Социологическая концепция П. Сорокина

Но если бы это было все, к чему пришел Сорокин, это означало бы - по крайней мере, для него - "смену жезла на капусту", конец социологии как довольно "занудного" регистратора социальных изменений. Однако философ, который под прессингом мачехи-судьбы и холодного саентизма подавлял всегда присущее ему страстное желание быть мыслителем - идеологом не каких-нибудь обывательских "изменений", а именно социального прогресса, по определению не мог быть последовательным. Отойдя от принципа надбиологического, социального детерминизма он апеллировал к иным, несоциальным типам детерминации, но теперь усматривал их не в бихевиоризме, а в отвергаемых ранее фрейдовских "базовых инстинктах". Эта новая когнитивная возможность сполна реализована в своеобразном некрологе бурному 1917 г. - "Социологии революции" (1925). Ею автор анонсировал, что цель его анализа - "не хвала, не хула, не апофеоз, не проклятие революции, а рассмотрение ее во всех реалиях". В интерпретации Сорокина эти реалии имеют вполне "натуралистический" характер, и причину социальных революций он усматривает в подавлении “базовых инстинктов”. "Постановка грандиозной драмы, комедии или трагедии революции… предопределена первым долгом репрессированными врожденными рефлексами". В этом "что-то слышится родное": Фейербах усматривал причину неудачи революции 1848 г. в "картофельной диете" повстанцев, а панацею - в фасоли. Таковы, с точки зрения материализма подобного рода, подлинные причины резолюций. Позднее Сорокин, уходя от фрейдизма, интерпретировал социальные революции как аномалии: Революционные прожекты - это всего лишь утопия, возникающая в разорванном сознании деморализованного человека, и появляются они как побочный продукт распавшейся культуры переходного периода. В таком контексте становится понятной констатация Сорокиным того обстоятельства, что "дорога к социальной революции открыта идеями... Маркса", однако "70 лет, которые пролетели со времени выпуска "Коммунистического манифеста" Маркса, не оправдали его пророчество". Приходится констатировать, что в противоречии с собственным исходным принципом социологии как знания о нэббиологическом Сорокин предложил модную натурфилософию революции как сублимации подавленных и маргинальных инстинктов. Ему была неведома ее социальная природа и признанная им роль марксизма в революции не стала предметом сущностного анализа. Сорокин отказался признать закономерный характер поражения своей "партии» (в широком смысле). Бывший социалист-революционер отрекся от революционной "правды", отныне усматривая в ней нечто инстинктивное, "низшее", "маргинальный прожект" и противопоставив ему эволюционную перспектнву. Однако непоследовательный философ не был бы собою, если бы наряду с сомнениями в "непрерывном творчестве истории" не увидел в революции нечто большее, чем экклезиастову "суету сует" и бурные, хотя и бесцельные "изменения во всех направлениях", маргинальное "восстание масс" Он пишет и о трех закономерных фазах революции - изначальном неизбежном насилии, последующей реакции, наконец, "нормальной" конструктивной" фазе, которая приводит революционный хаос в эволюционное русло. Принципиально это уже нечто большее, чем натурализм и тем более индетерминизм, но и далекое от фатального, линейного, эсхатологического прогресса.

Такое движение мысли между Сциллой и Харибдой вернуло Сорокина к идее нелинейной эволюции, которая была периферийной для его русского этапа и выходила за пределы конто-спенсеровской парадигмы. Теперь он акцентирует внимание на "забвении иной, циклической концепции социальных перемен и исторического процесса" и приветствует стремление уделять "большее внимание повторениям, ритмам и циклам" . Среди предтеч этого направления философ указал на Экклезиаста, Конфуция, Платона, Сенеку, Макиавелли, Вико. Но среди них - явно избирательно и тенденциозно - нет автора энциклопедии спиралевидно восходящего "мирового духа" (Гегеля), ни буревестника концепции "великого возвращения" (Ницше), ни принципиально новой и самой влиятельной, по его признанию, марксовской циклической теории (она будет признана позднее, на закате "гарвардского" этапа). Маркс еще не вошел в эту "табель о рангах", по мнению Сорокина, как автор концепции линейного, эсхатологического и к тому же "локально-темпорального", т. е. не имеющего социально-философского статуса прогресса. К сожалению, цикпизм Сорокина этого периода достаточно неопределенный, если даже абстрагироваться от его "фигуры умолчания" относительно названных великих имен этого направления. Так, среди упомянутых Платон обращен к исходному "золотому веку", а "Вико идет не по замкнутому кругу, а по спирали, что означает не вечное повторение одного и того же, пусть и в разных формах, а в целом движение вперед... практически для своего времени у него была концепция восхождения".

