: в ней обособились две фракции - «политиков» (главным образом террористов) и «деревенщиков». Для того чтобы предотвратить раскол общества, решено было созвать съезд землевольцев. Он состоялся в Воронеже 18-24 июня 1879 г.

Накануне, 15-17 июня, «политики» собрались фракционно в Липецке и согласовали свою поправку к программе «Земли и воли». Смысл поправки заключался в признании необходимости и первоочередности политической борьбы с правительством, ибо «никакая общественная деятельность, направленная к благу народа, невозможна вследствие царящего в России произвола и насилия». С этой поправкой «политики» выступили на Воронежском съезде, где выяснилось, однако, что обе фракции не желают раскола, надеясь завоевать общество изнутри. Поэтому съезд принял компромиссную резолюцию, которая допускала соединение аполитичной пропаганды в деревне с политическим террором.

Такое решение не смогло удовлетворить ни одну из сторон. Очень скоро и «политики», и «деревенщики» поняли, что «сочетать квас и спирт» нельзя, что раскол неизбежен, и 15 августа 1879 г. договорились разделить «Землю и волю» на две организации: «Народную волю» и «Черный передел». Разделено было, как метко выразился Н.А. Морозов, и само название «Земли и воли»: «деревенщики» взяли себе «землю », а «политики» - «волю », и каждая фракция пошла своей дорогой. /260/

реформа внешняя внутренняя политика война

«Народная воля»

Итак, «Земля и воля» раскололась. «Деревенщики» во главе с Г.В. Плехановым, П.Б. Аксельродом, Л.Г. Дейчем, В.И. Засулич[1] и др., составлявшие меньшинство, дали наименование своей организации «Черный передел», отразив в этом названии извечную тягу крестьян к «черному», т.е. всеобщему, переделу земли. В центральной, петербургской группе «Черного передела» насчитывалось 22 человека, а общая численность организации, включая ее провинциальные кружки примерно в 10 городах, не достигала и 100 человек.

Чернопередельцы наладили издание своего центрального органа под тем же названием «Черный передел» и отдельной газеты для рабочих («Зерно»), но развернуть, как им хотелось, практическую деятельность не смогли: старые пути и средства борьбы уже потеряли у русских революционеров кредит. В скором времени чернопередельцы либо эмигрировали (как все перечисленные), либо перешли в «Народную волю», либо вообще отошли от революционного движения. К концу 1881 г. «Черный передел» фактически перестал существовать.

Большинство землевольцев перешло в «Народную волю», численность и мощь которой непрерывно росли; она стала самой крупной, сильной и авторитетной из всех русских революционных организаций XIX в., первой в России политической партией. Руководящим центром «Народной воли» был ее Исполнительный комитет («Великий ИК», как называли его современники, а затем историки), насчитывавший за все время его существования 36 человек. Среди них особенно выделялись трое: сын крепостного крестьянина, великолепный агитатор, трибун и организатор с интеллектом и кругозором первоклассного государственного деятеля, прирожденный вождь Андрей Иванович Желябов; главный администратор «Народной воли» и уникальный, неподражаемый конспиратор, бывший «Катон-цензор» землевольческого подполья Александр Дмитриевич Михайлов; высший моральный авторитет, «нравственный диктатор» партии (по выражению С.М. Крав-чинского) Софья Львовна Перовская - дочь петербургского губернатора и праправнучка морганатического супруга императрицы Елизаветы Петровны,- ни в чем не уступавшая самым женственным из женщин и самым мужественным из мужчин. Рядом с ними действовали выдающиеся организаторы - Н.А. Морозов, А.А. Квятковский, В.Н. Фигнер, блестящие практики - М.Ф. Фроленко, Н.Н. Колодкевич, М.Ф. Грачевский, а также самоотверженный и благородный глава народовольческой Военной /261/ организации Николай Евгеньевич Суханов, о котором Вера Фигнер говорила: «Счастлива та партия, к которой пристают Сухановы!»

