Три ошибки наших родителей. Конфликты и комплексы

Анализ двух главных психологических проблем человека – чувства беззащитности и патологической неудовлетворенности самим собой. Характеристика влияния родителей на развитие сексуальности у ребенка. Практические ситуации из психотерапевтической практики.

Рубрика Психология
Вид книга
Язык русский
Дата добавления 19.11.2010
Размер файла 228,0 K

Отправить свою хорошую работу в базу знаний просто. Используйте форму, расположенную ниже

Студенты, аспиранты, молодые ученые, использующие базу знаний в своей учебе и работе, будут вам очень благодарны.

В детстве формируются и закладываются манеры поведения человека в будущем, несущие на себе печать окружения. Принципиальные изменения происходят лишь вследствие высокой степени самосознания или на стадии невроза благодаря индивидуально-психологическому подходу врача, когда пациент начинает понимать ошибочность своего стиля жизни (Альфред Адлер).

В школьной столовой, куда она обычно ходила на большой перемене, это состояние только усилилось. Она купила обед, ела его без обычного аппетита, а когда дело дошло до десерта - компота с плюшкой, ни с того ни с сего расплакалась. Спустя три года, когда мы с ней встретились в моем кабинете, она уже, конечно, не могла вспомнить точно то свое состояние. Сначала, как вспоминала Аня, она чувствовала себя растерянной, потом показалась себе отвратительной и, наконец, испытала стыд.

Но стыд - это было совсем не то чувство, с которым могла мириться девочка. Нужно было принимать решение, и она его приняла - она перестала есть. Почти буквально! То, что она называла «поесть», для обычного человека не значит даже «перекусить», скорее «попробовать на язык». С 63 килограммов, которые составляли ее массу тела в двенадцать с половиной лет, она похудела к пятнадцати до 34, причем умудрилась вырасти за это время почти на 20 сантиметров! Это была настоящая дистрофия, разумеется, месячные отсутствовали, а анатомию костей можно было изучать без предварительного вскрытия.

Когда мы начали лечение, Аня была замкнута и не понимала, чего от нее хотят. «Ведь я же ем! - говорила она. - И совсем не худая, просто стройная». Она панически боялась полноты, ложка каши вызывала у нее тягостное чувство давления в области живота, она знала до единиц калорийность продуктов и чувствовала приступ тошноты при одном только виде жирной пищи.

Прежние врачи оставили у нее смешанные чувства, но все негативные - раздражение, недоверие и т. п. Так что мне было достаточно трудно завоевать ее доверие. Но альтернативы не было, поскольку Аня уже не могла адекватно оценивать свое состояние и, если бы наше лечение не имело успеха, могла просто умереть. Что было делать?.. Я не критиковал ее, не пытался с ней спорить, ни на чем не настаивал, просто рассказывал о еде. Так, пространно.

Она слушала, сколько могла (первое время она быстро истощалась), и постепенно, в течение полутора недель почти каждодневных встреч мы прошли целый курс биологии и физиологии пищеварения, его роли, значения и т. п. Но я понимал, что моя задача сводится лишь к одному - она должна была перестать меня бояться. Причем не просто как врача, но как человека, мужчину. И с каждым днем ее взгляд, до того обращенный лишь только вовнутрь, стал выглядывать во внешний мир, где она встретила доброжелательное отношение и поддержку.

Где-то через полторы недели Аня спросила у меня: «Мне, наверное, нужно есть?» «Важно, чтобы ты себя хорошо чувствовала, - ответил я, не раздумывая. - Твоему организму сейчас просто не хватает сил. И, мне кажется, нам имеет смысл ему помочь». И мы стали помогать, причем очень успешно. Из клиники Аня выписалась с весом 42 килограмма, еще через месяц весила 48, а потом 54.

Теперь можно с уверенностью говорить, что это был нетипичный случай анорексии. Анорексия обычно развивается у девушек чуть постарше и, как правило, связана с первыми сознательными проявлениями сексуальности. Молодая женщина боится, что будет выглядеть непривлекательной в глазах молодых людей, и этот страх перевешивает ее инстинкт самосохранения. Она начинает худеть и в какой-то момент уже просто не может остановиться. Но здесь ситуация была совсем другой.

Аня выглядела воинственным ребенком, но ведь это была наигранная воинственность, и кроме того, воинственность человека, который чувствовал за собой мощный тыл. Этим тылом у Ани был ее отец. Конечно, она могла вступить в схватку с обзывающими ее мальчишками, потому что чувствовала, что сила на ее стороне. Отец - главный человек в ее жизни - воспринимался Аней как абсолютная защита. Ей и в голову не приходило бояться - ведь за ней ее папа, который любит, который поддерживает и который всегда прав.

Личностаый идеал создается защитной тенденцией как путеводная звезда и фиктивно несет в себе все достижения и таланты, в которых предрасположенный ребенок полагает себя ущербным (Альфред Адлер).

Но за тем обедом случилось страшное. После фразы, брошенной отцом, Аня почувствовала, что стена, на которую она всю свою жизнь опиралась, была на самом деле фикцией. Оказалось, что отец ею недоволен, причем по тому же самому поводу, что и злые мальчишки из класса. Ей вдруг стало понятно, что ожидать поддержки неоткуда. И тот, кто был «всегда прав», произнес то, что всегда казалось Ане чудовищной несправедливостью. Ее словно бы попрекнули куском хлеба, и сделал это человек, который, как казалось, был ей наиболее близок.

Иными словами, в тот миг Аня пережила самое жестокое предательство и испытала самый сильный в своей жизни страх. Дальше все развивалось, как и в большинстве других случаев, - ощущение отчаяния, бессилия и, наконец, «единственно правильно решение»: не есть! Вот почему все наше с Аней лечение было построено на формировании чувства доверия, чтобы девочка перестала защищаться и смогла увидеть жизнь такой, какой она была на самом деле. А действительность была такой: никаких внешних угроз, требующих каких-то чрезвычайных защитных мер, не было и в помине, а вот организм Ани отчаянно нуждался в пище.

