Бенедиктинская духовность

Знайте, что каждый из вас должен быть матерью, а не учителем для того, кто ему доверен. Если же кому-то из вас понадобится проявить строгость, пусть она будет отцовской, а не деспотичной. Ободряя -- будьте матерью, будьте отцом -- исправляя.241

Ревностность без знания невыносима. Когда любовь достигает высокого накала, требуется особое направляющее ее благоразумие. Ревностность, неосвященная знанием, всегда теряет силу, иногда даже становясь разрушительной... Благоразумие, несомненно, управляет всеми добродетелями, уравновешивая, украшая их, внося в них устойчивость... Благоразумие само по себе является не столько добродетелью, сколько отрезвляющим и водительствующим началом других добродетелей... Устраните его, и добродетель превратится в свою противоположность.242

Йомэнз говорит, что "Бернард идет через Христа к Троице. Плод его преданности Спасителю проявляется в осознании присутствия в его душе и во всем творении Трех Божественных Личностей".243 Тайна Троицы воистину является средоточием духовности св. Бернарда, как, собственно, и должно быть вообще в христианской духовности, но в богословской традиции учение св. Бернарда принято определять как богословие Иисуса и Девы Марии. Мистическое же богословие -- "mystique trinitaire", как его называет Леклерк, -- мы находим, скорее, у современника и друга св. Бернарда цистерцианца Гийома де Сен-Тьерри (1085-1148).244

ГИЙОМ ДЕ СЕН-ТЬЕРРИ

К концу двенадцатого века трактаты Гийома по какой-то не вполне понятной причине стали приписываться св. Бернарду и другим писателям, с конца же Средневековья и до недавнего времени, еще лет тридцать назад, им уделялось немного или почти никакого внимания, если не считать несколько ссылок у мистиков. Однако современная наука доказала, что Гийом де Сен-Тьерри по праву считается писателем-богословом и писателем-мистиком первостепенного значения.245

Гийом де Сен-Тьерри (1085-1148) в течение пятнадцати лет был аббатом, управляя бенедиктинским монастырем, находившимся неподалеку от Реймса. В 1135 г. он перешел в цистерцианское аббатство в Сини, где пребывал до конца своих дней, покинув его только раз для посещения картузианцев в Мон-Дье (Mont-Dieu). Этот визит послужил причиной появления знаменитой работы "Золотое послание" или Epistola ad Fratres de Monte Dei.

В течение жизни Гийом написал множество трактатов на разнообразные темы: любовь к Богу, природа человека, Евхаристия, вера, жизнь св. Бернарда, а также комментарии к Посланию к Римлянам и к Песни Песней. Однако шедевром считается его трактат Aenigma fмdei, написанный против Абеляра в защиту доктрины Св. Троицы. Эта работа, в совокупности с работами Золотое послание и De natura et dignitate amoris, содержит квинтэссенцию его мистического богословия.246

Несмотря на практическую, а не теоретическую направленность своих трудов, Гийом, как установил Дешане, находился под сильным влиянием книг и св. Августина, и Оригена, св. Григория Нисского и Иоанна Скота Эриугены.247 Ситвелл в связи с этим указывает, что "огромное значение имеет его обращение к греческим Отцам, свидетельствующее о развитии интереса к теоретическому аспекту созерцания... Привлечением внимания к этому чисто теоретическому идеалу созерцательности, своим призывом к раннему предбенедиктинскому монашеству и использованием его богословских оснований Гийом. де Сен-Тьерри предвозвещал движение, которому суждено было появиться после его смерти".248