Из агентов ИК выделялся главный техник партии, руководитель ее динамитной лаборатории, гениальный изобретатель Николай Иванович Кибальчич - провозвестник космической эры, первым в мире (за 15 лет до К.Э. Циолковского) разработавший проект летательного аппарата с реактивным двигателем. Агентом ИК был и единственный в своем роде контрразведчик русской революции Н.В. Клеточников, который два года служил в III отделении по заданию «Земли и воли» (первые 7 месяцев), а затем «Народной воли», почти ежедневно обезвреживая полицейские козни против революционеров.

ИК издавал в качестве центрального органа партии газету «Народная воля», которая выходила с 1879 по 1885 г. и оказалась самым долговечным из революционных изданий XIX в. в России. Кроме того, печатались еще четыре издания: Листок «Народной воли» (приложение к центральному органу), «Рабочая газета», Вестник «Народной воли», Календарь «Народной воли». Итого - пять периодических изданий! Ранее только «Земля и воля» 1876- 1879 гг. имела собственный литературный орган, все прочие же революционные организации в России никогда не шли дальше выпуска отдельных прокламаций. Как идеологический штаб партии ИК разрабатывал ее программные документы. «Программа Исполнительного комитета» считалась общепартийной программой. Она стала шагом вперед в русском освободительном движении, поскольку освободилась от анархизма и аполитизма 70-х годов. «Народная воля» ставила целью свергнуть самодержавие и осуществить ряд демократических преобразований. Вот главные из них:

Постоянное народное представительство с законодательными функциями, т.е. парламентская демократическая республика («самодержавие народа», как выражались народовольцы).

Полная свобода слова, печати, собраний, ассоциаций, совести, избирательной агитации.

Всеобщее избирательное право без сословных и имущественных ограничений и выборность всех должностей снизу доверху.

Земля - крестьянам, фабрики и заводы - рабочим.

Национальное равенство и право наций на самоопределение.

Как все народники, «Народная воля» исходила из того, что «главная созидательная сила революции - в народе», т.е. в крестьянстве, и поэтому считала важнейшим средством достижения своей цели крестьянское восстание, но - при поддержке рабочих и военных, под руководством партии. Более того, пережив опыт «хождения в народ», народовольцы утратили веру в революционную инициативу крестьянства и пришли к выводу, что «партия должна взять на себя почин переворота». Программа ИК предписывала готовить переворот, с одной стороны, путем /262/ пропагандистской, агитационной и организаторской работы во всех слоях населения, а с другой стороны, посредством «красного» террора.

Распространенное в мировой литературе мнение о «Народной воле» как партии террористической неправильно. Такую ложь пустили в обиход царские каратели для большей тяжести обвинения народовольцев, ее подхватила обывательская молва, после чего она перекочевала в литературу - научную, учебную и художественную. В действительности же террор ни в программе, ни в деятельности «Народной воли» никогда не занимал главного места, просто он был на виду как прелюдия и ускоритель народной революции. Посредством террора народовольцы стремились решить двоякую задачу: с одной стороны, возбудить революционное настроение в массах и, с другой стороны, дезорганизовать правительство, чтобы затем поднять возбужденные массы против дезорганизованного правительства[2].

Здесь важно подчеркнуть, что «красный» террор «Народной воли» был исторически обусловлен, навязан революционерам как ответ на «белый» террор царизма против «хождения в народ». «Когда человеку, хотящему говорить, зажимают рот, то этим самым развязывают руки» - так объяснял переход от пропаганды к террору А.Д. Михайлов. Народовольцы не могли тогда предвидеть, что террор не приведет к цели. В том фазисе, которого достигло революционное движение к концу 70-х годов, террор нельзя было просто отбросить, его можно было только преодолеть. Он оказывался тогда единственно возможным еще не испытанным в масштабах партии способом борьбы.

