Возможные исторические предпосылки экологического кризиса

Возможные исторические предпосылки экологического кризиса

Биосоциальные законы и “феномен леммингов”

Развитие человечества уже пережило, по крайней мере, две бифуркации - два качественных изменения характера своего развития. Первая перестройка произошла еще в палеолите и привела к утверждению системы табу - зачаткам нравственности, ограничивающим действие биосоциальных законов. Среди них особое место занимает табу “не убий!”, утверждение которого привело процесс развития рода человеческого из канала биологической эволюции в канал общественного развития. Вторая перестройка произошла уже в неолите, или даже в начале голоцена. Она связана с качественным расширением экологической ниши homo sapiens, которое произошло благодаря тому, что человечество освоило сначала земледелие, а затем и скотоводство. Обе бифуркации имели планетарные масштабы. Первая имела своим следствием практическое прекращение (точнее - резкое замедление) чисто биологической эволюции и выделение кроманьонца в качестве единственного представителя нашего биологического вида, вторая - сформирование той экологической ниши, в которой мы живем и в настоящее время.

Содержание этих перестроек очень разное, но каждая из них позволяет извлечь определенные уроки, необходимые для выработки “Стратегии Человека”, согласованной со “Стратегией Природы”, всегда необходимой, но отсутствие которой трагично в условиях сегодняшнего дня. И может быть понятно, что, не разработав “Стратегию Человечества” и не внедрив ее в современную жизнь, ему просто не удастся перешагнуть в эпоху ноосферы. А значит, и сохранить себя на планете.

Я убежден, что человечество стоит на пороге третьей перестройки такого же масштаба, как и первые две. Другими словами, нас ожидает не только необходимость отыскания новой, более емкой экологической ниши, но и перестройка самого процесса антропогенеза и, в частности, содержания цивилизации, ее целей, взаимоотношения с природой, людей между собой... И все это новое общественное поведение должно войти в плоть и кровь человека, определить новый этап его развития как биологического вида, живущего в условиях социума, в такой же степени, как вошел в жизнь homo sapiens принцип “не убий!”, изменивший само содержание эволюционного процесса. Вот почему я столь широко использую термин “ антропогенез”, говоря о проблемах сегодняшнего дня.

Естественные науки способны предвидеть общие изменения планетарной экологической обстановки - возможное изменение климата, реакцию биоты на антропогенное воздействие - и даже сформулировать многие условия экологического императива. Но не предсказать реакции общества на эти изменения и на рекомендации науки и перспективы переустройства общества соответственно с условиями экологического императива. Здесь наши предсказательные возможности значительно слабее, поскольку проблемы самоорганизации общества почти не разработаны. Они только-только начинают осознаваться как относящиеся к наукам об обществе. Но еще, позволю это утверждать, в рамках общественных наук не создано необходимого инструмента для их изучения. Философия истории, политология и другие гуманитарные дисциплины (в том числе и марксизм) дали целый ряд важных интерпретаций, оставляющих, тем не менее, множество лакун. Только теперь через экологию идеи естествознания и, прежде всего, теории самоорганизации (или универсального эволюционализма, что одно и то же), начинают проникать в науки об обществе, освещая сложнейшие вопросы его взаимодействия с природой и ее влияние на процессы, в нем происходящие. И постепенно специалисты начинают осознавать глубокую связь этих взаимоотношений с тем, что происходит внутри общества и понимать, что они являются частью единого эволюционного процесса. И это дает определенные шансы в понимании возможных перемен, которые могут произойти в окружающей среде, а следовательно, и выбора действий, способных смягчить надвигающийся кризис.

