Приведенные размышления позволяют иначе взглянуть на весь ход духовного и психического раз вития ребенка. Слово изначально становится не только важнейшим жизненным фактом, но и актом -- актом духовным и культурным, что ставит под сомнение наличие у ребенка не только «чистой» чувственности, но и натуральных, низших, примитивных психических функций. (О «примитивности» А. Белый проницательно заметил: «Современные дикари -- не остатки примитивного человека, а дегенераты когда-то бывших культур»). Нельзя сказать, что Выготский, использовавший перечисленные тер мины для характеристики начальных стадий развития психики ребенка, этого не понимал. Приведу его слова: «Ни в одном из известных нам типов развития никогда дело не происходит так, чтобы в момент, когда складывается начальная форма, уже имела место высшая, идеальная, появляющаяся в конце раз вития, и чтобы она непосредственно взаимодействовала с первыми шагами (курсив мой. -- В.З.), которые делает ребенок по пути развития этой начальной или первичной формы. В этом заключается величайшее своеобразие детского развития, в отличие от других типов развития…» [5, т. 4, с. 395]. Автор заключает, что среда здесь играет роль не обстановки, а источника развития. И все же Выготский откладывает первые шаги развития на потом, недооценивая дет скую гениальность.

Как я старался показать выше, развитие ребенка начинается с «верхнего до», с образования духовно го, символического слоя сознания, с «вершинной психологии», с конгениальности младенца высшим проявлениям человеческого духа, выражающимся в материнской любви к своему чаду. Вот что об этой любви писал И. Бродский: Это ты, горяча, ошую, одесную, раковину ушную мне творила, шепча. Это ты, теребя штору, в сырую полость рта вложила мне голос, окликавший тебя.

Итак, любовь и слово. Пьер Абеляр (1079--1142) в «Возражении некому невежде» писал: «На эти две добродетели ясно указывало явление высочайшего духа, открывшееся в огненных языках, чтобы создать через любовь философов, а через добродетель разумных доказательств -- наивысших логиков. Поэтому хорошо, что дух явился в огне и в виде языков, дабы сообщить им любовь и красноречие на всякого рода языках» [1, с. 93]. В.Л. Рабинович, комментируя Абеляра, пишет: «Это новозаветный парафраз о сошествии Святого Духа на апостолов, которое было отмечено тем, что над головою каждого появился язык. Омоним язык (пламени) и язык (речь) фундаментально значим: разноречие -- разномыслие (понимающее непонимание)… Смертельный номер -- понять не понимая» [33, с. 8].

Оксюморон «непонимающее понимание» не должен смущать; он подобен таким не смущающим нас оксюморонам, как «смертная жизнь», «живая смерть». Всё это -- жизнь человеческая! И она, действительно, начинается (должна начинаться!) с вер шинной психологии, имеющей свои глубины. В по исках истоков вершинной психологии вовсе не обязательно обращаться к инстинктам или дурно понятому бессознательному.

«Глубинная психология» со всеми ее каверзами, внешними и внутренними распрями, возникает в ходе развития много позже. Философскую и психологическую аргументацию сказанному мы находим у Шпета. Его мало заботили проблемы конечного объяснения и поиска химерической первопричины духа. Спиритуализм был ему глубоко чужд. Он, как и Гумбольдт, видел реальность духа как первично данного только в объективном, культурно-историческом его проявлении: «Мы не только знаем его по его проявлениям, но и на самом деле он есть не иначе, как в своих проявлениях.

Ограничивая сферу духа его культурно-историческим бытием и деянием, мы не можем выходить за пределы его действительного объективного, в истории данного, бытия. Дух начинает быть и есть только в выражении, он есть самовыражение, -- вот это внешнее, материальное выражение!» [44, с. 170]. Настоящая выписка извлечена из статьи Шпета «Литература» (1929).