Сами народовольцы веско оговаривали преходящую обусловленность своего террора. ИК заявил протест против покушения анархиста Ш. Гито на президента США Д. Гарфилда. «В стране, где свобода личности дает возможность честной идейной борьбы, где свободная народная воля определяет не только закон, но и личность правителей,- разъяснял ИК 10(22) сентября 1881 г.,- в такой стране политическое убийство как средство борьбы есть проявление того же духа деспотизма, уничтожение которого в России мы ставим своей задачей»[3]. Сознавая моральную и политическую предосудительность террора, народовольцы допускали его лишь как вынужденное, крайнее средство. «Террор - ужасная вещь,- говорил С.М. Кравчинский,- есть только одна вещь хуже террора: это - безропотно сносить насилия».

Террором занималось ничтожное меньшинство «Народной воли», хотя сил у нее было неизмеримо больше, чем у всех /263/ революционных организаций, бывших в России прежде, вместе взятых. По совокупности данных за 1879-1883 гг. «Народная воля» объединяла, как минимум, 80-90 местных, 100-120 рабочих, 50 офицерских, 30-40 студенческих и 20-25 гимназических кружков по всей стране от Гельсингфорса (Хельсинки) до Тифлиса (Тбилиси) и Ревеля (Таллинна) до Иркутска. Она имела 10 типографий в России и еще одну за границей и даже постоянное заграничное представительство в Париже (П.Л. Лавров, Л.А. Тихомиров, М.Н. Ошанина) и Лондоне (Л.Н. Гартман). Численность активных, юридически оформленных членов «Народной воли» составляла 500 человек, но участвовал в ее деятельности, так или иначе помогая ей, в 10-20 раз больше. По данным Департамента полиции, только за полтора года, с июля 1881 по 1882-й, подверглись репрессиям за участие в «Народной воле» почти 6 тыс. человек[4].

Все народовольческие кружки действовали энергично и смело. Небывалым для того времени размахом отличалась их деятельность среди интеллигенции, особенно в студенческой среде. Связи «Народной воли» с учащейся молодежью всей страны были превосходно налажены и организованы: в Петербурге существовала Центральная университетская группа, которая объединяла и направляла усилия народовольческих групп во всех вузах столицы; такая же система - в Москве, Киеве, Казани, Одессе; отдельные студенческие кружки действовали при местных организациях «Народной воли» во всех городах, где имелись высшие учебные заведения, а в контакте с ними - кружки гимназистов и семинаристов тех же и многих других (где не было вузов) городов. Вся эта широко разветвленная сеть кружков готовила для партии революционные кадры, распространяла прокламации, устраивала сходки, обструкции властям, демонстрации. Всю мыслящую Россию заставила говорить о себе антиправительственная демонстрация, организованная народовольцами на университетском акте в Петербурге 8 февраля 1881 г. в присутствии 4 тыс. студентов, преподавателей и почетных гостей. Народовольцы во главе с Желябовым, Перовской и Верой Фигнер разбросали по залу революционные листовки, Лев Коган-Бернштейн успел сказать с хор краткую обличительную речь, а Папий Подбельский, шагнув в президиум, заклеймил восседавшего там министра просвещения А.А. Сабурова пощечиной.

Впервые в России «Народная воля» создала специальную Рабочую организацию всероссийского значения с центром в Петербурге и с филиалами практически во всех фабрично-заводских регионах страны. Только московская рабочая группа включала 100- 120 человек, одесская - до 300, петербургская - /264/ сотни рабочих едва ли не со всех заводов столицы, и т.д. Была выработана особая «Программа рабочих, членов партии «Народная воля"». Она свидетельствует, что народовольцы, в отличие от своих предшественников, усматривали в рабочих уже не посредников между интеллигенцией и крестьянством, а самостоятельную (не главную, но самостоятельную), причем на первом этапе революции ударную силу. Восстание «может увенчаться успехом,- гласит «Подготовительная работа партии»,- если партия обеспечит себе возможность двинуть на помощь первым застрельщикам (т.е. студентам и военным. - Н.Т.) сколько-нибудь значительные массы рабочих», еще до того как поднимется многомиллионная масса крестьянства.