Адекватность такого вывода выверена специальным анализом "Оснований новой науки о природе наций" Дж. Вико. Впрочем, у Сорокина этого периода была идея, которая ярче других свидетельствует о его эклектизме, тяготении одновременно к крайностям агностицизма и фатализма. В работе "Социальная мобильность" (1927) - теоретическом апофеозе того времени - он писал: "Вероятно, в истории и есть некая трансцендентная цель и невидимые пути движения к ней, но они еще никем неустановлены" . Это звучит вполне в духе, казалось бы, неприемлемой для Сорокина эсхатологии, но в контексте его мировидения означает неистребимый порыв к прорыву за пределы плоского саентизма и эвристически бесплодного, "маятникового" варианта циклических представлений.

Социально-исторические и биографические циклы Сорокина явно не совпадали. В 1930 г., в разгар начавшегося в США мирового социально-экономического и идейно-политического кризиса, вползания мира в новую глобальную катастрофу, он прощается, наконец, с уделом эмигрантского маргинала и не только включается в американскую интеллектуальную элиту, но и становится ее наиболее авторитетным представителем и статусным главой социологического комплекса Гарвардского университета. В 1937-1941 гг. вышла фундаментальная четырехтомная "Социокультурная динамика", в 1941 г. - блистательный труд "Кризис нашего времени", в 1947 г. - "Общество, культура и личность: их структура и динамика", в 1957 г. - "Социальная и культурная динамика", в 1964 г. - "Главные тенденции нашего времени", "Современные социологические теории" - 1986 г.

Гарвардский период - это время отчетливой устремленности Сорокина к обоснованию социально-философской системы как завершенной целостности и в этой связи - решительное дистанцирование от недавних "сотоварищей" его трудов и... существенная коррекция отношения к своему неизменному оппоненту Марксу. Прежде всего, Сорокин сполна расплатился по счетам своей саентистской и позитивистской "совести" в любых ее ипостасях. Он пренебрежительно отозвался о прагматизме: "Джон Дьюи. Ну, прочел одну его книгу. Прочел другую. Прочел, наконец, третью. Но в них нет ничего такого!". Более того, всегда чуткий к политико-идеологическому камертону социологии Сорокин прямо обвинил прагматизм и его европейское "свое другое" - эмпириокритицизм - в том, что их кредо - "истинно то, что полезно" - стало одним из идейных предтеч Сталина и Гитлера отверг все виды натурализма и вернулся к принципу гуманизма. С ним, - писал он, - равно несовместимы "либидо Фрейда, экономические факторы Маркса, "реликты" Парето и многое др. Человеческая история (в их интерпретации. - И.Л.) оказывается ничем иным, как постоянным взаимодействием космических лучей, солнечных пятен, климатических и географических изменений, биологических сил, стимулов, инстинктов, условных и безусловных пищеварительных рефлексов, физико-экономических комплексов. Именно эти силы, а не человек, ставший лишь глиной, являются творцами всех исторических событий и создателями культурных ценностей. Сам же человек как воплощение надорганической энергии, мысли, совести, сознания, рациональной воли играет незначительную роль в разворачивании этой драмы. В наших "научных" изданиях его оттеснили за кулисы, чтобы он был игрушкой в руках слепых сил... он всего лишь марионетка... человек падает с величественного пьедестала абсолютных ценностей". По аналогии с критикой Сорокиным прагматизма и эмпириокритицизма можно заключить, что эти "натуралистические" направления (среди них - и марксистское) объективно ответственны за "кризис нашего времени", "опуская человека до уровня материи и ее составляющих", до "экономического тела Маркса". Итак, гимн гуманизму, признание человека как самоцели и абсолютной самоценности - такова точка опоры построения новой социально-философской картины структуры и динамики социума. С точки зрения философа, человечество - это целостность, в которой "родовой и многогранный лото одновременно и нераздельно экономический, политический, религиозный, этический, художественный, частью рациональный и утилитарный, частью нерациональный и при всем этом отличающийся непрестанным взаимодействием всех этих аспектов". Дефицит целостного, системного подхода блокирует познания социума, и в этом смысл замечания в адрес Тойнби: "Цивилизации Тойнби являются не интегральной системой, а простым конгломератом различных цивилизационных объектов, объединенных только своего рода соседством, а не причинными и существенными связями". Сорокин пошел дальше, рассматривая социум как "целостное социокультурное пространство" "логико-смыслового упорядочения хаоса... упорядочивающим элементом служит здесь... тождество смысла... если единообразие явлений является общим знаменателем причинно-следственных связей, то при логико-смысловом единстве этот знаменатель - главна и смысл, или идея" (Социальная и культурная динамика (главы из книги). М., 1999, с. 11). Как видим, почти неразменный сорокинский примат идеи обретает, наконец, характер тождества с системообразующим ядром социума - его ценностно-ориентирующим смыслом. Родовой и инвариантный он развертывается, как "индивидуальности", в трех основных, господствующих на различных этапах или сосуществующих интегративных социокультурных суперсистемах - идеаииональной (иррациональной, трансцендентной), чувственной (рациональной, имманентной) и идеалистической (совмещающей первые два начала). Казалось бы, они и определяют структуру и динамику социума как единого социокультурного пространства, обусловливая необходимость трансформации предмета социологии в единую, интегративную социокультурологию, или культурсоциологию.

