Феномены научного и художественного способов отражения действительности: антагонизм или гносеологическое родство и взаимопроникновение?

Как известно, вследствие Брестского мира большая часть Бессарабии, расположенной на правом берегу Днестра, отошла к Румынии. На левом берегу была образована Молдавская автономная республика в составе УССР первоначально со столицей в г. Балте, а затем - г. Тирасполе. До самого дня воссоединения этих территорий в 1941-м году между их правителями шла интенсивная пропагандистская война, в которой каждая сторона тщилась представить себя благодетельницей молдавского народа, а своего контрагента - виновником всех его бед. В такой ситуации объективность, продемонстрированная исследовательским коллективом Д. Густи, заслуживает по меньшей мере уважения.

Продолжение эта история получила через 25 лет, когда при разборе фондов Государственного архива МССР была обнаружена большая часть материалов социологического исследования «Копанка». Тогда же у молдавских социологов возникла многообещающая идея провести новое социологическое исследование села Копанка, чтобы при сравнительно анализе его результатов с результатами, полученными Д. Густи в 1937-м году, документально продемонстрировать преимущества социалистического колхозного хозяйствования СССР перед частным буржуазным укладом королевской Румынии. Такую исследовательскую работу по просьбе руководства МССР возглавили московские социологи, докторы наук Г. В. Осипов и В. И. Староверов. Итогом явилась монография «Копанка - 25 лет спустя» («Наука», 1965).

К чести московских социологов, они продолжали хоть и спорадически, наездами в союзную республику, но отслеживать ситуацию в объекте исследования, отмечая и фиксируя характерные изменения и тенденции в социально-экономическом развитии Копанки. Притом, что особенно важно, не прекращали такой добровольный мониторинг и в самые сложные для страны в целом и для Молдовы, в частности, времена: перестроечные и постперестроечные годы.

Итогом этого многолетнего системного труда стала обширная монография Г. В. Осипова и В. И. Староверова «Копанка в измерении трех эпох», в которую вошли: 1. Не потерявшие актуальности фрагменты монографии «Копанка» (1938), написанной по материалам социологического исследования коллектива румынских обществоведов под руководством Д. Кристи. 2. Монография «Команка - 25 лет спустя». 3. Главы из этой монографии, не изданные в свое время по цензурным и конъюнктурным соображениям. 4. Монография по итогам системного исследования 1980-1981 гг. 5. Очерки, основанные на впечатлениях от ознакомительных поездок авторов на объект исследования в 1995 и 2010 годах.

Таким образом, мы имеем одну из немногих (если ни единственную на всем постсоветком пространстве!) серьезную исследовательскую социологическую работу, основывающуюся на длящемся 75 лет (!) мониторинге объекта (село Копанка), которое пережило за эти времена три политических и социально-экономических уклада: аграрный доиндустриальный капитализм (королевство Румыния), социализм советского типа (СССР), реставрацию капиталистического уклада (Республика Молдова) …

Мы изложили краткую историю социологического исследования молдавского села Копанка с целью показать сколь креативным и убедительным может при правильном творческом подходе оказаться монографический метод в социологии...

Близок очерковой литературе и биографический метод в социологии. Биографические данные в социологии - это основной источник детальных и мотивированных описаний истории отдельной личности. Значимые социальные связи, мотивы действий получают здесь убедительное освещение «с точки зрения деятеля». Чаще всего источником биографических данных становятся личные документы (мемуары, записки, дневники и т. п.) либо материалы интервью и бесед. Обычно основное внимание уделяется конкретным аспектам или стадиям жизни - карьере, межличностным отношениям и т. п. Поэтому все чаще используется термин «история отдельного случая» (''individual case history''), подчеркивающий избирательный, селективный характер жизнеописания.

В социологии «истории жизни» чаще всего использовались для изучения социальных меньшинств - тех групп, которые довольно трудно поддаются пространственной и временной локализации (следовательно, менее доступны для масштабных выборочных исследований). Так, в 1920-е годы чикагский социолог К. Шоу изучал подростковую преступность, используя написанные по его просьбе автобиографические заметки юного правонарушителя, дополненные полицейскими и судебными документами, результатами медицинских освидетельствований и т. п. Всю совокупность этих данных он рассматривал как «историю случая».