Автор рассматривает литературу как выражение и объективацию народного духа. О. Мандельштам написал об этом же по-своему, но не менее выразительно: Духовное доступно взорам и очертания живут. Дух имеет и другие более интимные формы своего выражения, прежде всего в материнской любви. В 1920 г. Г.Г. Шпет пишет своей ученице и другу Н.И. Игнатовой: «у меня есть статья (я люблю ее больше других) «Сознание и его собственник», в ней я силюсь доказать, что Я не может определять себя без помощи другого, что в собственном существовании Я удостоверяется через другого… И тут метафизика любви. Эмпирически мать удостоверяет, что я родился, без нее я не был бы в этом «уверен», она только знает это, как следует знает. Через любовь ко мне я удостоверюсь в своем существе, это -- второе рождение. И вот где Ужас: почувствовать трепет своего бытия, и быть брошену в сомнения, в неуверенность в нем, в бытии самой сущности. Себя. А сколько таких проходит мимо нас: ненастоящих, иллюзорных! Ужас: сознавать свою иллюзорность!» (2005, с. 349--350). Такой ужас можно сравнить с состоянием, охватившим героя рассказа В. Набокова «Ужас», когда окружающий его мир утратил названия. Данте называл подобное «террором настоящего», лишенного прошлого и будущего. Ужас вызван тем, что мир, утративший названия, утратил и душу, которая находится в слове. В этом со светским философом Шпетом солидарен религиозный философ Флоренский. Последний пишет о слове как об индивидууме, субъекте, строение которого подобно строению человека: «Внешняя форма есть тот неизменный общеобязательный, твердый состав, которым держатся все слова, ее можно уподобить телу организма… Внутреннюю форму естествен но сравнить с душой этого тела. Это душа слова -- его внутренняя форма происходит от акта духовной жизни» [40, с. 115]. Т.А. Флоренская, комментируя это положение, пишет: «Чувственность, рассудок и разум соединены в слове наподобие тела, души и духа» [38, с. 58]. Так или иначе, но в идеальном случае в материнском даре слиты в одно целое любовь, душа и слово. П.А. Флоренский подчеркивает, что понятие «индивидуум» по отношению к слову «не является метафорой, и слово действительно является живым субъектом, иначе невозможно и живое понимание в диалоге» [40, с. 62]. Едва ли только метафорически характеризовали слово поэты: «Слово -- дом» (М. Цветаева); «Язык -- родина и вместилище красоты и смысла…» (Б. Пастернак).

Не является метафорой и «второе рождение» в младенчестве, которое было сюжетом А. Белого («Котик Летаев»), Вяч. Иванова («Младенчество») и много позже -- предметом пристального внимания психоаналитиков: А. Фрейд, М. Кляйн, В. Биона, Д. Винникота, Э. Эриксона, Ж. Лакана и др. «Второе рождение» (столь же символическое, как и любой акт рождения) или начало идентификации, понимаемой в том смысле, в каком этот термин используется в психоанализе, видимо, происходит очень рано. Идентификация предшествует и готовит стадию зеркала, начало которой Ж. Лакан датирует 6месячным возрастом. Она предшествует или сопутствует воз никновению чувства базового доверия (Э. Эриксон) и возникновению иллюзии омниопотентности - всемогущества (Д. Винникот). Последнее, по сути, является младенческим прототипом или предвестни ком магической стадии в развитии ребенка, начало которой Выготский датировал дошкольным возрас том. Идентификация и сопровождающие ее чувства строятся в живом пространстве Между Я--Ты (М. Бубер), и в нем же, благодаря бескорыстному общению, затем -- совокупному действию младенца со взрослым, создается представление о себе. Ребенок начинает видеть себя в другом, он удваивает себя, благодаря другому, создает символическое зеркало «Я» как инструмент идентификации. И пользуется им до конца жизни.

В конце концов, не столь важно, какое из много численных событий жизни младенца представляет собой точку схождения природы и культуры. Существенно, что такая точка находится в том нежном возрасте, когда младенец в построенном и одушевленном пространстве любви и общения, порождая знаки, понятные взрослому, творит культуру. П.А. Флоренский называл подобное прорастанием себя в диалоге и в молчании. Последнее не следует недооценивать. О нем замечательно сказал О. Мандельштам:

И в зыбке качаюсь дремотно,

И мудро безмолвствую я:

Решается бесповоротно

Грядущая вечность моя.



4. Некоторые следствия гетерогенеза языков описания реальности

Ограничимся отрывочным и эскизным описанием проникновения слова в жизнь ребенка до одного года. Дальнейшее развитие языка подробно изучено психологами и лингвистами. Приведу лишь метафору Гумбольдта, которая в одинаковой мере пригодна для описания исторического и онтогенетического развития языка: «Если можно позволить себе такое сравнение, язык возникает подобно тому, как в физической природе кристалл примыкает к кристаллу. Кристаллизация идет постепенно, но повинуясь единому закону… Когда такая кристаллизация заканчивается, языки как бы достигают зрелости» [9, с. 162].

Эта метафора интересна тем, что она дает наглядное представление, что в гранях слова-кристалла (независимо от того, выступает оно в своей внешней или внутренней форме) отражаются, естественно, в превращенном виде многие перцпетивные и операциональные категории. Мало того, согласно Гумбольдту: «Язык не про сто переносит какую-то неопределенную массу неопределенных элементов в нашу душу; он несет в себе ещё и то, что предстает нам во всей совокупности бытия как форма» [там же, с. 81]. Существенно также то, что эта форма не продукт абстрагирующего ума, она имеет реальное бытие.

Когда же внутреннее слово вербальное и невербальное «вынырнет» на поверхность, найдя свою внешнюю форму, чтобы воплотиться в ней, оно сократит, свернет и сохранит, но теперь в качестве своей внутренней фор мы те внешние формы действия, образа, в создании которых оно участвовало и в лоне которых оно само созревало и развивалось.