В качестве средства пропаганды среди рабочих издавалась «Рабочая газета». Она, по данным царского сыска, распространялась везде, где жили-были рабочие. Впрочем, «Народная воля» не довольствовалась пропагандой и агитацией среди рабочих, она участвовала и в организации стачек - ни многих заводах Петербурга, Москвы, Киева, Перми. По воспоминаниям Г.В. Плеханова, Андрей Желябов хорошо понимал, что в России «стачка есть факт политический».

Считая, что в грядущей революции «успех первого нападения всецело зависит от рабочих и войска», народовольцы создали наряду с Рабочей и Студенческой организациями свою Военную организацию, более мощную, чем вся совокупность организаций декабристов к 1825 г. Должным образом Военная организация «Народной воли» поныне еще не исследована. Но мы знаем, что она объединяла не менее 50 кружков как минимум в 41 городе с участием 400 офицеров, из которых каждый был интересен и многого стоил. Например, подполковник М.Ю. Ашенбреннер имел выдающуюся боевую репутацию и широкие связи в армейских кругах, а майор Н.А. Тихоцкий слыл великосветским жуиром, танцевал на придворных балах и был вхож в самые верхи военной аристократии.

О масштабах Военной организации народовольцев говорит тот факт, что весной 1882 г. она рассчитывала только в Кронштадте «на два морских экипажа (около 8 тыс. человек) и на два небольших броненосца, а также на гарнизоны девяти крепостных фортов»[5]. Вероятно, периферийные кружки тоже надеялись на местные гарнизоны. По свидетельству члена Военного центра «Народной воли» Н.М. Рогачева, в конце 1881 г. центр готовился распространить свои действия «на все части войск, расположенные в Европейской России». По косвенным данным, ИК «Народной воли» пытался не без успеха привлечь к себе некоторых «лиц высшей военной иерархии», включая самого популярного из /265/ русских полководцев второй половины xix в. М.Д. Скобелева и самого образованного из них, начальника Академии Генерального штаба М.И. Драгомирова.

Крестьянам «Народная воля» уделяла меньше внимания, чем ее предшественники, но все-таки рассылала пропагандистов и распространяла прокламации среди крестьян в десятках губерний европейской части страны. Эти прокламации находили у крестьян сочувственный отклик, вызывая (или усиливая начавшееся ранее) брожение. Так, под влиянием и, возможно, не без участия народовольцев вспыхнуло в марте 1881 г. восстание крестьян двух уездов Тверской губернии, усмиренное лишь силою войск.

Итак, подавляющая часть сил «Народной воли» была занята пропагандистской, агитационной и организаторской работой во всех слоях населения. Что же касается террора, то он был делом рук только членов и ближайших агентов ИК (которые занимались, кстати говоря, и всеми другими сторонами деятельности партии), а также нескольких сменявших друг друга техников, метальщиков, наблюдателей. В подготовке и осуществлении всех восьми народовольческих покушений на царя[6] участвовали из рядовых членов партии всего 12 человек, известных поименно.

Террор как ударная боеголовка революционного заряда «Народной воли» бросался в глаза, заслоняя собою другие действия партии, тем более что острие его было нацелено на царя. 26 августа 1879 г. ИК вынес Александру II смертный приговор. С этого дня началась беспримерная в истории 18-месячная охота народовольцев на царя.

Враги и критики «Народной воли» много говорят о том, что она злодейски преследовала и умертвила царя-Освободителя. При этом замалчивается бесспорный факт: к концу 70-х годов царь, в свое время освободивший от крепостной неволи крестьян, снискал себе уже новый «титул»: Вешатель. Ведь это он в 1863 г. руками Муравьева-Вешателя утопил в крови польское национально-освободительное восстание, а после смерти Муравьева повесил Каракозова, разослал на каторгу и в ссылку мирных пропагандистов 1874 г. и за один только 1879 год санкционировал повешение 16 народников. В числе других был повешен Д.А. Лизогуб - только за то, что он по-своему распорядился собственными деньгами, отдав их в революционную казну. Характерно для Александра II, что он требовал именно виселицы даже в тех случаях, когда военный суд приговаривал народников (В.А. Осинского и др.) к расстрелу. Все это ИК зафиксировал в смертном приговоре царю. /266/