Сейчас я не обсуждаю вопрос - правильно или неправильно поступил ее отец. И я абсолютно уверен в том, что если бы он знал, какими будут последствия той его фразы, он никогда бы этого не сказал, более того, зашил бы себе рот и для верности вырвал бы себе язык. Но он не знал, более того - хотел дочери добра! Как же недальновидны родители, не отдающие себе отчета в том, сколь важные они люди в жизни ребенка! Впрочем, наших родителей можно понять - мы так часто их не слушались. С чего им думать, что они для нас столько значат?

Однако же непослушание ребенка, по сути, подобно дружеской потасовке, устроенной им на коленях у собственных родителей. И лишь изредка возникают ситуации, когда значение события оказывается совершенно отличным от этого «состязания», принципиально другим. Родитель не знает об этом, но он способен ударить своего ребенка туда, где у него не предусмотрена защита, и так сильно, как ребенок этого не ожидал, не думал, не предполагал, что такое возможно. И это шок. Ребенок вдруг понимает, что это не игра, И в действительности он один, а его родитель - чужой человек.

С этого момента в нем поселяется глубинная тревога. И именно о ней рассказывал один из учеников Фрейда - Карл Юнг, когда описывал чудовищные образы «Страшной Матери» и «Ведьмы». По его мнению, она находится где-то в так называемом «коллективном бессознательном», но на самом деле она живет в наших квартирах, где взрослые не всегда задумываются о том, сколь важную и значительную роль они играют в жизни своих детей.

Дискриминация всех, но по половому признаку. Классическим случаем неуверенности мужчин является страх не произвести на женщину должного впечатления. Полагаю, что об этом многие женщины даже не догадываются, но в действительности мужчины чудовищно не уверены в себе и в своей способности производить на женщину желаемое впечатление.

Они тревожатся и защищаются от этой своей тревоги самыми разнообразными способами - девальвируют умственные и иные способности женщин (говорят, что они «безмозглые», «примитивные«), отмечают их недостатки (прежде всего физические - «страшная», «толстая»), ищут женщин, над которыми могли бы установить свою власть, отказывают им в праве принятия решений. Способов множество, но цель одна - заглушить свой страх, оказавшись неспособным пробудить интерес женщины к собственной персоне.

Откуда родом эта неуверенность и эти страхи? В самом общем смысле, источник данных чувств состоит в зачастую полной неспособности понять женскую психологию, а также страх признаться себе в этом (но это уже касается второй главы этой книги). Но это только «в общем смысле», а фактически здесь все тот же, детский конфликт. Чаще всего подобный комплекс возникает у мужчин, которые без конца путались в материнских инструкциях и не могли умудриться соответствовать всем тем ожиданиям, которые возлагала на них мать, то есть постоянно ее «разочаровывали», о чем она регулярно и сообщала своему сыну.

Есть, впрочем, и вторая причина. Чаще всего подобная неуверенность и подобный стиль поведения встречаются у мужчин, матери которых унижали их отцов. В детском возрасте отец воспринимается ребенком как идеальный мужчина - «самый сильный и самый умный». И если даже такой мужчина оказывался неспособным произвести на женщину (мать мальчика) должного впечатления, то уверенность в своих способностях у детей мужского пола оказывалась подорванной в самом своем основании. Хотя бывают случаи, когда и отец играет в этом деле не последнюю роль.

Если он ведет себя, как деспот в семье, и его жена (мать мальчика) его боится, то ситуация получается аналогичная. Ведь сына-то она не боится, то есть отец производит должное впечатление, а он - сын - не может. Добавим сюда еще и уничижительные реплики отца: «Да какой из тебя мужик!», «Ты же размазня!», «У тебя никогда ничего не получится!», и мы получаем полную картину бедствия - мальчик, а в будущем - мужчина, будет чувствовать себя неуверенным в отношениях с представительницами слабого пола.

Но оставим мальчиков и их трагедии. Обратимся к девочкам, у которых ситуация, мягко говоря, ничем не лучше. Девочка, как и мальчик, находится между молотом и наковальней, только если для мальчика, как правило, молотом в этой аллегории оказывается отец, то для девочки - мать. Дочь для отца - это воплощение мечты: женщина, которая его беззаветно любит, женщина, которая одобряет все его поступки, женщина, которой он по-настоящему интересен. Даже мать часто не выполняет той роли в жизни мужчины, которую может исполнить его дочь. И он платит ей взаимностью - она для него самая красивая, самая умная, самая чуткая, «самая-самая».

Кем же для дочери оказывается мать? Ее мать, с одной стороны, своеобразный поведенческий шаблон, то есть тот алгоритм, та форма поведения, которая, до определенного момента, является для девочки единственно возможной, а потому «правильной». С другой стороны, мать - это извечная соперница, о чем мы еще скажем ниже. Для матери ее дочь также является соперницей, потому что для ее мужа эта маленькая женщина значит больше, чем она сама. С ней, с матерью дочки, муж может развестись, они могут стать друг другу чужими людьми, но с дочерью ее муж не разведется никогда - он ее вечный мужчина.

И потому все, что отец одобряет в своей дочери, его жена и ее мать подвергает серьезной ревизии. Если он говорит, что она умница, то мать проверяет - так ли это на самом деле. Если он восклицает, обращаясь к своей дочери: «Какая ты красавица!», мать проводит осмотр - так ли это? Если ему кажется, что его дочь - «молодец», ее мать инспектирует «объект» и, разумеется, приходит к обратным выводам. Потому что если отец выискивает в своей дочери достоинства, то она, неизменно и с завидным усердием, высматривает в ней недостатки. В результате - он видит прелести, она видит весьма сомнительные достоинства.