Биографический метод имеет много общего с методом включенного наблюдения и по сути является еще одной разновидностью этнографического подхода к «анализу случая». Отличием биографического метода можно считать большую сфокусированность на уникальных аспектах истории жизни человека (иногда - группы, организации) и на субъективном, личностном подходе к описанию человеческой жизни, карьеры, истории любви и т. п.

Первой социологической работой, узаконившей использование личных документов, писем и автобиографий в анализе социальных процессов, стала опубликованная в 1918-1920 гг. книга У. Томаса и Ф. Знанецкого «Польский крестьянин в Европе и Америке». Один из томов этой книги составила автобиография польского эмигранта Владека, описавшего свой путь из провинциального Копина в Чикаго. Этот путь включал и учебу в деревенской школе, и работу помощником в лавке, и выезд в Германию в поисках заработка, предшествовавшие эмиграции в США. Томас и Знанецки первыми выступили с обоснованием использования биографического метода в рамках интерпретативного подхода в социологии. Они полагали, что социальные процессы нужно рассматривать как результат постоянного взаимодействия сознания личности и объективной социальной реальности. Кроме того, Томас и Знанецки предполагали, что исследование, базирующееся на «историях жизни», позволит выйти к более широким обобщениям, касающимся социальных групп, субкультур, классов и т. п.

Фундаментальная особенность биографического метода заключена в его направленности на воссоздание исторической, развернутой во времени, перспективы событий. Используя биографический метод, социолог становится в некотором роде социальным историком. История социальных институтов и социальных изменений здесь раскрывается через рассказы людей о их собственной жизни. Это создает дополнительные возможности для пересмотра официальных версий истории, написанных с позиций властвующих классов и групп, и сопоставления этих версий с основанном на повседневном опыте знанием социальной жизни непривилегированных социальных групп.

Направленность биографического метода на представление субъективного опыта деятеля через его собственные категории и определения, требует некоторого переосмысления критериев объективности исследования. «Собственная история» должна быть дополнена сведениями о том, как определяют ситуацию другие участники. Такой тип исследовательской стратегии в социологии принято обозначать как множественную триангуляцию. Она помогает в анализе различающихся определений ситуации, относящимся к одним и тем же элементам опыта. Поэтому Н. Дензин подчеркивал важность триангуляции для исследователей-качественников, выделив четыре ее вида:

1. Триангуляция данных - соотнесение данных с учетом времени, места, участников.

2. Триангуляция исследователей - использование данных об одном и том же феномене из разных наблюдений.

3. Триангуляция теорий - использование данных, полученных в различных теоретических перспективах в изучении одного и того же комплекса объектов.

4. Методологическая триангуляция, или использование различных методов для изучения одного объекта и вариации данных внутри одного метода.

Любой устный или письменный рассказ субъекта о событиях его жизни может рассматриваться в качестве биографического материала. При определенных условиях для воссоздания «истории жизни» могут использоваться и вторичные источники: мемуары других лиц, письма, официальные документы и т. п.

К. Литлер изучал трудовые отношения в двух британских компаниях в 1930-е гг., интервьюируя профсоюзных активистов. Затем исследование было дополнено материалами архивов исследуемых компаний, а также газетными сообщениями о трудовых конфликтах, которые там проистекали.

В недавнем совместном исследовании британских и российских ученых изучалась, в частности, кадровая политика на предприятиях разного типа: «неблагополучных», «благополучных», «новых». Помимо анализа документов кадровой и экономической статистики использовались полуструктурированные интервью с работниками предприятий, основной темой которых стали трудовые биографии респондентов (всего было проведено 260 интервью на 12 предприятиях).

Важно, однако, различать биографические (автобиографические) истории и так называемые устные истории. «Устная история» - это фактуально точное воссоздание определенных исторических событий. В ее фокусе - не субъективный опыт делателя, а историческое знание о событиях, процессах, движущих силах и причинах. Устные истории, рассказанные участниками событий, используются для накопления такого исторического и фактического знания. Историческое знание «с точки зрения очевидца» необходимо, например, антропологу, стремящемуся воссоздать историю разделения труда между соседними племенами или историю вражды между кланами. Историк, представляющий школу «Новой социальной истории», также может использовать устные истории, описывая, например, бурные политические изменения «снизу» как изменения повседневной жизни простых людей.