Подобно св. Бернарду, Гийом рассматривает земную жизнь человека как возвращение или восхождение к Богу и подразделяет это восхождение в своей работе Золотое послание на три классические этапа -- этап начинающих, этап продвинутых и этап совершенных. Начинающий, в котором всему довлеет "животная" сущность человека, движим в значительной степени своими чувствами и страстями; по этой причине ему необходимо подчинение законам и внешнему авторитету, у которого он находился бы в послушании; ему необходимо заниматься аскезой, умерщвляя плоть, испытанием совести, духовным чтением и просительной молитвой.249 На продвинутой стадии верх берет "разумный человек"; на третьей же и последней стадии совершенный человек обретает истинную духовность. Поскольку три четверти Золотого послания посвящены рассуждению о начинающих, то для создания полного впечатления о мистическом учении Гийома де Сен-Тьерри мы обратимся к трактату Aenigma fidei.250

В этой работе Гийом называет три степени восхождения человека к Богу периодами или ступенями веры и опыта. Начинающий, или "животный" человек, как сказано выше, живет верой, и, поскольку он в основном подчинен чувствам, то ведет его к Троице все, доступное чувственному восприятию. Здесь Гийом подчеркивает значение человечества Христа и применение знаков и символов. "Эта стадия, -- говорит Брук, -- тесно связана с Воплощением и всей временной стороной икономии как воспитательным приуготовлением, от ступени к ступени ведущим человека через чувственно воспринимаемое к вечной, неизменной жизни Троицы. Воплощение рассматривается как Sacramentum, но не в привычном для нас значении этого термина -- таинство в строгом его понимании, а в смысле, вкладывавшемся в этот термин патриотической традицией и охватывавшем всю совокупность знаков, в которых посредством временного, материального и видимого должно проявляться вечное, духовное и невидимое".251

Вторая стадия, называемая Гийомом ratio fidei, представляет собой стадию, на которой душа начинает стремиться к обоснованию своей веры либо через богословствование, либо через размышление над Священным Писанием. Рассуждая об этом периоде восхождения души к Богу, Гийом ни на мгновение не позволяет читателю забыть о том, что целью этого восхождения является Троица, хотя при этом в отличие от схоластики он не концентрируется на метафизике тайны. На стадии "ratio fidei" разум всегда подчинен вере. "То новое, что внес Гийом, состоит, скорее, в тонкой диалектике, с которой он ведет нас шаг за шагом к конечной тайне Троицы. Представляя нам Троицу почти во всех аспектах, сосредоточиваясь то -- в традиции западных Отцов -- на единстве природы, то -- в традиции греческих Отцов -- на различии Личностей, ratio fidei в каждом случае ставит нас перед непроницаемой тайной. Мы узнаем, что человеческий ум понимает Троицу наилучшим образом, воспринимая Ее не иначе как непостижимую.252 Исходная тайна Бога, Который и троичен, и един, никогда не умаляется, хотя рассуждения Гийома всегда именно локализуют тайну в каждом аспекте данной проблемы".253

Переходя к третьей и последней стадии Гийом описывает состояние духовности зрелого, совершенного христианина, выходящего за пределы разумного обоснования и вступающего в мистичекий опыт переживания Троицы. В этом случае, говорит Гийом, Отец и Сын раскрываются через Святого Духа, так что христианин не только соединяется с Богом, но приобщается и входит в саму жизнь Троицы. Это -- видение-предвкушение райского блаженства, любящее знание или "любовь-разум" (amor-intellectus). "Это не означает, что тайна больше не существует, что антитеза теперь снята разумом и можно понять совместимость троичности и единственности. Это означает, что ум превозмог область концептуального знания и вышел туда, где вопрос о том, может ли разум все-таки объяснить эту тайну, уже не возникает".254