Мать, словно бы та мачеха-царица из сказки о спящей красавице и семи богатырях, раз за разом переспрашивает зеркальце, «кто на свете всех милее, всех румяней и белее», словно бы ждет, что зеркальце, наконец, одумается и перестанет поминать растущую где-то рядом, по соседству, красоту. Разумеется, во всем этом нет злого умысла, более того, мать считает, что она поступает правильно, когда указывает своей дочери на те или иные недостатки - «А иначе кто из нее вырастет!» Эта логика кристально чиста, и в ней есть здоровое зерно. Однако сейчас речь о другом: как девочке, оказавшейся в такой ситуации, определить «правильную» форму своего поведения? Как ей понять - что она делает действительно хорошо, а чего делать не следует?

Эта странная, как правило, скрытая от глаз, разворачивающаяся подспудно ситуация конфликта целей и ориентиров, стандартов и правил играет с маленькой девочкой злую шутку. Она вынуждает ее лгать, приучаться к тому, что вести себя надо по-разному - в одних случаях так, а в других - иначе. И все это вместе порождает в ней невыразимую, чудовищную неуверенность в себе. Право, трудно рассчитывать на себя, если с одной стороны у тебя - одобряющий отец, который если и видит недостатки своей дочери, то пытается их не замечать, нивелировать, а с другой стороны - мать, которая выискивает ее недостатки и иногда даже с жестокостью выносит их на всеобщее обозрение.

Возникший своего рода двойной стандарт - это не просто разные точки зрения. Это разные точки зрения молодой, а впоследствии и зрелой, женщины на саму себя. Ей то кажется, что она все делает правильно, что так и нужно, а с другой стороны, у нее возникает ощущение, что она, напротив, все делает неправильно и сама никуда не годится. Такой внутренний раздрай, такое внутреннее противоречие, знакомое подавляющему большинству женщин, делает их нерешительными, неуверенными в себе и слабыми перед ударами обстоятельств.

В женщине словно бы постоянно спорят два человека: один говорит: «Ты все делаешь правильно! Ты все делаешь хорошо! У тебя все получится! Ты молодец», а другой немедля в ответ произносит прямо противоположное: «Ты не права! То, что ты делаешь, и то, как ты это делаешь, ужасно, никуда не годится, отвратительно!» И это внутреннее метание, эти душевные сомнения, это внутреннее смятение лежат здесь - в ее детстве, в ее отношениях с родителями.

Причем даже если родители вели бы себя иначе, то есть не так именно, как я описал, то общая формула была бы такая, потому что в подсознании женщины отец - это тот, кто одобряет и может простить; а мать - та, кто будет всегда осуждать и видеть «дурную сторону», а если поддержит, то только почувствовав, что дочь сдалась.

Чувства неуверенности и тревоги зачастую создаются в нас не просто родителями, а мамами и папами, то есть женщинами и мужчинами, и также их отношениями друг с другом. Кроме того, родители редко ведут себя в отношении нас одинаково, и то, что дает нам мать, не может дать отец, равно как и наоборот. Отсюда с неизбежностью следует вывод: травмы, которые они нам на носят, тоже разные. Так что мы страдаем и от родителей как таковых, и от пап и мам. Впрочем, если мы говорим о чувстве тревоги и неуверенности, то за соответствующие комплексы мальчиков в большей степени ответственны мамы, а в случае девочек - папы.

Зрелый человек объединяет в своей любви и материнское, и отцовское начало, несмотря на их полярность. Обладай он только отцовским началом - оказался бы алым и бесчеловечным. Руководствуйся лишь материнским, был бы склонен к утрате здравомыслия и не был бы способен помочь себе и другим в развитии (Эрих Фромм).

Случаи из психотерапевтической практики: «Главное, чтобы тебя любили...». Эта история, как и большинство других, которые встречаются в моей практике врача-психотерапевта, началась одновременно и печально, и тривиально. Красивая, обаятельная, удивительно тонкая женщина лет тридцати с копейками обратилась ко мне, поскольку жить ей больше не хотелось. Звали ее (по счастью, зовут и теперь) - Анастасия.

По правде сказать, меня всегда смущает это нежелание жить, возникшее на фоне жизненных неурядиц. Мне кажется, что оно какое-то ненастоящее, хотя я знаю, что некоторым все-таки удается свести в таком состоянии счеты с жизнью. Это вообще странно - жизнь ведь такая штука - тебе дали, чтобы ты пользовался, причем дали временно, известно, что заберут обратно. Какой смысл избавляться от нее раньше времени? По меньшей мере - напрасный труд. Ну да ладно.

Ее муж, с которым ее связывал, по большому счету, только брак (ребенок у Анастасии был от первого ее брака), после девяти лет совместной жизни и охлаждения отношений пошел в загул. Без особенных последствий и достаточно «культурно». Пошел и пошел, в конце концов, это не новость для белого света, что мужья куда-то ходят.

Иными словами, глядя на эту ситуацию со стороны, драмы не видно. А уж кончать из-за этого жизнь и вовсе странно! Почему же такая реакция? Уже нет былых отношений (даже сексуальные прервались больше года назад), чувства изменились, совместных детей нет, каждый из супругов самостоятельный человек, каждый имеет профессию и хорошую работу. Почему столько боли? Откуда она?!

Секрет скрывался во фразе, которой я, признаться, поначалу даже не придал какого-то уж очень серьезного значения. «Мне необходимо чувствовать себя любимой! Я должна чувствовать, что я нравлюсь!» - раз за разом с необычайной настойчивостью повторяла Анастасия. И я-таки, наконец, ее услышал...

- Анастасия, а что для вас значит «быть любимой»? - спросил я в какой-то момент.

