Духовные основы общества: церковь и мир

Двойственность между “церковью” и “миром”, как между “душой” и “телом” общества (как и двойственность между “соборностью” и “внешней общественностью” и между “благодатью” и “законом”) не имеет, конечно, характера резкой раздельности и противопоставленности, и тем более - противоположности и противоборства. Связь между этими двумя началами так же “неслиянна и нераздельна”, как сама связь между божественным и человеческим началом в богочеловеческом единстве человеческого бытия. Лишь на крайних своих ступенях, абстрактно-фиксируемых нами, “церковь” и “мир” - чистая святыня любви и правды в глубинах общественного единства и грубая земная природа человека, как она обнаруживается в стихии раздора, корысти, борьбы и насилия, суть безусловные противоположности. Во всех конкретных воплощениях общественной жизни мы имеем промежуточную среду, в разной степени обнаруживающую пронизанность мирского начала духом святыни. Чистая, благодатная жизнь просвечивает и действует в нравственном законе, оживляет и одухотворяет нравы, быт, законодательство, политические и социальные отношения. Без скрытого или явного присутствия начала святыни немыслимо, как мы видели, само начало “должного , которое, как мы знаем, конституирует само общественное бытие и насквозь пронизывает его начиная с чистой, интимно-внутренней нравственной жизни и кончая грубейшим внушим полицейским принуждением. И, с другой стороны, нет конкретной сферы общественной жизни, которая не отражала бы на себе начала мирского , не платила бы дани эмпирическим природно-животным чертам человеческого существа. Этот последний тезис во всей его суровой реалистичности должен быть отчетливо сознан вопреки романтическим попыткам усмотреть то в отдельных эпохах прошлого, то в отдельных сферах или формах общественной жизни (в исторически-эмпирической церкви, в монархии и т.п.) адекватное чистое, ничем мирским не замутненное воплощение абсолютной святыни. Мир общественной жизни есть некая иерархия ступеней и сфер, различающихся по степени их категориальной близости к одухотворяющему их началу святыни, по ступени непосредственности связи их функций с функцией сущностной духовной жизни; но не только каждая конкретная форма общественной жизни совмещает в себе и начало церкви”, и начало “мира”, но и их формальная иерархичность в этом отношении не определяет их подлинной реальной близости к началу церкви и пронизанности им. В этом последнем отношении деление на “церковь” и “мир” проходит в невидимой глубине всех их выражая совсем иной разрез, иное измерение бытия, чем различие эмпирических черт и функций. Государство стоит, например, формально дальше от “церкви” как духовного единства людей в святыне, чем семейный быт, последний дальше, чем эмпирическая нравственная и религиозная жизнь. Но это не препятствует тому, чтобы, например, государственный деятель и любой слуга государства - начиная с правителя и кончая простым городовым - в своих действиях и отношениях к людям мог быть при случае исполнен - в форме, адекватной онтологическому месту его сферы, - в большей мере чистой святыней добра, чем отец - в отношении детей или чем проповедник нравственности или служитель алтаря. В этом отношении разрез между божественным и человеческим, между “церковью” и “миром” проходит лишь через глубину человеческого сердца.