Заметим, что каждая популяция, взаимодействуя с природой как целостная система, как бы предчувствует грядущие последствия происходящего и вырабатывает определенные формы поведения, способные, если не предотвратить надвигающийся кризис, то, во всяком случае, смягчить его последствия для популяции в целом. В этом смысле, очень характерно, например, поведение леммингов, массовое самоубийство которых предотвращает возможность перенаселения и сохранения популяции в своей экологической нише (феномен леммингов - так мы будем называть эту плохо понимаемую реакцию популяций на угрозу сохранения популяций). Поведение живых существ в интересах популяции, каким-то образом отложившееся в памяти популяции, носит название биосоциальных законов. Феномен леммингов относится к их числу. В отличие от нравственности, которая является проявлением общественной сущности человека, биосоциальные законы (и феномен леммингов в том числе), вероятнее всего, закодированы генетическим аппаратом, и принципы нравственности направлены на ограничение сферы автоматического действия биосоциальных законов. Принципы нравственности расширяют поле поиска возможных рациональных форм существования вида homo sapiens и содействуют включению в процесс эволюции коллективной памяти и коллективного интеллекта человечества.

Наше общество, по-видимому, тоже уже начинает реагировать на возможность грядущего кризиса. Возможным выходом из кризиса может оказаться, конечно, не только его преодоление и выход на новые рубежи развития, но и распад общественных структур, деградация человека и его возвращение в царство одних биосоциальных законов. Другими словами, возвращение к одному из первых этапов антропогенеза. Т.е. “феномен леммингов” нельзя исключить из числа возможных сценариев будущей истории. В самом деле, во многих странах, причем вполне “благополучных”, мы наблюдаем разрушение нравственных начал, усиление агрессивности и нетерпимости, проявление разного рода фундаментализмов, распространение массовой псевдокультуры, широкое распространение генетических и иммунных заболеваний, уменьшение рождаемости в развитых странах и т.д. Это и многое другое я воспринимаю как проявление тех самых биосоциальных законов (и даже как проявление феномена леммингов), которые властвовали на заре антропогенеза и для сдерживания действия которых в современных условиях проявления традиционно действующих нравственных начал, по-видимому, уже недостаточно.

Биосоциальные законы и рождение цивилизации

Человечество - единый биологический вид, находящийся в процессе своей, преимущественно надорганизменной, общественной эволюции; биологическое развитие идет столь медленно (если идет), что не оказывает какого-либо заметного влияния на характер остальных эволюционных процессов. Все те люди, которые живут ныне на Земле - потомки кроманьонцев, которые, по-видимому, только в неолите определились в качестве единственных представителей потомков семейства австралопитековых, сохранивших способность претендовать на право оказаться нашими общими предками. Все остальные близкие виды (и неандертальцы, в частности) были уничтожены в процессе естественного, но уже не внутривидового, а надорганизменного отбора. Существуют разные гипотезы о причинах и характере исхода этой трагедии, ибо в биологическом и умственном отношении многие популяции неандертальцев, вероятнее всего, не уступали кроманьонцам.

Сама причина этой борьбы была более или менее очевидной. В самом деле, если два вида в одной и той же нише выполняют одну и ту же биологическую функцию, то между ними неизбежно разгорается борьба за ресурс, а, следовательно, и за выживание. А в неолите разные популяции неандертальцев, а тем более кроманьонцы, были уже разными видами. Но вот победу кроманьонцев надо еще объяснить. Здесь могут быть лишь гипотезы. Я думаю, что исход борьбы лежит уже в особенностях цивилизации этих видов.

Палеолитическую революцию, которая перестроила сама собой содержание процесса эволюции прачеловека (неоантропа) удалось пережить, вероятнее всего, далеко не всем видам австралопитековых, которые в начале четвертичного периода переселились из тропического леса в саванну. Не все виды смогли усвоить качественно новые условия обитания, приспособиться к использованию искусственных орудий и увеличению роли интеллекта в жизни первобытных сообществ. В самом деле, необходимость накапливания знаний, навыков, мастерства потребовала ограничений на действие биосоциальных законов. Эти законы установились в самом начале антропогенеза и постепенно начали приходить в противоречие с новыми условиями жизни. Стала возникать система запретов (табу), все то, что мы теперь называем основами нравственности, способная оградить рождающееся общество от безраздельного господства биосоциальных законов и обеспечить развитие общественных форм жизни. Вероятно, именно с этого периода стало возможным говорить о возникновении цивилизации неоантропов.