- Чувствовать себя любимой и жить - это для меня одно и то же! - ответила она.

- Но не всегда же было так, что вас любили? Были, наверное, периоды, когда вы не чувствовали любви... - удивился я.

- И всякий раз я чувствовала, будто бы умерла.

- И все же, что это значит - «быть любимой»? - я решил вернуться к первоначальному вопросу.

- Чувствовать на себе заинтересованные взгляды мужчин, понимать, что ты им нравишься, что они очарованы, - стала перечислять Анастасия.

- То есть это значит - чувствовать себя женщиной? - резюмировал я.

- Да, женщиной. Если тебя не хотят, значит - не любят.

- Но ведь вас любит ваш сын, ваши родители, - мне, право, казалось, что мы имеем дело с некоторым преувеличением.

- Это совсем другое! Они меня не хотят! - вспылила Анастасия.

- И, слава богу, в целом... - шутка в этом случае была весьма уместной, и до того необычайно напряженная Анастасия несколько расслабилась, смутилась и рассмеялась.

- Я имею в виду, что сыну, например, я нужна. А когда я нравлюсь мужчине, мне это нужно. Понимаете? - она словно бы ждала, что я все объясню сам, чем я и занялся.

- Не совсем. Попробую понять. В случае с сыном вы чувствуете себя ответственной, вы должны выполнять какую-то функцию, то есть что-то делать. Он вас, как бы это сказать, принуждает, что ли? Так я понимаю? - Да, так.

- А в случае с мужчиной вы чувствуете, что ответственность как бы на нем. Ему нужно, и он предпринимает какие-то действия. И вы уже сами решаете, отвечать ему взаимностью или нет. То есть здесь вы как будто свободны от ответственности. Об этом речь?

- Все правильно, - удовлетворенно констатировала Анастасия.

- А родители? - спросил я, чем явно озадачил мою собеседницу.

- Родители... Родители по-разному. Папа у меня золотой. Мы мало времени проводили вместе, но между нами всегда существовала какая-то глубокая связь. Он из молчаливых, а вот мама, наоборот, она... Иногда мне кажется, что у нее вместо головы - рупор. Подумать, столько лет уже прошло, как мы не живем вместе, а мне все время кажется, что она вот-вот нагрянет «с инспекцией». Мне придется оправдываться, что-то объяснять. Она всегда требовала от меня соответствия какому-то идеалу, точнее - эталону. Если бы ей надо было бы придумать девиз, то он звучал бы так: «Лучшая человеческая особь женского пола - это серая мышь!» - И это угнетает больше всего...

- Я всегда чувствовала себя особенной. А мама заставляла меня одеваться, как все (на самом деле это значило - хуже, чем все), говорить, как все, думать, как все. Я так не могу, это меня угнетает. Да, вы правы, угнетает. Я постоянно была ей что-то должна, что бы ни делала - все плохо. Ничем не угодишь, тебя словно бы и нет совсем, но при этом только о тебе и говорят. А папа всегда меня поддерживал. Мы с ним еще одного знака, по гороскопу то есть. Он понимал меня без слов, я с ним чувствовала себя свободной - легко, просто, словно бы оживала.

- А отец, он не заступался за вас, когда с мамой возникали конфликты?

- Ну он мог сказать: «Люся, перестань, уже достаточно», но это если уж она совсем срывалась. А так просто - нет. С ним было хорошо, когда мы были вдвоем.

Вот такой разговор, точнее, часть разговора. И, несмотря на его кажущуюся пространность, он необычайно содержателен. Анастасия с детства находилась в ситуации противоречивых требований (или, если угодно, ожиданий) со стороны родителей. Мама требовала от нее исполнительности и послушания, а отец, напротив, позволял все и полагал, по всей видимости, что главное для девочки - это чувствовать себя комфортно, он, условно говоря, требовал от нее, чтобы она была довольна и радовалась жизни.

При этом позиция отца всегда была пассивной, и рассчитывать на его заступничество Анастасия не могла, поэтому у нее и сформировалась эта ассоциация - если меня любят и дают чувство защищенности, то я живу, а если не любят - то умираю. Так она, сама того не осознавая, загнала себя в состояние зависимости от сторонней, ни к чему не обязывающей любви. Когда она нравилась мужчинам, вызывала их интерес, она чувствовала себя так, как она чувствовала себя вместе с отцом, - уверенно, свободно и радостно. Когда же такого внимания ей не оказывали, она, напротив, замыкалась, словно бы пряталась в скорлупу, подсознательно ожидая, что сейчас вот-вот «нагрянет мать».

Здесь, кроме прочего, очевидно, проглядывает и внутренний протест, направленный в сторону матери. Отличаться, быть особенной, уникальной, а не «серой мышью» - вот каким образом она пыталась протестовать против своей матери с ее «рупором» вместо головы. И, разумеется, для того чтобы этот протест был весомым, опять требовались мужчины, проявляющие к ней внимание. Ведь если они проявляют к ней внимание, значит, она особенная, уникальная.

«Мне необходимо чувствовать себя любимой!» - в этой фразе звучит желание приблизить к себе отца и максимально отдалить мать, защититься от нее. В действительности, женщине значительно важнее любить, но Анастасия могла влюбляться только в ответ на чье-то чувство. Так она не чувствовала себя обязанной, должной что-то делать, она как бы перепоручала ответственность за эти отношения на другого человека. Когда же ее муж ушел, Анастасия почувствовала беззащитность.

При всем при том, что она хотела быть «особенной», «уникальной», она не чувствовала уверенности в себе. Потому что с самого начала, с самого раннего детства эта ее естественная уникальность стала оружием, средством противостояния матери и потому перестала быть естественной; Теперь Анастасии предстояло вновь ощутить свою уникальность - как женщины, как человека, чтобы почувствовать себя защищенной.