Например, предметный остов, входящий в структуру слова, складывается благодаря ассимиляции последнего перцептивно-моторным опытом оперирования предметом. В структуре слова Шпет находил место и образу как sui generis внутренней по этической форме между звуко-словом и логической формой. (Как самостоятельный предмет изучения он поместил образ между «вещью» и «идеей» [44, с. 264], т. е. там же, где П.А. Флоренский помещал символ). Хотя слово и придает образу и действию форму, важно, что между словом и ими нет «крепостной зависимости», на чем настаивали не только ученые -- Г.Г. Шпет и Р.О. Якобсон, но и поэт -- О.Э. Мандельштам. Все они как бы предвидели трудности, по сути -- невозможность понимания поэзии великим мнемонистом Ш., у которого была именно такая зависимость (см.: [27]).

Слово не только придает форму чувственности и движению, оно объективирует их, позволяет понять:

Мы только с голоса поймем,

Что там царапалось, боролось.

О. Мандельштам

Позволю себе привести важнейшие положения Гумбольдта [9, с. 77--78], дав их в изложении Шпета: «Деятельность органов чувств должна синтетически связываться с внутренним действием духа, чтобы из этой связи выделилось представление, стало, -- по отношению к субъективной способности, -- объектом, и, будучи воспринято в качестве такового, вернулось в названную субъективную способность. Представление, таким образом, претворяется в объективную действительность, не лишаясь при этом своей субъективности. Для этого необходим язык, так как именно в нем духовное стремление прорывает себе путь через губы и возвращает свой продукт к собственному уху. Без указанного, хотя бы и молчаливого, но сопровождающегося содействием языка, претворения в объективность, возвращающуюся к субъекту, было бы невозможно образование понятия, а следовательно, и никакое мышление» [44, с. 333]. Сказанное Гумбольдтом поэтически выражено Р.М. Рильке:



Слух созерцал,

Трогая менее зримое,

Менее явное.

Здесь «предметное зеркало» взаимодействует с «вербальным эхом», что является условием порождения нового образа, несущего смысловую нагрузку и делающего значение видимым, т.е. визуального мышления, возникающего на основе слова.

Речь идет не просто о мгновенном возвращении, но прежде всего об отодвигании во времени решающих и исполнительных актов по отношению к окружающей действительности, в том числе удовлетворения собственных органических потребностей.

Происходит как бы удвоение и повторение явлений в зазоре длящегося опыта, позволяющем сознательным существам обучаться, самообучаться и эволюционировать. В таком удвоении опыта состоит кардинальное отличие психики человека от психики животных. Л.С. Выготский, предлагая формулу поведения человека, через запятую перечислял: исторический опыт, социальный опыт, удвоенный опыт [5, т. 1, с. 85]. Можно говорить и об умноженном опыте быстротекущей жизни. Иное дело, насколько эффективно такой опыт используется? В зазорах (паузах, активном покое) происходит напряженная работа понимания, суть которой состоит в двух противоположно направленных актах: осмышление значений и означение смыслов. Осуществление такой работы невозможно без слова, которое само по себе, как предполагал Выготский, биполярно ориентировано. Оно оседает значением в мысли и смыслом в вещи. Д.Б. Эльконин добавил к этой двойной ориентации еще одну -- ориентацию на другого человека, от которого исходит санкция адекватности восприятия, действия, слова, совершаемых актором [49, с. 516--517].

Образующиеся посредством слова в таких зазорах ментальное пространство, сознание, психические интенциональные процессы (название не имеет значения) с самого начала представляют собой не отношения к действительности, а отношения в действительности. Другими словами, субъективность сама входит в объективную реальность, является элементом ее определения, а не располагается над ней в качестве воспаренного фантома физических событий или эпифеномена. Субъективное не менее объективно, чем так называемое объективное, говорил А.А. Ухтомский.

Соответственно, сознание с самого начала связано с телесными актами, оно бытийно, событийно и вместе с тем рефлексивно и духовно. С этой точки зрения, «пропасть», обнаруженная Штерном, Выготским и другими между словами и миром, оказывается мнимой, во всяком случае, ее нет изначально. Иное дело, что мы сами вольны с помощью слов образовывать между ними пропасти, громоздить барьеры, надолбы и рвы, а затем предпринимать неимоверные усилия, чтобы с помощью тех же слов преодолевать созданные препятствия.

Вернемся к повторению и удвоению опыта. Слово возвращается к субъекту, напитавшись и наполнившись аффективным, предметным и операциональным содержанием, превращенным в его внутренние формы. Человек как бы перемещается в мир значений и концептов, рефлексирует по поводу верхних слоев построенного им мира, сознательно оперирует построенными им образами, знаками, словами, смыслами и т. п., хотя совершенно не подлежит сомнению, что фундаментальные перцептивно-динамические категории, вещественно-смысловые образования, ранее освоенные им, он продолжает использовать в скрытой форме. Но эта скрытость форм, полезная для человека, не освобождает психологию от ее вполне сознательного учета и от поиска путей по строения этого удивительного мира психической реальности, развития объективных и вместе с тем психологических методов ее исследования.