В социологии принято различать три основных типа «историй жизни»: полные, тематические и отредактированные.

1. Полная «история жизни» в идеале очерчивает весь жизненный опыт субъекта, от колыбели до могилы.

2. Тематическая «история жизни» отличается от полной тем, что относится преимущественно к одной стороне или фазе жизненного цикла субъекта. Например, Э. Сазерленд написал книгу о профессиональной карьере «вора в законе», который выступил в качестве соавтора исследования. Сазерленд подготовил опросник, позволивший структурировать письменный рассказ своего соавтора, провел ряд дополнительных интервью и прокомментировал получившуюся «историю жизни». При этом он не использовал никакие дополнительные источники.

3. Отредактированная «история жизни» может быть и полной, и тематической. Ее основная особенность - ведущая роль социолога-интерпретатора, организующего биографический материал в соответствии с теоретической логикой, избирательно редактирующего и интерпретирующего исходный рассказ (рассказы) субъектов для того, чтобы ответить на поставленные в исследовании вопросы.

Основными источниками биографических данных служат, помимо опросов и интервью, публичные и частные архивные материалы. Интервью, опросники и дословные записи устных сообщений играют ведущую роль в получении значимых для социологии «историй жизни». Их применение гарантирует релевантность получаемых сведений той теоретической проблеме, которая стоит перед социологом.

Нередко биографический материал собирается в ходе вполне традиционного выборочного обследования. В большинстве случаев выборка такого исследования представляет какую-то возрастную когорту или профессиональную группу. Исходя из практических соображений стоимости широкомасштабного интервьюирования и доступности «редких» совокупностей, исследователи чаще всего ограничиваются квотной выборкой.

К частным архивным материалам, используемым при изучении «истории жизни», относятся преимущественно личные записи и документы. Основной тип частного документа - автобиография. Как и основанные на автобиографических сведениях «истории жизни», сами автобиографии могут быть разделены на полные, тематические и отредактированные.

К частной архивной документации относятся также дневники, частные записи, мемуары, личные письма, записи разговоров и т. п. Дневник и мемуарные записки иногда трудно различимы: можно считать, что мемуары в целом отличает более безличный стиль изложения и необязательность линейного и упорядоченного описания сменяющих друг друга во времени событий. Повышение достоверности «историй жизни», основанных на такого рода личных (иногда говорят - «экспрессивных») документах, как дневниковые и мемуарные записи, требует привлечения дополнительных источников, использования специальных приемом критического анализа (в том числе критической оценки экспрессивного документа как исторического источника, как литературного текста и т. п.).

Принципы анализа и интерпретации биографического материала принципиально не отличаются от этнографического метода, имеющего дело с анализом «индивидуального случая». Интерпретативный подход, аналитическая индукция, требования к валидности в полной мере применимы и к биографическому методу.

Н. Дензин предложил общую схему анализа и описания «историй жизни»:

- отбор исследовательских проблем и гипотез, которые могут быть исследованы и проверены с помощью «историй жизни»;

- отбор субъекта или субъектов и определение, в какой форме будут собраны о них биографические данные;

- описание объективных событий и переживаний из жизни субъекта, имеющих отношение к интересующей проблеме;

- получение от субъекта интерпретации этих событий, следую естественному или хронологическому порядку;

- анализ этих утверждений и сообщений с точки зрения их внутренней и внешней валидности;

- принятие окончательного решения о достоверности источников и выбор приоритетных источников для последующей проверки гипотез;

- проверка предварительно сформулированных гипотез, поиск опровергающих примеров. Модифицирование гипотез, выдвижение новых и их проверка;

- составление чернового наброска всей «истории жизни» и ознакомление с ним исследуемых субъектов, чтобы узнать их реакцию;

- переработка исследовательского отчета с целью изложения событий в их естественной последовательности и учетом замечаний исследуемых субъектов. Ограничение отчета теми гипотезами и предложениями, которые получили подтверждение;

- написание Заключения, где главное внимание должно быть уделено теоретической значимости исследовательских выводов и перспективам дальнейшего исследования.