И когда мы прошли этот этап, она влюбилась, причем в человека, который поначалу не был ею увлечен. Сначала она испугалась своего чувства, ей хотелось, чтобы он как-то грубо отстранил ее, чтобы ее чувство умерло. Но справившись с этим страхом, она смогла открыться ему своей естественной - женской и человеческой - уникальностью, тогда он ответил ей взаимным чувством. Помню, как она сказала тогда: «Я счастлива тем, что люблю!» «Все еще необходимо чувствовать себя любимой?» - спросил я с подвохом. «Нет, не необходимо, - ответила она, - но это приносит радость».

Если детская любовь исходит из принципа «я люблю, потому что я любим», то зрелая - «я любим, потому что я люблю». Незрелая любовь кричит: «Я люблю тебя, потому что я нуждаюсь в тебе». Зрелая любовь говорит «Я нуждаюсь в тебе, потому что я люблю тебя» (Эрих Фромм).

Основа основ. Причины тревог и неуверенности... Конечно, у наших тревог и неуверенности масса самых разных причин! Мы, во-первых, страдаем от них просто потому, что мы люди и наш психический аппарат имеет специфический дефект (об этой причине я уже рассказывал в книге «С неврозом по жизни«); во-вторых, у нас вследствие определенного стечения обстоятельств сформировалась привычка тревожиться (об этом мы говорили в книге «Как избавиться от тревоги, депрессии и раздражительности»); в-третьих, мы зачастую не можем не тревожиться, поскольку каждый человек допускает ошибку, которую я назвал «иллюзией опасности» и описал в книжке «Самые дорогие иллюзии». Но!

Если бы мы рождались сразу взрослыми и не пережили бы своего детства с его воспитанием и с нашими родителями, то все эти причины были бы лишь небольшими трудностями, которые мы бы легко могли преодолеть. Однако многие мои пациенты не всегда управляются со своими тревогами, со своей неуверенностью при помощи простых психотерапевтических техник, описанных в упомянутых мною книгах. И в этом виновато наше детство, оно научило нас чувствовать себя уязвимыми, оно заронило в нас зерно неуверенности в себе, ему мы обязаны тем, что не чувствуем себя счастливыми.

В целом, Фрейд, конечно, прав - наша тревога в значительной степени обусловлена недостатком ощущения любви со стороны наших родителей. Хотя, конечно, дело не в сексуальной любви и даже не столько в недостатке любви как таковой, а в ощущении недостатка этой любви, что, согласитесь, далеко не одно и то же. Вполне возможно, что родители любили нас, и в этом я почти не сомневаюсь (за исключением редких и чрезвычайных случаев), но, по всей видимости, ого делали это не так, как было нужно, чтобы мы чувствовали себя любимыми.

Наши родители - живые люди, и они совершают (совершали) естественные для людей ошибки. Если бы они были роботами, то их поведение всегда было бы одинаковым, и нам было бы легче сформировать определенную модель поведения. Но они не роботы, так что временами у них было хорошее настроение, были силы и время, а потому они обеспечивали нам ощущение комфорта и счастья; когда же у них было плохое настроение, когда им не хватало на нас ни времени, ни сил, они, сами того не ведая, повергали нас в пучину детских переживаний и размышлений, которые стали оплотом наших последующих тревог и комплексов.

Если бы наши родители знали о том, что значат для нас их действия и поступки, то, вероятно, ситуация была бы иной. Но откуда им было это знать, если ни программ обучения, ни сертификатов на выполнение родительских функций в нашей культуре не предусмотрено? Они двигались по наитию и далеко не всегда попадали «в десятку». Впрочем, даже если бы такой «образовательный стандарт родителя» и был бы введен, я не уверен, что это решило бы все проблемы, поскольку для достижения оптимального результата им все равно недоставало бы способностей медиумов и тонких психологов. Действительно, как спрогнозировать результат того или иного своего воспитательного маневра, если ты не знаешь точно, что именно происходит в этот момент в голове твоего ребенка?

Ошибки наших родителей - вещь абсолютно нормальная, хотя эта констатация вовсе не снимает вопроса. В детстве мы пережили массу самых разнообразных психологических травм и стрессов, ни одна из них не прошла бесследно, а потому наши тревоги и неуверенность можно считать «нормальными». Впрочем, я не думаю, что это, в свою очередь, снимает вопрос о необходимости исправлять эту «норму».

И если мы хотим это сделать, общие рекомендации, конечно, здесь не помогут. У каждого из нас своя история, и потому рекомендации специалиста должны быть индивидуальными. Однако знание причин наших психологических проблем, о чем мы и ведем речь в книгах серии «Карманный психотерапевт», - это уже, как минимум, половина дела. Сейчас я попытаюсь сформулировать некоторые, на мой взгляд, очень важные положения, касающиеся чувств тревоги и неуверенности. Понимаю, что мне не удастся ответить на все вопросы и помочь каждому из моих читателей, но все же мы продвинемся чуть дальше уже сделанной нами половины дела.

Невротик похож на человека, который смотрит вверх на Б(та, дает ему мудрые рекомендации, а потом доверчиво ожидает, как Господь будет в соответствии с этими его советами управлять им. Он распят на кресте своей фикции (Альфред Адлер).

Беззащитность: пути выхода. Возможно, весь предыдущий разговор кажется недостаточно конкретным, слишком общим. Я вынужден за это извиниться, но, поверьте, иначе он бы вообще не получился. Передо мной стояла задача обозначить сам факт проблемы, а вовсе не описать все возможные варианты и нюансы ее проявления. Это нереально, да я и не особенно-то верю каким-либо классификациям (они способны выполнить лишь техническую функцию, но не более того). Однако же главная причина избранного мною образа повествования в другом - проблема, о которой мы говорим, едина для всех нас по своей сути, но при этом в жизни каждого человека она приобретает особенные черты. Поэтому я и сконцентрировал свое внимание на самом факте проблемы, а не на отдельных ее деталях. Сейчас я попытаюсь, впрочем, разложить все по полочкам. И полочек этих, как я полагаю, три: наша глубокая внутренняя тревожность, наше недоверие к другим людям и собственная неискренность и, наконец, чувство одиночества и сострадание самим себе.