Однако в применении этой методологии Сорокин столкнулся с определенными затруднениями как структурного, так и динамического характера. Прежде всего, загадочным остался феномен "неинтегрясованных и дезинтегрированных скоплений", в которых "нельзя найти взаимозависимость". Хотя Сорокин усматривал в этом наблюдении "новую постановку проблемы", но это лишь ее постановка. Пока проблема ее систем-1-с-генетической интерпретации не решена, постулат социума как целостного социокультурного пространства остается под сомнением и не обладает достоинством всеобщности.

Ради девственной доктринальной чистоты своей системы Сорокин не счел возможным прибегнуть к аргументации русского периода - различению духовной культуры и ее "застывшей формы" - цивилизации, в которой действуют "иные закономерности", в том числе и "экономического тела" марксизма. Отсюда целостность как тотальный принцип оказалась под угрозой даже в применении к западному культурно-цивилизационному комплексу. Последнее столь же тривиально, сколь неясно, что остается от целостности наличной западной социокультурной системы. Удобно, к примеру, объявить социальные революции "несистемным" феноменом, но этим не снимается проблема ее детерминации. Вообще методология, которая доктринерски строит мир в соответствии с априорными принципами, а не выводит их из мира, бессильна в рациональной интерпретации дои несистемных объектов и процессов. Неясными остались и детерминация специфических смыслов различных суперкультур, их взаимодействие, межцивилизационные контакты. Немало вопросов вызывает сорокинское видение динамики суперсистем. Если даже прибегнуть к его исходному положению о том, что цивилизация - это объективированная культура, в которой действуют иные, "отягченные материей" закономерности, то как объяснить генезис, расцвет, упадок и гибель социокультурных систем?

Шпенглерианский цикл - детство, зрелость и смерть культур - философ отвергает как "натуралистический". В негативных терминах он констатирует, что кризис нашего времени - "не в противопоставлении либо демократии и тоталитаризма, либо капитализма и коммунизма, либо национализма и интернационализма, деспотизма и свободы... этот кризис заключается в распаде основополагающих форм западной культуры и общества последних столетий". Но почему этот системообразующий смысл обусловливал восхождение Запада (Возрождение, Просвещение, промышленную революцию и т. п.), а ныне влечет его к жалкому жребию упадка и распада? Абсолютизация этого принципа? И вновь неразрешимые на этой методологической почве "почему". Кажется, Сорокин не замечал этих противоречий и пределов своей методологии. "Наша теория и диагноз, - писал он, - не являются разновидностями ни одной из выше описанных концепций - ни умеренно линеарной, ни революционно прогрессивной, ни циклично-западно разлагающейся. Теория, построенная здесь, стоит особняком безотносительно к какой-либо популярной ныне социальной философии. Она не нуждается ни в одобрении, ни в поддержке, так как ноги у нее крепче и стоит она на более прочном основании". Убеждение в том, что об истинности его концепции нельзя судить по критерию конвенции или популярности, безусловно, верно. Но скверно другое: видимо, сомневаясь в крепости ее "ног", Сорокин на закате своей творческой биографии уже апеллирует к "Божественному Абсолюту". Как культурный акт это вполне легитимно, но по существу означает выход за пределы научной парадигмы, иной способ интерпретации мира. Философ испытал потребность в том, в чем не нуждался Лаплас. Можно и должно абстрагироваться от этой драмы, вернувшись к лейтмотиву сорокинского интеллектуального труда - устремленности к построению интегративнсй социокультурной системы. Действительно цельная в своих мировоззренческих основаниях она обнаруживает лишь тенденцию к интеграции социально-гуманитарного знания, которая блокируется односторонностью его демиургической "идеи", ограничивает эвристический потенциал системно-динамической методологии и обусловливает скорее феноменологический, чем эссенциальный, сущностный характер концепции в целом, большую ясность относительно того, что происходит, чем почему, как и какова направленность социальной динамики.

