Возникновение и развитие социологии

Описательная функция социологии -- это систематизация, описание исследований в виде аналитических записок, различного рода научных отчетов, статей, книг и т. п. В них имеются попытки воссоздать идеальную картину социального объекта, его действие, взаимосвязи т. п. При исследовании социального объекта требуется высокая нравственная чистота и порядочность ученого, потому что на основе данных, фактов и документов делаются практические выводы и принимаются управленческие решения. Эти материалы есть точкой отсчета, источником сравнения для будущих поколений человечества. Социология не только познает мир, она позволяет человеку внести в него свои коррективы. Но человек должен всегда помнить, что преобразование общества -- не самоцель. И преобразования нужны лишь тогда, когда соответствуют потребности и ценностям людей, ведут к улучшению благосостояния и общества и людей. Как бы ни была хороша полученная социологами социальная информация, она автоматически не превращается в решения, рекомендации, прогнозы. Познавательная функция социологии находит продолжение в прогнозах и преобразователь ной функции.

Прогностическая функция социологии -- это выдача социальных прогнозов. Обычно социологические исследования завершаются образованием краткосрочного или долгосрочного прогноза изучаемого объекта. Краткосрочный прогноз опирается на вскрытую тенденцию развития социального явления, а также на зафиксированную закономерность в открытии фактора, который решающе воздействует на прогнозируемый объект. Открытие такого фактора -- сложный вид научного исследования. Поэтому в социологи ческой практике чаще всего используются краткосрочные прогнозы. В современных условиях развития Казахстана, когда научному обоснованию социальных проблем придается большое значение, социальный прогноз занимает важное место -в исследованиях о развитии социального объекта. Когда же социолог изучает реальную проблему и стремится выявить оптимальные пути ее решения, естественно, движим желанием показать перспективу и конечный результат, который за ней стоит. Следовательно, так или иначе прогнозируется ход развития социального процесса.

Суть преобразовательной функции социологии в том, что выводы, рекомендации, предложения социолога, его оценка состояния социального субъекта служит основанием для выработки и принятия определенных решений. Уже всем ясно, что при реализации крупных инженерных проектов требуется не только технико-экономическое, но и социально-экономическое обоснование. Вот тут-то и вспоминают о процессах. Но социология лишь наука, ее функция -- разработка практических рекомендаций. Что же касается их внедрения реализации -- это прерогатива органов управления, конкретных руководителей. Именно так и объясняется то обстоятельство, что многие весьма ценные и полезные рекомендации, разработанные социологами по преобразованию современного общества, так и не нашли на практике реализации. Более того, нередко органы управления поступают вопреки рекомендациям ученых, что приводит к тяжелым последствиям в развитии общества. Шире и глубже раскрыть основные направления обновления общества и дает возможность выявления отклонений от общецивилизационного развития. Суть реформирования в Казахстане, а точнее, трансформация общества состоит в создании условий и возможностей для сознательной, целенаправленной деятельности личности социальных общностей. Проблема состоит в преодолении отчуждения человека от рациональной деятельности, в оптимизации и качественном повышении ее эффективности. Задача социологии -- теоретически обеспечить успешное протекание процесса реформации и демократизации общественной жизни в Казахстане. Процесс трансформации общества в Казахстане идет от одного качественного состояния к другому как раз в связи с сознательным превращением целей в результат, а результатов в предпосылки, условия и средства развертывания сознательной деятельности, демократизации общества. Игнорирование социологических рекомендаций объясняется не столько недостаточной квалификацией социологических кадров (хотя и это имеет место, поскольку профессиональная подготовка их в стране начата лишь несколько лет назад), сколько несформированной у большинства управленческих кадров потребности в социологическом обосновании управленческих решений.

Информационная функция социологии представляет сбор, систематизации и накопление информации, полученной в результате исследований. Социологическая информация -- самый оперативный вид социальной информации. В крупных социологических центрах она концентрируется в памяти ЭВМ. Ее могут использовать социологи, руководители объектов, где проводились исследования. В установленном порядке информацию получают государственные и другие управленческие и хозяйственные учреждения.

Мировоззренческая функция социологии вытекает из того, что объективно, участвует в социально-политической жизни общества и своими исследованиями содействует прогрессу общества. Мировоззренческая функция социологии выражается в использовании действительно корректных выверенных количественных данных, фактов, которые только и способны в чем-либо убедить современного человека. Ведь, что такое идеология? Это один из уровней общественного сознания, система идей, выражающая интересы, мировоззрение какого-либо социального слоя, социальной общности. История свидетельствует, что в большинстве социальных революций, реформ и реконструкций, трансформаций именно социологические концепции того или иного рода выступали ведущими в общественном развитии. Социологические взгляды Джона Локка сыграли важную роль в революции 1688 г. при установлении либерально-демократического режима в Англии, труды Франсуа Вольтера, Жан Жака Руссо и других энциклопедистов сыграли преобразующую роль во Франции и т. п. Длительный период идеология марксизма выступала ведущим интеллектуальным направлением в Казахстане. Расистская идеология стала основой нацистского путча и третьего рейха в Германии.

Итак, основные функции социологии определяют не только задачи, но и место социологии в системе общественных наук.

Социология в России XX в.

Историческая доба социологии советского периода после Октябрьской революции складывалась крайне противоречиво. В первые годы советской власти и в области социологической теоретической мысли и в области институализации социологии происходили интенсивные позитивные изменения. Продолжались традиции дореволюционной русской социологической школы (П.А.Сорокин, Н.К.Кареев и др.). Одновременно с этим все сильнее становилось влияние развивающегося советского варианта марксистской социологической теории, которая была нацелена на утверждение только собственных представлений и разрыв с прежними достижениями отечественной социологической мысли.