Глубокая внутренняя тревожность. Основная проблема человека, насколько я вижу, мысленно просматривая свой психотерапевтический опыт, заключается в феномене тревоги. Но она - наша тревога - отнюдь не однородна. Сейчас же речь идет только о самой глубокой, самой потаенной ее части.

Мы живем так, словно бы не верим в свои силы, словно бы в любой момент все может обвалиться, рухнуть, что нам не на что надеяться, не во что верить. И именно поэтому в нас силен страх смерти, именно поэтому нам так хочется найти нечто, во что можно верить всем своим существом, именно поэтому мы всю жизнь ищем человека (или подсознательно надеемся найти), который бы понял нас целиком и полностью, который любил бы нас за то, что мы есть.

Этим человеком является наш «подсознательный родитель». Не тот, который имелся (или имеется) у нас в наличии, а тот, каким он был по нашему восприятию до тех пор, пока нам не исполнилось три года. По сути, этот виртуальный, подсознательный родитель - не кто иной, как бог. Быть может, это звучит парадоксально, но все же давайте поразмыслим над этим утверждением. Итак, мы ждем того, кто примет нас такими, какие мы есть, при этом он будет к нам несказанно добр и потому беззаветно любим нами. Чем не бог - любящий, любимый и всепрощающий?

Теперь дальше. Он - это искомое существо - должен оберегать нас (или, иначе говоря, мы должны чувствовать себя с ним абсолютно защищенными), давать нам ощущение свободы (а точнее сказать - уверенности в том, что наши поступки лишены риска). Нам остается вспомнить заветное «спаси и сохрани!», а также гарантии «счастия небесного» взамен на преданную и беззаветную любовь. Иными словами, мы ждем от него вечной жизни. Ну, бог или не бог? Я думаю, что бог.

Наконец, он - этот искомый - должен быть тем, в кого хочется верить, чью безраздельную щедрость и непогрешимость хочется ощущать. Причем даже слово «вера» не кажется здесь вполне подходящим, оно недостаточно весомо. Ведь нам хочется даже не верить, а знать, то есть испытывать ничем не омраченную, непререкаемую уверенность, «сознание факта». Мы хотим не только того, чтобы это наше знание было лишено сомнения, нам хочется, чтобы у нас не было бы даже самой возможности усомниться - «абсолютное сознание». И так можно верить только в бога, которого ты ощущаешь всем своим существом.

Все это было в нашем младенчестве, а если и не в младенчестве, то хотя бы в утробе нашей матери, но было, и было обязательно. Потом это ушло безвозвратно, мы сначала усомнились, потом разуверились, наконец, поняли, что заблуждались. Все, на что мы надеялись, все, что казалось нам незыблемым и несомненным, пало и разрушилось. Из Рая мы попали в Ад, и миг этого падения стал нашим великим испугом, след от которого шлейфом тянется по всей нашей жизни.

Глубокая внутренняя беззащитность - вот то, что знакомо каждому рожденному человеческому существу. Сможем ли мы преодолеть это чувство? Хватит ли в нас силы отказаться от мечты, от поиска бога, которого нет, который лишь реминисценция нашего детского переживания счастья? Каждому из нас надлежит ответить на этот вопрос. И прежде чем мы сделаем это, несколько соображений, если позволите...

Во-первых, если мы не признаем собственное ощущение внутренней беззащитности, ставшее оплотом нашей постоянной скрытой тревоги, у нас ничего не получится. Возможно, мы будем успешными, возможно, мы многого добьемся, но мы будем продолжать испытывать тревогу и потому мучиться.

Во-вторых, с детских пор мы находимся в неустанном поиске своего счастья, пытаемся вернуться в тот Эдем, из которого нас исторгли. Но давайте задумаемся над этим - Эдема, о котором мы грезим, не было! Мы испытывали лишь ощущение Рая, так что это своего рода мираж, галлюцинация, сон. Мы можем создать свое счастье, сделать его собственными руками, но его не вернуть, потому что-то счастье было тогда, когда нас самих еще не было, не было того «я», с которым мы себя отождествляем.

В-третьих, и это самое важное, - есть ли вообще в нас эта беззащитность? Кажется, что этот вопрос противоречит первому из утверждений, однако я задаю его совершенно серьезно. Да, мы испытываем беззащитность, но беззащитны ли мы? Не является ли это ощущение такой же иллюзией, как и покинутый нами Эдем?

Иными словами, если наш Рай был иллюзией, то не иллюзия ли то, что мы чувствуем себя беззащитными, потеряв эту иллюзию? И что тогда все эти наши бесконечные поиски некоего бога (у кого «настоящего», у кого подсознательного), некоей защищенности? В действительности нам не от чего защищаться, и наша несвобода, рожденная страхом перед будущим, - такая же иллюзия, как и иллюзия нашей беззащитности!

И вот именно это мы должны осознать: наша глубокая внутренняя тревога - фикция, привычка тревожиться, чувствовать себя слабыми, но вовсе не адекватная оценка реального положения дел. А потому если нам и следует что-либо искать, то прозрения, осознания того, что эта тревога - блеф, игра нашего собственного психического аппарата.

Как бы ни страшно, кощунственно, странно нам было признавать это, но в нашей жизни не было ни Эдема, ни Рая, ни богов. Было детство, которое уже миновало, но которое мы не сподобились отпустить вместе со всея своей тогдашней детской зависимостью, слабостью, неполнотой. Теперь мы взрослые, мы равные среди равных, и перед нами жизнь, которую мы строим собственными чаяниями и поступками. Какой она будет? Ровно такой, какой будут наши чаяния и поступки. И главное, что мы должны усвоить, что детство кончилось, и это очень хорошо.

