Динамика представлений человека о себе: история изучения и современное состояние проблемы

Прежде всего, следует подчеркнуть, что с социологической точки зрения динамика идентичности (в данном случае речь идет, естественно, о социальной идентичности) рассматривается как прямое и непосредственное следствие динамики социальных структур. Хотя в ряде случаев и признается их взаимовлияние, однако однозначно утверждается, что степень стабильности идентичности зависит от стабильности общества ^[9]. Подобный взгляд закономерно связывает характеристики кризиса идентичности с пониманием особенностей социального российского кризиса. Специфика последнего видится исследователям в целом через драматизм становления новой социальной субъектности, осознающей свой особый социальный интерес в ситуации неопределенности представлений относительно какого-либо общего интереса: «вследствие отсутствия гражданского общества и правовых основ выражения интересов различных групп населения… всякий общий интерес воспринимается с величайшим подозрением, как интерес…группы, преследующей своекорыстные цели» ^{[29, с. 11]}. Трудно не заметить актуальность этой интепретации, данной уже двадцать лет тому назад. И сегодня именно невыраженность, непроясненность групповых субъектов социальных изменений (а соответственно - и невозможность прогноза вектора перемен) составляет ведущую особенность социально-политического российского кризиса. Следовательно, невозможность найти какую-либо ясную «точку опоры» для построения своего нового группового интереса (на основе которой только и может сформироваться новая идентичность) становится причиной кризисного состояния любых социальных идентификаций.

Следует отметить, что подобная неартикулированность субъектов отечественных социальных трансформаций в той или иной степени отмечалась и отмечается многими исследователями, не только российскими социологами. Так, например, анализируя российский кризис в контексте современных общемировых тенденций социальной динамики, М. Кастельс также отмечает в качестве его ведущих черт самопроизвольность возникновения и развитие без наличия какой-либо позитивной альтернативы, хотя и добавляет к ним - справедливо с нашей точки зрения - «взрывное», лавинообразное расширение информационного поля в реформируемой России. Заметим, что именно в последнем он одновременно видит и возможные основания включения нашей страны в общемировой процесс становления информационного общества, - при условии нахождения некоторой «коллективной культурной альтернативы» текущему кризису: «сведенные к сетям первичной идентичности и индивидуального выживания, русский народ и народы бывших советских республик должны будут пройти через восстановление своей коллективной идентичности… Нигде еще идущая борьба между глобальными экономическим потоками и культурной идентичностью не является более важной, чем на обширном пустыре, созданном коллапсом советского этатизма» ^{[11, с. 396]}.

Период середины 90-х гг., согласно социологическому мониторингу исследования идентификационных сдвигов, был отмечен наибольшим кризисом идентичности: все параметры гражданской идентификации теряли силу вследствие отчуждения от государственных институтов и недоверия к властным структурам. Также для этого периода характерным стало появление большого количества «негативных идентичностей», понимаемых в основном как наличие негативных самохарактеристик при описании респондентами своего «социального лица». Социологами данный феномен оценивался как своего рода самоутверждение от противного, выраженное в форме отрицания каких-либо качеств или ценностей у их носителя, который противостоял в своей «инаковости» остальным, и отмечалось, что подобная негативная идентификация может быть основой так называемой агрессивной социальной мобилизации.

Однако для социальной психологии возможность негативного отношения к объекту идентификации не является неожиданной. Прежде всего, фундаментальное утверждение теории социальной идентичности об универсальном характере стремления в поддержании позитивной социальной идентичности как основания позитивной самооценки уже достаточно давно подвергается сомнениям, - при неблагоприятных вариантах межгруппового сравнения иногда лучше сохранить свою «особость», пусть и негативную, нежели вообще оказаться человеком без «социального лица», ведь не иметь социальной идентичности значит быть «человеком-невидимкой», которого никто не принимает в расчет как участника социальных отношений, значит быть символически исключенным из них. Но и вне, так сказать, собственно теоретических подходов к изучению социальной идентичности, в более широкой социально-психологической «рамке» когнитивистской ориентации, фактически на это же указывал еще Хайдер: исходя из признания факта двух ведущих человеческих потребностей - в согласованнности знаний о мире и в субъективном контроле происходящего, - он отмечал, что их удовлетворение достижимо, прежде всего, через возможность прогноза человеком своего ближайщего будущего. В случае же осознаваемой невозможности подобного прогноза в силу сильной изменчивости социальной реальности, обе эти потребности фрустрируются, что переживается человеком как негативное эмоциональное состояние - тревога или депрессия ^[24].