Употребляя слово “цивилизация”, я буду иметь в виду некоторую общность людей, характеризуемую определенным набором ценностей (в том числе и технологиями, и навыками), системой общих запретов (табу), похожестью (но не тождественностью) духовных миров и т.д. Но любому эволюционному процессу, в том числе и развитию цивилизации, сопутствует и рост разнообразия форм организации жизни, в том числе и “цивилизационных разнообразий” - цивилизация никогда не была и не будет единой, несмотря на объединяющую человечество технологическую общность.

Австралопитеки, покинувшие лес, жили первое время, вероятнее всего, в более или менее одинаковых природных условиях. Можно думать, что они в более или менее одно время научились использовать подсобные средства, а затем и создавать искусственные орудия. Такое положение не противоречит известным данным антропологов. И поэтому многие запреты (например, хочешь иметь жену, добудь ее в другой пещере, т.е. запрет на кровосмешение), а тем более табу “не убий!”, умерявшее агрессивность, были ответом всего биологического вида “пралюдей” на несоответствие меняющимся условиям жизни, тем биосоциальным законам, которые сформировались за 2-2,5 миллиона лет коллективной жизни в саванне.

Однако позднее эти цивилизационные контуры стали наполняться весьма разным содержанием. Причин тому было более чем достаточно. Вряд ли у индейцев, живущих в амазонской сельве и жителей современных мегаполисов могут сформироваться идентичные представления о содержании понятий добра и зла. Но основной разлом цивилизаций происходил, вероятнее всего, по характеру места личности в семье, племени и обществе в целом, в понимании степени соответствия ее личной свободы и способности индивидуума подчинять свои действия общей необходимости. Такое представление - очень консервативная составляющая духовного мира человека, и в разное время степень личной свободы и инициативы играла разную роль в развитии общества. И поэтому служила мощным фактором отбора. Детали этого процесса надорганизменного (может быть даже и надпопуляционного) отбора нам никогда не станут известными. Но о характере последнего акта драмы, которая стерла с лица Земли популяции классических неандертальцев (живших еще в начале неолита на Ближнем Востоке), можно высказать достаточно правдоподобную гипотезу.

Эта популяция неандертальцев в умственном отношении потенциально ни в чем не уступала кроманьонцам, жившим в то же время в тех же краях. И потомки неандертальцев могли с таким же успехом занять место в университетских аудиториях, как и наши современники. Но неандертальцы, по-видимому, были более агрессивны - об этом говорят некоторые особенности строения их черепов. Такие особенности означают, что в сообществах неандертальцев было труднее преодолеть действие биосоциальных законов, подчинить их индивидуальность общим правилам поведения. И, следовательно, сохранить умельцев и других носителей необходимой информации. Эти индивиды в рыцарских боях за самку вряд ли могли выстоять против дюжих молодцев с пудовыми кулаками и не очень развитым интеллектом. Уметь сделать топор вовсе не означает умение его использовать в драке! Значит, такие популяции, теряя “мастеров”, теряли и в скорости технического прогресса. В результате у неандертальцев оказывалось худшего качества оружие и их боевые дружины были менее дисциплинированны. А поскольку между двумя популяциями, обладающими одной экологической нишей, живущими за счет одного и того же ресурса, не может не возникнуть смертельной конкуренции за этот ресурс, то одна из популяций неизбежно должна будет погибнуть.

Исход этой борьбы был заранее предрешен - неандертальцев подвела нравственность!

Таким образом, есть все основания полагать, что первый глобальный (общепланетарный) конфликт в истории антропогенеза свелся к столкновению цивилизаций, главное отличие которых сводилось к различию духовных миров и представлению о месте личности в общественных структурах.