Все, что мы желаем изменить в детях, следовало бы прежде всего внимательно проверить: не является ли это тем, что лучше было бы изменить в нас самих, как, например, наш педагогический энтузиазм. Вероятно, лучше направить его на себя. Пожалуй, мы не признаемся себе в том, что нуждаемся в воспитании, потому что это беззастенчивым образом напомнило бы нам о том, что мы сами все еще дети и в значительной мере нуждаемся в воспитании (Карл Густав Юнг).

Недоверие и неискренность. Сейчас мы обратимся к своей социальной беззащитности - к нашим отношениям с другими людьми. Проблеме не вполне осознаваемой нами конкуренции, соперничества, царящего в человеческом обществе, посвящена следующая глава; здесь же я пытался показать, почему мы испытываем подсознательное внутреннее недоверие к окружающим, почему мы не можем верить в их искренность и боимся им доверять.

Даже если у нас все в порядке с человеколюбием, где-то внутри себя мы подозреваем окружающих в возможном предательстве. Мы можем объяснять это ощущение какими-то логическими закономерностями: «в жизни всякое бывает», «все может перемениться», «у него (нее) есть и свои интересы», «мало ли что может произойти». Но это только объяснения, за которыми стоит наше подсознание, которое просто не доверяет окружающим.

Это недоверие начинается с первого предательства - нашими родителями. Конечно, было бы большой ошибкой думать, что они тогда, в тот день, намеренно нас предали. Более того, возможно, нам лишь показалось, что это произошло, но какое это имеет значение, если, как говорят, осадок остался. Они, скорее всего, просто занимались нашим воспитанием, а вот мы почувствовали, что они игнорируют нас и наши желания. Поскольку до этого мы, отождествляясь со своими родителями, никак не предполагали, что это возможно, то, разумеется, психологический эффект от этого их поступка был подобен взрыву атомной бомбы над мирной Хиросимой.

Мы испытали ужас, осознав, что самый близкий человек, которому мы бесконечно и неограниченно доверяем, может в любой момент сказать: «Твое мнение никого не интересует!» или «Есть куда более важные вещи, нежели ты!» Оскомина, реминисценция того, детского еще, ощущения предательства близким человеком будет преследовать нас всю последующую жизнь. Мы будем подозревать окружающих в наличии у них корыстных планов на наш счет, мы будем видеть подтексты их высказываний, тайные умыслы и, в конце концов, чувствовать недоверие к тому, что они говорят и делают «для нас».

Наши отношения с родителями - вот то, благодаря чему в нас сидит какое-то смутное, но при этом тотальное недоверие к другим людям, а как следствие - к самим себе. Да и как я могу себе доверять, если я способен так жестоко ошибаться, оценивания других людей и степень их расположения ко мне. С другой стороны, если они относятся ко мне так - то есть могут предать, проигнорировать, - то, видимо, я на самом деле ничего из себя не представляю. Ведь если бы я представлял собой действительную ценность, то ни подлости, ни предательства они в отношении меня себе не позволили бы.

Наконец, искренность. В такой ситуации она оказывается и вовсе невозможной! Если я не доверяю другим, не доверяю себе, то о какой искренности вообще может идти речь?! Разумеется, я подозреваю окружающих в неискренности и уже тем самым становлюсь неискренним в своем отношении к ним. Поскольку же они пережили ровно такое же детство, со всеми теми детскими откровениями, которые так хорошо известны мне, то и с их стороны все будет точно то же самое: они будут сомневаться в моей искренности, как я сомневаюсь в их чувствах и поступках.

Таков порочный круг. Поначалу - до двух-трех лет - я безгранично доверял своим родителям, но продолжалось это лишь до тех пор, пока я не понял, что они, оказывается, могут поступать, совершенно не согласуясь с моими чувствами и моим представлением о жизни (которое я раньше считал общим, единым, одинаковым). Пережив этот ужас, прочувствовав это разочарование, я начал испытывать недоверие к окружающим и к самому себе. Все это лишило мои отношения с другими людьми искренности, я стал играть, лукавить, врать и запутался.

И вот мы снова стоим перед альтернативой - продолжать жить так, как мы жили прежде, или что-то переменить в себе и в своем отношении к окружающим. В любом случае, мы должны понять как минимум три вещи.

Во-первых, возникшее у нас однажды ощущение, что наши родители нас предали, - возможно, только ощущение. Мы же должны оценивать поступок другого человека не по тому, что мы в связи с этим поступком чувствуем, а исходя из того, какова была мотивация этого действия внутри головы того, кто его сделал (впрочем, подвергая анализу собственные действия и поступки, было бы правильным думать иначе - о том, какой эффект наш поступок будет иметь для другого человека). Как они могли знать, что лично для нас будет значить этот их конкретный поступок, слово или хотя бы взгляд?

Во-вторых, даже если мы и не ошиблись в этом своем ощущении, если родители действительно предали нас, ориентируясь в своих поступках не на наши, а на какие-то собственные интересы и нужды, то это, скорее всего, было сделано не по злому умыслу, ведь жизнь, мягко говоря, чуть более сложная штука, чем одни только отношения между родителями и детьми. Мы не стремимся поверять наши слабости окружающим, и это вполне естественно, ведь здесь присутствует все тот же страх, все то же недоверие. Наши родители не были исключением и, конечно, скрывали от нас свои слабости, собственную зависимость. Простить их за это - вот то единственное, что здесь остается.