К началу 20-х годов немарксистская социология в Советской России располагала значительной институциональной базой, и ее влияние ощущалось на протяжении всех 20-х годов. Многочисленные партийные проверки, проводившиеся в партшколах, часто обнаруживали, что студенты вместо трудов классиков читают О. Конта, Г. Спенсера, Э.Дюркгейма. Уже в первые годы Советской власти социологи немарксистской ориентации издали ряд монографий и учебных пособий. Но интенсивный процесс развития немарксистской социологии был остановлен практически прямыми репрессиями.

В принципиально иной ситуации оказались после Октябрьской революции марксистская социология. Приобретая академическую респектабельность и государственную поддержку, марксистская социология приспосабливалась к сложившемуся разделению научного труда в обществознании. Именно в начале 20-х годов в марксистской литературе прочно утвердился термин “социология”, стали появляться первые монографии и учебные курсы. Это был период острых дискуссий по поводу социологического наследия Маркса - Энгельса - Ленина, содержания основных теоретических концепций марксизма и категорий исторического материализма. Многие социологи марксистской ориентации отличались европейской образованностью, хорошим знанием трудов своих западных коллег, научной терпимостью и недогматическим отношением к социологическим идеям Маркса.

В марксистской и немарксистской литературе 20-х годов широкое распространение получили позитивистские и натуралистические трактовки общественных явлений. Выступая против неокантианского противопоставления наук о природе и культуре, многие марксисты склонялись к вульгарно-натуралистическим концепциям общества. Открытое влияние позитивизма было подавлено в начале 30-х годов, хотя в неявной форме его воздействие всегда присутствовало.

Столкнувшись с трудностями при определении предметной спецификации марксистской социологии, ряд известных авторов предлагали считать исторический материализм филосовско-социологической теорией. Определяя предмет марксистской социологии, большинство социологов начала 20-х годов воспроизводили идеи О.Конта, Г.Спенсера, Э.Дюркгейма. Социология понималась как наука об обществе в целом, о сложно организованной социальной системе. После широкой дискуссии о содержании и методологической роли понятия “общественно-экономическая формация” марксистская социология стала определяться как наука о закономерностях развития смены общественных формаций.

В первой половине 30-х годов исследования в области методологических проблем социологии фактически прекратились. К середине 30-х годов полностью возобладала упрощенная точка зрения на исторический материализм как на конкретизацию положений материалистической диалектики, составную часть марксистской философии. Марксизм в стране все больше изолировался от западной социологии и превращался в охранительную доктрину. Тем не менее, в 20-е годы еще сохранялись относительно благоприятные условия для научных дискуссий. Такие общесоюзные дискуссии прошли практически по всем фундаментальным проблемам исторического материализма: соотношению общественного бытия и общественного сознания, содержанию понятий общественно-экономическая формация, базис и надстройка, производительные силы и производственные отношения, классы, семья и др. Это был наиболее творческий период в истории советской социологии.

Октябрьская революция обострила проблемы социальной структуры общества. Эволюция классовых отношений находилась в центре внимания социологов самых различных направлений. П. Сорокин критиковал марксистов за сведение всей проблематики социальной структуры к классовому делению общества, указывал на “принципиальную невозможность” создания бесклассового общества в силу непреодолимых качественных различий между людьми.

С началом массовой коллективизации деревни марксистская социология оказалась в необычном положении. Возникающие новые социальные явления не поддавались объяснению в традиционных понятиях. Теоретические споры о социальной природе кооперации переросли в открытую политическую борьбу между различными школами. Подверглись репрессиям сторонники “семейно-трудовой” теории и “теории устойчивости” мелкотоварного крестьянского хозяйства. После острых дискуссий и политической борьбы групповая коллективная собственность была квалифицирована как разновидность социалистической, а процесс коллективизации был представлен как часть более общего процесса уничтожения классов. Концепция бесклассового социалистического общества была в начале 30-х годов почти общепринятой среди социологов-марксистов. Она формально логически вытекала из общей теории. В исходной абстрактной модели К.Маркса буржуа и пролетарии действительно институализируют друг друга. Попытки же прямого приложения идеализированной модели к конкретной исторической реальности приводили многих марксистов к парадоксальному выводу о том, что ликвидация капиталистических элементов в городе и деревне означает переход к бесклассовому обществу. Такой вывод явно противоречил фактам. Поэтому к середине 30-х годов для описания социальной структуры сложившегося общества стали использоваться понятия “новые классы”, а затем “новые социалистические классы”, то есть понятия, которые в классическом марксизме отсутствовали и в целом противоречили доктрине.

Если в 20-е годы применение марксистской теории классов, и, прежде всего ее рациональных элементов, подчеркивающих важную роль в социальной дифференциации отношений собственности, имело смысл, то “изобретенные” в 30-е годы искусственные конструкции не столько объясняли, сколько искажали суть происходящих в социально-классовой структуре перемен. Процессы, которые возвращали общество к докапиталистическим, феодальным по сути, формам социальной стратификации, выдавались за прорыв в качественно новое ее состояние (например, закрепление государством крестьян по месту жительства и рождения в форме невыдачи им паспортов, что можно интерпретировать как пережиток крепостного права. Паспорта стали выдаваться с конца 50 гг).

В это время сложилось антисоциологическое направление среди философов, отрицавших на только право социологии на самостоятельное существование, но даже сам термин “социология”. Значительная часть философов, позаимствовав идею Н.И.Бухарина о тождестве исторического материализма и социологии, объявила социологию составной часть философии - диалектического материализма. Исторический материализм они рассматривали только как диалектику истории в пользу рабочего класса.

