Августин Блаженный

2. «Овещвление» благодати в западной теологии и благочестии. На Востоке представление о «сотворенной благодати» («gratia creata»), соответствующее западному латинскому учению о благодати, вообще не получило развития; там интересовались исключительно вожделенным «обожением» человека, его «бессмертием» и «нетленностью». В противоположность этому на Западе уже Тертуллиан понимал благодать не столько по-библейски -- как образ мыслей Бога и отпущение грехов, -- сколько в русле стоицизма -- как имеющуюся в человеке «vis», как некую «силу», более могущественную, чем природа («natura»); именно у Тертуллиана мы впервые находим противопоставление природы и благодати. И для Августина также « благодать прощения » служит лишь приуготовлением к «благодати вдохновения», которая входит в человека как некая динамичная субстанция благодати, спасающая и преобразующая его. Это -- «gratia infusa», нечто вроде сверхприродного топлива, приводящего в движение изначально недееспособную волю. В таком случае, говоря о благодати, Августин уже подразумевает не милостивого к нам живого Бога, но отличную от Бога, ставшую самостоятельной, зависимую преимущественно от таинства «сотворенную благодать», о которой ничего не говорится в Новом Завете. Но именно на такой благодати было в средние века сосредоточено внимание латинской теологии и церкви (церкви, построенной на благодати и таинствах), что в корне отличало ее от греческого богословия.

3. Страх перед предопределением, характерный для западного благочестия. Греческие отцы церкви придерживались мнения о свободе выбора человека и до и после грехопадения. У них не было представления о неизбежном божественном предопределении к блаженству или проклятию, а иногда они -- как, например, Ориген и его последователи -- склонялись к идее всеобщего прощения грешников. В отличие от них состарившийся Августин, чрезмерно увлекшийся полемикой с пелагианами, принялся отстаивать манихейские мифологемы. Это привело к нивелированию универсального значения Христа в деле спасения и -- совершенно вразрез с позицией Павла -- к индивидуалистически ограниченному пониманию высказываний Послания к римлянам об Израиле и церкви. Что же это за Бог, который, руководствуясь своей «справедливостью», изначально приговаривает несметное число людей, в том числе даже несчетное множество некрещеных младенцев, к вечному проклятию (даже если, быть может, в более мягкой форме)?

Современник Августина Иоанн Златоуст настойчиво подчеркивал невиновность малых детей, поскольку многие в его общине верили в то, что младенцы могут быть умерщвлены с помощью колдовства и что их душами владеют демоны. Кстати, Августин внес немалый вклад в распространение страха перед демонами в западной церкви. Хотя его учение о предопределении уже Винцентом из Лерина было отвергнуто как новшество, противоречащее принципу кафоличности («то, во что веруют везде, всегда, все»), и никогда не получило полного признания средневековой церкви, тем не менее многих людей вплоть до Мартина Лютера терзал страх по поводу того, будут ли спасены их души, -- страх, совершенно не соответствующий благой вести Иисуса и противоречащий воле Бога к всеобщему спасению. Даже французский специалист по патрологии Анри Марру, обычно благожелательно относящийся к Августину, вынужден прийти к следующему заключению:

«Как показывает история влияния учения Августина, за то, что его идеи часто извращались, большую часть ответственности несет он сам »2!.

4. Новая трактовка учения о Троице. В теологии Августина, не уделявшего много внимания вопросам христианского образа жизни мирян или космологическим аспектам благочестия, мы находим немало спекулятивных рассуждений о Боге. Ведь Августин переставил акценты не только в подходе к сексуальной морали или в теологии благодати и таинства, но и в учении о Боге. Он по-новому осмыслил традиционный христианский тринитаризм, существенно выйдя за пределы сказанного до него Оригеном о единстве и троичности Бога. Очень кратко эти новации можно сформулировать следующим образом:

-- Мысль греков отталкивалась от идеи об одном Боге и Отце; Отец и есть Бог, единый и единственный принцип («arche») Божественности, которую Он дарует Сыну (« Бог от Бога и свет от света »), а в конце концов и Святому Духу. Наглядно это можно представить так: есть три расположенные в ряд звезды, и одна из них дает свет двум другим, но в нашем восприятии все они сливаются в одну звезду.