Эта схема может случить основным ориентиром в работе с биографическими данными.

Вклад в исследование комплекса процессов взаимодействия социологии и литературы внесла и русская эмиграция. Переместившийся после октябрьской революции в Прагу ОПОЯЗ (Общество изучения теории поэтического языка) продолжал отстаивать основную идею русской формальной школы в лингвистике и литературоведении, которая заключалась в утверждении принципа специфики и конкретизации литературной науки. Основное утверждение опоязовцев состояло в том, что предметом литературной науки как таковой должно быть исследование специфических особенностей литературного материала, отличающих его от всякого другого, хотя бы материал этот своими вторичными, косвенными чертами давал повод и право пользоваться им как подсобным и в других науках.

С полной определённостью этот тезис сформулировал Роман Якобсон, утверждавший, что: «предметом науки о литературе является не литература, а литературность, то есть то, что делает данное произведение литературным произведением. Между тем до сих пор историкам литературы <…> всё шло на потребу - быт, психология, политика, философия. Вместо науки о литературе создавался конгломерат доморощенных дисциплин. Как бы забывалось, что эти статьи отходят к соответствующим наукам - истории философии, истории культуры, психологии и т. д. - и что последние могут естественно использовать и литературные памятники, как дефектные, второсортные документы»[33, c. 11].

В 1937 году в Харбине выходит в свет фундаментальная монография исследователя И. Б. Коджака «Социософия. Новая наука о государстве, как социальном организме, и его душе - прогрессе». Мнение автора относительно взаимодействия социологии и литературы, о содержательности литературного образца как важнейшего критерия его значимости в системе общественных отношений разительно отлично от мнения на тот же предмет опоязовцев, которые, как видно из вышеприведенного отрывка, являлись сторонниками научного изоляционизма и не поддерживали междисциплинарное сближение даже близких по дискурсу научных дисциплин.

«Литературная красивая фраза есть такая, в которой два, три слова точно выражают сложную мысль, - заключает И. Коджак. - Это удовлетворяет наш инстинкт сохранения и накопления энергии. Красива мысль, которая, несмотря на свою простоту, даёт нам возможность развивать синтетические суждения. То же самое можно сказать и относительно напряженности литературного сюжета»[14, c. 270].

Есть основания говорить о тенденции все более частого обращения социальной науки к лексикону художественного творчества. При этом чем более тонкие, поливалентные материи исследует наукао социуме, тем тоньше, многозначимей, приближённей к универсальной метафоре становится инструментарий, фиксирующий эти исследования.

В определенной мере об этом свидетельствуют теоретические разработки и эмпирическая научная практика Майкла Буравого, который созданным им исследовательским форматом - развёрнутым монографическим исследованием - стремиться занять перспективную нишу в современной социологии, расположенную между практически исчерпавшим себя позитивизмом и априори ущербным в эвристическом плане постмодернизмом. «В мире, где правит наука, удаление от неё не только непоследовательно, то есть отступает от научной аргументации, но и граничит с изоляционизмом, - излагает свою основную концепцию М. Буравой. - У постмодерниста нет пространства, пригодного для реализации претензий на руководящий дискурс. При балансе сил, перевешивающем в сторону науки, неприятие последней делает господство недостижимым. Постмодернизм выбирает ''войну движения'' там, где больше приемлема ''война позиций''. Он скорее отказывает науке в праве на контроль за ним, а не пытается приспособить её через переопределение. Переопределение науки означает демонстрацию пороков позитивизма с перспективой развития альтернативной концепции науки»[4].

Согласно теории Майкла Буравого, различаются три типа социологического знания: прикладное, публичное и профессиональное. первое направлено на решение социально-экономических проблем и легитимацию уже принятый решений. Второе ориентировано на установление диалогических отношений между обществом и его исследователями, как правило, в медийном пространстве. В результате такого диалога общество знает о том, чем именно занимаются социологи, а те, в свою очередь, в курсе основных проблем, волнующих социум. Профессиональная же социология (правильнее сказать, академическая), вырабатывая научные методы, фундаментальные знания и концепции, обеспечивает ту базу, на которой могут существовать две первые /разновидности этой науки.