Также следует подчеркнуть, что феномен негативной идентичности в ситуации российского социального кризиса неоднократно отмечался отечественными социальными психологами ^{[13, 21]}. Появление подобных идентификаций оценивается как один из вариантов адаптации к изменившейся реальности.

Интересную его интерпретацию дает Н.М. Лебедева. Она видит в данном феномене реализацию определенного общего вектора изменений процессов идентификации в кризисном социуме, а именно - сдвига от потребности в самоуважении к потребности в смысле: затруднения в самоидентификации («Кто я?), необходимость найти «свою» группу в неопределенной социальной реальности как бы перевешивают стремление искать позитивные отличия «своих» от «чужих». Сопряженным с данным феноменом является и отмечаемый тем же автором (на материале динамики такого вида социальной идентичности как идентичность этническая) «синдром навязанной этничности»», состоящий в том, что в определенных условиях конкретная социальная принадлежность человека против его собственной воли становится чересчур значимой, начинает влиять на его социальное самоопределение в целом. Подобная динамика идентичности также сопровождается негативными чувствами, и исходно будучи, возможно, нейтральной, такая социальная идентичность становится внутренне негативной.

Мы, однако, считаем более социально-психологически адекватной альтернативную интерпретацию указанного феномена, которую можно найти в работах Т.Г. Стефаненко. Обращаясь в целом к несколько иному ракурсу проблемы, а именно - закономерностям выбора человеком тех или иных стратегий конструирования социальной идентичности (опять же на этническом материале), она отмечает несколько возможных вариантов сохранения человеком позитивного самоотношения при условии негативной социальной идентичности. В целом таких вариантов (или частных индивидуальных стратегий конструирования итоговой позитивной идентичности при условии самоидентификации с негативно оцениваемой группой) три: во-первых, человек может установить некоторую «психологическую границу» между собой и группой; во-вторых, выделить внутри данной группы некоторую подгруппу, которой будут приписываться более позитивные характеристики, и считать себя принадлежным именно к ней, и, в-третьих, стратегия конструирования амбивалентной (с точки зрения оценки входящих в нее самохарактеристик) идентичности, которая позволит сохранить позитивное самоотношение хотя бы частично ^[22]. Очевидно, что при таком понимании возможного содержания негативной идентичности прогноз вариантов определяемого ею социального поведения становится значительно более разнообразным.

Заметим, что почти все выше перечисленные особенности хорошо согласуются с теоретической моделью кризиса идентичности Э. Гидденса. Данный кризис он считает неотъемлемой особенностью эпохи постмодерна и рассматривает его как следствие возрастающей индивидуализации. По его мнению, кризис идентичности выражается в следующих четырех феноменологических особенностях: отсутствии у человека «жесткой» ролевой определенности, ролевом «многопозиционировании»; отсутствии рефлексивного проекта собственного будущего; затруднениях социальной категоризации как по отношению к «своим», так и к «чужим»; возрастании негативизма по отношению к «своим» группам ^[8]. Заметим, что в отношении первой из заявленных Гидденсом особенностей кризиса идентичности в социально-психологическом знании существует еще более определенная позиция, - правда, построенная опять на анализе лишь одного вида социальной идентичности, а именно этнической.

Согласно данным, полученным при изучении проблем аккультурации и построения мигрантами новой этнической идентичности, множественная идентичность есть скорее благо, нежели проявление личностного кризиса: к настоящему времени уже установлено, что конструирование биэтнической идентичности представителями групп меньшинства является благоприятным с точки зрения адаптации как для самого человека, так и для его социального окружения, и более того - представляет собой наиболее предпочитаемую стратегию ^{[22, 33]}. Что же касается отсутствия осознанного проекта собственного будущего, или - в психологической терминологии - нарушения личной временной перспективы, то следует отметить, что позиция, согласно которой данный признак является характерным «маркером» кризиса идентичности является более чем устоявшейся для психологии личности. Так как с этой точки зрения, любой кризис идентичности есть прежде всего кризис ценностно-смысловой, то общей первопричиной кризисов такого рода является распад привычной связи событий, что вполне закономерно отражается во «времени Я» ^[3].

