Динамика мужественности как предпосылка деформации гендерного порядка

Однако подобное положение дел инициировало для утверждающейся государственной системы никак не устраивающие ее моменты. Прежде всего, не могла не бросаться в глаза именно бесконтрольность силовых ресурсов, коррелирующая с недостроенностью государственных структур. Во-первых, феодальная вольница мало способствовала внутренней стабильности, формированию тех же экономических и рыночных связей, а внутренние войны серьезно сокращали бойцовские кадры. Во-вторых, государству зачастую угрожали процессы властной централизации отдельных магнатов. Но и в тех случаях, когда почувствовавшие силу феодалы искали реализацию собственных претензий вовне, это несло больше деструктивных последствий. Первый и Четвертый Крестовые походы, организованные не государями, а именно крупными землевладельцами, лишили ряд европейских стран значительных воинских контингентов, тогда как завоевание герцогом Гийомом Бастардом Английского королевства в 1066 г. заложило основу длившегося несколько веков англо-французского конфликта.

На следующей стадии развитого государства имеет место уже централизованная система, более способная отслеживать и брать под контроль процессы на местах и повсюду. Здесь государственный аппарат и общество оказываются уже более или менее подогнанными друг к другу. Под основные социальные и экономические отношения подводится правовая база, вместо полунезависимых землевладельцев-феодалов приходит единое административно-территориальное деление, центрально замыкающееся через наместников, формируется система налогообложения, а социальные лифты упорядочиваются. На смену феодальным дружинам приходит постоянная (регулярная) армия, разделенная на рода войск. Как показала историческая практика, успешное проведение огневой революции, о которой выше шла речь, была по силам только централизованному государству, которое могло сконцентрировать усилия и ресурсы, необходимые для решения этой задачи. Едва ли не решающее значение здесь имел экономический базис производство прибавочного продукта, необходимого для содержания армии и растущего бюрократического аппарата, что не обходилось без внутреннего торгового рынка, обеспечивающегося уже государством.

Таким образом, государство в ходе своей исторической эволюции занимало довольно гибкую позицию в отношении торгового и бойцовского духа. Причины пристального внимания к торговому духу для государственной машины заключались, главным образом, в том, что развитие экономических и торговых связей функционально связывает общественный организм, делает его более консолидированным, единым. Расширение товарно-денежных отношений позволяло собрать больше налогов, чтобы содержать растущий административный аппарат. Финансовые средства требовались для обеспечения и организации силовых ресурсов (военные революции).

Наконец, еще одно, усиливающееся со временем обстоятельство заинтересованность правящего класса в стабильности и предсказуемости, что весьма сближает его с торговым духом, побуждая к избеганию незапланированных и малопрогнозируемых ситуаций. Последние могли возникнуть зачастую при ведущем участии бойцовского духа, в тех случаях, когда он был недостаточно контролируем.

Вестфальская система 1648 г. на международном уровне утвердила основным политическим актором именно государство, что окончательно закрепляло суверенитет последнего, фактически утверждая его безраздельную политико-правовую субъектность в плане внутренних дел. Итогом стала легализация применения насилия население стало четко делиться на группы, которым приписывалось право применения силы, а также тех, кому это было строго запрещено. Теоретически подытожил подобное положение дел военный теоретик К. фон Клаузевиц, заявив, что организованное насилие может быть названо «войной» только в том случае, когда оно ведется государством, во имя государства и против государства фон Клаузевиц К. О войне. М. 2020. 370 с.. Аналогичный постулат содержится и в кантовском «Проекте вечного мира». При этом в ходе войн между государствами репрессии в отношении оказывающего сопротивление мирного населения имели вполне законный смысл, интерпретируясь как «умиротворение мятежей». Жесткое разграничение между вооруженными силами и гражданским населением должно было соблюдаться любой ценой, иначе Европа рискует вновь вернуться во времена Тридцатилетней войны со всем ее варварством Кревельд М. Указ. соч..

В подобную логику вполне вписывается пресловутый запрет дуэлей, который обычно связывается с именем государственного деятеля первой половины XVII в. А-Ж. Ришелье. Этот шаг работал на разрушение этоса дворянина, где основой выступал кодекс чести, часто предписывающий «кровавые» способы его поддержания. Показательно, что основной идеологической мотивировкой запрета на дуэли являлся тезис о том, что дворяне могут проливать кровь только на государственной службе.

Надо признать, что государство пыталось предоставить юридическую альтернативу силовым вариантам решения возникающих индивидуальных конфликтов. Собственно, уже в античную эпоху на захваченных римлянами территориях нормы римского права приходили в противоречия с традициями кельтских и германских народов. Индустриальная эпоха дала мощный дополнительный толчок развитию правовой сферы во многом в связи с интенсификацией производственных и обменных отношений. С. Меннел пишет, как в США середины XIX в. бросалась в глаза культурная разница между промышленным Севером и отсталым рабовладельческим аграрным Югом. На традиционном Юге был распространен тип «человека чести», решающего возникающие противоречия на дуэли, тогда как на Севере доминировал тип «человека достоинства», предпочитающего уладить спор в суде, не рискуя на дуэли. Как заключает С. Меннел, формирующаяся у многих людей склонность к сутяжничеству с использованием юридического аппарата государства есть «не только и не столько результат культурно обусловленных индивидуальных предпочтений, сколько свидетельство степени внутреннего умиротворения и эффективности государственной монополии на легитимное применение насилия на данной территории» (Меннел, 2008: 65).

Современная государственная власть приобретает дополнительную заинтересованность в регулировании общественных процессов в силу банальной несменяемости высшей власти, пополнения ее рядов из одних и тех же элитных групп. Это обусловлено во многом возросшими информационными и технологическими возможностями государственных структур, вплоть до формирования последними определенной части публичной сферы (в понимании Ю. Хабермаса). В отношении процессов, связанных с насилием, официальная власть действует не только правовыми, но и идеологическими методами, объявляя нежелательные для себя проявления «экстремистскими». Тем не менее в этом плане власти удается не все и немало случаев, когда радикалы или «экстремисты» в официальном понимании оказываются вполне легитимными в глазах общественного мнения. Более того, образы подобных личностей в массовом сознании как нельзя лучше отражают имеющиеся модели маскулинности (Здравомыслова, Темкина, 2000).

Таким образом, по мере развития государственной системы она накладывает на общество дополнительные контролирующие механизмы, одновременно заключая во все более жесткие, главным образом административно-правовые рамки, варианты использования и реализации силовых ресурсов и связанных с ними психологических феноменов, в том числе и мужественности.

Подводя итоги, нам придется затронуть противоположные оценки сложившейся ситуации. Мы старались показать, что исторические процессы содержат ряд факторов, комплексное воздействие которых приводит не только к снижению востребованности бойцовского духа, но и к возросшим стремлениям локализировать его, дабы не допустить его неконтролируемых проявлений. Это ведет соответственно к упадку мужественности, а в первую очередь тех ее форм, которые связаны с насилием (модели Ахилла и Гектора). По сути, реализация подобных моделей может открыто происходить в сферах спортивных боевых искусств, а также в некоторых воинских и правоохранительных подразделениях.

Если рассуждать обобщенно, то здесь мы видим с одной стороны «болезнь цивилизации», с другой возросшие возможности контроля и регуляции общественных процессов в условиях информационного общества. Довольно расхожая точка зрения, что минимизация иррациональной составляющей в политической и экономической областях компенсируется снятием культурных барьеров отсюда ЛГБТ, гей-парады и т. д. В собственно культурной сфере правит бал миролюбивая толерантность. Не является ли известное стремление постмодернистского общества к новому, наиболее свежему и нестандартному реакцией на дефицит традиционной иррациональности, где насилие (применение или готовность применения) играло не последнюю роль?

Сложившееся положение дел неоднозначно. Еще полвека назад М. Оссовская откровенно сетовала на тенденции выхолащивания и упадка воинского рыцарского духа¹. Современная белорусская исследовательница Е. Беляева фактически бросает вызов западной политкорректности, заявляя, что стремление современной этики отказаться от насилия неизбежно приводит к подрыву фундаментальных моральных пафосов: верности и чести, дружбы и бескорыстия. «Постмодерное общество не живёт пафосами воинского этоса, а симулирует их в условиях господства экономических интересов и постматериальных ценностей, несовместимых с воинским духом» (Беляева, 2008: 38).

Совершенно противоположное отношение демонстрирует западный либеральный философ Э. Геллнер. Не скрывая своего восторга по поводу прочной и необратимой победы «коммерческого общества над обществом насилия», он пишет: «Как сказал поэт, только храбрый заслужит красавицу. Но разве мы не стремимся к общественному строю, который откроет такие же возможности для пугливых и робких? ... Гражданское общество и представляет собой такой общественный строй, где свобода (и тем более женские ласки) дана даже боязливым и растерянным»².

В этих, возможно, искренних гуманистических рассуждениях имеется один существенный недостаток вряд ли сами женщины будут стремиться расточать свои ласки пугливым и робким. Архетипическая составляющая их природы остается неизменной, по-прежнему ориентируя их на поиск сильного партнера со всеми характеристиками мужественности.

Список источников:

Алымова Е.В. Тема мужества в доклассической греческой культуре (на материале эпической поэзии) // Вестник Ленинградского государственного университета. 2014. T. 2. №3. С. 7-19.

Балакришнан Г. Роль насилия в истории // Прогнозис. 2008. №1 (13). С. 92-123.

Беляева Е.В. Воинский этос и универсалии морали // Философия и социальные науки: научный журнал. 2008. № 2. С. 34-38.

Здравомыслова Е., Темкина А. Кризис маскулинности в позднесоветском дискурсе // Новое литературное обозрение. 2000. № 3. С. 432-451.

Меннел С. История, национальный характер и американская цивилизация // Прогнозис. 2008. №3 (15). С. 59-77.

Размещено на Allbest.ru