Практическая деятельность М. Буравого свидетельствует о том, что публичная социология все в большей мере занимает его творческое внимание, и это обстоятельство представляется симптоматичным: быть может, несколько в ущерб традиционной академической научности (наукообразию?), американский социолог и его последователи обретают огромное пространство творческого самовыражения: научную социологическую публицистику.

От публичной социологии, которая выбрала в качестве формы изложения результатов научного поиска, прежде всего, литературную публицистику, до социологии, уже «заряженной» непосредственно художественной литературой, остаётся всего шаг. И его, похоже, сделал отечественный учёный, доктор социологических наук Владислав Аркадьевич Бачинин.

Выводы его в области традиционной социологии литературы и новаторских синтетических форм социальной аналитики столь значимы для нашего диссертационного исследования, что мы рискнули полностью воспроизвести наиболее близкие данной работе сентенции этого учёного.

«Отечественную социологию подталкивает к переоценке своих отношений с литературой ряд примечательных обстоятельств, в том числе появление маргинальных текстов, художественных и одновременно социологических как по характеру содержащегося в них материала, так и по форме его презентаций, - считает В. А. Бачинин. - Произведения таких мастеров слова, как А. Платонов, А. И. Солженицын, А. Д. Синявский, А. А. Зиновьев и др., обладавших ярко выраженным социальным темпераментом, описывавших и анализировавших сложнейшие социальные реалии XX столетия, явно превосходили своей глубиной, проницательностью и гражданской честностью теоретические работы основной массы современных им учёных - социологов, историков, философов. Эти тексты, являвшие собой образцы органического единства образности и рационалистичности, свидетельствовали о высокой эпистемологической ценности социологического воображения литераторов, обладали богатейшими эвристическими ресурсами. Оказалось, что их можно читать как социологические исследования, поскольку образное мышление авторов смогло проникнуть в суть острых социальных проблем несравнимо глубже мышления профессиональных социологов. Перефразируя Ницше, утверждавшего, что самый честный философ - это писатель, можно сказать, что самыми честными, тонкими и глубокими отечественными социологами второй половины XX были отечественные литераторы, много сделавшие для развития совершенно особой отрасли сциогуманитарного познания - художественной социологии (курсив - Ю. Г.) [1, c. 101-115].

«Нет ничего сложнее и загадочнее социального явления. На нем всегда отблеск тайны. Социальная жизнь имеет свои подводные течения, свои землетрясения и цунами. Познание их требует не только использования статистики, математики, кибернетики, но и известной тонкости нервной организации…»[30, c. 388].

Сказать так мог только шестидесятник: романтический «физиколирик», искренно верящий в прогресс, чающий социальной справедливости и… всю жизнь неразлучный с книгой. Иначе откуда «тонкость нервной организации», по устоявшемуся мнению присущая художнику, литератору, и совсем не обязательная ученому-аналитику. Для представителей этого удивительного и во многом уникального советского поколения - шестидесятников - «литературный фундаментализм» - непоколебимая основа экзистенции. Даже если, как в нашем случае, речь идет о выдающемся ученом-социологе…

Другой пример: 3 марта 2011 г. по телеканалу «Культура» транслировалась очередная передача популярного ток-шоу «Культурная революция», в которой в полемической схватке сошлись академик РАН Юрий Пивоваров и популярный писатель Сергей Минаев. Вот почти дословная цитата из реплики академика: «Когда я хочу лучше узнать чем живет современная молодежь, я прежде всего читаю последнюю книгу моего уважаемого оппонента. Ибо тут мне никакая социология не в помощь (курсив - Ю. Г.), хотя я и имею непосредственное отношение к этой науке…».