Есть «отодвигание и удвоение» другого рода, когда слово обогащается в диалоге. Гумбольдт, будто предвидя исследования М.М. Бахтина о диалогизме и полифонии сознания, писал: «Членораздельный звук льется из груди, чтобы пробудить в другой личности отзвук, который возвратился бы снова к нам и был воспринят нашим слухом. Человек тем самым делает открытие, что вокруг него есть существа одинаковых с ним внутренних потребностей, способные, стало быть, пойти навстречу разнообразным волнующим его порывам.

Поистине предощущение цельности и стремление к ней возникают в нем вместе с чувством индивидуальности и усиливаются в той же степени, в какой обостряется последняя, -- ведь каждая личность несет в себе всю человеческую природу, только избравшую какой-то частный путь развития… Стремление к цельности и семя негасимых порывов, заложенное в нас самим понятием человечности, не дают ослабнуть убеждению, что отдельная индивидуальность есть вообще лишь явление духовной сущности в условиях ограниченного бытия» [9, с. 64].

Благодаря своей полноте и насыщенности слово содействует экстериоризации образа, действия или их вместе, а возможно, и овнешнению души. И тогда сло во занимает место в их внутренней форме (В.В. Роза нов сказал: «В моей походке душа». И добавил: «к сожалению, у меня преотвратительная походка»). Возвращение, объективация реальности есть формы субъективной деятельности, создающее объект мышлению. И мышление, и объект следует понимать в самом широком смысле этих слов.

Художник в своем произведении воплощает, а тем самым возвращает себе свой образ, а нам демонстрирует способ и избыток своего видения. Подобное происходит с движением, о чем давно писали выдающиеся театральные режиссеры. А.Я. Таиров, обсуждая проблему взаимоотношений актера и образа, решал ее, привлекая понятие «кинестетическое чувство»: «Актер умеет себя видеть (без зеркала), слышать (без звука). Поговорка «не увидишь, как своих ушей» для актера недействительна.

Должен видеть свои уши, себя, улыбку, движение, все, даже с закрытыми глазами, -- упражнять это -- видеть себя в лесу, на веранде, в комнате, на горе, в море, на снежной вершине -- видеть, а не представлять. Слышать свой голос, мелодику речи, интонации, ритм, futre, pruno, crescendo и т. д.» [37, с. 56]. Е. Шахматова, комментируя теорию и практику Таирова, пишет: «Сверхактер, пытающийся осознать внешнее проявление эмоций, должен был это шестое, а по Таирову, «кинестетическое чувство» -- «контрольную и диспетчерскую инстанцию», которая управляет отбором и степенью проявления технических средств, раз вить в себе до автоматизма.

Поразительно совпадение этого принципа таировской эстетики с мейерхольдовским «зеркаленьем». «Это кинестетическое чувство, -- цитирует автор историка Камерного театра К. Державина, -- уподобляется внутреннему зеркалу, в котором актер видит форму своего движения»» [42, с. 147]. В. Э. Мейерхольд, А.Я. Таиров, Л.С. Курбас, равно как и Г.Г. Шпет, в своих работах о театре раскрывали механизм построения образа и его участия во внутренней форме сценического действия, в кото ром, разумеется, участвовало и слово. Примечательна характеристика такого участия в пантомиме, которую дал Таиров: «Пантомима -- это представление такого масштаба, такого духовного обнажения, когда слова умирают и взамен их рождается сценическое действие» [37, с. 91]. Слово, конечно, не умирает, оно наряду с образом становится внутренней формой сценического действия.

«Кинестетическое чувство» А.Я. Таирова, «ощущение порождающей активности» М.М. Бахтина сродни «артикуляционному чувству» В. Гумбольдта, и все они представляют собой необходимое условие видения действия, будь оно вербальным или моторным, изнутри, о чем говорил Н.А. Бернштейн.

Не стану перегружать текст изложением психологических исследований «удвоения», «зеркаленья» (В.А. Лефевр и Б.Д. Эльконин предпочли термин «экранирование»), проводившихся А.В. Запорожцем и М.И. Лисиной, Н.Д. Гордеевой, Б.Д. Элькониным, Д.Б. Элькониным и автором этих строк. Мне важно было показать доминирующее участие слова в подобных актах.

Языки действий, образов, входя в структуру слова, становясь его внутренними формами, сохраняют свои динамические свойства и не останавливаются в своем развитии. Такая логика не нова. Б. Спиноза говорил о памяти как об ищущем себя интеллекте. Интеллект (голодный ум) ищет или с помощью языка сам создает новый объект своих размышлений. Мы с Н.Д. Гордеевой рассматриваем живое движение как ищущий себя смысл. Видимо, и образ предмета -- это ищущее себя слово. Позднее само слово начнет искать адекватные ему образы действия или художественные образы. В последнем случае, согласно А. Бергсону, требуется максимальное умственное усилие. Ученик и сотрудник Г.Г. Шпета -- психолог и художник Н.Н. Волков специально доказывал, что во внутреннюю форму живописных произведений входит слово. Его учитель говорил: «Пластика, музыка, живопись -- словесны.