По мере освоения человеком потенциальной ойкумены проблемы, вызываемые цивилизационной дифференциацией, становятся все более и более весомой причиной конфликтов и смены страниц нашей общей истории. Необходимость кооперации, диктуемая развитием производительных сил, встречается со все большими трудностями нахождения необходимых компромиссов. Но прежде чем говорить о будущем и роли этого противоречия и его следствиях, остановимся на обсуждении некоторых особенностей понятия ”цивилизация”.

Процессы модернизации и цивилизационные разломы

Многие цивилизационные стандарты, особенно взаимоотношение личности и общества, крайне консервативны, и их изменение требует многих поколений. Что же касается изменения структуры производительных сил, технико-технологической основы жизненного устройства, то в нынешнее время она существенно меняется уже при жизни одного поколения. Кажется, что в этих условиях технотронные цивилизации получают особые преимущества. Но это не совсем так и не все так просто: традиционность, технический прогресс и способность к внедрению высших технологий не связаны однозначной зависимостью.

Представляется, что наибольшие трудности в реализации модернизационных процессов должны встречать цивилизации традиционного типа. Но это общее место, ибо вовсе не всегда бывает так, поскольку традиционные цивилизации очень различны. Некоторые особенности цивилизаций этого типа оказываются весьма восприимчивыми к ряду современных тенденций развития процесса модернизации. Более того, они могут оказаться весьма полезными при внедрении некоторых новых технологий в практику производства. Наиболее яркий пример такого утверждения демонстрирует Япония. В самом деле, очевидно, что цивилизация Японии относится к традиционному типу (может быть, даже “архитрадиционному”!) и в то же время именно эта страна по многим позициям идет “впереди Европы всей”. И при этом японская цивилизация еще более далека от европейской, чем даже мусульманская цивилизация Ближнего Востока.

Основные мотивы, внутренние стимулы поведения людей в Японии не так уж изменились со времен сегунов. Та же преданность традициям и старшим, то же стремление к гармонии - не потерять контактов, присущих общине, та же забота патрона о своих служащих, вплоть до совместных выпивок... Развитие “высших технологий” при современной доступности информации определяют, прежде всего, технологическая дисциплина и высокая квалификация исполнителя. Японцы обладают и тем и другим. К этому следует добавить и их практицизм - они принимают любой иностранный технический опыт и легко его приспосабливают под свои жизненные стандарты. И их цивилизация ориентирована на воспитание, образование и коллективные формы деятельности в значительно большей степени, чем евро-американская. В этом отношении японская цивилизация была ближе к нашей, русской, особенности которой ныне так стремятся вытравить господа “демократические западники”.

В аналогичном ключе происходит и развитие процессов модернизации в ряде других стран Тихоокеанского региона (Тайвань, Сингапур, Тайланд и др.), при всем различии их культур и миропредставлений. И сейчас, вернее в ближайшие десятилетия, процессы модернизации в Тихоокеанском регионе будут основным вызовом западно-европейской (и американской) цивилизации. И по этому разлому, носящему ярко выраженный цивилизационный характер, неизбежно пройдет новая линия “фронта”. Термин “фронт” здесь более или менее условен, и я думаю, что где-то в нем возникнут горячие точки. Но наиболее острое (хотя и не самое опасное для будущего человечества) противостояние будет, вероятнее всего, именно здесь - по линии разлома этих двух, только внешне совместимых цивилизаций. Эти цивилизационные противостояния уже в ближайшее время способны внести качественные изменения в характер развития политической истории планеты.

Но эти противоречия только в ближайшее время будут играть определяющую роль. Затем ситуация начнет качественно меняться. Но об этом ниже.