Итак, можно видеть, что исходные социологические гипотезы начала 90 хг.г. не получили впоследствии однозначного подтверждения. Реальная структура социальных идентичностей человека эпохи отечественных радикальных социальных трансформаций оказалась фактически столь же множественной, фрагментарной и опирающейся на идентификацию с ближним окружением (семья, друзья), что и в начале социальных перемен. Возможно, это связано с тем, что длительность взаимодействия с социальной неопределенностью в принципе не оказывает влияния на структуры идентичности; возможно, прошедшее двадцатилетие с точки зрения макродинамики идентификационных процессов является лишь моментом, к тому же - начальным; возможно - и это представляется нам наиболее вероятным - только социологическая картина кризиса идентичности в условиях социальных изменений не способна «схватить» какие-то его содержательные особенности, а потому должна быть дополнена социально-психологическими трактовками.

Социальными психологами актуальный социальный кризис также признается имеющим определяющее влияние на весь ход социального развития личности. Однако, ведущей характеристикой его выступает разнонаправленность социальных изменений, и общим теоретико-методологическим основанием социально-психологических исследований особенностей социального развития личности в условиях радикальных трансформаций стало понимание Г.М. Андреевой сущности социальной нестабильности как рассогласованности социальных перемен, смены направления и темпа изменений, несовпадение меры их радикальности в различных сферах жизни общества ^[2]. Очевидно, что прямым психологическим следствием подобного рассогласования социальных ориентиров в ходе социализации становится усложнение для человека ситуации социального выбора и, как следствие, затруднение функции прогноза - как по отношению к социальной реальности в целом, так и по отношению к своему «личному завтра». Соответственно, можно предположить, что объективное отсутствие должного количества согласованных «внешних» ориентиров для социального самоопределения с необходимостью заставляет человека больше опираться на ориентиры «внутренние» - в частности, идентичность и систему персональных ценностей. Однако именно эти личностные образования в ситуации радикальных перемен оказываются наиболее уязвимы, что, собственно, и заставляет говорить о кризисных метаморфозах идентичности и ценностей как о ведущих личностных проявлениях социального кризиса.

Для отечественных социально-психологических исследований кризиса идентичности основополагающим стало определение Г.М. Андреевой, согласно которому кризис идентичности трактуется как «особая ситуация сознания, когда большинство социальных категорий, посредством которых человек определяет себя и свое место в обществе, кажутся утратившими свои границы и свою ценность» ^{[2, с. 266]}. При этом интересно не только определенное изменение содержания идентификационных характеристик, но и их субъективное оценочное значение: кризис идентичности может быть определен не только как трудность в обозначении своей ниши в обществе, но и как утрата позитивных представлений о своей группе. Таким образом, речь идет прежде всего о кризисе социальной идентичности, причиной которого признается изменение значений большинства социальных категорий для самоидентификации, а основным его содержанием становится утрата позитивных социальных идентичностей в силу объективного исчезновения ряда оснований для солидаризации или изменения их социальной оценки. Нам представляется важным подчеркнуть, что при таком понимании кризиса идентичности акцентируется его субъективная сторона - дело не только в объективном изменений социальных структур и, соответственно, социальных категорий, а, прежде всего, в том, что они кажутсяизменившимися и меняется их субъективное оценочное значение. Собственно, именно это и представляет социально-психологический интерес.

Нам бы хотелось также подчеркнуть в подобной позиции артикулированную обращенность к персональному полюсу идентичности, апелляцию к потребности в стабильности «Я». И, продолжая эту обращенность, с нашей точки зрения, возможное определение кризиса идентичности могло бы состоять в указании на нарушение баланса устойчивости / изменчивости «Я»: его чрезмерной гибкости и неопределенности или жесткости (ригидности), причем как с точки зрения персонально-, так социально-идентификационных составляющих.

Общая картина кризиса идентичности усложняется и дополняется не только разнообразием его социально-психологических трактовок, но и реализуется в следующих трех линиях исследований: через, во-первых, учет множественных взаимозависимостей критических явлений в социальной идентификации с другими психологическими реалиями; во-вторых, апелляцию к активности субъекта идентификации; и в-третьих - через учет особенностей восприятия и категоризации самой ситуации социальных изменений.

Примеры первой линии наиболее множественны. Прежде всего, речь может идти об исследованиях взаимосвязи особенностей идентичности с системой ценностей человека. В качестве же наиболее масштабно и системно реализованного примера отметим подход Н.М. Лебедевой. Так, в ее исследовании межпоколенной трансформации русской культуры отмечалась выраженная тенденция к сохранению таких базовых ценностей русской культуры как коллективизм и феминность при одновременной фиксации возникновения у россиян новых ценностей - в частности, индивидуализма и маскулинности (выражающихся в росте мотивации достижения, индивидуального успеха и т.п.) ^{[12, 13]}. Исследовательница видит в этом противоречии одно из проявлений критических тенденций в этнической идентификации русских, справедливо связывая противоречивость ценностных ориентаций с противоречивостью современной этнической идентичности у русских.