Помимо теоретических дискуссий в этот период осуществлялись и серьезные теоретические разработки в области конкретных социологических исследований.

Это, в первую очередь, исследования одного из пионеров социальной инженерии С.Г. Струмилина, связанные с изучением внерабочего времени, влияния культуры и образования на производительность труда;

В.И.Тодоровского по проблемам социальных изменений;

Е.О. Кабо по изучению домашнего быта рабочего класса;

А.В. Чаянова в области аграрной социологии и др. В основном социальные исследования того времени носили преимущественно прикладной характер, опирались в значительной мере на имеющиеся статистические данные и отчасти на простейший анкетный метод, опросные листы и интервью. Важный статистический материал для этих исследований дали проведенные в 1920 и 1926 гг. в СССР переписи населения.

В это время предпринимались разнообразные и часто небезуспешные попытки создания науки об управлении производством (прообраз современного менеджмента). Важное значение играли работы А.К. Гастева, возглавлявшего Центральный институт труда (ЦИТ). Исходя из основных установок В. Ленина (Ульянова) и необходимости научной организации труда и производства при социализме, он анализировал основные организационные факторы труда и производства, процесса формирования культуры труда, опираясь на современную технику и технологические процессы. Работа ЦИТ имела значительное практическое значение.

К середине 30-х годов окончательно сложилась широко известная по марксистским учебникам концепция социальной структуры социалистического общества, включавшего два неантагонистических класса (рабочий класс и колхозное крестьянство) и межклассовую прослойку - трудовую интеллигенцию. Предполагалось, что постепенное сближение двух форм собственности (общенародной и колхозно-кооперативной) приведет к социально однородному обществу. Эта социальная установка выполняла в основном идеологические функции.

В теоретических работах по проблеме наций и национальных отношений в 20-30-е годы преобладали взгляды, сформулированные И. В. Сталиным. Нация понималась как объект с готовым набором признаков. Обсуждение проблемы сводилось к комментариям по поводу сталинских дефиниций. Сталинский подход в дальнейшем был надолго утвержден в советской социологической литературе.

В середине 30 гг. положение еще более усугубилось. Формирование в стране авторитарного режима и административно - приказной системы управления всеми сферами жизни общества и связанное с этим ужесточение идеологического и политического контроля вело к постепенному подавлению и фактическому запрету любых социологических направлений и разработок, вступавших в полемику с господствующей марксистко-ленинской идеологией. Роковую роль для развития социологии в России сыграло “вторжение” в философию “вождя народов” И.В. Сталина. В разделе “О диалектическом и историческом материализме”, написанном им для краткого курса “История всесоюзной коммунистической партии большевиков” (1038 г.), область социального знания - исторический материализм - была “возвращена” в лоно философии, которую назовут “учением Маркса - Ленина - Сталина”. Это выдвинутое И.В. Сталиным теоретическое обоснование явилось фактическим упразднением социологию как самостоятельной науки. С этих пор теория и категориальный (понятийный) аппарат социологии стали рассматриваться только на философском уровне. Методы конкретного социологического исследования общества фактически были изъяты из научной практики. На изучение явлений общественной жизни, которое не соответствовало господствующей идеологии, которое вступало в противоречие с великой идеей, бал наложен запрет. Из научного обихода было изъято даже само слово “социология”, социология было объявлено буржуазным проявлением.

Возрождение социологии началось в конце 50-х гг. во времена так называемой “хрущевской оттепели”. Оно происходило в период, когда информация о реальном положении советского общества была практически засекречена, методологические принципы исследования социальной действительности оставались деформированными, теоретические исследования руководились идеологическим заказом, который отражал директивное мнение высшей партийно-государственной номенклатуры. Это и определяло стратегию научных поисков, выбор объекта эмпирического исследования, да и саму судьбу социологии.

Возрождение социологии как самостоятельной науки и ее современное состояние. “Второе рождение” советской социологии происходило в искусственно созданной ситуации ее идеологического неприятия. К тому времени она успела получить ярлык буржуазной науки. Во многом это объяснялось активным развитием социологии за рубежом, но были и субъективные причины. В обществе накопилось много того, что приходилось скрывать, а не публично демонстрировать. Первое упоминание о социологии как возрожденной научной дисциплине относится к 1955 году, когда академик В.С. Немчинов охарактеризовал ее как одну из отраслей философского знания, предметом которой является развитие общества. В дальнейшем, в 1965 году, социология определяется как наука о законах и движущих силах развития общества. Ее предметом полагают исследование исторических сменяющих друг друга общественных формаций, общественных закономерностей - закономерностей становления и развития социальных отношений людей, различных форм их социального взаимодействия. Этот подход, очевидно, полностью отождествлял ее с историческим материализмом, а ее методы - диалектико-материалистической методологией. Данный подход,

во-первых, закрывал путь возникновению каких-либо новых общесоциологических теорий и методологий,

во-вторых, догматически ограничивал направления и тематику конкретно - социологических исследований, которым в основном отводилась роль защиты преимуществ существующего социалистического строя, что приводило к искажению их объективного характера.

В этих условиях возникают компромиссные варианты. Среди них получило наибольшую известность определение, данное Ю.А. Левадой в работе “Лекции по социологии”: социология - это эмпирическая социальная дисциплина, изучающая общественные системы в их функционировании и развитии. В 5-том томе “Философской энциклопедии” (1970 г.) социологиятрактовалась как наука о закономерностях и движущихся силах развития и функционирования социальных систем, как глобальных (общество в целом), так и частных (социальные группы, организации процессы).