Наиболее эффективно (и безболезненно) современный процесс модернизации проходит в тех цивилизациях традиционного типа, где в верхней части шкалы общечеловеческих ценностей стоят дисциплина, почитание старших, принадлежность к коллективу, где светская жизнь не канонизируется церковью, а внешний плюрализм уживается с производственным либерализмом. Именно такими свойствами обладают многие цивилизации Дальнего Востока.

Значительно сложнее дело обстоит в странах мусульманского Востока. Здесь тоже идут процессы модернизации. Но они встречают множество трудностей, которые накладываются на чрезвычайно сложную палитру внутренних, уже межстрановых и клановых, противоречий. И появление в этих государствах радикальных и энергичных лидеров типа Каддафи, Хомейни или Хусейна, совершенно не случайно. Так же, как и то, что они, несмотря на все поражения, воспринимаются своими народами как герои, ибо они рафинированные представители цивилизации. И возникновение зоны нестабильности, захватившей все пространство от Инда до Средиземноморья и страны Магриба, является своеобразным цивилизационным ответом на процесс модернизации. Во всяком случае, именно таким мне представляется происходящее в мусульманском мире.

Нельзя, конечно, свести объяснение этих процессов к какому-то единому обстоятельству. Но мне кажется, что одной из причин нестабильности в мусульманском мире является принципиальное неприятие либерализма (и демократии западного образца). Единство светской и религиозной жизни, декларируемое исламом, вырабатывает такие стандарты бытия - общественного и индивидуального - и самого мировосприятия, которые совершенно иные, чем на Западе. Я бы даже сказал, антагонистичные западным меркам. В том числе и представлению о человеческих ценностях.

И в то же время модернизация ведет к утверждению стандартов совершенно определенного вида, которые и были рождены Западом в процессе адаптации его технотронной цивилизации к новым реалиям. Совершенно не случайны идеи либерализации, соревновательности разных видов собственности, плюрализма в общественной сфере и т.д. - они (будем следовать марксистскому стилю мышления) содействуют формированию тех производственных отношений, которые отвечают потребностям развития производительных сил. Раскрепощенный образ мышления оказался эффективным не только в науке и технике, но и в обычной повседневности.

Целый ряд деятелей мусульманского Востока пытались проводить модернизацию “сверху”, на манер Петра Великого. И порой добивались значительного успеха. Наиболее характерен в этом отношении пример Ирана. При шахском правительстве династии Пехлеви эта страна сумела добиться экономического процветания и развить современную промышленность. Но его деятельность не затронула народные глубины и не помешала успешному завершению революции Хомейни и последовавшему затем откату Ирана в своем модернизационном процессе.

В качестве примеров, иллюстрирующих мою точку зрения, я бы привел еще Ливию и Алжир. Мусульманину Каддафи было гораздо легче найти общий язык с безбожным Советским Союзом и его вариантом социализма, чем с христианским либерализмом и демократией Европы и Америки. Ливийских мусульман привлекало в нашей стране не только единство идеологии и политической доктрины, но еще больше - принципиальное неприятие Советским Союзом либеральных доктрин и идейного плюрализма. И Ливия проявляла не классовое или экономическое, а именно цивилизационное противостояние с Западом. Может быть, еще более нагляден существующий цивилизационный разлом в Алжире. Казалось, что полтора века французского господства превратили эту страну в процветающее государство западного типа. Да и несколько миллионов французов вроде бы создали в стране костяк западно-европейской цивилизации. Но, как оказалось, все эти изменения носили совершенно поверхностный характер. Алжир не только не принял модели западного либерализма, но и модель социализма оказалась для него глубоко чуждой.

И что еще очень важно - неприятие новых форм жизни, связанных с модернизацией, лежит глубоко в сознании народа (а может быть, и уже в подсознании), сложившемся за тысячелетия его жизни.