Организуя покушения на Александра II, народовольцы проявили невероятную изобретательность. Осведомленные о маршрутах путешествий царя (с помощью Клеточникова), они только в ноябре 1879 г. трижды чуть не взорвали его - всякий раз царь спасался чудом. 19 ноября под Москвой Софья Перовская и Степан Ширяев, пропустив первый поезд, в котором обычно располагалась царская свита, устроили взрыв четвертого вагона во втором поезде, где для большей безопасности ехал царь. Спасла Александра II оплошность железнодорожного начальства: оно нечаянно пустило первым царский поезд - тот и проскочил; взорван же был багажный вагон (с крымскими фруктами) свитского поезда. 5 февраля 1880 г. Степан Халтурин взорвал столовую в Зимнем дворце точно ко времени царского обеда, но Александр II опоздал на 2-3 минуты и опять уцелел.

Вся эта цепь покушений накалила обстановку в стране и, как на это рассчитывали народовольцы, внесла дезорганизацию в лагерь «верхов». У многих на устах был тогда новогодний спич Александру II в газете «Народная воля» от 1 января 1880 г.: «Смерть Александра II - дело решенное, и вопрос тут может быть только во времени, в способах, вообще в подробностях». Впрочем, не террористическая только, а вся вообще революционная борьба «Народной воли» представила собой важнейший фактор сложившейся в России на рубеже 70-80-х годов новой революционной ситуации.

Историографическая справка. Первыми историками народничества стали его каратели, которые и заложили охранительную концепцию в историографии народнического движения. Граф С.С. Татищев[7], князь Н.Н. Голицын, генерал Н.И. Шебеко, агент III отделения А.П. Малыиинский изображали народническую «крамолу», вопреки мудрому принципу: «sine ira et studio»[8], как вереницу злодеяний, но старались вооружить карателей фактами, чтобы они преследовали народников со знанием дела.

Вслед за охранительной и в противовес ей сложилась либеральная концепция народничества. Ее смысл: народники - это благородные мечтатели, которые стремились к просвещению русского народа мирным путем и отличались от либералов только психологически: либералы якобы представляли собой рассудительных, но безвольных Гамлетов, а народники - волевых, но безрассудных Дон Кихотов. Царизм же подверг народничество жестоким репрессиям и тем самым превратил добряков-народников в злостных революционеров. Так на опыте истории народничества либералы советовали царизму быть терпимым к ним, доказывая, что карательные излишества даже мечтателей озлобляют и делают революционерами, опасными в первую очередь для самого /267/ царизма. Классики либеральной концепции - А.А. Корнилов, Л.Е. Барриве, Б.Б. Глинский и особенно В.Я. Богучарский[9].

Советская историография народничества основывается на оценках В.И. Ленина, конъюнктурно выбирая из них одни и замалчивая (либо даже фальсифицируя[10]) другие. Историки СССР возвеличивали А.И. Герцена и, еще более, Н.Г. Чернышевского, гиперболизировали освободительное движение начала 60-х годов, но принижали народников более позднего времени, начиная с ишутинцев из-за их связи с терроризмом. В феврале 1935 г. Сталин заявил: «Если мы на народовольцах будем воспитывать наших людей, то воспитаем террористов». После этого не только народовольческая, но и вся народническая проблематика более чем на четверть века оказалась под запретом. Герцен, Чернышевский и весь круг их соратников были вырваны из истории народничества. При всем своем преклонении перед Лениным советские историки намеренно игнорировали его суждения о том, что Герцен и Чернышевский - «основоположники народничества», и старались доказать недоказуемое: якобы ни Герцен, ни Чернышевский не были народниками. Следы такого насилия над историографией народничества сохранялись в СССР до последнего времени.