Многие ученые понимали, что хотя социологическая концепция и катализируется определенным философским мировоззрением, она должна иметь собственный категориальный аппарат. Социология должна рассматривать общество в более специфических категориях и понятиях, нежели социальная философия, в понятиях соотносимых с эмпирически проверяемыми фактами, что обеспечивается развертыванием общесоциологической теории в частносоциологические. В.А. Ядов, А.Г. Здравомыслов, Б.А. Грушин, Ю.А. Левада и др. уже уяснили для себя, что основные понятия общесоциологической теории, в отличие от философских категорий:

не материя и сознание, но социальная структура и социальные институты, культура, социальная организация;

не человек, но личность как социальный тип, как член конкретного общества и процессы социализации индивидов;

не социальные отношения в их глубинной сущностной основе, но социальное взаимодействие и социальные взаимосвязи, в основе которых - глубинные социальные отношения, не схватываемые эмпирически, поскольку представляют собой философские абстракции. Социальные отношения соотносятся не с эмпирическими данными, а имеют своей фактической основой конкретно-научные обобщения, развиваемые в частных науках, включая и социологию.

В 60-х гг. была выработана трехуровневая концепция социологии:

исторический материализм есть общесоциологическая теория, она задает типовой способ построения

частносоциологических теорий, которые в свою очередь опираются на обобщение социальных фактов. Эта концепция позволила утвердить статус

конкретных социологических исследований, но вместе с тем затруднила включение отечественной социологической науки в мировой процесс развития социологии.

В середине 60-х годов появляются обобщающие итоги многих исследований. В 1965 г. издается пятитомник “Избранных произведений” основоположника социальной инженерии С.Г. Струмилина. Проводятся исследования бюджета времени на металлургических, текстильных и машиностроительных предприятиях Днепропетровска, Запорожья, Одессы, Костромы, включавшие круг проблем, связанных с анализом уровня жизни и установлением зависимости образа жизни от социально - бытовых и социально - демографических факторов. Широкий круг исследований социальных проблем брака и семьи был обобщен в книге А.Г. Харчева “Брак и семья в СССР” (1964 г.).

Важным шагом в институализации социологии явилось издание в 1966 г двухтомника “Социология в СССР”. В него вошли

исследования по общей социологической теории (Г.В. Осипов, Г.П. Францев, П.Н Федосеев и др.);

методологии и методике социальных исследований (Б.А. Грушин, Г.М. Андреева, В.Н. Садовский, П.П. Маслов, В.С. Немчинов и др.);

социальным проблемам труда и досуга (В.А. Ядов, А.Г. Здравомыслов, С.Ф. Фролов, С.Г. Гурьянов и др.);

социальным проблемам города и деревни (А.И. Тодоровский, В.Н. Шубкин и др.);

исследования на стыке смежных с социологией наук (Г.А. Слесарев Б.Ц. Урланис и др.).

В эти годы в стране были созданы первые социологические учреждения: отдел социологических исследований в Институте философии АН СССР и лаборатория социологических исследований при Ленинградском государственном университете. В 1962 г. была основана советская социологическая ассоциация. В 1969 г. на базе отдела социологических исследования Института философии АН СССР был создан Институт конкретных социологических исследований (с 1972 г. - Институт социологических исследований, а с 1990 г. - Институт социологии АН СССР). Были организованы отделы социологических и социальных исследований во Всесоюзном институте системных исследований (Москва), Институте экономики и организации промышленного производства (Новосибирск), Институте социально - экономических проблем (Ленинград), Институте уральского научного центра (Свердловск), Институте международного рабочего движения (Москва) и др. В московском, ленинградском, новосибирском, уральском и др. университетах, а также в некоторых экономических вузах (Институт управления в Москве, Ленинградский экономический институт и др.) были введены спецкурсы по прикладной социологии. Для аспирантов и студентов были изданы первые учебные пособия по социологии и ее истории.

История становления и развития социологии в 60-е годы убеждает в том, что вопреки конкретной ситуации, характеризуемой тоталитарной идеологической концепцией единения общества, несмотря на искусственное отождествление социологии с догматами исторического идеализма, лишившее ее собственного лица, в этот период был сделан определенный рывок в развитии этой науки. Ведущими социологами страны был внесен заметный вклад в изучение и решение проблем методологии и методики конкретных социологических исследований.

Большое значение для институализации социологии в качестве самостоятельной науки имеет формирование в ней слоя эмпирических исследований, сразу придавших этой науке ярко выраженный прикладной характер. Если Англия и Франция были зачинателями теоретической социологии, то США стали страной, давшей мощный импульс эмпирическим социологическим исследованиям, получившим соответствующее обеспечение. При достаточно широком распространении социологии в мире всегда имеет смысл говорить о доминировании определенных национальных школ, к каковым относятся американская, английская, французская, немецкая, итальянская школы социологии. В равной мере можно говорить о российской школе социологии, вобравшей в себя лучшие идеи западной социологии и придавшие ей свой национальный оттенок, но перенесшей сложные катаклизмы своего развития от оригинальных теоретических построений до полного разгрома в период тоталитарного режима. Идеологическая борьба этого периода достаточно больно ударила не только по деятелям культуры, но и по социологам. Но, так или иначе, в Советском Союзе складывались и укреплялись свои социологические службы, школы и направления. В университетах открылись факультеты, отделения и специализации, появились многочисленные центры и службы изучения общественного мнения, социологических социально-политических, социально-экономических исследований, которые в своей совокупности отчетливо демонстрируют тот факт, что отечественная социологическая мысль обрела, наконец, статус законной научной дисциплины, активна влияющей на общественную жизнь страны.