Заметим, что аналогичные обстоятельства имеют место и в республиках бывшего Советского Союза, где процессы модернизации в советское время зашли весьма далеко, но после распада СССР там не произошло отката, подобного тому, который имел место в Алжире после ухода французов или в Иране после революции Хомейни. И секрет в том, что колхозный строй деревни оказался близким к той форме жизни, которая была привычной для мусульманских стран; колхоз - эта та же махали, а его председатель - всеми воспринимаемый старейшина. Ну а промышленность - ее создавали “русскоязычные”. И им, по-видимому, придется уезжать. И чем быстрее, тем лучше как для “русскоязычных”, так и для титульных народов этих стран, которых очень мало беспокоит судьба авиационных заводов и урановых рудников. И трудности во взаимоотношениях с европейцами, которые переживает Алжир, однажды неизбежно проявятся и в Узбекистане. Они не будут зависеть от правительства. Строй жизни и традиции сами начнут восставать против утверждения либерализма. А без него невозможно завершить модернизацию.

Вот почему как ответ на развитие модернизационных процессов в большинстве мусульманских стран расцветает исламский фундаментализм и неизбежно сопутствующий ему терроризм. Если к этому добавить иное представление о ценности “земной” жизни, чем на Западе, понимание того, что оружие массового уничтожения становится доступным не только странам, но и отдельным группам людей, то мы увидим, сколь опасна эта линия цивилизационного разлома.

Я убежден, что линия разлома европейско-американской и тихоокеанской цивилизации, во всяком случае в обозримом будущем, не приведет к “горячим фронтам”. Противостояния будут нарастать и дальше, и уже сегодня мы видим ростки будущих трудностей. Но они станут носить прежде всего экономический характер: это будет соревнование в способности эффективно реализовать потенциальные возможности модернизации. И его результат можно предсказать - будет постепенное вытеснение Америки из большинства восточных рынков. В самом деле, тихоокеанские цивилизации более или менее безболезненно приняли те формы жизни, которые сопутствуют модернизации. Но только формы - содержание осталось почти неизменным. Да и формы они подстроили, трансформировали под свои мерки и нашли новые образцы жизни, интенсифицирующие модернизационные процессы: новая волна модернизации пойдет с Востока!

В исламском мире эти процессы идут совершенно по-иному. И предсказать их развитие гораздо сложнее, ибо религией являются сами формы жизни. Ислам не только религия, но и ее “ порядок во взаимоотношении с Богом”, это и отношения между людьми, и образец жизни, усвоенный веками и естественным образом продолжающий доисламские традиции. Но его неприятие либерализма - пожалуй, лучше сказать, некоторых западных стандартов - будет означать отставание в промышленном производстве, в развитии новых идей и технологий. А новые идеи (и способность их индуцировать) как раз и являются тем основным продуктом, который на мировом рынке определяет положение страны в планетарном сообществе (в нынешнее время куда больше, чем запасы минеральных ресурсов). Вот почему неприятие некоторых форм жизни, и главным образом мышления, обрекает народы, их не принявшие, на судьбу неандертальцев в нашей экологической нише.

Но добровольно ни один народ не согласится с таким финалом собственной истории. Если он не сможет принять вызов модернизации, то он возьмется за оружие. И никакой контроль не помешает сегодня созданию ядерного оружия и средств его доставки. А может быть, и других средств массового уничтожения. И если мировое сообщество не примет мер, не найдет в себе силы для глубокого компромисса и глубокой перестройки своей организации, то уже процессы модернизации могут привести к “горячим фронтам”, линии которых пройдут по границам цивилизационных разломов.

О перестройке экологической ниши человечества

Современные процессы модернизации, т.е. технологической, производственной, а следовательно, и организационной перестройки основы общественного устройства - всего лишь часть, лишь составляющая общего переустройства экологической ниши вида homo sapiens. Она началась не сегодня. Но о ней уместно говорить как о процессе уже со времен первой промышленной революции, когда человечество нашло эффективные способы использования в промышленности горючих ископаемых, т.е. включения в планетарные геохимические циклы материалов, накопленных в биосферах прошлых времен. Но тот факт, что эта перестройка есть начало некоторого необратимого процесса, процесса переустройства планеты, ее эволюции и изменения судеб человечества, начал ощущаться лишь в ХХ веке. На границе этого же века из разрозненных этносов человечество начало превращаться в единую систему. О всем происходящем принято говорить как об этапе истории человечества. Но мне кажется, что для этого более уместно использовать термин “антропогенез”, в очередную фазу которого мы сейчас вступаем.