Возможно поэтому Сорокин, неизменно веруя в непогрешимость своих взглядов, парадоксальным образом обнаружил прогрессирующее "потепление" отношения к марксизму в течение всего "гарвардского" периода. Он уже не квалифицировал его среди "вульгаризированных и примитивных" социологических теорий и вначале подчеркнул его выводы наряду с Контом, Спенсером и Гегелем как "весьма резонные", "обобщающие", воздал ему "должное", наконец, отметил, что социальное знание оказалось "под огромным воздействием марксистской социологии" . Но теперь Сорокин утверждает, что, хотя марксизм стал "святыней коммунистической революции в России", его "отец" не повинен "в том, что стал объектом религиозно-политического идолопоклонства". В "Социальной и культурной динамике" (1957) содержится признание методологической плодотворности теоретического освоения "структурно-функциональной интеграции" социума. Как справедливо отмечает Ю.В. Яковец, "здесь прежде всего имеется в виду К. Маркс и его учение о "базисе" и "надстройке" (Комментарий к "Социальной и культурной динамике". Главы из книги. М.. 1999, с. 22). В этом пункте Сорокин увидел в Марксе предтечу интегративного направления в постижении социума. Но он до конца отказывался признать, что его структуру и динамику можно интерпретировать в контексте иного смысла.

Наконец, в финале своего творческого пути Сорокин лучше видел обратную тенденцию - движение к собственной парадигме в... советской социологии. Вопреки царящему в ней "диаматовскому раю" (Солженицын) он обнаружил в ней "целый ряд направлений "интегральной" и "идеалистической" социально-политической мысли". Такое признание заслуживает внимания, хотя его "расшифровка" затруднена обычной для Сорокина манерой не ссылаться на первоисточники, давшие основания для такого радикального вывода. Вероятно, имеются в виду реальные сдвиги советской социально-философской мысли в таких областях, как антропология, глобалистика, всеобщая история, аксиология, культурология, этика, эстетика, семиотика и др. Было бы благодарной задачей специально проследить корреляцию между постепенным и "из-под глыб" официальной идеологии возвратом советской философии к аутентичному, не искаженному марксизму и "потеплением" Сорокина к его последователям. Но независимо от этого ясно, что "топор войны" с марксизмом "поздний" Сорокин зарыл.

Многое, очень многое сближает нас с российско-американским мыслителем. Мы, вышедшие из шинели закрытого общества, отчасти повинны в том, что наши идеи формировались в режиме не прямого диалога, а так называемой критики буржуазной философии, не всегда что греха таить - доброжелательной.

Абстрагируясь от перипетий изначального и в принципе непреходящего отчуждения Сорокина от Маркса, его гамбургский счет последнему сводится к следующим положениям.

* Маркс поставил, но не решил проблему "системосозядания", априорной и законченной социологической доктрины.

* Марксовский детерминизм имеет односторонне экономический характер и не способен адекватно "схватить" гуманистическую природу человека.

* Формационная методология марксистского анализа социума "работает" в структурно-функциональном измерении, но не способна выявить смыслообразующее ядро социальных систем и циклов их эволюции.

* Марксистская концепция общественного прогресса, особенно в его революционной ипостаси, это абсолютизация маргинальных состояний общества и отрицание эволюционного прогресса.

* Марксизм - разновидность эсхатологии, наукообразного пророчества конечной цели - "коммунистического рая".

Развернутая реконструкция аутентичного марксизма по этим ключевым вопросам была бы небесполезной как для тех, кто поспешил отречься от его "краткого курса", так и для тех, кто не спешит освоить его в свободном от деформаций виде. Однако императивное "краткость - сестра редакции" вынуждает ограничиться тезисами о Марксе. Их структура изоморфна сорокинскому вердикту.

11. Заключение.

П. Сорокин относится к тому редкому типу ученых, чье имя становится символом избранной им науки. На Западе он давно уже признан как один из классиков социологии XX столетия, стоящий в одном ряду с О. Контом, Г. Спенсером, М. Вебером.

Действительно, этот русско-американский социолог сделал огромный вклад в развитие общественной мысли и в развитие социологии как науки об обществе, несмотря на свою неоднозначность.

Информационные источники:

Левяш И.Я., К.Маркс, П. Сорокин: поиск интегративной парадигмы. // Соц.-гуманитарные знания. 1999. № 5.

Сорокин А.П. Человек. Цивилизация. Общество / Общ. ред., А.Ю. Согомонов. - М., 1992.

Фрумкин К. О мнимой экзальтации. // Свободная мысль. 2001. № 5.