Современная теоретическая социология как концептуальная база исследований российских трансформаций

Р. Барт, анализируя учебный процесс в современной школе, пришел к выводу о том, что пространственная композиция последнего предполагает неравенство учителя и ученика. Трибуна, на которую выходит учитель, ставит его над учениками, демонстрируя его превосходство. Если же учитель сидит, то его стол, как правило, располагается отдельно от ученических парт. Стол больше, чем парты, что также говорит о неравенстве: учителю дано право карать или миловать учеников, принимать или отвергать то, что они говорят. Учитель имеет право на истину, и не беда, если эта истина преходяща и в дальнейшем на смену ей придет другая, возможно, более правдоподобная, более прочно укорененная в фактах. Главное, чтобы истины не пересекались, не сталкивались между собой, путая учеников, подрывая авторитет учителя. Обучение подразумевает полное доверие и беспрекословное подчинение. Множественность истин нарушает правила игры, отсюда необходимость исключить теоретический плюрализм из контекста, в котором ученик и учитель ищут пути друг к другу.

Книга В.А. Ядова представлена им как учебник для студентов-социологов, и некоторая атрибутика, свойственная учебным пособиям, в ней присутствует. За каждой главой следует раздел заданий, включающий вопросы для студента. В конце книги изложены общие принципы, которым студент должен руководствоваться при подготовке собственного исследования. Однако же постойте, разве вопросы, которые задает автор, обращены к студентам? Разве по силам третьекурснику или даже четверокурснику (пятикурсники, как показывает практика, витают в иных «эмпиреях», нежели теоретическая социология) ответить на следующий вопрос: «Как можно представить перспективу институциональных изменений в российском обществе, имея в виду историко-культурные особенности отечественных социальных институтов, с одной стороны, и включенность России в миросистемные процессы, с другой?» (с. 37). Вопрос, который задает Учитель, ставит Ученика вровень с ним самим и должен превратить его из вялого слушателя в заинтересованного собеседника, неустанно размышляющего о том, что происходит в отечестве и мире. Ученик должен знать, что такое миросистема, причем сказанного в соответствующей главе книги явно недостаточно, чтобы сформулировать собственное мнение хотя бы и в общих чертах. Понадобится знание работ Маркса, Броделя и Уоллерштейна, а также хотя бы некоторых теоретиков институционализма -- Д. Норта, Д. Гранноветера и других. Хорошо бы добавить к ним работы А. Гидденса, энциклопедиста, отвечавшего теорией на любые социологические вызовы. А вот еще один вопрос, обращенный к студентам: «В какой мере современная Россия достигла состояния зрелого общества? Что препятствует этому?». Вы скажете, что не следует умножать сущностей и что студент, даже не самый старательный, найдет тот уровень, который позволит ему миновать очередной экзаменационный барьер. Отыщет, в конце концов, какие-то из размышлений Учителя на данную тему да и воспроизведет их, дополняя деталями в меру своей эрудиции. Возможно, так, и автор действительно верит в способности студента рассуждать в самом общем ключе о том, что актуально для сегодняшней социальной науки. Но более вероятной кажется мне версия, согласно которой книга -- это не только учебник для молодых социальных философов, она, возможно даже вопреки изначальным намерениям автора, выходит на уровень глубокой социофилософской рефлексии по поводу ключевых пунктов теоретической программы (по Лакатосу) современной социологии. Те вопросы, которые в ней ставятся, адресованы не только и не столько студентам, сколько вполне уже сложившимся ученым, изучающим современное российское общество, ищущим ответы на болезненные вопросы, которые задает нам российская действительность. Эти вопросы автор располагает в двух измерениях -- российском и глобальном, причем оба присутствуют в его рассуждениях и как разные социальные контексты, и как разные теоретические среды, продуктивно взаимодействующие, влияющие друг на друга.

В рассматриваемой книге В.А. Ядов представил широкую исследовательскую программу, но это отнюдь не означает, что на каждый из поставленных вопросов он готов предложить свой ответ. Стиль автора можно охарактеризовать как теоретическую полифонию: концепции, прилагаемые к отдельным областям жизни, полноценно сосуществуют друг с другом, рождая общее поле рефлексии. Далеко не всегда, однако, напряженность разных сегментов этого поля разрешается каким-либо однозначным выводом. Уравняв читателя с самим собой, автор словно бы приглашает его преодолеть «детское» стремление к определенности и продолжить работу, которую он сам начал, но не завершил, потому что подобная работа -- это процесс, не имеющий конечного пункта.

Конечной точки процесс рефлексии не может иметь потому, что мультипарадигмальные опыты, к которым призывает автор, неизбежно ведут к уровню предельно общих понятий, удерживающих в едином поле «разбегающиеся галактики» отдельных концепций. Решая эту трудную задачу, названные понятия попадают в изменчивый контекст интерпретационных практик, где нет твердой почвы, но есть возможность заявить читателю о собственной позиции. В.А. Ядов своей позиции не скрывает, не случайно он так часто говорит в книге от первого лица, использует в качестве иллюстрации сказанного эпизоды собственной биографии. Какие же из названных понятий выведены автором на первый план?

Во-первых, это -- понятие свободы. Социология пронизана критическим началом, о несвободе она говорит чаще, чем о свободе. Да и что такое свобода, если есть социальный факт, существующий отдельно от индивида, но принятый им, влияющий на его поведение. Возможна ли свобода в мире, где господствует контовский закон трех стадий, последняя из которых предполагает подчинение жизни диктату научного знания? Маркс, оказавший столь серьезное влияние на современную социологию, также говорит о несвободе и отчуждении. В его мире свободой может быть только осознанная необходимость, всякое сопротивление ей чревато распадом социальной жизни. Несвободен пролетариат, но несвободна и буржуазия, стремящаяся любой ценой сохранить капитал от посягательств низших классов.