До последнего времени процесс переустройства планетарной экологической ниши человека был больше связан, в его сознании с достижениями науки, производством новых товаров, резким повышением среднего уровня жизни людей, ростом долголетия и т.д. Все отрицательные проявления модернизации долгое время отходили на задний план и только в самое последнее время стали волновать не только интеллектуалов и провидцев вроде монаха Мальтуса и ему подобных. Сегодня мы подошли к началу самого трудного и опасного этапа переустройства нашей экологической ниши, поскольку сталкиваемся с необходимостью практического решения проблемы ресурсов, формирования и распределения обязанностей и ответственности отдельных народов и цивилизаций за судьбы человечества как вида.

Существующих ресурсов явно недостаточно для поддержания стандартов жизни, уже достигнутых в промышленно развитых странах мира. Недостаток полноценной жизни, минеральных ресурсов, чистой воды и воздуха, земли, пригодной для жизни и выращивания злаков, а скоро и кислорода - вот характерные приметы времени и уже зримые признаки надвигающегося кризиса.

Борьба за ресурсы, в некотором смысле, неизбежна. И она, тем более внутри одного вида, - это всегда борьба за жизнь, со всеми вытекающими последствиями. Никогда в истории человечества она не была столь острой и драматичной, как в наступающую эпоху. Но и никогда человечество не располагало столь развитым “коллективным интеллектом” с его способностью предвидеть результаты тех или иных усилий человечества. Вопрос лишь в том, сможет ли разумное начало справиться с инерцией биосоциальных законов, сможет ли человечество за отпущенное ему время выработать новые принципы нравственности и сделать их законами жизни.

Заметим, что борьба за ресурс реально уже началась, хотя так же, как и модернизация, такого вида противоречия еще не рассматриваются в качестве основы возникающих противоречий. Они пока находятся еще на периферии политологической и социологической мысли, хотя многое из происходящего на планете уже можно отнести к проявлению “феномена леммингов”. Особенно тогда, когда противостояния имеют характер цивилизационных. И чем дальше, тем большее значение будет иметь в судьбах народов борьба за ресурс.

Решение проблемы ресурсов и реализация экологического императива тесно связаны между собой: это две стороны одной и той же медали. Они в равной степени определяют содержание кризиса и возможность сохранения человека в составе биосферы, т.е. его выживания на планете. И становится все более очевидным, что преодолеть надвигающийся кризис чисто техническими средствами невозможно. Как бы ни были важны безотходные технологии, новые методы переработки отходов, очистка рек, повышение норм здравоохранения - они могут лишь облегчить кризис, отсрочить его наступление, дать человечеству тайм-аут для отыскания более кардинальных решений.

Необходимо дать себе отчет в том, что в результате человеческой деятельности нарушилось естественное равновесие (точнее - квазиравновесие) естественных природных циклов, восстановить которое теми методами, которыми мы владеем сегодня, - невозможно. У человечества есть две очевидные альтернативы восстановления равновесия. Либо перейти к полной автотрофности, т.е. поселить человека в некой техносфере, либо уменьшить антропогенную нагрузку на биосферу примерно в 10 раз.

Я думаю, что ни одна из этих альтернатив не может быть реализована ни сегодня, ни в обозримое время.