Такова внешность их; через словесность, присущую им, они действительны. Это -- реально художественный язык» [44, с. 197].

Язык не просто всесторонне пронизывает всю внутреннюю жизнь человека, но проникает в нее из начально, точнее, строит ее. Из психологии развития слишком хорошо известно, насколько пагубно не только на речевом, но и на общем развитии ребенка сказывается пропуск соответствующего сензитивного периода и какие нужно предпринимать усилия, чтобы наверстать упущенное.

Изложенное выше позволяет сделать заключение о гетерогенности слова, образа и действия, а их становление и развитие назвать гетерогенезом. Ведущую роль в нем играет слово. Хотя семенной логос -- это слово до слова (и не внутренняя, не автономная, не эгоцентрическая речь), но все же слово. Семя логоса падает в плодотворную чувственную почву, возделываемую живым движением и орошаемую эмоциями. Оно в ней растет, хотя может и прозябать.

В 50х годах прошлого века А.В. Запорожец и М.И. Лисина экспериментально показали, что живое движение обладает чувствительностью [11, т. 2, с. 36-- 47]. Н.Д. Гордеева не только подтвердила ее наличие, но и обнаружила два вида чувствительности: к ситуации и к самой динамике движения, к возможностям его продолжения [6]. Именно чувствительность движения является основанием его поразительных динамических свойств и практически неограниченных возможностей развития.

Можно предположить, что живое движение щедро делится своей чувствительностью с образом и словом, которые порождаются посредством этого же движения. Поэтому, во всяком случае, по своему происхождению образ и слово являются чувствительными, чувствующими, т. е. живы ми. Интересные соображения относительно чувствующего логоса развивал испанский философ Хавьер Субири [36, с. 210--211]. В этом же направлении шли размышления М.К. Мамардашвили о бесконечной чувствительности разума [29, 338].

Чувствительность движения, образа, слова, разума представляет собой необходимое условие создания живых произведений искусства, в которых оседают аффективно-смысловые образования человеческого сознания. Произведения искусства, будучи общественной техникой чувств, становясь доступными человеку, придают формы стихиям и хаосу его эмоций. Это замечательный сюжет «Психологии искусства» Л.С. Выготского.

Посредством чувственности, движений, эмоций слово, насыщаясь внелингвистическими потенциями образа и действия, становится плотью и вырастает в плодоносящее древо языка. Его носителя М.М. Бахтин характеризовал как «выразительное и говорящее бытие. Это бытие никогда не совпадает с самим собою и поэтому неисчерпаемо в своем смысле и значении» (1996, с. 8).

Основанием для такой оценки Бахтину служили бездонность слова (если только оно не заведомая ложь), незавершимость диалога как единственно адекватной фор мы словесного выражения подлинной человеческой жизни. При высших формах овладения словом чело век может «двигаться в слове, как в пространстве» (О. Мандельштам). Добавим к этому незавершимость образа и открытость его миру, а также неукротимость живого движения и действия, будь оно социальным или предметным. Все это создает «избы ток недостатка», эффекты недосказанности, порой сверхсказанности, напряжения, пробуждающие членораздельные душевные порывы, воплощающиеся в тексты произведений, жизни, диалога…

На этом закончим по необходимости краткую аргументацию того, что слово есть главный принцип познания. Возможно, Шпет не нуждался бы в ней, но мне она была нужна для лучшего понимания его утверждения. Позицию Шпета не следует смешивать с гипотезой лингвистической относительности Б. Уорфа. Ее, скорее, нужно характеризовать как гипотезу лингвистической абсолютности. Последняя далеко выходит за пределы грамматической структуры языка, на которой сосредоточил свое внимание Уорф.

Разумеется, слово выступает и как главный принцип организации человеческой деятельности. Не только человек овладевает словом, но и слово овладевает им. В. Гумбольдт был прав, говоря, что «язык сильнее нас». Это настолько верно, что слишком час то человек, вместо того чтобы пользоваться словом как орудием, сам становится орудием или органом языка. Хорошо, если таким органом становится поэт, а не, например, щедринский «органчик» или чеховский чиновник, не знавший, что значит встретившийся в тексте восклицательный знак.

Такие люди не дали себе труда погрузиться в мир языка, войти в язык, как в «дом бытия» (М. Хайдеггер). К ним относится высказывание профессора Преображенского о Шарикове: «Уметь говорить -- ещё не значит быть человеком». От них, вопреки И. Бродскому, не остается часть речи. Ещё более неприятна ситуация, о которой говорил К. Леви-Стросс.

Ситуация, когда не люди мыслят мифами, а мифы мыслят сами через людей. Она становится трагичной, когда «мыслят» идеологии, являющиеся разновидностью мифов. Но это уже сюжет другой, более печальной сказки, чем рассказанная выше. Наконец, в качестве подарка терпеливому читателю, добравшемуся до конца этого текста, приведу замечательные строки Томаса Элиота:

Если утраченное слово утрачено,

Если истраченное слово истрачено,

Если неуслышанное, несказанное

Слово не сказано и не услышано, все же

Есть слово несказанное,

Есть слово без слова. Слово В мире и ради мира:

И свет во тьме светит, и ложью

Встал против Слова немирный мир,

Чья ось вращения и основа --

Все то же безмолвное Слово…

(Пепельная среда.V. 1930)

Развитие языка и мысли прекратится только тог да, когда умолкнет безмолвное Слово, а соответствен но, исчезнет мудрое безмолвие, и даже поэт не сумеет домолчаться до стихов.