При всех отличиях от Маркса Вебер сохраняет в неприкосновенности пафос несвободы. Его мир живет в железных тисках культуры: заданные ею координаты формируют представления о возможных стратегиях жизни и, следовательно, обусловливают поведение людей в длительной и короткой перспективах. Что такое свобода в мире, где на первых ролях находится веберовский «идеальный бюрократ» -- роботизированный функционер, принимающий решения в полном соответствии с инструкцией, бесстрастный, эффективный, воплощение всего того, чем явлен индивиду Gesellschaft?

Что такое свобода в парсоновской социальной системе, где пути и тропинки прочерчены, где индивид управляем социетальной необходимостью, а его представления о свободе -- это лишь иллюзия, навязанная ему той же системой? Вспоминается метафора Парсонса: каждый человек полагает, что свободен выбирать маршрут своего передвижения по городу, но если взглянуть на город с высоты птичьего полета, то становится ясно, что существуют устойчивые людские потоки, а выбор отдельного человека -- это выбор между несколькими устойчивыми потоками, не более того.

Грамши, на которого ссылается автор, определяет особые условия несвободы в России. Распад государства в Италии ведет к тому, что его функции на время берет на себя гражданское общество. Кризис российской государственности чреват отпадением территорий, сжатием русского космоса до размера небольших незначимых анклавов. Отсюда инстинкт государственности, пронизывающий российское сознание: каким бы репрессивным ни было государство, оно должно быть сохранено как ключевое условие выживания страны. Любой другой вариант сулит хаос, распад, геополитическую деградацию. Принимая государство в качестве демиурга, обеспечивающего стране выживание, российский гражданин культивирует в себе сакральное к нему отношение. Условия несвободы культивируются в порочном круге традиционных ценностей, разорвать его в полной мере не удалось никому из реформаторов прошлого или настоящего.

Ясно, однако, что Россия -- это лишь частный случай общей закономерности. Любой социальный порядок, любая социальная организация -- это совокупность ограничений, заключающих индивида в пространстве несвободы. Для В.А. Ядова колея пессимистичных суждений о возможности свободы представляется неприемлемой. Из всех концепций, характеризующих социум, он отдает предпочтение деятельно-активистскому подходу, постулирующему субъектную роль общества по отношению к самому себе, субъектную роль личности, способной решающим образом влиять на исторические процессы. «Трудно не согласиться, -- пишет он, -- что деятельностная парадигма в сравнении с постмодернистской более адекватна реалиям современного мира и российским, в частности» (с. 55). Парадокс социальной несвободы имеет шанс быть разрешенным во временнoм измерении: от несвободы общество движется к свободе, выраженной не только в пассивной позиции потребительского выбора, но и в способности значимых субъектов влиять на действия власти, создавать и менять социальные институты: «В традиционных обществах социальные структуры жестко ограничивают рамки допустимой свободы людей и соответственно воспроизводятся адекватными им субъектами; само-деятельные же индивиды в таких структурах неприемлемы. Потому некоторые авторы сравнивают советское общество с традиционным. Социальные структуры современных демократических и мультикультурных обществ допускают значительный простор для инновационной активности агентов, каковые, в свою очередь, интенсивно преобразуют структуры» (с. 56).

Если подходить к делу с подобных позиций, ситуация в России не выглядит безнадежной. Власть действительно стремится восстановить «властную вертикаль управления», но действия власти ограничены влиянием других субъектов. Процесс охватывает многообразные гражданские структуры, протекает с явным участием других агентов -- «лидеров новаций и больших групп рядовых граждан» (с. 56). Ясно, что он имеет принципиально иной характер, чем процессы закрепощения общества, происходившие в России в XX веке. В эпоху, склеивающую страны в уникальный глобальный «пазл», возможности свободы определяются взаимодействием глобальных и локальных социальных институтов. Традиционный взгляд на институты полагает их в качестве структуры, обеспечивающей устойчивость общественной системы, воспроизводящей ее базовые характеристики. Именно это их свойство выводится на передний план концепцией «зависимости от пути». Автор отдает ей должное: меняются обстоятельства, уходят в прошлое государства и социальные системы, но некоторые показатели мирового расслоения остаются без изменений. Он видит зерна истины в концепции «институциональных матриц» С. Кирдиной: матрицы «Х» и «У» -- это Восток и Запад, два очень разных социальных космоса. Но так ли непроходима пропасть между ними? Стоит ли абсолютизировать власть социальных институтов, если сами они подвержены внешним влияниям?

В новом определении институтов на первом плане деятельностный подход, который представляется В.А. Ядову «более адекватным современным социально-историческим условиям экономических и часто не ожидаемых изменений в социальных системах -- в обществах, государствах, миросистеме в целом» (с. 33). Запад и Восток обречены сближаться, находить точки соприкосновения, а если так, то и Россия будет участвовать в продвижении к кантовскому «вечному миру» демократий, базирующихся на рыночных механизмах. Продвижение к свободе не станет продуктом слепого заимствования институциональных форм на Западе: «Становление такой демократии (демократии снизу) представляется автору возможным в предстоящие 30-40 лет благодаря выходу на авансцену общественной жизни новых поколений элит и граждански активных людей, которые будут вынуждены осознать необходимость не усеченной демократической системы, но доминирования гражданских структур, интересы которых институционально закреплены общественным договором с государством» (с. 37).