Принадлежащая Гийому концепция мистического опыта переживания Троицы включает переход от человека как образа Божия к человеку как подобию (similitudo) Божию. По самой своей природе человек, даже "животный" человек на этапе начинающего, несет в себе неуничтожимый отпечаток Троицы. Этот врожденный образ дает человеку способность вместить высшие типы образа, стяжаемые им в добродетелях и ниспосылаемые через вселение Троицы.255 Однако, если человеку суждено обрести мистический опыт совершенного христианина, то он должен как-то преобразиться в божественное подобие (similitudo), а не оставаться только образом. И как глаз не может видеть, если не преобразится как-то в то, на что смотрит, так и мы не можем познать Бога мистически, если каким-то образом не станем Его подобием. Когда же это происходит? "Мы уподобляемся Ему, когда образ Троицы в душе достигает совершенства и возвращается в совершенное подобие, в similitudo, в самый совершенный союз души и Бога, сохраняющий различие между творением и Творцом".256 Это осуществляется Святым Духом, Который и является нетварным единством Отца и Сына. Следовательно, делает вывод Гийом: "Через Святого Духа человек Божий становится -- каким-то непонятным, невероятным способом -- не Самим Богом, но тем, чем Бог является по природе, человек становится по благодати".257 Воистину Сам Святой Дух и есть любовь, которой мы любим Бога (ipse enim est amor noster).258

СВ. ЭЛРЕД РИВОСКИЙ

Страдавший всю жизнь плохим здоровьем, Элред вступил в цистерцианский монастырь в Риво в двадцатичетырехлетнем возрасте. Прослужив там двадцать лет аббатом, в 1167 г. он скончался. Большую часть этого времени он управлял монастырем из лазарета и обрел большое признание в качестве духовного наставника. Будучи последовательным монахом в своем духовном учении и трудах, Элред стремился показать другим монахам, как достичь единения с Богом через отречение от себя и от греха, а также через братскую любовь в общине, через восстановление образа Божиего, утраченного вследствие греха.

Лучшие его работы представлены проповедями и трактатами, среди которых выделяются Зеркало любви; Иисус в двенадцатилетнем возрасте и Духовная дружба.LIV 259 Элред высоко ценил отшельничество и даже написал для своей сестры трактат о воспитании затворника, но сердцем был расположен к общежитию.

Согласно Элреду, все существо человека устремлено к Богу, так как Бог вселил это желание в человеческое сердце. Более того, человек стремится уподобиться Богу, даже когда скитается "там, где нет места подобию" вследствие совершенных им грехов. Только через Христа может человек осознать свое сокровенное желание, а, следовательно, должен любить Христа как самого дорогого друга. Воистину, "Сам Бог и есть дружба", и "вступающий в дружбу проникает в Бога и Бог в него". В таком случае человеческая дружба, будучи духовной, может стать средством обретения дружбы с Богом. Человек, причастный к такой духовной дружбе, становится благодаря ей другом Божиим. Дружба с Богом, таким образом, входит в совершенство, ибо "любить Бога -- это соединить нашу волю с Богом в такой полноте, чтобы человеческая воля соглашалась на все исходящее от воли Божественной".260

Монастырь для Элреда -- не только "школа служения Господу", как утверждал св. Бенедикт (Prologue, 45), но и "школа любви". Под руководством аббата, наместника Христова, благодаря своей братской дружбе, монахи приходят к дружбе с Богом. Однако это еще не означает, что монашеская жизнь является источником непрерывной радости. Отказ от человеческой воли и соединение с волей Божественной включают страдание, а повседневная жизнь в общине часто несет испытания и оказывается крестным бременем. Некоторые монахи, вслед за Бернардом, могут даже вопрошать себя, зачем они пришли в монастырь или в чем ценность их уединенной жизни? На это Элред отвечал указанием на важность подражания Христу и Его апостолам, страдавшим от преследований и принявшим смерть.