О проблеме автотрофности говорили многие: и Вернадский, и Циолковский, да и ряд других мыслителей всерьез размышляли о ее возможном содержании. При этом Вернадский обсуждал структуры возможных искусственных геохимических циклов, т.е. изменение естественного кругооборота веществ. Эти вопросы важны и вне зависимости от проблемы автотрофности, поскольку так или иначе, но человечество самим фактом активной деятельности уже вмешивается в их природу. Безусловно, изучение искусственных биохимических циклов и создание специальной дисциплины - своеобразной “общепланетарной технологии” - очень важно для будущего: искусственный кругооборот веществ уже существует и будет играть все большую роль в судьбе планеты и жизни человечества. Но проблема автотрофности, в том смысле как ее понимал Циолковский, т.е. независимости человека от биосферы - это нечто совсем иное, и к необходимости ее анализа я отношусь скептически. В самом деле, человек - это результат эволюции биосферы, ее развития. Биосфера без человека существовала и будет существовать, но человечество существовать вне биосферы вряд ли когда-либо сможет. И все разговоры об автотрофности человечества, о возможности существования биологического вида homo sapiens вне среды, его породившей (во всяком случае, при нынешнем уровне развития науки и техники, развитии психологии человека и его духовного мира), мне представляются абсолютно утопичными и относящимися к области фантастики, а не научного анализа.

Таким образом, первый путь, т.е. ставка на автотрофность, мне представляется абсолютно нереалистичным.

Примечание. Последнее вовсе не означает, что человечеству не следует вмешиваться в структуру процессов, протекающих в биосфере, и изменять их, приспосабливая к своим потребностям. Но одновременно необходимо изменять и самого себя, т.е. менять собственные потребности, без чего утверждение необходимого равновесия невозможно. Другими словами, необходимо действовать с обеих сторон для того, чтобы обеспечить состояние “коэволюции человека и биосферы”, в рамках которого только и окажется возможным дальнейшее существование человечества.

Второе направление возможных усилий - обеспечение “естественного равновесия”, т.е. включение человека в естественные циклы биосферы, также не представляется сколь-нибудь реалистичным. В самом деле, для этого антропогенная нагрузка на биосферу должна быть уменьшена примерно в 10 раз. Это значит, что при нынешней технологии либо количество людей, живущих на планете, должно уменьшиться в 10 раз, либо во столько же раз должны сократиться потребности отдельного человека.

Надо ли говорить, что и то и другое невозможно!

Поэтому более или менее приемлемый путь выхода из экологического кризиса, если такой выход существует и может быть найден, я вижу в форме некоторой длительной переходной программы изменения общества и окружающей среды, которая должна опираться как на программу технического перевооружения общества (дальнейшее развитие технологий; может, преимущественно биотехнологий), так и на множество социальных программ - образования и переустройства общества, его потребностей, менталитета и на выработку некоторого нравственного императива, о чем речь будет идти ниже. Другими словами, необходима некоторая стратегия человечества - термин, который я употреблял пока без сколь-нибудь подробной расшифровки. Но который означает поиск качественно иного пути развития цивилизации, способной, в конечном итоге, обеспечить состояние коэволюции природы и общества.

С этих позиций становится видно, что связывать будущее человечества с развитием в том направлении, по которому шло человечество после неолитической революции и особенно последние столетия, крайне опасно. Это направление уже исчерпало свою потенцию. А декларировать возможность его простого совершенствования, сохранив шкалу привычных приоритетов, еще и вредно, поскольку оно порождает иллюзии, следование которым может привести только к катастрофе.

Поэтому, пока не поздно, необходимо вложить в понятие “устойчивое развитие” (или “sustainable development”) иной смысл, отличный от того, что предлагают политики и экономисты. На самом деле мы должны говорить не об устойчивом развитии, а о Стратегии Человечества, его совокупных действиях, способных однажды обеспечить коэволюцию человека и окружающей среды. Ее разработка мне представляется самой фундаментальной проблемой науки за всю историю человечества. Может быть, вся история человеческих знаний, нашей общей культуры, всего лишь подготовительный этап для решения этой задачи, от успеха которой зависит и сам факт сохранения в биосфере нашего вида.