Казалось бы, странное дело - уважаемый академик в эффективном познании современной ему молодежи практически отказывает социологической науке, отдавая предпочтение почти что «попсовой» беллетристике. Впрочем, реакция эта покажется не столь странной, если вспомнить, что Юрий Сергеевич Пивоваров - типичный «шестидесятник», в чьем воспитании, как мы уже уяснили, вклад литературы невозможно переоценить…

По нашему мнению, именно с рецидива в 60-е гг. ХХ в. «физиологического очерка» как очерка социологического, окончательно прекратился длящийся с 40-х гг. XIX в. процесс дивергенции социологии и литературы и явственно обозначился вектор их сближения, стал реальностью набирающий темп и интенсивность процесс конвергенции научного и художественного феноменов. При этом процесс сей обрел явно выраженный наднациональный, глобальный характер.

Библиография

1. Бачинин В. А. Социология литературы как пространство гуманитарных экспериментов // Социологический журнал. 2011, № 4.

2. Белинский В. Г. Полн. собр. соч. в XIII т. Т. X. М., 1955.

3. Брехт Б. Театр. Собрание сочинений в V т. Т. II. М., 1965.

4. Буравой Майкл. Развернутое монографическое исследование: между позитивизмом и постмодернизмом. Беркли, США - http: //www. smolsoc. ru/index. php/home/2009-12-24-13-38-54/30-2010-08-30-11-30-31/1098-2011-02-06-03-38-34. Последнее посещение - 17. 05. 2012.

5. Бурдьё П. Начала. М., 1994.

6. Володина И. П., Акименко А. А., Потапова З. М., Полуяхтова И. К. История итальянской литературы XIX-XX веков. М., 1990.

7. Гофман А. Б. Семь лекций по истории социологии. М., 1995.

8. Гулыга А. В. Эстетика истории. М., 1974.

9. Диспут проф. П. А. Сорокина // Сорокин П. А. Система социологии. Т. II. М., 1993.

10. Евтушенко Е. А. Молитва перед поэмой // Русская советская поэзия / Под ред. Л. П. Кременцова. Л., 1988.

11. Иванов В. П. И. Т. Кокорев. Жизнь и творчество. Минск, 1984.

12. Канторович Вл. Социология и литература // Новый мир. 1967, № 12.

13. Кетле Л. А. Социальная система и законы, ею управляющие. СПб., 1866.

14. Коджак И. Б. Социософия. Новая наука о государстве, как социальном организме, и его душе - прогрессе. Ч. I. Харбин. 1937.

15. Копанка // Бюллетень Кишиневского филиала Румынского института социологических исследований / Рук. исслед. Д. Густи. Т. II. Кишинев, 1938.

16. Кулешов В. И. Натуральная школа в русской литературе XIX века. М., 1982.

17. Кукушкина Е. И. Русская социология XIX - начала XX века. М., 1993.

18. Левенстим А. А. Нищенство в России по отзывам начальников губерний. СПб., 1899.

19. Ле-Пле Ф. Основная конституция человеческого рода. М., 1897.

20. Le Play. Les ouvriers europeens, Paris, 1855.

21. Майков Вл. Критические опыты. СПб., 1891.

22. Меринг Ф. Карл Маркс. История его жизни. М., 1957.

23. Ницше Ф. Генеалогия морали. СПб., 2008.

24. Осипов Г. В. Возрождение отечественной социологии (Как это было на самом деле) // Полвека борьбы и свершений. М., 2008.

25. Плеханов Г. В. Избранные философские произведения. Т. V. М., 1958.

26. Победоносцев Г. П. Ле-Пле. М., 1893.

27. Сапов В. В. В начале «длинного пути» // Сорокин П. А. Преступление и кара, подвиг и награда. М., 2006.

28. Сиповский В. Этапы русской мысли. Пг., 1924.

29. Спенсер Г. Синтетическая философия. Киев, 1997.

30. Шубкин В. Н. Возрождающаяся социология и официозная идеология // Шубкин В. Н. Социология и общество: научное познание и этика науки. М., 2010.

31. Эпштейн С. Ученые приказчики капитала // Новый мир. 1965, № 6.

32. Якимович Т. Французский реалистический очерк 1830-1848 гг. М., 1963.

33. Якобсон Р. Новейшая русская поэзия. Прага, 1921.

Размещено на Allbest.ru