Литература

1. Абеляр П. История моих бедствий. М., 1959.

2. Бахтин М.М. Собрание сочинений. Т. 5. М., 1996.

3. Бернштейн Н.А. Физиология движения и активности. М., 1990.

4. Василюк Ф.Е. Структура образа // Вопросы психологии. 1993. № 5.

5. Выготский Л.С. Собр. соч.: В 6 т. М., 1982.

6. Гордеева Н.Д. Экспериментальная психология исполнительного действия. М., 1995.

7. Гордеева Н.Д., Зинченко В.П. Функцион. структура действия. М., 1982.

8. Гордеева Н.Д., Зинченко В.П. Роль рефлексии в пост роении предметного действия // Человек. 2001. № 6.

9. Гумбольдт В.ф. Избранные труды по языкознанию.М., 1984.

10. Гумбольдт В.ф. Язык и философия культуры. М., 1985.

11. Запорожец А.В. Избранные психологические тру ды: В 2 т. М., 1986.

12. Звягинцев В.А. Мысли о лингвистике. М.,1996.

13. Зинченко В.П. Посох Мандельштама и трубка Ма мардашвили. К началам органической психологии. М., 1997.

14. Зинченко В.П. Мысль и слово Густава Шпета. М., 2000.

15. Зинченко В.П. Живое время (и пространство) в тече нии философскопоэтической мысли // Вопросы филосо фии. 2005. № 5.

16. Зинченко В.П. Принцип активного покоя в мышле нии и действии // Культурноисторическая психология. 2005а. № 1.

17. Зинченко В.П. Мысль и слово: подходы Л.С. Выгот ского и Г.Г. Шпета (продолжение разговора) // Густав Шпет и современные проблемы гуманитарного знания. М., 2006.

18. Зинченко В.П. Сознание как предмет и дело психо логии // Методология и история психологии. 2006а. № 1.

19. Зинченко В.П. Порождение и метаморфозы смысла. От метафоры к метаформе // ТочкиPuncta. 2007. № 1.

20. Зинченко В.П. Гетерогенез творческого акта: слово, образ и действие в «котле cogito» // Современный когни тивный подход: философия и когнитивные науки. М., 2008.

21. Зинченко В.П., Мамардашвили М.К. Проблема объ ективного метода в психологии // Вопросы философии. 1977. № 7.

22. Иванова Е.Ф., Мажирина Е.С. Развитие непроизволь ной памяти: повторение исследований П.И. Зинченко // Культурноисторическая психология. 2008. № 1.

23. Кандинский В.В. Точка и линия на плоскости. СПб., 2004.

24. Коул М. Переплетение филогенетической и куль турной истории в онтогенезе // Культурноисторическая психология. 2007. № 3.

25. Лакан Ж. Инстанция буквы, или судьба разума по сле Фрейда. М., 1997.

26. Лакан Ж. Телевидение. М., 2000.

27. Лурия А.Р. Маленькая книжка о большой памяти.

М., 1968.

28. Мамардашвили М.К. Психологическая топология пути. СПб., 1997.

29. Мамардашвили М.К. Эстетика мышления. М., 2000.

30. Мандельштам О. Слово и культура. М., 1987.

31. Остин Дж. Избранное. М., 1999.

32. Поливанова К.Н. Периодизация детского развития:

опыт понимания // Вопросы психологии. 2004. № 1.

33. Рабинович В.Л. О смысле // Языки культур: Взаи модействия. М., 2002.

34. Середа Г.К. К проблеме соотношения основных ви дов памяти в концепции «деятельностьпамятьдеятель ность» // Вестник Харьковского университета. Психоло гия памяти и обучения. Харьков, 1979. Вып. 12. № 7.

35. Складка // Постмодернизм. Новейший филос. словарь. Минск, 2007.

36. Субири Х. Чувствующий интеллект. Ч. 1: Интеллект и реальность. М., 2006.

37. Таиров А.Я. Записки режиссера. Статьи, беседы, письма. М., 1970.

38. Тресмонти Х. Разум // Страницы. 1996. № 4.

39. Флоренская Т.А. Слово о молчании в диалоге // Ди алог. Карнавал. Хронотоп. 1996. № 1.

40. Флоренский П.А. Строение слова // Контекст -- 1972. М., 1973.

41. Хант Г.Т. О природе сознания. М., 2004.

42. Шахматова Е. Режиссерский артистизм А. Таирова и традиции восточных искусств в восточном театре // Метаморфозы артистизма. М., 1997.