Также ярким и убедительным примером реализации «когнитивной сложности» социальной психологии в анализе кризиса идентичности может служить подход Т.Г. Стефаненко. Обращаясь к анализу процесса построения этнической идентичности, она рассматривает социальную каузальную атрибуцию и социальную стереотипизацию как два взаимосвязанных, но относительно автономных механизма конструирования последней. Опираясь на эмпирические данные, исследователь показывает, что содержание этнических стереотипов служит объяснению поведения членов этнических групп, а каузальные атрибуции, формируемые на основе групповой принадлежности, используются для формирования и сохранения определенных этнических стереотипов ^[22].

Вторая линия - апелляция к активности субъекта идентификации - для дополнения и «психологического наполнения» общей картины динамики социальных идентичностей в условиях социального кризиса представляется нам менее выраженной. В определенной степени она опирается на общепсихологическое понимание жизненных стратегий личности. С этой точки зрения, существует два типа жизнедеятельности человека: воспроизводящий и воздействующий, и, соответственно, два типа личности, первый из который более склонен к простому воспроизводству своей жизни, и второй, расширяющий и организующий свою жизнь, оказывающий на нее активное воздействие ^[1]. Соответственно, прогнозируются и два типа возможных личностных реакций на социальные изменения: восприятие их как потери всех и всяческих ориентиров для самоопределения и отношение к ним как расширению всех и всяческих возможностей, в том числе и идентификационных.

И, наконец, третьей - с нашей точки зрения максимально интересной, но наименее реализованной в эмпирических исследованиях - линией социально-психологического подхода к изучению кризиса идентичности в условиях радикальных социальных изменений является включение в его анализ такой переменной как субъективное восприятие изменений, отношение к ним самого субъекта идентификации. Между тем подобное включение существенно расширяет поле возможных интерпретаций кризиса идентичности. Собственно, именно трактовка динамики идентичности через призму субъективного восприятия и отношения к социальной ситуации представляется нам наиболее интересной, а также - что, наверно, не менее важно, - потенциально плодотворной, и вот почему. В сегодняшних оценках отечественной социальной ситуации все чаще представлен дискурс стабилизации - очевидно не в силу отсутствия реальной социальной динамики, а вследствие окончательной потери ею какого-либо, даже декларируемого, вектора. И в этом смысле обращение к изучению идентичности в отечественных условиях перемен в ракурсе опосредующего восприятия самих этих перемен снижает пафос ее кризисности, позволяя оценивать актуальные трансформации идентичности нашего современника как балансы стабильности и изменчивости его «Я».

Библиография

идентичность социальный психология

1. Абульханова-Славская К.А. Психология и сознание личности (Проблемы методологии, теории и исследования реальной личности): Избранные психологические труды. М.-Воронеж, 1999

2. Андреева Г.М. Трудности социального познания: «образ мира» или реальный мир? // Социальная психология в современном мире / Под ред. Г.М. Андреевой, А.И. Донцова. М., 2002. С. 182-203

3. Арестова О.Н. Операциональные аспекты временной перспективы личности // Вопросы психологии. 2000. №4

4. Барр В. Социальный конструкционизм и психология // Постнеклассическая психология. 2004. №1. С. 29-45.

5. Белинская Е.П. Конструкционистская парадигма и проблема «Я» в социальной психологии // Современность / Post. Альманах социокультурных исследовний. М.: 2009. С. 48-62.

6. Белинская Е.П., Тихомандрицкая О.А. Социальная психология личности. М.: 2009.

7. Герген К. Сотовый телефон и отсутствующее присутствие // Постнеклассическая психология. 2005. №1 (2). С. 31-51

8. Гидденс Э. Последствия модернити // Новая постиндустриальная волна на Западе / под ред. Вл. Иноземцева. М., 1999. С. 101-123

9. Данилова Е.Н. Социальные идентификации в трансформирующемся обществе // Социальные трансформации в России: теории, практики, сравнительный анализ /под ред. В.А. Ядова. М., 2005. С. 324-364

10. Джемс У. Психология. М., 1991

11. Кастельс М. Информационная эпоха: проблемы экономики и культуры. М., 2000

12. Лебедева Н.М. Ценностно-мотивационная структура личности в русской культуре // Психологический журнал. 2001. Т. 22, №3. С. 26-36

13. Лебедева Н.М. Теоретико-методологические основы исследования этнической идентичности и толерантности в поликультурных регионах России и СНГ // Идентичность и толерантность. М., 2002. С. 10-35

14. Левин К. Разрешение социальных конфликтов. М.: 2000.