Особенно пострадала при этом «Народная воля», которую то замалчивали, то бичевали, извращая ее теорию, умаляя практику, принижая заслуги. Судьба «Народной воли» трагична вдвойне: сначала она как субъект истории прошла сквозь шквал репрессий со стороны царизма (не счесть повешенных, расстрелянных, загубленных в царских тюрьмах и каторжных норах ее героев и мучеников), а потом уже как исторический объект - сквозь тернии предвзятых оценок со стороны историков, вплоть до сегодняшних. Даже авторы творческой, претендующей на преодоление антинароднических стереотипов, книги «Революционная традиция в России» (М., 1986) И.К. Пантин, Е.Г. Плимак и В.Г. Хорос усмотрели в идеологии «Народной воли» главным образом «смутность», «сумбур», «примитивизм», а деятельность ее сочли «тупиковой».

В последнее время вновь стали «модными» карательно-охранительные оценки народничества[11].

Тем не менее наши ученые сумели подготовить ряд подлинно /268/ научных трудов и о народническом движении середины 60-х - начала 80-х годов[12].

Зарубежная (особенно англо-американская) историография русского народничества очень велика. В ней преобладают негативные оценки народников, аналогичные взглядам царских охранителей, хотя Б. Пейрс, Э. Кренкшоу, Р. Пайпс, Р. Хингли, А. Улам[13] и другие критики народничества не одобряют, в отличие от С.С. Татищева или А.П. Мальшинского, карательную политику царизма. Многие зарубежные историки судят о народничестве с позиций, близких к русской либеральной историографии: У. Уолш, А. Келли, Д. Гехт, Д. Футмен. Наиболее обстоятельны труды Е. Ламперта (Англия) и в особенности Ф. Вентури (Италия)[14].

Русско-турецкая война 1877--1878 гг. Происхождение войны

В течение 1860-1870 гг. царизм проводил активную внешнюю политику, главным вопросом которой оставался восточный. Внешнеполитической задачей № 1 для царизма все это время было восстановить и упрочить свой международный престиж, пошатнувшийся после поражения в Крымской войне, и тем самым отвлечь внимание россиян от внутренних неурядиц, возвыситься в их глазах, опереться на них для дальнейшей борьбы с народнической крамолой.

Первым шагом в решении этой задачи должна была стать отмена статей Парижского договора 1856 г., которые лишили Россию права держать на Черном море военный флот. Возродить Черноморский флот -- национальную гордость России -- мечтали все российские патриоты от царя до рядового матроса. В сентябре 1861 г. Александр II писал сыну: «Я не умру спокойно, пока не увижу его возрожденным». Александру II повезло: 20 лет при нем служил лучший из военных министров за всю историю России Д.А. Милютин и 25 лет, фактически все время его царствования, -- лучший из министров иностранных дел A.M. Горчаков (кстати, Александр III почти немедленно уволит и того, и другого).

Александр Михайлович Горчаков начал дипломатическую службу еще в 1817 г., по окончании Царскосельского лицея, где он учился вместе с А.С. Пушкиным. Величайший поэт России дружески относился к ее величайшему дипломату, а Горчаков гордился этой дружбой и всю жизнь помнил обращенные к нему пушкинские послания. В одном из них поэт вопрошал друзей-лицеистов:

Кому ж из нас под старость день лицея

Торжествовать придется одному?

Этим последним лицеистом оказался Горчаков, переживший Пушкина на 46 лет.

A.M. Горчаков был широкообразованным человеком, с гибким, проницательным и дальновидным умом. Вдохновенный оратор и тончайший стилист, мастер «филигранной риторики» (по выражению А.И. Герцена), он вносил в дипломатию особую, горчаковскую вкрадчивость и отделывал свои ноты так, что они звучали как художественные произведения. Например, он никогда /270/не говорил: «влияние России», а выражался так: «обаяние». К тому же Горчаков отличался изысканностью манер, светским артистизмом, был чрезвычайно эффектен в обхождении, а главное, в совершенстве постиг все тайны дипломатического искусства, что позволяло ему успешно соперничать с такими светилами мировой дипломатии, как О. Бисмарк, Г. Пальмерстон, Б. Дизраэли, Д. Андраши.