43. Шпет Г.Г. Жизнь в письмах. Эпистолярное насле дие. М., 2005.

44. Шпет Г.Г. Искусство как вид знания // Шпет Г.Г. Избранные труды по философии культуры. М., 2007.

45. Шоттер Дж. М.М. Бахтин и Л.С. Выготский: инте риоризация как «феномен границы» // Вопросы психоло гии. 1996. № 6.

46. Чудинова Е.В. Развитие крика младенца // Журнал высшей нервной деятельности. 1986. Т. XXXVI. № 3.

47. Эко Умберто. Открытое произведение. СПб., 2006.

48. Эльконин Д.Б. Детская психология. М., 1960.

49. Эльконин Д.Б. Избранные психологические труды.

М., 1989.

50 . Cole M., Cole S.R. The Development of Children. New York, 1989.

51. Messinger D.S., Fogel A., Dickson K.L. A dynamic sys tem approach to infant facial action // The Psychology of Facial Expression / Eds. Russell J.A., FernandesDols J.M. Cambridge, 1997.

52. Trevarthen C. Early Attempts at Speech In R. Lewis (ed.) Child, Alive. London, 1975.

53. Zinchenko V.P., & Vergiles N.Yu. Formation of visual images. Studies of Stabilized Retinal Images. trans. B. Haigh. New York, 1972.



References

1. Abelyar P. Istoriya moih bedstvii. M., 1959.

2. Bahtin M.M. Sobr. soch. T. 5. M., 1996.

3. Bernshtein N.A. Fiziologiya dvizheniya i aktivnosti. M., 1990.

4. Vasilyuk F.E. Struktura obraza // Voprosy psihologii. 1993. № 5.

5. Vygotskii L.S. Sobr. soch. V 6 t. M., 1982.

6. Gordeeva N.D. Eksperimental'naya psihologiya ispol nitel'nogo deistviya. M., 1995.

7. Gordeeva N.D., Zinchenko V.P. Funkcional'naya struktura deistviya. M., 1982.

8. Gordeeva N.D., Zinchenko V.P. Rol' refleksii v postroenii predmetnogo deistviya // Chelovek. 2001. № 6.

9. Gumbol'dt V.f. Izbrannie trudi po yazykoznaniyu. M., 1984.

10. Gumbol'dt V.f. Yazyk i filosofiya kul'tury. M., 1985.

11. Zaporozhec A.V.Izbrannie psihologicheskie trudi. V 2h t. M., 1986.

12. Zvyagincev V.A. Mysli o lingvistike. M., 1996.

13. Zinchenko V.P.Posoh Mandel'shtama i trubka

Mamardashvili. K nachalam organicheskoi psihologii. M., 1997.

14. Zinchenko V.P. Mysl' i slovo Gustava Shpeta. M., 2000.

15. Zinchenko V.P. Zhivoe vremya (i prostranstvo) v techenii filosofskopoeticheskoi mysli // Voprosy filosofii. 2005. № 5.

16. Zinchenko V.P. Princip aktivnogo pokoya v myshlenii i deistvii // Kul'turnoistoricheskaya psihologiya. 2005a. № 1.

17. Zinchenko V.P. Mysl' i slovo: podhody L.S. Vygotskogo i G.G. Shpeta (prodolzhenie razgovora) // Gustav Shpet i sovre mennye problemy gumanitarnogo znaniya. M., 2006.

18. Zinchenko V.P. Soznanie kak predmet i delo psihologii // Metodologiya i istoriya psihologii. 2006a. № 1.

19. Zinchenko V.P. Porozhdenie i metamorfozy smysla. Ot metafory k metaforme // TochkiPuncta. 2007. № 1.

20. Zinchenko V.P. Geterogenez tvorcheskogo akta: slovo, obraz i deistvie v "kotle cogito" // Sovremennyi kognitivnyi pod hod: filosofiya i kognitivnye nauki. M., 2008.

21. Zinchenko V.P., Mamardashvili M.K. Problema ob'ektivno go metoda v psihologii // Voprosy filosofii. 1977. № 7.

22. Ivanova E.F., Mazhirina E.S. Razvitie neproizvaol'noi pamyati: povtorenie issledovanii P.I. Zinchenko // Kul'turno istoricheskaya psihologiya. 2008. № 1.

23. Kandinskii V.V. Tochka i liniya na ploskosti. SPb., 2004.

24. Koul M. Perepletenie filogeneticheskoi i kul'turnoi istorii v ontogeneze // Kul'turnoistoricheskaya psihologiya. 2007, № 3.