Дело каждого любовью, а аббата -- и советами, не дать ближнему сбиться с дороги и уберечь от любого промедления в пути. Хотя самому св. Элреду такая умиротворенная самонадеянность в монашеской жизни не была свойственна, он выдвигает этот принцип на первый план с присущими ему в полнои мере обаянием, благожелательностью, а иногда и с юмором. Если его наставник св. Бернард -- учитель Церкви, то св. Элред -- только учитель монашества; хотя учение его всеобъемлюще по своему значению, поскольку монашество -- составная часть Церкви, да и сам св. Элред делает особый акцент на единстве духа. Однако мысли его устремлены все-таки прежде всего к монахам. Богослов всегда оказывается милым отцом аббатом.261

МОНАХИНИ И НЕСВЯЩЕНСТВУЮЩИЕ БРАТЬЯ

На протяжении истории Церкви монашество наряду с мужчинами принимали и женщины -- как в форме отшельничества, так и в форме киновитства. Однако до недавнего времени значение женщины в истории становления монашества недооценивалось.262 Между тем, с самого зарождения монашества на Востоке в пустыне поселялись женщины-отшельницы, и одна легенда утверждает, что св. Мария Магдалина окончила свои дни отшельницей. Нам достоверно известно, что св. Пахомий основал монастырь для женщин; что св. Василий написал для них свод правил и что женщины, поддерживающие св. Иеронима и Руфина, горячо отстаивали монашескую жизнь. Говоря о Западе, мы упомянем только св. Схоластику и монастыри для женщин неподалеку от Монте Кассино, благочестивых женщин своеобразного ирландского монашества и женщин, сотрудничавших с миссионерами, такими как св. Бонифаций в Германии. Законы и обычаи на Западе строго ограничивали возможность женщин приобщиться к монашеской жизни, и сами женщины различались по сословному уровню, по образованию и по благосостоянию. Эти обстоятельства приводили к тому, что некоторые монастыри предназначались исключительно для женщин из аристократии, если кто-то из королевской династии или из знатных семейств жертвовал на содержание монастыря и когда более бедным сословиям такие вклады были не по средствам. В некоторых случаях молодая особа высшего сословия, поступавшая в монастырь "полноправной" монахиней, приводила одну из своих служанок в качестве "неполноправной" сестры, чтобы она служила ей келейницей. Со временем появились монастыри только для аристократии и монастыри для среднего и низшего сословий, и даже небольшое число монастырей специально для обратившихся в католичество.

Если монашествующих мужчин определяли термином монах (monachus), то форма женского рода monacha, обычно не употреблялось для обозначения монашествующих женщин. Этот термин использовали св. Августин, св. Григорий Великий и св. Григорий Турский; в итальянском он сохранился как monaca, но более общеупотребительным латинским словом было слово monialis от sanctimonalis, обозначавшего человека, посвященного Богу. Самым общеупотребительным словом в английском языке был термин "nun", восходящий, видимо, к египетскому языку и обозначающий монашествующую женщину. Однако, строго говоря, этот термин применим только к монахиням закрытых монастырей, принявшим торжественные монашеские обеты, тогда как слово сестра -- "sister" (soror) -- применимо к монашествующей женщине, ведущей деятельную жизнь. Интересно отметить, что итальянское слово "nonna" означает бабушка.263

В начале двенадцатого века Роберт д'Арбриссель организовал женские монастыри в соответствии с Правилом св. Бенедикта. Он также создал мужские общины, состоявшие из священников и мирян или несвященствующих братьев. Они жили в расположенных по соседству домах и были обязаны заботиться о духовных и материальных нуждах монахинь. Это начинание несло в себе определенные опасные элементы и в некоторых кругах подвергалось строгой критике, но Святой Престол взял монастырь в Фонтевро под свою защиту. Между тем, подобный монастырь с Правилом св. Бенедикта и под опекой цистерцианцев был основан стараниями св. Джилберта в Англии. Леклерк говорит даже о монашеском "феминистском движении" этого периода.264

Духовное воспитание женщин в двенадцатом веке строилось в соотвтствии со Speculum virginum, составленным анонимным автором, возможно, из Рейнской области, где расцвет женского монашества достиг апогея. В тексте приводятся примеры святых женщин древности, среди которых были и жены, и вдовы, и девы; однако высшая степень совершенства связывается с девством. Тем не менее в предлагаемых примерах личная святость жены или вдовы может превышать святость монахини. Особый акцент в трактате делается также на том, что вступление на монашеский путь должно быть результатом свободного выбора человека, хотя на практике этот принцип соблюдался не всегда.265