15. Майерс Д. Социальная психология. СПб, 1997

16. Маслоу А. Новые рубежи человеческой природы. М., 1999

17. Нуркова В.В. Свершенное продолжается: психология автобиографической памяти личности. М., 2000

18. Нуркова В.В. Роль автобиографической памяти в структуре идентичности личности // Мир психологии. 2004. №2. С. 77-87.

19. Павленко В.Н. Представления о соотношении социальной и личностной идентичности в современной западной психологии // Вопросы психологии. 2000. №1. С. 135-142

20. Роджерс К. Взгляд на психотерапию: становление человека. М., 1994

21. Солдатова Г.У. Психология межэтнической напряженности. М., 1998

22. Стефаненко Т.Г. Индивидуальные стратегии конструирования этнической идентичности // Идентичность и толерантность / отв. ред. Н.М. Лебедева. М., 2002. С. 35-49

23. Стефаненко Т.Г. Компоненты этнической идентичности: когнитивный, аффективный, поведенческий // Мир психологии. 2004. №3. С. 38-43

24. Фернхем А., Хейвен П. Личность и социальное поведение. СПб, 2001

25. Харре Р., Брокмейер Й. Нарратив: проблемы и обещания одной альтернативной парадигмы // Вопросы философии. 2000. №3. С. 29-42.

26. Хорни К. Невроз и развитие личности. М., 1998

27. Хьюстон М., Штребе В. Введение в социальную психологию. М.: 2004.

28. Эриксон Э. Идентичность: юность и кризис. М., 1996

29. Ядов В.А. Социальная идентификация личности. М., 1993

30. Якимова Е.В. Социальное конструирование реальности: социально-психологические подходы. М., 1999

31. Banaji M.R., Prentice D.A. The Self in Social Context // Annual Review of Psychology. 1994. Vol.45. P. 297-332.

32. Baumeister R.F. The need to belong: interpersonal attachements as a fundamental human motivation // Psychological Bulletin. 1995. V. 117. P. 75-90.

33. Berry J.W., Poortinga Y.H., Segall M.H., Dasen P.R. Cross-cultural psychology: Research and applications. Cambridge, 1992

34. Blanz M., Mummendey A., Mielke R., Klink A. Responding to negative social identity: a taxonomy of identity management strategies // European Journal of Social Psychology. 1998. Vol. 28. P. 697-729

35. Castells M. The Information Age; Economy, Society and Culture. N.Y., 1998.

36. Gergen K.J. The saturated self (2 nd.ed.). N.Y., 2000.

37. Harre R. Language games and the texts of identity // J. Shotter, K. Gergen (eds.) Texts of Identity. London, 1989.

38. Harre R., Davies B. Positioning: The discursive production of selves // Journal for the Theory of Social Behavior. 1990. V. 20. P.43-63.

39. Higgins T.E. Self-discrepancy: A theory relating self and affect // Psychological Review, 1987. Vol. 84. P.319-340.

40. Marcia J. Identity in adolescence // Handbook of adolescent psychology. N.Y., 1980. P. 159-187.

41. Markus H.R., Nurius P. Possible Selves // American Psychologist. 1989. V. 41. P. 954-969.

42. Markus H.R., Kitayama S. Culture and the Self: implications for cognition, emotion and motivation // Psychological Review. 1991. V. 98 (2). P. 224-252.

43. Philipchalk R. The Social Self. N.Y., 1995.

44. Sinnirella M. Exploring temporal aspects of social identity: the concept of possible social identities // European Journal of Social Psychology. 1998. V. 28 (2). P. 227-248.

45. Shotter J. Social accountability and selfhood // Oxford, 1989.

46. Spears R., Lea M. Social influence and the influence of the

47. Swann W.B., Stein-Seroussi A., Giesler B. Why do people self-verify? // Journal of Personality and Social Psychology. 1992. V. 62. P. 392-401.

48. Tajfel H., Turner J.C. The social identity theory of intergroup behavior // Psychology of intergroup relations. Chicago, 1986. P. 7-24.

49. Turner J. Self and collective: cognition and social context // Personality and Social Psychology Bulletin. 1994. V. 20 (5).

50. Waterman A. (ed.) Identity in Adolescence: Processes and Contents. San-Francisco, 1985.

Размещено на Allbest.ru