Итак, вопрос о свободе, полагает автор, должен решаться в новых теоретических фреймах, отличных от тех, которыми оперировала социология в годы холодной войны и ранее. Эти фреймы находятся в отношениях соответствия с теми динамичными изменениями, которые претерпевает весь мир, и Россия в частности. Нет, сегодня вопрос о свободе и ее месте в социологической теории не снят с повестки дня. Об этом рано говорить в обществе, где главной проблемой для большинства населения является выживание, воспроизводство элементарных условий жизни. Можно ли говорить языком свободы с человеком, живущим на краю российского мира, в сибирском городке Усть-Каменск, где каждую зиму отключается отопление, где детей приходится согревать теплом буржуек, совсем как в далекой досоветской эпохе? Развязные выступления некоторых публицистов о том, что 1990-е принесли в Россию свободу и необыкновенный рост стандартов жизни, еще долго будут представлять собой пропаганду в интересах российского правящего класса. В.А. Ядов справедливо полагает, что о подлинной социальной зрелости российского общества, о становлении в нем социального и политического активизма можно говорить не ранее чем через 30-40 лет. Удивительное совпадение: экспертная компания «Голдман и Сакс» считает, что именно столько времени должно пройти, чтобы Россия сравнялась со странами Большой Восьмерки по уровню и объемам производства. Свобода в России будет завоевана не на баррикадах, а в ходе кропотливой отстройки социальных институтов, постепенного улучшения уровня жизни, обретения нового, не характерного для нее сегодня активистского сознания.

Второй из ключевых вопросов, всплывающих по мере обсуждения теоретических концепций, -- это вопрос «Как?». Как меняется мир? Каков вектор изменений в современном российском обществе? Как повлияет на процессы внутри страны глобализация или глокализация? По большому счету это -- вопрос о возможности порядка, о его сломе и восстановлении в ходе реформ. Автор не случайно постоянно возвращается к теме социальных изменений, столь болезненно отозвавшихся в российском обществе в 1990-е годы прошлого столетия. Общество травмировано хаосом, который адепты реформ, в полном соответствии с марксистской доктриной, называют первоначальным накоплением капитала.

По иронии судьбы Маркс, марксистская терминология оказываются для либеральных теоретиков более удобной теоретической базой, чем любые другие построения. Не потому ли, что именно Маркс допускает, что из накопленного сора бандитизма и коррупции вырастут в один прекрасный момент цветы институциональной упорядоченности и развитой экономики? Но стоит только хотя бы на время вернуться в лоно марксистской концепции, как сразу же приходится отвечать на неприятные вопросы. Как, каким образом завалы 1990-х трансформируются во что-то путное? Кто выступает в этом случае субъектом преобразования? Обнаруживается, что ответить на эти вопросы невозможно, не вернув на прежнее приоритетное место идею прогресса, пусть даже и закамуфлированную новой терминологией. Признав неизбежность прогресса, придется принять непреложным фактом то, что разные классы и слои находятся на разном удалении от того счастливого состояния, которое он сулит: на социальном горизонте появляются прогрессивные и отсталые социальные группы. Первых, понятное дело, следует поощрять, вторых -- либо наказывать за нерадивость и непонимание политического момента, либо игнорировать, позволяя им благополучно отмереть по мере приближения к стандартам утопии.

В.А. Ядов, давно размышляющий на тему социальных изменений, избегает той большой ловушки, в которую неизбежно попадает социолог, некритично оперирующий марксистской терминологией. В концептуальных схемах, которые он использует, нет банальных отсылок к первоначальному накоплению или неизбежности модерна. Отвергая багаж просвещенческой традиции, он выдвигает на первый план понятие «зрелого» общества. «Зрелое» общество -- это не только и не столько развитая экономика или развитое гражданское общество. По Ядову, социальная зрелость -- это «наличие или отсутствие интенций индивидов, образующих сообщество, относительно личной причастности к массе других индивидов, объективно его наполняющих, идентификации с данным обществом как своим» (с. 25-26). Общество может рассматриваться как зрелое в том случае, если граждане идентифицируют себя с ним как с «мы-сообществом». В противном случае общества нет, оно распадается на множество микроидентификаций и в силу этого не может стать основой для солидарного действия. Необходимо преодоление этого распада. Но вот каким образом? Только возвращаясь к тому, что может рассматриваться как общее сакральное ядро -- национальная идея, В.А. Ядов понимает, что иного варианта быть не может. Однако подобную идею уже неоднократно пытались выработать искусственным образом, привлекая к данной работе экспертное сообщество. Результат неизменно оказывался нулевым. Рискнем предположить, что малая эффективность данных усилий обусловливалась тем фактом, что само общество не созрело для того, чтобы определить для себя «небесные» цели. Если использовать терминологию Ницше, оно убедилось, что любовь к «ближнему» не решает задачи самосохранения. Попытка обустроить жизнь в одной клетке большой шахматной доски не создает правил, приемлемых для всех. Национальное самоопределение, любовь к «дальнему» (национальное в широком, гражданском смысле) возможны только на фоне принятия общих ценностей, способных побуждать к действию («призраков», по выражению Ницше). Это справедливость, однокоренная с той правдой, в которой Бог может стать национальной идеей новой России, полагает Ядов. Справедливость, однако, признает он, туманное понятие: в ней может быть заключен как негативный потенциал (Ядов ссылается на исследование негативной идентичности Л. Гудкова), так и потенциал позитивный. Объединение людей на общей основе достижения -- это движение к зрелому обществу; объединение, ведомое деструктивными мотивами, -- уход от зрелости к общественной архаике. Безусловно, назидательная концепция, но слабо согласующаяся с реалиями постсоветского мира. Практики переходных обществ убедительно свидетельствуют о том, что достижение, рассматриваемое как переход к новым ценностям, новым институтам, невозможно без отказа от старых форм, идентичностей, солидарностей. Новые общества, переходящие к новому типу социальных отношений и уже совершившие его, не могут обойтись без негативной мобилизации. У них никак не получается избежать ненависти к прошлому, отказа от старых союзов, стигматизации бывших друзей. Тормозит ли этот элемент перехода становление зрелого общества или это один из элементов новой зрелости? Это вопрос Ядов оставляет тем, кто собирается и дальше размышлять на данную тему. Для него справедливость -- это ценности и институты, преодолевающие отчуждение, побуждающие к участию, социальной активности. Справедливым и, следовательно, зрелым российское общество может стать в том случае, если богатый возьмет на себя бремя более высоких налогов, позволяя обществу заботиться о малоресурсных группах, а также в случае, когда господствует закон, уравнивающий в правах сильных и слабых, обеспечивающий защиту и тем, и другим. Подлинно справедливым может стать только общество, в котором работают эффективные социальные институты, уравнивающие людей в правах и обязанностях. В противном случае справедливость становится очередной утопией, обреченной на короткий и бесславный конец, как и другие утопии, тестировавшиеся российским обществом. Справедливость, как она понимается Ядовым, имеет в международной классификации политических доктрин вполне конкретное обозначение -- «социал-демократия». Преимущество использования привычного термина состоит в том, что в некоторых обществах он стал повседневностью. «Социал-демократию» в отличие от других, неведомых социальных устройств, можно наблюдать в действии. Можно также определить, как, по каким параметрам Россия отдалена от искомого «справедливого» идеала, что мешает ей приблизиться к нему. Но эта определенность оборачивается новыми вопросами. Ведь, как правило, действующие модели социал-демократического государства, государства «всеобщего благосостояния», базируются на высокой степени доверия людей к государству, рыночным структурам и друг другу. Ключевым условием доверия является честность и предсказуемость государства по отношению к гражданину и честность гражданина в отношениях с государством.