Пост министра иностранных дел Горчаков занял 15 апреля 1856 г. и был удостоен высочайших почестей, включая титул светлейшего князя и чин государственного канцлера Российской Империи -- последнего в России[1]. Дипломатия для Горчакова -- это «и радости, и слава, и забавы», в ней он находил удовлетворение своему честолюбию, которым буквально страдал. В конце жизни он как-то сказал Бисмарку: «Если я выйду в отставку, я не хочу угаснуть, как лампа, которая меркнет, я хочу закатиться, как светило». Это ему удалось.

С именем Горчакова связаны выдающиеся победы российской дипломатии. В 1870 г. он виртуозно использовал противоречия между державами, подписавшими Парижский договор 1856 г. Разослав им циркуляр от 19 октября[2], в котором были перечислены все случаи нарушения договора с их стороны, ими уже забытые, но учтенные Горчаковым, он их уведомил о том, что Россия отныне не признает статьи договора, запретившие ей иметь на Черном море флот и укрепленные базы. Державы, подписавшие договор, естественно, должны были протестовать. Но в тот момент (тонко учтенный Горчаковым) Франция, только что разбитая Пруссией, была поглощена заботой о самосохранении; Пруссия промолчала, отблагодарив таким образом Россию за ее нейтралитет во франко-прусской войне 1870-1871 гг.; Австрия, недавно (в 1866 г.) тоже разбитая Пруссией, заявила вялый протест, и только Англия решительно восстала против русского демарша, но, как заранее рассчитал Горчаков, дальше словесной пикировки не пошла.

Тем временем российская общественность торжествовала. Ф.И. Тютчев обратился к Горчакову с посланием, которое начиналось строками:

Да, вы сдержали ваше слово

Не двинув пушки, ни рубля,

В свои права вступает снова

Родная русская земля /217/

В интересах России Горчаков искусно проводил курс на сближение и с Германией, и с Австро-Венгрией[3] как традиционными союзниками, чтобы вклиниться между ними и по возможности объединить их вокруг себя. Отчасти это ему удалось. В мае 1873 г. были подписаны русско-германский и русско-австрийский договоры о «совместной линии поведения», а в октябре аналогичный австро-германский договор завершил оформление «Союза 3-х императоров». Собственно, это был не союз, а всего лишь консультативный пакт: три державы условились в случае угрозы нападения на одну из них договориться о совместных действиях. Тем не менее каждый из участников «Союза 3-х императоров» на время (до первого международного кризиса 1875-1876 гг.) свои позиции укрепил.

В мае 1875 г. Горчаков одержал новую дипломатическую победу. Он узнал, что Германия по инициативе ее военного руководства приготовилась напасть на Францию с целью вновь, после франко-прусской войны, разгромить ее так, чтобы она не помышляла более о реванше. Горчаков помешал этому. Он убедил Александра II поехать с ним вместе в Берлин и там заявить императору Вильгельму I и канцлеру Бисмарку, что Россия не допустит нового разгрома Франции, поскольку это нарушило бы баланс сил в Европе. Вильгельм и Бисмарк были вынуждены дать отбой.

Это событие, важное само по себе, возымело тем больший международный резонанс, что в телеграмме русским посольствам, которую Горчаков сформулировал от имени Александра II, телеграфист вместо «j'emporte» (я увожу) передал: «1'emporte» (забияка). В результате подлинник телеграммы («Я увожу из Берлина желаемые гарантии») принял такой вид, распубликованный самыми авторитетными газетами мира: «Забияка в Берлине дал желаемые гарантии».