25. Lakan Zh. Instanciya bukvy ili sud'ba razuma posle Freida. M., 1997.

26. Lakan Zh. Televidenie. M., 2000.

27. Luriya A.R. Malen'kaya knizhka o bol'shoi pamyati. M., 1968.

28. Mamardashvili M.K. Psichologicheskaya topologiya puti. SPb., 1997.

29. Mamardashvili M.K. Estetika myshleniya. M., 2000.

30. Mandel'shtam O. Slovo i kul'tura. M., 1987.

31. Ostin Dzh. Izbrannoe. M., 1999.

32. Polivanova K.N. Periodizaciya detskogo razvitiya: opyt ponimaniya // Voprosy psihologii. 2004. № 1.

33. Rabinovich V.L. O smysle // Yazyki kul'tur: Vzaimodeistviya. M., 2002.

34. Sereda G.K. K probleme sootnosheniya osnovnyh vidov pamyati v koncepcii "deyatel'nost'pamyat'deyatel'nost'" // Vestnik Har'kovskogo universiteta. Psihologiya pamyati i obucheniya. Har'kov, 1979. Vyp. 12, № 7.

35. Skladka // Postmodernizm. Noveishii filosofskii slovar'.Minsk, 2007.

36. Subiri H. Chuvstvuyushii intellekt. Ch.1: Intellekt i real'nost'. M., 2006.

37. Tairov A.Ya. Zapiski rezhissera. Stat'i, besedy, pis'ma. M., 1970.

38. Tresmonti Ch. Razum // Stranizy. 1996. № 4.

39. Florenskaya T.A. Slovo o molchanii v dialoge // Dialog. Karnaval. Hronotop. 1996. № 1.

40. Florenskii P.A.Stroenie slova // Kontekst -- 1972. M., 1973.

41. Hant G.T. O prirode soznaniya. M., 2004.

42. Shahmatova E. Rezhisserskii artistizm A. Tairova i tradicii vostochnyh iskusstv v vostochnom teatre // Metamorfozy artis tizma. M., 1997.

43. Shpet G.G. Zhizn' v pis'mah. Epistolyarnoe nasledie. M., 2005.

44. Shpet G.G. Iskusstvo kak vid znaniya. Izbrannie trudi po filosofii kul'tury. M., 2007.

45. Shotter Dzh. M.M. Bahtin i L.S. Vygotskii: interiorizaciya kak "fenomen granicy" // Voprosy psihologii. 1996. № 6.

46. Chudinova E.V. Razvitie krika mladenca // Zhurnal vysshei nervnoi deyatel'nosti. 1986. T. XXXVI, № 3.

47. Eko Umberto. Otkrytoe proizvedenie. SPb.: Simpozium. 2006.

48. El'konin D.B. Detskaya psihologiya. M., 1960.

49. El'konin D.B. Izbrannye psichologicheskie trudy. M., 1989.

50 . Cole M., Cole S.R. The Development of Children. New York, 1989.

51. Messinger D.S., Fogel A., Dickson K.L. A dynamic sys tem approach to infant facial action // The Psychology of Facial Expression / Eds. Russell J.A., FernandesDols J.M. Cambridge, 1997.

52. Trevarthen C. Early Attempts at Speech In R. Lewis (ed.) Child, Alive. London, 1975.

53. Zinchenko V.P., & Vergiles N.Yu. Formation of visual images. Studies of Stabilized Retinal Images. trans. B. Haigh. New York, 1972.



Аннотация

Шепот раньше губ, или что предшествует эксплозии детского языка. В.П. Зинченко, профессор кафедры общей и экспериментальной психологии ГУВШЭ

В статье рассматриваются положения В. Гумбольдта о внутренних формах языка и Г.Г. Шпета о внутренних формах слова. Далее они распространяются на внутренние формы действия и образа. Показана гетерогенность слова, образа и действия, приводятся данные, свидетельствующие об их гетерогенезе в процессах возрастного и функционального развития. На первых стадиях развития ребенка слово рождается как внутренняя форма движения, действия и образа. Когда слово выступает вовне, в качестве своей внутренней формы оно несет действие и образ, в лоне которых первоначально зарождалось и развивалось. Приведенные в статье данные подтверждают положение Г.Г. Шпета о том, что слово не «третий» после чувственности и рассудка, а единственный источник познания, объемлющий как познавательное целое все остальные.

Ключевые слова: принцип познания, слово, живое движение, действие, образ, внешняя и внутренняя формы, семенной логос, гетерогенез, душа, духовное развитие.



Annotation

"Perhaps the whisper was born before the lips…" What Precedes the Explosion of Child Language. V.P. Zinchenko

professor at the Chair of General and Experimental Psychology, State University Higher School of Economics

The paper focuses on W. Humboldt's thesis on the internal forms of language and on G.G. Shpet's thesis on the internal forms of word. These theses are applied to the internal forms of action and image. The author shows the het erogeneity of word, image and action and provides data evidencing their heterogenesis in the developmental processes, agerelated as well as functional. In the first stages of child development a word is born as the internal form of movement, action and image. When it is released, it carries along action and image as its inner form within which it was initially born and developed. The paper also gives some data supporting G.G. Shpet's hypothesis that word is not 'third in line' after senses and mind, but is the only origin of knowledge that embraces all others as a cognitive whole.

Key words: principle of knowledge, word, live movement, action, image, internal and external forms, spermatic logos, heterogenesis, soul, spiritual growth.

Размещено на Allbest.ru