Постановка политической цели, общественного идеала с необходимостью возвращает нас к проблеме культуры: может ли быть прозрачным, честным российское государство, обслуживаемое коррумпированным чиновничеством, превратившим процесс управления в свой частный бизнес? Поверит ли государству гражданин, привыкший играть в прятки с государственными структурами и себе подобными? Исчезает ли после того, как представлен общественный идеал, зависимость от пути? В какой степени жажда нового социального порядка, стремление жить по закону способны преодолеть тяжелое наследие институциональных матриц прошлого? Ответа на этот и многие другие вопросы вы не найдете в книге. В.А. Ядов лишь пунктиром обозначил те направления, двигаясь по которым, вы можете продолжить поиск. По-видимому, и затевалась эта книга как компас для тех, кто продолжает поиск, для радивых студентов и профессиональных социологов, не остывших к тому делу, которым занимаются, не равнодушных к судьбам отечества.

Перпективы развития социологии

Как отмечает А.О.Бороноев, уже начинают складываться новые направления, школы в социологии, появляются новые лидеры. Этому способствуют несколько факторов: 1) социология стала университетской наукой, Т.е. ею начала заниматься молодежь; 2) идет интенсивный обмен идеями с зарубежными странами; 3) углубляется институционализация социологии как науки.

Но при этом не надо забывать, что в обществе, где много традиционности и где долго инициатива была под запретом, изменения происходят трудно и для этого необходимо длительное время.

Критерием признания, самоутверждения и самоопределения любой науки, в том числе и социологии, выступает как формирование своего особого отношения к изучаемому объекту, выделение в нем своего предмета или предметной области, разработка своих познавательных средств и методов, так и разработка своего собственного категориального аппарата, чем в настоящее время Казахстанские социологи начали активно заниматься.

Глобализация всех сфер человеческой жизни, Интернет, информационные технологии, генная инженерия - эти и другие достижения современной цивилизации указывают на совершенно новые формы социальной организации, которые будут господствовать в XXI веке. Появляются новые методы социально-политического регулирования взаимоотношений человека и окружающей среды.

Общий системный кризис человеческого общества, порождаемый прежде всего кризисом западной цивилизации, потребляющей несравненно более того, что она способна создать, предъявляет совершенно новые требования к социологии. Повсюду говорят о том, что из науки, объясняющей явления, она должна превратиться в науку, созидающую новую социальную реальность. Причем современная парадигма социологии должна состоять не в осознании этой роли, а в усвоении новой философии смысла и цели человеческого развития, поскольку потребительские подходы выявили свою полную непригодность.

Но где же взять такую философию? Какое выбрать государство как образец желаемого развития, как пример для подражания? Многие указывают на США. Увы, США, где, как признал вице-президент А. Гор в своей книге “Земля на чаше весов”, рыночно-потребительская цивилизация создала тупиковую ситуацию.

Истина нынешней эпохи состоит в том, что в настоящее время нет ни государства, ни философии, которые могли бы в этом плане служить путеводной нитью (целью развития) для всего человечества.

Острую необходимость разработки новой базисной социологической теории в свое время осознал А. Зиновьев. “Без такой теории, - писал он, - исследования эмпирической социологии, конкретные измерения и вычисления превращаются в мошенничество, в орудия идеологии и пропаганды, а формальные построения оказались пустыми умственными (знаковыми) конструкциями. Одним словом, точные методы социальных исследований без содержательной теории, адекватной данному обществу, превращаются из орудий понимания этого общества в орудия помутнения умов”.