Августин же выступает за единую божественную природу, или субстанцию, за общую для всех трех ипостасей божественную сущность, великолепие, величие. Исходным пунктом и основоположением его учения о Троице служит именно эта божественная природа, которую он рассматривает как принцип единства Отца, Сына и Святого Духа, причем эти три ипостаси различаются лишь как стороны вечной взаимосвязи, лежащей в основании внутрибожественной жизни. Отец узнает себя в Сыне, а Сын -- в Отце, и в результате этого узнавания происходит истечение Духа как персонифицированной любви. Таким образом, Августин утверждает принцип двойственного исхождения Духа. Это -- то самое знаменитое латинское добавление к никейскому Символу веры «Дух, исходящий от Отца и Сына» («filioque»), которое греки и по сей день отвергают как абсурдное.

-- Таким образом, вместо изначально простых триадических исповедальных положений Нового Завета об Отце, Сыне и Духе было выстроено претенциозное в интеллектуальном отношении спекулятивное тринитарное учение о том, что три равно одному. Все усилия этой едва ли не высшей тринитаристской математики достичь понятийной ясности не привели к каким-либо решениям, способным выдержать испытание временем. Возникает вопрос: не подобна ли эта греко-латинская спекуляция, оторвавшаяся от библейской почвы и отважно пытающаяся выведать тайну Бога в головокружительных высотах, не подобна ли она сыну родоначальника афинского художественного промысла Дедала Икару, слишком близко подлетевшему к солнцу на самодельных крыльях из перьев и воска?

Исследуя произведения Августина и то влияние, которое они оказывали на умы людей на протяжении столетий, Ганс Кюнг считает, что речь следует вести не о неисчерпаемом богатстве его теологических тезисов, а скорее об эпохальном значении Августина для выработки новой латинской, католической парадигмы, разительно отличающейся от греческо-эллинистической! Августина нельзя просто старательно игнорировать, как это принято в восточной теологии, но нельзя считать, как некоторые западные интерпретаторы, что он вообще вне всякой критики. К его оценке нужно подходить дифференцированно, в первую очередь обращая внимание на то, что он был творцом новой парадигмы. Ведь каждая смена парадигм -- это не только шаг вперед, напротив, любая такая смена связана как с завоеваниями, так и с потерями. И на самом деле, новая теологическая парадигма возникла тогда, когда этот изначально внешне светский человек, глубокий диалектик, одаренный психолог, блестящий стилист и, наконец, неистовый христианин пришел к необходимости теологически переработать свой разнообразный опыт, создав великий синтез, -- подобно тому как это доброе столетие назад сделал Ориген.

Заключение

Шестнадцать веков отделяют нас от святого Августина. Отделяют ли? Скажем лучше, связывают с ним, ибо весь этот долгий период Запад был пронизан присутствием Августина, его славой, его влиянием, не говоря уже об ожесточенных спорах, порожденных нюансами его мысли. Имя Августина с такой же настойчивостью приковывает к себе наша внимание не только благодаря своеобразию его личности, но и потому, что в течении всех шестнадцати столетий западная культурная традиция находилась под его воздействием, ибо история постоянно обнаруживает влияние Августина в самых различных областях мысли, культуры и религиозной жизни.

Список литературы

1. Кюнг Г. Великие христианские мыслители / Пер. с нем. О.Ю. Бойцовой. - СПб.: Алетейя, 2000. - 442с.

2. Марру А. Святой Августин и августинианство.: Пер. с франц. О.В. Головой. Долгопрудный: Вестком, 1999.

3. Мейердорф И. Введение в святоотеческое богословие (Конспекты лекций). Клин: Фонд «Христианская жизнь», 2001.

4. Реале Дж., Антисери Д. Западная философия от истоков до наших дней. Том 2. Средневековье. - ТОО ТК «Петрополис», 1994. - 368.