Международный авторитет России после этих побед вырос настолько, что царизм счел возможной очередную попытку решить восточный вопрос. К середине 70-х годов «больной человек», как называли Османскую империю с легкой руки Николая I европейские дипломаты, казалось, был уже при смерти. Экономический (примитивно феодальный) уклад Турции основательно подгнил, а в политических сферах царила смута. В 1876 г. там сменилось три султана, один из которых был объявлен сумасшедшим, а другого, по выражению кого-то из турецких остряков, «покончили самоубийством». Балканские народы, которые уже больше 400 лет изнывали под игом Турции, теперь, когда их враг на глазах слабел, усилили национально-освободительную борьбу. Летом 1875 г. в Боснии и Герцеговине, а весной 1876 г. /272/ в Болгарии вспыхнули восстания славян. Поскольку балканские народы всегда тяготели к России, царскому правительству важно было в интересах борьбы за гегемонию на Балканах поддержать среди них свой престиж как традиционного защитника их интересов. Поэтому оно в мае 1876 г. предложило «концерту» великих держав коллективно воздействовать на Турцию, чтобы добиться автономии для христианских народов Балкан. Однако Германия и Австро-Венгрия обесплодили русские предложения множеством поправок. Англия же вообще отказалась от воздействия на Турцию.

Западные державы предпочитали сохранять целостность Османской империи как постоянного противовеса России. Для Англии, которая успела занять командные высоты в турецкой экономике, выгоднее было не ликвидировать Турцию как империю, а подчинить ее себе политически, тем более что такая политика позволяла Англии слыть защитницей турецкого «ягненка» от русского «волка». Что же касается Австро-Венгрии, то она принципиально не хотела освобождать славян из-под турецкого ига, так как сама держала в цепях миллионы славянского населения и боялась, что освобождение славян «турецких» создаст прецедент для освобождения «австрийских» славян. Перед царизмом встал выбор: либо воевать с Турцией, рискуя оказаться перед лицом европейской коалиции, как это было в Крымской войне, либо отступить и бросить балканские народы на произвол Турции.

Отступать было нельзя. Мало того, что отступление погубило бы российский престиж на Балканах, -- оно ударило бы и по престижу царизма внутри России. Чуть ли не все слои российского общества толкали правительство к решительной поддержке славян, вплоть до силы оружия, - толкали из разных соображений. Реакционные круги жаждали войны, ибо рассчитывали войной (конечно, победоносной) «объединить Россию» вокруг трона и славян вокруг России. Либералы надеялись, что война за освобождение «братьев-славян» повлечет за собой рост освободительных настроении в самой России снизу доверху и побудит царизм согласиться на конституцию. Наконец, революционеры считали, что освободительный характер войны оживит (как в 1812 г.) политическое самосознание нации и стимулирует подъем революционной борьбы за свержение царизма. Многие народники (в том числе С.М. Кравчинский, Д.А. Клеменц, М.П. Сажин, В.ф. Костюрин, А.П. Корба) поехали добровольцами в Боснию, Герцеговину, Болгарию сражаться за освобождение славян. Иные из них (А.Г. Ерошенко, Д.А. Гольдштейн, К.Н. Богданович) там погибли.

В защиту славян горой вставала тогда вся Россия. Повсеместно возникали Славянские комитеты, которые занимались сбором пожертвований и отправкой на Балканы добровольцев, в числе /273/ которых были и выдающиеся россияне: писатель В.М. Гаршин, художник В.Д. Поленов, врачи Н.И. Пирогов, С.П. Боткин и Н.В. Склифосовский. 60-летний И.С. Тургенев говорил: «Будь я моложе, я сам бы туда поехал». Льва Толстого, который был на 10 лет моложе Тургенева, едва могли удержать от похода на Балканы. «Вся Россия там, и я должен идти», -- горячился он. В то же время на Балканах росло встречное движение побратимства с Россией. Болгарские повстанцы обращались к Александру II с отчаянными просьбами о помощи. Великий поэт Болгарии Иван Вазов писал в ноябре 1876 г.: