Феномен старения населения: экономические эффекты

Рис. 25 - Динамика коэффициента зависимости пожилых, развитые страны, 1950-2100 годы(%)

Рис. 26 - Динамика коэффициента зависимости пожилых, страны БРИК, 1950-2100 годы (%)

Итак, в XXI веке все страны мира ожидает сверхбыстрое старение населения. Его масштабы будут больше в развитых странах, но темпы выше -- в развивающихся. В результате к 2100 году демографическая ситуация в ряде крупнейших развивающихся стран окажется практически такой же, как в наиболее развитых. Очевидно, что глобальное перераспределение людских ресурсов из состояния экономической независимости в состояние экономической зависимости наложит сильнейший отпечаток на дальнейшую траекторию развития мировой экономики. Но повторим еще раз: на фоне того, что ждет в недалеком будущем подавляющее большинство других стран, предстоящее старение населения в России не представляется сверхкритичным и уж тем более аномальным.

2. Альтернативные подходы к оценке коэффициентов зависимости/поддержки

Как упоминалось во введении, наиболее популярными количественными индикаторами, широко используемыми при анализе проблемы эйджинга, являются коэффициенты демографической зависимости или обратные им коэффициенты демографической поддержки. Их предназначение -- измерять величину экономического бремени, налагаемого на работающую часть населения его неработающей частью. Однако с этой задачей, как нетрудно показать, они справляются не слишком хорошо.

Во-первых, далеко не все представители когорт среднего возраста являются занятыми, участвуя в создании ВВП, и далеко не все представители молодежных и пожилых когорт являются незанятыми, не участвуя в его создании. С одной стороны, многие индивиды покидают рынок труда задолго до достижения «старости» (скажем, официального пенсионного возраста), с другой -- многие продолжают оставаться на нем уже после ее достижения. В этом смысле полезно различать коэффициенты демографической зависимости и коэффициенты экономической зависимости, которые могут не только не совпадать по величине, но и перемещаться во времени по несовпадающим траекториям. Очевидно, что ресурсная нагрузка на работающее население определяется не только демографическими, но и экономическими факторами: так, при прочих равных условиях она тем меньше, чем выше показатели занятости и участия в рабочей силе.

К тому же с возрастом меняются не только уровни занятости, но и уровни заработной платы работников. Заработки бывают низкими в начале трудовой карьеры, становятся высокими в ее середине и вновь снижаются ближе к концу. Если в составе занятых доминируют высокооплачиваемые возрастные группы, то бремя экономической зависимости оказывается относительно ниже, а если низкооплачиваемые, то относительно выше. Причина проста: один и тот же по абсолютной величине объем «иждивенческой» нагрузки будет составлять меньшую долю от совокупного фонда оплаты труда в первом случае и большую -- во втором. Соответственно, в первом случае экономически независимые индивиды смогут поддерживать собственное потребление на более высоком уровне, чем во втором. Но если благоприятные изменения в возрастной структуре рабочей силы уменьшают нагрузку, возлагаемую на общество экономически несамостоятельным населением, а неблагоприятные -- ее увеличивают, то коэффициенты зависимости должны оцениваться с учетом этого обстоятельства.

Во-вторых, стандартные индикаторы зависимости/поддержки по умолчанию предполагают, что функциональные возможности людей одного и того же возраста не меняются ни во времени, ни в пространстве. Но их едва ли можно считать одинаковыми для тридцатилетних индивидов, живших, скажем, в 1900 и 2000 годах, или для шестидесятилетних индивидов, живущих в настоящее время, скажем, в Японии и Кении. Основания думать так дает не только громадный прогресс, достигнутый современной медициной, но и значительные различия в потенциале и эффективности существующих национальных систем здравоохранения. С точки зрения функционального статуса сегодняшние 70 лет жизни могут быть эквиваленты 60 годам жизни полвека назад, сегодняшние 60 лет -- 50 годам полвека назад, а сегодняшние 50 лет -- 40 годам полвека назад [NationalResearchCouncil, 2012]. В этом смысле полезно разграничивать хронологический и перспективный возрасты -- иначе говоря, возрасты, скорректированные на различия в состоянии здоровья и дееспособности, характерные для каждого отдельно взятого исторического периода. С учетом достижений современной медицины можно предполагать, что стандартные индикаторы зависимости/поддержки будут преувеличивать степень реального старения современных обществ, во всяком случае если говорить о наиболее развитых странах.

В-третьих, стандартные индикаторы зависимости/поддержки неявно предполагают, что потребности людей не меняются с возрастом: они остаются одними и теми же и в детстве, и в зрелости, и в старости. Это предположение также далеко от реальности. Представим, что в ранние годы жизни средний уровень потребления в полтора раза ниже, чем в зрелые; в таком случае ресурсное давление на лиц в рабочих возрастах окажется намного меньше. Напротив, представим, что в старости средний уровень потребления в полтора раза выше, чем в зрелости; в таком случае ресурсное давление на лиц в рабочих возрастах окажется намного больше. Картина старения населения, которую будут рисовать индикаторы зависимости/поддержки, скорректированные на различия в потребностях разных возрастных групп, может сильно отличаться от той, что дают стандартные индикаторы.

Коэффициенты зависимости -- демографической и экономической. На рис. 27 представлена динамика четырех альтернативных версий общего коэффициента зависимости для России за период 1992-2035 годов (начиная с 2018 года оценки прогнозные). Это, во-первых, «официальный» показатель демографической зависимости, рассчитанный как отношение численности населения нетрудоспособного возраста (женщины 0-15 и 55+, мужчины 0-15 и 60+) к численности населения трудоспособного возраста (женщины 16-54 и мужчины 16-59); во-вторых, международно сопоставимый показатель демографической зависимости, рассчитанный как отношение населения в нерабочих возрастах (0-19 и 65+) к численности населения в рабочих возрастах (20-64); в-третьих, показатель экономической зависимости, рассчитанный как отношение численности всего незанятого населения к численности всего занятого населения; наконец, скорректированный показатель экономической зависимости, рассчитанный как отношение численности незанятого населения к численности занятого населения с учетом возрастных различий в уровнях трудовых доходов (за единицу принимался средний уровень заработной платы для группы 30-49 лет). Достаточно неожиданно, но эти альтернативные индикаторы не только располагаются на разных уровнях, но и движутся по несхожим траекториям.

труд оплата коэффициент демографический

Официальный коэффициент демографической зависимости

Международно сопоставимый коэффициент демографической зависимости -- Коэффициент экономической зависимости-1 (нескорректированный). Коэффициент экономической зависимости-2 (скорректированный)

Источники: Росстат (http://www.gks.ru/free_doc/doc_2018/year/pril_year18-rus.xls), расчеты автора.

Рис. 27 - Динамика альтернативных общих коэффициентов зависимости, Россия, 1992-2035 годы (%)

Ниже всех лежит кривая международно сопоставимого коэффициента демографической зависимости, колеблющегося в диапазоне от 51 до 71%. Выше лежит кривая «официального» коэффициента демографической зависимости -- 59-85%. Как видим, при переходе от официальных к международно сопоставимым показателям демографическая ситуация в России начинает выглядеть менее драматично -- не только не хуже, но даже значительно лучше, чем в большей части развитых стран (соответствующие межстрановые сопоставления см. в предыдущем разделе). Что касается коэффициентов экономической зависимости, то они оказываются лежащими не просто выше коэффициентов демографической зависимости, но и значительно выше порога в 100%. Как следствие, если «демографические» индикаторы говорят о том, что в России каждый независимый индивид должен содержать менее одного зависимого, то «экономические» -- что на каждого независимого индивида приходится более одного зависимого: из рис. 27 следует, что в некоторые периоды неработающее российское население в полтора раза превосходило по численности работающее!

Как видим, общепринятые оценки могут существенно искажать степень реального ресурсного давления, исходящего от зависимого населения. Иными словами, у нас нет оснований считать показатели демографической зависимости «хорошим» субститутом показателей экономической зависимости: в российском случае они дают явно искаженную картину масштабов неучастия населения в создании ВВП. Например, в 2017 году каждый работающий россиянин должен был поддерживать своим трудом больше одного неработающего, тогда как на одного трудоспособного приходилось 0,79 нетрудоспособного, а на одного человека в рабочих возрастах приходилось 0,58 человека в нерабочих возрастах.

Еще более неожиданно, что траектории изменения этих показателей кардинально различались. Самую драматичную картину рисуют «официальные» коэффициенты демографической зависимости. Этот показатель составлял 77% в 1992 году, уменьшился до 59% в середине 2000-х (зона положительного демографического дивиденда), но затем пошел обратно вверх, вернувшись в 2016-м на исходный уровень (77%), а к 2035 году он должен, как ожидается, повыситься еще больше -- до 85%. По сравнению с наиболее благоприятным периодом нулевых годов это предполагает усиление давления на экономику со стороны нетрудоспособного населения почти в полтора раза! Неудивительно, что, исходя из этих данных, многие экономисты и политики рисуют апокалиптическую картину трудностей, ожидающих в недалеком будущем российскую экономику.

В отличие от этого динамика международно-сопоставимых коэффициентов демографической зависимости не дает особых поводов для беспокойства. В самом начале рассматриваемого периода -- в 1992 году -- этот показатель составлял 68%, к 2011-му скатился резко вниз (на 17 п.п.), после чего начал постепенно повышаться. Как ожидается, к 2024 году он вернется на исходную отметку, затем подрастет еще немного (пик -- 71% в 2028 году), но в 2035-м будет составлять ровно столько же, сколько в 1992-м, -- 68%. Конечно, ситуация будет существенно хуже, чем в 2000-х, но не хуже, чем в 1990-х. В этом смысле будущая демографическая ситуация не сулит российской экономике ничего экстраординарного.

Еще один сценарий, совершенно не похожий на два предыдущих, рисуют коэффициенты экономической зависимости. Эти показатели отличаются наибольшей волатильностью, что неудивительно, поскольку помимо прочего они отражают перепады экономической конъюнктуры. Максимально высокие значения, когда на двух работающих приходилось три неработающих, фиксируются в нижней точке трансформационного кризиса в 1998 году. Начиная с 1999 года наблюдается отчетливый понижательный тренд с минимумом в 2012-м, когда между работающими и неработающими установился фактический паритет -- 1:1. В последующие годы начинается медленное устойчивое повышение, так что к 2035 году, как можно ожидать, на каждого работающего будет приходиться 1,2-1,3 неработающего. По сути, это станет возвратом к ситуации 2003 года -- далеко не самого «провального» с экономической точки зрения. Из рис. 27 видно, что российская экономика знавала куда худшие времена, так что ожидаемый прирост нагрузки со стороны неработающего населения представляется хотя и значительным, но не сверхдраматичным.

Наконец, как показывает тот же рис. 27, на протяжении всего рассматриваемого периода траектории нескорректированного и скорректированного коэффициентов экономической зависимости двигались строго параллельно. Это предполагает, что изменения в возрастной структуре занятых крайне слабо влияли на их распределение по заработной плате: бремя экономической зависимости от этого почти не менялось.

Насколько может изменить ситуацию начатое повышение планки пенсионного возраста до 60 лет у женщин и до 65 лет у мужчин? По нашим расчетам, максимальный прирост занятости, который способна обеспечить пенсионная реформа, составляет не более 1,5 млн чел. [Gimpelson, Kapeliushnikov, 2017]. В случае такой прибавки коэффициенты экономической зависимости окажутся в 2035 году лишь на 5 п.п. ниже, чем показано на рис. 27, составив 113-125% вместо 118-130%. Иными словами, если говорить о возможном ослаблении ресурсного давления со стороны неработающего населения, то в этом отношении эффект начатой пенсионной реформы, скорее всего, окажется едва заметным: никакого качественного изменения ситуации не произойдет.

Рис. 28 показывает динамику тех же четырех альтернативных коэффициентов зависимости за период 1992-2035 годов, но не для всего, а только для пожилого населения. «Официальный» коэффициент демографической зависимости пожилых достиг минимума (32%) в середине нулевых годов, после чего начался его ускоренный рост. В 2017 году он уже превысил отметку 45%, а к 2035-му, как ожидается, вырастет еще на 10 п.п. -- до 55%. Иными словами, если в начале 2000-х годов пропорция между индивидами трудоспособного и старше трудоспособного возраста составляла 3:1, то достаточно скоро она будет составлять лишь 2:1.

Что касается трех других показателей, то у них минимальные значения фиксировались в 2011 году (если не считать начальных лет переходного периода), после чего они также пошли в рост. К настоящему времени международно сопоставимый коэффициент демографической зависимости пожилых вырос уже на 4 п.п., достигнув отметки 23%, и, по прогнозам, должен к 2035 году вырасти еще почти на 11 п.п. Коэффициенты экономической зависимости пожилых увеличатся сильнее -- на 14-15 п.п. Как показывают наши расчеты, из этого ожидаемого прироста запланированное повышение пенсионного возраста сможет «отыграть» максимум 3-4 п.п.

«Официальный» коэффициент демографической зависимости пожилых -- Международно сопоставимый коэффициент демографической зависимости пожилых -- Нескорректированный коэффициент экономической зависимости пожилых Скорректированный коэффициент экономической зависимости пожилых

Источник: Росстат, расчеты автора.

Рис. 28 - Динамика альтернативных коэффициентов зависимости пожилых, Россия, 1992-2035 годы (%)

Таким образом, представленные оценки подтверждают, что в ближайшие десятилетия нагрузка, связанная с поддержкой пожилых, резко увеличится. Однако при условии поддержания текущих высоких показателей участия в рабочей силе и занятости российская экономика, как показывает рис. 27, вполне способна избежать взрывного роста общих коэффициентов демографической и экономической зависимости, которого опасаются многие российские политики и экономисты.

Методологический урок, который можно вынести из этой части нашего обсуждения, достаточно прост: привычка ссылаться на индикаторы демографической зависимости так, как если бы они являлись индикаторами экономической зависимости, далеко не безобидна и может давать искаженное представление о действительной остроте проблем, порождаемых старением населения.

Коэффициенты зависимости -- хронологические и перспективные. Рост ожидаемой продолжительности жизни может принимать две принципиально разные формы -- добавочного числа лет, проживаемых людьми либо в «хорошем», либо в «плохом» функциональном состоянии [Eggleston, Fuchs, 2012]. Это разграничение особенно важно, когда речь идет об удлинении срока жизни в преклонном возрасте: если в первом случае потенциальные издержки, возлагаемые на общество пожилым населением, могут снижаться, то во втором -- должны увеличиваться. Если медицинское вмешательство сохраняет жизнь обладателям плохого здоровья и они живут дольше, оставаясь больными, то это повышает бремя экономической зависимости. Но если медицина удлиняет ту часть жизни, в течение которой пожилые остаются в хорошей физической и ментальной форме, то это способно, наоборот, его снижать -- по крайней мере потенциально.

Анализ показывает, что в современных обществах при увеличении ожидаемой продолжительности жизни пропорция между числом «здоровых» и «нездоровых» лет взрослой жизни остается более или менее константной [Lee, 2016]. Это означает, что в абсолютном выражении прибавка к количеству лет здоровой жизни всегда оказывается больше прибавки к количеству лет нездоровой жизни (поскольку первая в среднем длиннее второй).

Таким образом, пожилое население становится не только более многочисленным, но и заметно более здоровым. В этом контексте демографы и специалисты по медицинской статистике говорят о феномене компрессии заболеваемости, когда люди начинают сталкиваться с серьезными заболеваниями, во-первых, позже и, во-вторых, с меньшим их числом [Eggleston, Fuchs, 2012]. Если же растет продолжительность не просто жизни, но здоровой жизни, то это существенно меняет общую картину старения населения. Если состояние здоровья пожилых с течением времени улучшается, то, во-первых, они могут дольше оставаться на рынке труда, участвуя в создании ВВП, а во-вторых, спрос с их стороны на медицинские услуги и услуги по уходу снижается, высвобождая ресурсы, которые могут благодаря этому направляться на другие цели. Сочетание повышающихся коэффициентов дожития со снижающимися коэффициентами заболеваемости стимулирует участие пожилых в рабочей силе, увеличивая совокупное предложение труда, -- но, конечно, только в том случае, если этому не мешают действующие институты (программы досрочного выхода на пенсию, установление низкой официальной планки пенсионного возраста, высокие налоги на фонд оплаты труда, из которых осуществляется финансирование пенсионных выплат, и т. д.).

Соответственно, другая возможная корректировка стандартных коэффициентов зависимости/поддержки связана с учетом улучшения физического и ментального состояния пожилых людей в настоящее время по сравнению с тем, что наблюдалось когда-то в прошлом. Сегодня они сталкиваются с гораздо меньшим числом ограничений жизнедеятельности, чем даже несколько десятилетий назад (в большинстве стран коэффициенты заболеваемости и инвалидности для лиц пожилого возрастов продолжают устойчиво снижаться). Иными словами, наблюдается значительное улучшение физиологического статуса лиц, достигающих преклонного возраста. Но в таком случае едва ли будет корректно считать «ровесниками» тех, кому исполнилось, допустим, 60 лет в начале XXI века, и тех, кто достигал этого возраста в начале или даже в середине XX века [Fogel, 2004; Freedmanetal., 2013]. В настоящее время благодаря прогрессу медицины шестидесятилетний европеец имеет такую же ожидаемую продолжительность жизни, как сорокатрехлетний -- в 1800 году [Lee, 2014]. Сегодня многие из тех, кого сто-двести лет назад сочли бы стариками, воспринимаются как люди среднего возраста. Но хотя ожидаемая продолжительность жизни стала совсем другой, стандартные показатели демографической зависимости/поддержки никак этого не учитывают.

К сожалению, универсальных критериев состояния здоровья, которые позволяли бы учесть происходящие изменения в функциональном статусе пожилых людей, не существует. Однако это затруднение удается преодолеть, если признать, что важнейшим результатом долговременного тренда к улучшению здоровья населения выступает сам факт увеличения ожидаемой продолжительности жизни.

В этом контексте исследователи предлагают различать показатели номинального и реального[Fuchs, 1984] или хронологического и перспективного[Sanderson, Scherbov, 2008; 2010] возрастов. Предполагается, что де-факто у каждого человека есть два возраста, которые не всегда и не обязательно совпадают: «хронологический», измеряемый числом дней рождения, которые он имел в прошлом, и «перспективный», измеряемый числом дней рождения, которые, как ожидается, он будет иметь в будущем. Можно сказать, что первый смотрит «назад», тогда как второй «вперед». Использование показателя возраста, определяемого исходя из остающейся ожидаемой продолжительность жизни, многое меняет в привычной картине старения населения.

При стандартном подходе условным критерием наступления старости выступает определенное число лет хронологического возраста -- чаще всего 65 или 60. При альтернативном подходе критерием ее наступления становится определенное число лет перспективного возраста, то есть остающаяся ожидаемая продолжительность жизни меньше той или иной пороговой величины, скажем, пятнадцать лет и менее [Sanderson, Scherbov, 2008; 2010]. С этой точки зрения старость -- это не достижение того или иного хронологического возраста (60 или 65 лет), а дистанция до предполагаемого срока наступления смерти.

Перспективный возраст -- показатель, имеющий реальное поведенческое значение. Так, анализ показывает, что величина издержек, связанных с медицинским обслуживанием пожилых и уходом за ними, зависит не столько от числа прожитых ими лет, сколько от числа лет, которые им еще предстоит прожить: в два- три последних года жизни человека эти издержки скачкообразно возрастают [Sanderson, Scherbov, 2008]. Важно отметить, что расходы на медицинские услуги кратно повышаются примерно за два-три года до смерти человека независимо от достигнутого им хронологического возраста[FromRedtoGray.., 2007].

Оценки степени старения населения при использовании хронологического и перспективного подходов заметно различаются. Согласно первому, доля пожилых в численности населения всего мира составляла в начале 1950-х годов 5,3%, поднялась в начале 2000-х до 7,4% и, как ожидается, вырастет до 15,2% к середине текущего столетия. Согласно второму, она составляла 8% в начале 1950-х годов, упала до 6,5% в начале 2000-х и не сильно превысит свой исходный уровень к середине текущего столетия, поднявшись до 10,9%. При таком подходе прирост доли пожилых за период 1950-2050 годов оказывается в несколько раз меньше -- 3 п.п. против 10 п.п. Интересно также, что для второй половины XX века подход, базирующийся на понятии перспективного возраста, рисует принципиально иную картину -- не старения, а, скорее, омоложения населения мира [Sanderson, Scherbov, 2008].

Введение понятия перспективного возраста неизбежно требует переосмысления конвенциональных показателей демографической зависимости/поддержки. В международной статистике «хронологические» коэффициенты зависимости пожилых рассчитываются как отношение численности лиц в возрасте 65 лет и старше к численности лиц в возрасте от 20 до 64 лет (см. предыдущий раздел). В отличие от этого перспективные коэффициенты зависимости пожилых можно представить как отношение численности лиц в возрасте 20 лет и старше с остающейся ожидаемой продолжительностью жизни не более 15 лет к численности лиц в возрасте 20 лет и старше с остающейся ожидаемой продолжительностью жизни свыше 15 лет [Sanderson, Scherbov, 2008]. При переходе к этому альтернативному показателю изменения в демографической нагрузке со стороны пожилых во времени, равно как и вариация в ней между отдельными странами, приобретают во многом иной вид.

Так, в начале 2000-х годов конвенциональный коэффициент демографической зависимости пожилых для населения всего мира равнялся 13,3% и к середине столетия должен, как ожидается, удвоиться, составив 26,5%. Иные оценки мы получаем при обращении к перспективному коэффициенту зависимости пожилых: 11,9% в начале 2000-х и 17,7% -- к середине столетия [Sanderson, Scherbov, 2008]. Как видим, увеличение «реального», а не «номинального» демографического давления со стороны пожилого населения оказывается примерно в полтора раза меньше.

В табл. 1 представлены оценки конвенционального и перспективного коэффициентов зависимости пожилых для пяти крупнейших экономик мира. При использовании стандартного подхода в настоящее время на первом месте с точки зрения демографической нагрузки со стороны пожилых оказывается Япония, сохраняющая это лидерство и в 2045 году. Однако при использовании альтернативного подхода она опускается к середине столетия с первого на четвертое место, пропуская вперед Германию, Китай и Россию. Страной с самым старым населением оказывается тогда Германия. Интересно также отметить, что согласно конвенциональным показателям к середине столетия ситуация в России и США с точки зрения демографической нагрузки со стороны пожилых будет практически одинаковой: в обеих странах численность пожилого населения составит чуть более трети численности населения в рабочих возрастах. Однако если исходить из значений перспективных показателей, тогда к середине столетия Россия должна оказаться в полтора раза «старее» США: 30% против 21% соответственно.

Анализ через призму показателей перспективного возраста важен, поскольку в условиях растущей ожидаемой продолжительности жизни номинально пожилые люди начинают отказываться от «стариковских» стереотипов поведения и вести себя так, как было когда-то свойственно более молодым. По мере роста остающейся ожидаемой продолжительности жизни у них повышается склонность к инвестированию в свой человеческий капитал и долгосрочные финансовые инструменты. Возрастают и показатели участия в рабочей силе, поскольку здоровье и дееспособность пожилых улучшаются, тогда как требования, предъявляемые современным рынком труда к физическому состоянию работников, снижаются. Учет перспективного возраста может повысить эффективность государственных и частных систем поддержки пожилых, если такая поддержка направляется определенным группам (реально в ней не нуждающимся) по инерции -- просто потому, что возрастные критерии ее предоставления были установлены много десятилетий назад применительно к поколениям, находившимся в несравненно худшем физическом и ментальном состоянии. Как следствие, в странах, где остающаяся ожидаемая продолжительность жизни пожилых увеличивается параллельно с улучшением их функционального статуса, это открывает возможности для повышения официальной планки пенсионного возраста.

Однако до недавнего времени эти возможности оставались практически неиспользованными. Оценки по 47 странам за период 1965-2005 годов показали, что между приростом ожидаемой продолжительности жизни и повышением официального возраста выхода на пенсию наблюдалась отрицательная корреляция (-0,21): чем продолжительнее становилась жизнь людей, тем раньше они начинали выходить на пенсию [Bloom, Luca, 2016]. В развитых странах тренд к повышению официального возраста выхода на пенсию, по существу, заработал лишь с начала 1990-х годов. Но даже после этого, несмотря на непрерывно улучшающийся функциональный статус пожилых, темпы прироста официального возраста выхода на пенсию сильно отставали от темпов прироста остающейся ожидаемой продолжительности жизни.

С учетом непрерывного улучшения физического и ментального состояния пожилых старение населения едва ли следует воспринимать как фундаментальную экономическую проблему. Основная трудность, которая здесь возникает, связана скорее с тем, что существующие институты и общественное мнение жестко ориентированы на возраст 65 лет как некий «нормативный» срок наступления старости, автоматически дающий право выхода на «заслуженный отдых». (Так обстоит дело в развитых странах; в России общественное мнение ориентировано, скорее, на возраст 60 лет как «нормативный» срок наступления старости.) По-видимому, главный вызов, с которым сталкиваются современные общества в ситуации старения населения, -- это плохая адаптируемость институтов и массовых представлений к непрерывно меняющимся демографическим реалиям.

Таблица 1 - Стандартные и перспективные коэффициенты зависимости пожилых в крупнейших экономиках мира, 1955-2045 годы

Примечание. При расчете представленных в настоящей таблице оценок использовались данные Демографического прогноза ООН за 2005 год (средний вариант).

Источник:[Sanderson, Scherbov, 2008].

Коэффициенты поддержки -- невзвешенные и взвешенные.

Как уже отмечалось, старение населения имеет значение, потому что способности и потребности людей меняются с возрастом [Lee, 2014]. Дети не могут содержать себя и не имеют самостоятельных источников дохода, они меньше, чем взрослые, нуждаются в «обычных» предметах потребления, но требуют значительно больших инвестиций в человеческий капитал (образование и здоровье). Большинство пожилых имеют нулевые трудовые доходы, но при этом могут получать достаточно внушительные доходы от накопленных ранее активов; потребность в «обычных» товарах и услугах у них также, как правило, ниже, чем у лиц в рабочих возрастах, но зато они предъявляют на порядок более высокий спрос на медицинские услуги и услуги по уходу. В результате средний уровень потребления детей оказывается обычно ниже, чем у взрослых, но что касается пожилых, то тут возможны варианты: средний уровень потребления может быть у них и ниже, и выше, а может быть практически таким же, как у лиц среднего возраста. (Насколько выше или ниже -- вопрос эмпирический.) По-видимому, в более ранние исторические периоды уровни потребления пожилых сильно отставали от уровней потребления лиц рабочих возрастов, однако за последние десятилетия ситуация стала меняться. Главная причина -- резкий скачок в объеме и стоимости медицинских услуг и услуг по уходу, предоставляемых людям преклонного возраста (особенно в экономически наиболее развитых странах).

Впервые оценки относительных уровней потребления для различных возрастных групп были представлены в известной работе Дэвида Катлера с соавторами, основанной на данных по США [Cutleretal., 1990)]. По их оценкам, в 1980-е годы в США уровни потребления зрелых (20-64) и молодых (0-19) когорт соотносились как 1:0,72, а зрелых и пожилых (65+) когорт как 1:1,27 [Cutleretal., 1990]. Хотя в более поздних работах эти оценки уточнялись и корректировались, общая картина оставалась неизменной: сегодня в большинстве развитых стран молодые потребляют в среднем меньше, тогда как пожилые больше, чем лица среднего возраста.

Но с возрастом меняются не только потребности людей, но и их доходы. Если говорить о трудовых доходах, то у тех, кто находится в середине жизни, они по понятным причинам оказываются в среднем намного выше, чем у тех, кто находится в ее начале или в конце. Отсюда необходимость в поддержке последних со стороны первых, которым вдобавок к этому приходится также откладывать сбережения, чтобы позднее суметь обеспечить самих себя в старости. (В противоположность пожилым, которые по большей части выступают в роли расточителей, «проедая» накопленные ранее активы.)

В результате возникает асимметричная ситуация, когда дети и пожилые потребляют больше, чем зарабатывают, тогда как лица среднего возраста, наоборот, зарабатывают больше, чем потребляют. Часть этой разности между заработанным и потребленным передается в форме частных и/или государственных трансфертов из середины возрастной пирамиды на ее края.

На рис. 29 представлены возрастные профили относительных показателей потребления и трудовых доходов в развитых и развивающихся странах (за единицу приняты средние уровни трудовых доходов лиц в возрасте 30-49 лет в соответствующих странах). Видно, что если в молодости и старости трудовые доходы повсеместно оказываются намного ниже, чем в зрелости, то потребление на протяжении практически всей взрослой жизни поддерживается примерно на одном и том же уровне. В развивающихся странах молодежь раньше выходит на рынок труда и зарабатывает больше (в относительном выражении), чем в развитых, но и пик заработков достигается в них также в более раннем возрасте. Это можно связать с тем, что в развитых странах молодежь дольше учится, не зарабатывая ничего или зарабатывая очень мало в период обучения, а также с тем, что трудовая деятельность в развитых странах из-за особенностей профессиональной структуры занятости сопряжена в среднем с меньшей физической нагрузкой. Более раннее падение трудовых доходов после достижения ими пика, наблюдающееся в развитых странах, имеет достаточно простое объяснение: доступность значительных по величине пенсий, финансируемых государством, порождает стимулы, подталкивающие индивидов к как можно более раннему уходу с рынка труда, после того как достигнут пенсионный возраст. После 65 лет трудовые доходы в развитых странах становятся почти нулевыми, тогда как в развивающихся даже после 80 лет остаются весьма ощутимыми.

Что касается душевого потребления, то у детей в развитых странах его уровень оказывается значительно выше (в относительном выражении), чем в развивающихся (рис. 29). Причина -- намного более активные инвестиции в человеческий капитал детей (их образование и здоровье) в первых по сравнению со вторыми. (Во многих развивающихся странах семьи до сих пор предпочитают больше инвестировать в количество детей, а не в их «качество».)

Еще более поразительным является межстрановой контраст в показателях душевого потребления у пожилых: если в развивающихся странах оно остается в старости практически на том же уровне, что и в зрелости, то в развитых идет круто вверх (особенно после 80 лет). Отсюда можно сделать вывод, что в развитых странах, где пожилые меньше работают и больше потребляют, старение населения должно обходиться обществу существенно «дороже», чем в развивающихся [Lee, 2014].

Примечание. Развитые страны: Австрия, Германия, Испания, США, Швеция, Финляндия, Япония; развивающиеся страны: Бразилия, Индия, Индонезия, Кения, Коста-Рика, Нигерия, Филиппины.

Интересно, что «загиб» вверх кривой потребления у пожилых -- сравнительно новый для развитых стран феномен [Lee, 2014]. Так, в США еще на рубеже 1950-1960-х годов уровень душевого потребления начинал заметно снижаться после достижения индивидами шестидесятилетнего возраста.

Потребление (развитые страны) Потребление (развивающиеся страны) -- Трудовые доходы (развитые страны) Трудовые доходы (развивающиеся страны)

Источник:National Transfer Accounts: Understanding the Generational Economy, 2018. http://www.ntaccounts.org/web/nta/show.

Рис. 29 - Возрастные профили средних уровней потребления и трудовых доходов по семи развитым и семи развивающимся странам (нормализованные значения; трудовые доходы группы 30-49 лет в соответствующих странах = 1)

Однако в последующие десятилетия, когда в стране заработали мощные программы медицинского страхования и медицинской помощи для пожилых, ситуация изменилась и этот показатель пошел резко вверх. Параллельно с этим у пожилых выросли частные расходы на медицинские услуги, а также на «обычные» предметы потребления. (Если в США полвека назад расходы пожилых на «обычные» предметы потребления начинали убывать после 60 лет, то в настоящее время -- только после 80.) Сходные тенденции отмечаются и в других развитых странах. Представляется очевидным, что основной причиной произошедшего в них за последние десятилетия резкого скачка в душевом потреблении пожилого населения стало непрерывное разрастание программ государства благосостояния.

Понятно, что в зависимости от того, как соотносятся уровни потребления детей и пожилых с одной стороны и лиц среднего возраста -- с другой, величина экономической нагрузки, которую первые станут возлагать на вторых, будет меняться. Если уровни потребления у экономически зависимых групп меньше, чем у экономически независимых, нагрузка будет ниже; если наоборот, то выше. Старение населения означает увеличение доли пожилых, у которых, как это наблюдается сегодня во многих развитых странах, с одной стороны, трудовые доходы близки к нулю, а с другой -- уровни потребления заметно превышают уровни потребления лиц в рабочих возрастах. Правда, этот эффект может погашаться параллельным уменьшением доли молодых, у которых трудовые доходы также близки к нулю, но уровни потребления намного ниже, чем у лиц среднего возраста. Однако, как показывает опыт подавляющего большинства стран, такая компенсация может быть лишь частичной. Так, в США растущая щедрость социальных программ привела к тому, что за 1960-2007 годы соотношение между уровнями потребления населения в возрасте 80 лет и в возрасте 20 лет удвоилось, поднявшись с 83 до 167% [Lee, 2014].

Стандартные показатели демографической зависимости/поддержки не учитывают колебаний в потреблении и трудовых доходах на разных этапах жизненного цикла. Соответственно, при переходе от них к показателям, взвешенным по возрастным уровням потребления и трудовых доходов, количественные оценки бремени, связанного со старением населения, могут заметно меняться.

Так, в США доля пожилого населения 65+ составляла 9,1% в 1960 году, выросла до 13,1% в 2011-м и, по прогнозам, поднимется до 21,4% в 2050-м. В то же время доля пожилых в совокупном потреблении равнялась 9,4% в 1960 году, повысилась до 18,9% в 2011-м и, как ожидается, составит 30% в 2050-м [Lee, 2014]. Очевидно, что опережающий рост потребления пожилых должен значительно усилить ресурсное давление с их стороны на население в рабочих возрастах.

В исследованиях, где проблема старения населения обсуждается с учетом возрастных различий в уровнях потребления и трудовых доходов (некоторые из них были уже указаны выше), в качестве основного аналитического инструмента обычно используются коэффициенты поддержки (supportratios) -- показатели, обратные коэффициентам зависимости (dependencyratios).

Помимо того что в них числитель и знаменатель меняются местами, они в большинстве случаев строятся в ином формате (см. введение). Действительно, если нас интересует общее соотношение между «производителями» и «потребителями», то, поскольку все «производители» одновременно являются и «потребителями», коэффициенты поддержки следует рассчитывать как отношение численности занятых к численности всего (а не одного только незанятого!) населения. В простейшем варианте это не что иное, как доля работающих в общей численности населения.

Однако с учетом возрастной вариации, во-первых, в уровнях занятости и трудовых доходов и, во-вторых, в уровнях потребления возможны три более содержательные версии такого расчета. Коэффициент поддержки может быть оценен: (1) как отношение численности занятых, скорректированной на возрастные различия в трудовых доходах, к общей численности населения (см. выше); (2) как отношение численности занятых к общей численности населения, скорректированной на возрастные различия в уровнях потребления; (3) как отношение численности занятых, скорректированной на возрастные различия в трудовых доходах, к общей численности населения, скорректированной на возрастные различия в уровнях потребления. С экономической точки зрения наиболее корректной представляется последняя из этих альтернативных версий.

Именно она используется в международной статистической базе «Национальные трансфертные счета», включающей в настоящее время данные по 47 странам. На рис. 30 и 31 приведены соответствующие оценки для пяти развитых и пяти развивающихся стран за период 1950-2050 годов. В Японии соотношение между нормализованной численностью «производителей» и нормализованной численностью «потребителей» достигало максимума (то есть было наиболее благоприятным) в 1980-2000 годах, в Германии -- в 1990-2000-м, в США -- в 2000-2010-м, в Южной Корее -- в 2010-е годы. Особый случай представляет Швеция, где коэффициент поддержки с небольшим перерывом практически монотонно снижался начиная с 1950 года. К середине нынешнего века коэффициенты поддержки в большинстве развитых стран снизятся, как ожидается, примерно на четверть -- с текущих уровней 80-95% до 60-80%. За исключением Южной Кореи и США, это будут самые низкие исторические значения, когда-либо наблюдавшиеся в этих странах.

Во второй группе стран Китай прошел пик соотношения между «производителями» и «потребителями» в 2010 году, тогда как Бразилии, Индии и Индонезии предстоит пройти его в 2030-2040-е годы, а в Кении оно всё еще будет улучшаться даже во второй половине текущего столетия. В 2050 году в развивающихся странах коэффициенты поддержки, нормализованные по возрастным уровням потребления и трудовых доходов, будут в среднем на 20 п.п. выше, чем в развитых, и, значит, экономический рост будет сталкиваться в них с существенно меньшими демографическими ограничениями.

Германия США Швеция --Южная Корея Япония

Источник: National Transfer Accounts: Understanding the Generational Economy, 2018. http://www.ntaccounts.org/web/nta/show.

Рис. 30 - Коэффициенты поддержки, нормализованные по возрастным уровням потребления и трудовых доходов, развитые страны, 1950-2050 годы (%; трудовые доходы группы з0--49 лет в соответствующих странах = 100%)

С точки зрения перспектив экономического развития возрастные профили потребления и трудовых доходов имеют огромное значение. Чем меньше душевое потребление в младших и старших возрастах по сравнению со средними и чем выше уровни трудовых доходов в наиболее многочисленных возрастных группах по сравнению с наименее многочисленными, тем меньше бремя реальной экономической зависимости. Как мы уже отмечали, учет возрастных различий в уровнях занятости значительно повышает оценки бремени экономической зависимости, поскольку среди лиц в рабочих возрастах трудятся далеко не все. Учет возрастных различий в уровнях потребления и трудовых доходов делает эти оценки еще выше. Если сравнить показатели, представленные на рис. 22-23 и на рис. 30-31, то можно сделать вывод, что стандартные коэффициенты демографической зависимости, строящиеся без учета возрастной вариации в уровнях потребления, трудовых доходов и занятости, как минимум в полтора раза занижают реальное бремя экономической зависимости, которое усредненные «потребители» возлагают на усредненных «производителей».

Бразилия Индия Индонезия -- Кения Китай

Источник: National Transfer Accounts: Understanding the Generational Economy, 2018. http://www.ntaccounts.org/web/nta/show.

Рис. 31 - Коэффициенты поддержки, нормализованные по возрастным уровням потребления и трудовых доходов, развивающиеся страны, 1950-2050 годы (%; трудовые доходы группы 30-49 лет в соответствующих странах = 100%)

Данные по России в базе данных Национальных трансфертных счетов отсутствуют. Всё, что мы можем в этих условиях предпринять, -- предложить сугубо иллюстративный расчет, исходя из предположения, что вариация в возрастных уровнях потребления и трудовых доходов в России совпадает с тем, как они варьируются в Венгрии (стране с тем же социалистическим прошлым, что и Россия, и с более или менее близким к ней уровнем ВВП на душу населения). Результаты этого условного расчета представлены на рис. 32.

Источник: расчеты автора.

Рис. 32 - Коэффициенты поддержки, нормализованные по возрастным уровням потребления и трудовых доходов, Россия, 1992-2035 годы (%; иллюстративный расчет)

Согласно этим оценкам, наиболее благоприятное соотношение между нормализованной численностью «производителей» и нормализованной численностью «потребителей» наблюдалось в России, по-видимому, в 2012-2013 годах, когда на каждого усредненного потребителя приходилось 0,94 усредненного производителя. В ближайшие десятилетия это соотношение ухудшится (с 0,92 в 2017 году до 0,84 в 2035-м), однако ухудшение будет крайне незначительным -- ожидаемое снижение не превысит 8 п.п. Следует подчеркнуть, что эта оценка получена без учета последствий начатой пенсионной реформы: с их учетом снижение оказывается еще меньше -- 5-6 п.п. Иными словами, при учете возрастной вариации в уровнях потребления и трудовых доходов предстоящее старение населения оказывается для российской экономики если не нейтральным, то почти нейтральным фактором: как ни парадоксально, но само по себе оно не представляет сколько-нибудь серьезного препятствия на пути дальнейшего экономического роста.

Конечно, представленный расчет, как было отмечено, является сугубо иллюстративным. В России соотношения между показателями душевого потребления в разных возрастах, скорее всего, сильно отличаются от тех, что наблюдаются в Венгрии. Так, крайне маловероятно, чтобы в России потребление в конце жизни (65+) поддерживалось на более высоком среднем уровне, чем потребление в середине жизни (20-64). Даже с учетом натуральных трансфертов от государства в пользу пожилых здесь, скорее всего, следовало бы ожидать обратного соотношения. Возрастные профили трудовых доходов в России и Венгрии также почти наверняка имеют во многом различную форму. Единственный предположительный вывод, который мы вправе пока сделать, состоит в том, что при переходе от стандартных показателей зависимости/поддержки к показателям, скорректированным по возрастным различиям в уровнях потребления и трудовых доходов, получаемые для России оценки бремени, которое пожилое население возлагает на население в рабочих возрастах, могут оказаться совершенно иными.

Литература

1. Вишневский А. Г. Демографическая революция. Избранные демографические труды: В 2 т. М.: Наука, 2005. Т. 1. С. 5-214.

2. Демографическая модернизация России, 1900-2000 / Под ред. А. Г. Вишневского. М.: Новое издательство, 2006.

3. Синявская О. В. Российская пенсионная система в контексте демографических вызовов и ограничений // Экономический журнал ВШЭ. 2017. Т. 21. № 4. С. 562-591.

4. Becker G. S. A Treatise on the Family. Chicago: Chicago University Press, 1981.

5. Bloom D. E., Canning D., Fink G. Implications of Population Aging for Economic Growth. NBER Working Paper. No 16705. 2011.

6. Bloom D. E., Luca D. L. The Global Demography of Aging: Facts, Explanations, Future // Handbook of the Economics of Population Aging. Amsterdam: Elsevier, 2016. Vol. 1A. P. 3-56.

7. Borsch-Supan A. Demographic Change, Saving and Asset Prices: Theory and Evidence // Demography and Financial Markets / C. Kent, A. Park, D. Rees (eds.). Melbourne: Australian Government, The Treasury, Reserve Bank of Australia, 2006.

8. Cutler D. M., Poterba J., Sheiner L. M., Summers L. H. An Aging Society: Opportunity or Challenge? Brookings Papers on Economic Activity. No 1. 1990. P 1-73.

9. Eggleston K. N., Fuchs V R. The New Demographic Transition: Most Gains in Life Expectancy Now Realized Late in Life // Journal of Economic Perspectives. 2012. Vol. 26. No 3. P. 137-156.

10. Elmendorf D. W., Sheiner L. M. Should America Save for Its Old Age? Fiscal Policy, Population Aging, and National Saving // Journal of Economic Perspectives. 2000. Vol. 14. No 3. P. 57-74.

11. Fogel R. W The Escape from Hunger and Premature Death, 1700-2100. Cambridge, MA: Cambridge University Press, 2004.

12. Freedman V. A., Spillman B. C., Andreski P. M., Cornman J. C., Crimmins E. M., Kra- marow E., Lubitz J., Martin L. G., Merkin S. S., Schoeni R. F, Seeman T. E., Waidmann T. A. Trends in Late Life Activity Limitations in The United States: An Update from Five National Surveys // Demography. 2013. Vol. 50. No 2. P 661-671.

13. From Red to Gray: The “Third Transition” of Aging Populations in Eastern Europe and the Former Soviet Union. Washington: World Bank, 2007.

14. Fuchs V. R. “Though Much Is Taken”: Reflections on Aging, Health, and Medical Care // The Milbank Memorial Fund Quarterly: Health and Society. 1984. Vol. 62. No 2. P 142-166.

15. Gimpelson V., Kapeliushnikov R. Age and Education in the Russian Labour Market Equation. IZA Discussion Paper Series. No 11126. 2017.

16. Global, Regional, and National Disability-Adjusted Life-Years (DALYs) for 315 Diseases and Injuries and Healthy Life Expectancy (HALE), 1990-2015: A Systematic Analysis for the Global Burden of Disease Study 2015 // The Lancet. 2016. Vol. 388. October. P 1603-1658.

17. Goldstein J. R. How Populations Age // International Handbook of Population Aging / P Uhlenberg (ed.). Dordrecht: Springer, 2009. P 7-17.

18. Le Bras H. Demographic Impact of Post-War Migration in Selected OECD Countries // Migration: The Demographic Aspects. P: OECD, 1991. P 15-28.

19. Lee R. The Demographic Transition: Three Centuries of Fundamental Change // Journal of Economic Perspectives. 2003. Vol. 17. No 4. P. 167-190.

20. Lee R. How Population Aging Affects the Macroeconomy // Re-Evaluating Labor Market Dynamics. Jackson Hole Symposium. Federal Reserve Bank of Kansas City Economic Conference Proceedings, 2014. P 261-283.

21. Lee R. Macroeconomics, Aging and Growth. NBER Working Paper. No 22310. 2016.

22. National Research Council. Aging and the Macroeconomy. Long-Term Implications of an Older Population. Committee on the Long-Run Macroeconomic Effects of the Aging U.S. Population. N. Y.: National Academies Press, 2012.

23. Peterson P G. Gray Dawn: The Global Aging Crisis // Foreign Affairs. 1999. Vol. 78(1). P 42-55.

24. Sanderson W. C., Scherbov S. Remeasuring Aging // Science. 2010. Vol. 329. No 5997. P. 1287-1288.

25. Sanderson W C., Scherbov S. Rethinking Age and Aging // Population Bulletin. 2008. Vol. 63. No 4. P. 1-16.

26. Sheiner L., Sichel D., Slifman L. A Primer on the Macroeconomic Implications of Population Aging. Staff Working Papers in the Finance and Economics Discussion Series (FEDS) 2007-01. Washington: Federal Reserve Board, 2006.

27. Ulmer J. T., Steffensmeier D. The Age and Crime Relationship: Social Variation, Social Explanations // The Nurture Versus Biosocial Debate in Criminology: On the Origins of Criminal Behavior and Criminality / K. M. Beaver, J. C. Barnes, B. B. Boutwell (eds.). L.: SAGE Publications Ltd, 2014.

28. Weil D. Population Aging. NBER Working Paper. No 12147. 2006.

29. Weil D. The Economics of Population Aging // Handbook of Population and Family Economics / M. Rosenzweig, O. Stark (eds.). Amsterdam: North Holland, 1997.

30. World Population Ageing: 1950-2050. N. Y.: United Nations, 2008.

31. World Population Prospects. The 2017 Revision. N. Y.: United Nations, 2017.

32. Vishnevsky A. G. Demograficheskayarevolutsiya. Izbranniyedemograficheskiyetrudy. V 2 t. [The Demographic Revolution. Selected Demographic Works. In 2 vol.]. Moscow, Nauka, 2005, vol. 1, pp. 5-214.

33. Vishnevsky A. G. (ed.). DemograficheskayamodernizatsiyaRossii, 1900-2000 [Russia's Demographic Modernization, 1900-2000]. Moscow, Novoyeizdatel'stvo, 2006.