Две наиболее выдающиеся монахини этого периода -- св. Хильдегарда и св. Елизавета Шенауская. Обе были немками обе принадлежали бенедиктинской традиции, и обе высоко почитались как личности. Хильдегарда родилась в 1098 г., в восемнадцать лет стала монахиней-бенедиктинкой, а в 1136 г. стала аббатиссой. Ее мучил постоянный недуг; она утверждала, что с трехлетнего возраста имела видения; в сорок лет внутренний голос повелел ей записать видения. Когда в 1141 г. она обратилась по этому поводу за советом к св. Бернарду, он мудро направил ее на путь возрастания добродетелей и посоветовал не слишком обращать внимание на видения и откровения. Хильдегарда умерла в 1179 г., а ее откровения были признаны достоверными тремя Папами и Собором в Треве.

Написанные ею работы представляют собой странное смешение духовных откровений, научных описаний в соответствии с уровнем знания того времени и пророческих интуиции. После нее осталось собрание из 300 писем и главная работа Scivias Domini (Scire Vнas Domini). Сохранявшая смирение несмотря на многочисленные обращения за советом и частые путешествия по Германии, Хильдегарда проповедовала строгий аскетизм, определивший процветание монастыря, находившегося под ее руководством. Она с удивительной точностью описывала свой мистический опыт и учила тому, что мистическое созерцание доступно всем, победившим свои пороки и позволившим Святому Духу воспылать внутри них самих. Хорошо предрасполагает к созерцательной молитве духовное чтение с последующим размышлением на тему прочитанного; однако же гораздо лучшее средство -- молитвы по бревиарию.266

Св. Елизавета Шенауская, родившаяся около 1129 г., также имела видения, но, в отличие от Хильдегарды, все ее видения были экстатическими и сопровождались необычными явлениями и сильным страданием. По велению своего исповедника она записала свой опыт, а также оставила после себя письма, молитвы и книгу Пути Божии.LV Круг читателей ее работ был широк, поскольку она давала духовные советы людям, независимо от их сословной принадлежности. Некоторые критики выдвигают предположения, что книга Пути Божии в значительной степени основана на Scivias св. Хильдегарды, ее близкой подруги, с которой св. Елизавета поддерживала переписку. Две другие работы, приписываемые св. Елизавете, -- это работа о видениях в трех книгах (хотя некоторые ученые признают подлинное авторство св. Елизаветы только в отношении первой книги) и трактат о мученичестве св. Урсулы и ее сподвижниц, признанный всеми ненадежным источником и породивший множество недостоверных легенд.267 Ни Хильдегарда, ни Елизавета официально не канонизированы.

Что касается появления в монастырях несвященствующих братьев или conversi, то нам следует отметить, что уже в четвертом веке Папа Сириций писал епископу Таррагоны: "Мы желаем, чтобы на монахов, похвально отличающихся серьезностью поведения, святостью жизни и подтверждением веры на практике, возлагались обязанности духовенства".268 В 1311 г. Папа Климент V постановил: "Для увеличения числа богослужений Мы предписываем монахам, рекомендованным аббатами, обязательную подготовку к посвящению в соответствующий сан незамедлительно по завершении установленных законом формальностей".269 Наконец Папа Климент VIII издал декрет: "В соответствии с декретом Священного Тридентского Собора, всякий принимаемый в монашеский орден... должен обладать такой образованностью или подавать бесспорную надежду к обретению таких познаний, которые позволили бы ему принять хотя бы низший сан, а со временем и сан высший".270

Вышеуказанные положения отражают постепенные изменения в монашеской жизни, приведшие не только к рукоположению монахов в священство и, следовательно, к введению монашеских институтов в церковную иерархию как клиро-монашеских, но и к появлению нового типа монахов -- несвященствующих. Этому способствовали самые разные причины: к концу девятого века бенедиктинские монахи стали в сущности заниматься только lectio divina и богослужениями, фактически отойдя от физического труда; интеллектуальный уровень и святость этих монахов делали их в высшей степени достойными рукоположения в священство, тогда как епархиальное духовенство с девятого по двенадцатый век часто оказывалось невежественным и безнравственным; к одиннадцатому веку монастыри испытывали крайнюю потребность в работниках для управления внешним хозяйством, для полевых работ и для выполнения работ по монастырю. Многие монастыри использовали в качестве рабочей силы и прислуги мирян, но очень часто это вызывало разного рода неудобства. Решение было найдено в учреждении особого разряда монахов, отличавшихся от монахов полноправных.

На основании различных документов монастырей бенедиктинского уклада и на основании постановлений нескольких Пап периода двенадцатого-шестнадцатого веков мы вполне вправе охарактеризовать несвященствующих братьев или conversi как обычных монахов, составлявших неотъемлемую часть монашеской общины, но занятых физическим трудом и внешними делами монастыря ради того, чтобы священствующие монахи могли всецело посвятить себя своим непосредственным обязанностям. Когда уклад жизни братьев-конверзов обрел большую определенность, они стали приносить, хотя и не все, обеты, получали особое одеяние, имели свое молитвенное правило по бревиарию, участвовали в некоторых монастырских службах, таких как общемонастырская месса, вечернее богослужение, обличительный и покаянный капитул, торжественные акты; они имели ежегодный отпуск, получали еженедельное духовное наставление от своего непосредственного наставника или руководителя и внутри монастырской общины образовывали некую своеобразную общину. Позднее, когда Церковь одобрила новые формы монашеской жизни, несвященствующие братья обычно признавались особой, но неотъемлемой частью монашества.271

Обобщим вышесказанное: бенедиктинская духовная традиция двенадцатого века все еще сохранила существенные элементы, характерные для монашеской духовности в целом, но внесла определенные изменения в устав. Эта духовная традиция имела прежде всего библейские истоки и взращивалась на lectio divina и богослужебной молитве. Жизнь монаха-бенедиктинца протекала в молитве и покаянии, вдали от мира, устремляясь к соединению с Богом. По словам Леклерка, эту жизнь можно назвать "жизнью пророческой", поскольку состояла она в ожидании грядущего Христа, в молитве и покаянии; "жизнью апостольской", ибо это была жизнь общины в любви, по примеру учеников в Сионской Горнице и по примеру первохристиан; "жизнью мученической", ибо она предполагала уход из мира и постоянную борьбу со всем, что препятствовало любви; "ангельской жизнью", ибо она стремилась к полной отрешенности в молитве, в аскетизме и в целомудрии; и, наконец, "евангельской жизнью", ибо смысл ее заключался в подражании Христу, в следовании путем Евангелия.272

Однако же в бенедиктинской духовности двенадцатого века появились и явно новые традиции, обусловленные цистерцианством. Во-первых, выдвигалось постоянное требование о включении в монашескую жизнь физического труда, что, как мы видели, было не столько нововведением, сколько возвратом к первоначальному учению св. Бенедикта. Во-вторых, не меньший акцент делался на стремлении к созерцательности как цели монашеской жизни, что выразилось в четкой сбалансированности у цистерцианцев lectio divina, молитвы и аскетических упражнений, направленных на достижение созерцания и соединение с Богом. Именно во второй области цистерцианцы внесли наибольший вклад в духовную традицию, особенно в лице св. Бернарда и Гийома де Сен-Тьерри, приблизивших нас еще на шаг к систематическому богословию христианского совершенствования и к разработке психологии мистического состояния.