В-третьих, нам необходимо осознать, что наше недоверие к окружающим подчас вовсе не следствие «здравого рассуждения» и «жизненного опыта», а просто наша еще детская привычка не доверять и сомневаться в искренности. Я не хочу сказать, что в мире людей нет и не может быть злого умысла. Но жить так, словно бы он - этот злой умысел - то единственное, что есть между людьми, это вовсе не «естественная самозащита», а напротив - способ лишить себя жизни, которая имеет смысл лишь в том случае, если мы все-таки способны на настоящую близость.

Готов согласиться - страшно доверять и страшно быть искренним. Это риск - от него никуда не деться, ведь мы уже, что называется, стреляные воробьи, причем залп был произведен оттуда, откуда мы совершенно не ждали подвоха. Но мы можем продолжать привычно бояться и дальше, а можем переступить через свое детство, оставив его позади, чтобы идти навстречу собственной жизни. Тревога, каким бы ни было происхождение, никогда не является хорошим советчиком в созидании хорошей жизни.

Нам ничто ее мешает (кроме вашего же страха, конечно) жить, исходя из презумпции, что доверие и искренность - естественное свойство любого человека. Пусть для кого-то это сложно, пусть чья-то жизненная история была в этом смысле весьма и весьма подмочена его родителями, но это вовсе не значит, что предательство - это неизбежная составляющая человеческих отношении. И только наш страх, а вместе с ним недоверие и неискренность, - то единственное, что является по-настоящему серьезным камнем преткновения в создании близких отношении, полных доверия и искренности.

Чувство одиночества и сострадание самому себе. «Одинокий человек - это только тень, а тот, кого не любят, одинок всюду и со всеми» - эти слова Жорж Санд о каждом, в чьей биографии было детство. Испытывая глубокую внутреннюю тревогу, недоверие к людям и самому себе, трудно не быть одиноким, а точнее сказать - не ощущать себя таковым.

О том, что такое одиночество, мы узнали в своем детстве. После очередного воспитательного мероприятия, проведенного родителями, ребенок традиционно чувствует себя нелюбимым, непонятым, ненужным и, соответственно, одиноким. Тогда-то мы и стали учиться сострадать самим себе, у нас появилась способность в каком-то смысле даже наслаждаться этими чувствами.

Здесь традиционно срабатывал обычный физиологический механизм. Когда нас ругали и воспитывали, мы испытывали крайне тягостные ощущения, но как только эта мука прекращалась, нас оставляли в покое, а потому мы могли насладиться прекращением наказания. Именно в этот момент мы и чувствовали себя одинокими, именно в этот момент мы сострадали самим себе. Регулярное сочетание положительного подкрепления (прекращение наказания) и соответствующих чувств (одиночества и сострадания самим себе) привело к установлению в нашем мозгу мощной условной связи - нам стали приятны эти чувства.

Парадоксально, но факт. Будучи в одиночестве, мы страдаем, но нам это приятно, пусть и подсознательно. В конце концов, какая разница, как мы добиваемся приятного! Мороженое, конечно, вкуснее соленого привкуса собственных слез, но если в свое время эти слезы сочетались по времени и месту с положительным подкреплением (а так оно и было - в этом сомнений нет никаких!), то и они сойдут.

Отдаем ли мы себе отчет в том, что мы испытываем наслаждение, переживая тягостное чувство одиночества и испытывая сострадание к самим себе? Я думаю, что нет. Хотя стоит нам над этим задуматься, и мы заметим, что в этом утверждении есть своя сермяжная правда. И она печальна, поскольку, проникаясь такими чувствами, мы отказываемся думать о том, что мы можем быть счастливы в отношениях с другими людьми. У нас опускаются руки, и мы ничего не делаем для создания этого счастья.

А что если хотя бы временно забыть об этом чувстве? Что если дать себе труд задуматься о том, каково наше реальное положение? Действительно ли мы так одиноки, имея родителей? Да, часто они не понимали и не понимают нас, да, они имеют какие-то свои представления о том, как мы должны жить, что мы должны Делать и все такое прочее. Возможно, как раз это нас и смущает (напрягает, расстраивает, бесит), но, право, так ли много в этом мире людей, которые искренне хотят нам счастья? Пусть они понимают его как-то по-своему, не так, как мы, пусть их попытки осчастливить нас не всегда удаются, но само это желание - дорого стоит!

И быть может, это правильно - научиться ценить не то, что делается, а то, что хотят сделать. По крайней мере, в отношении наших близких это правило надо внедрять категорически! Конечно, нам бы хотелось чувствовать себя любимыми, нам недостаточно знать, что нас любят. Но для этого мы должны уметь говорить на одном языке, а это подчас трудно, если учесть разницу разных жизненных опытов. Люди, пережившие войну, например, это совсем не те люди, которые не знают войны. Люди, которые воспитывались советской системой, это совсем не те люди, которые выросли в годы перестройки и тем более в «новой России».

Да, мы с нашими родителями разные, но одно и навсегда связывает родителей с их детьми - мы биологически (генетически) очень схожи со своими родителями. Мы наполовину их клоны - наполовину клон нашей мамы, а наполовину клон нашего папы. И это невозможно не заметить, если мы смотрим не на то, что делают наши родители, а на то, как они это делают. Если приглядеться, то нетрудно заметить, что мы ведем себя точно так же, как они, - у нас те же повадки, такие же особенности реагирования. Возможно, мы проявляем то же упрямство, ту же силу характера, имеем те же слабости, недостатки и манеры.

Отличается наше внутреннее содержание, обусловленное той средой, в которой мы - то есть и мы сами, и наши родители - формировались, но психологический костяк - он похож, и очень! А если рассуждать таким образом, то разве оправданно винить родителей в том, в чем они не виноваты? У них не было другой, а тем более нашей окружающей среды, так что они просто не могли получиться другими. Может быть, сознание этого облегчит нам преодоление разногласий? А если это удастся, то разве же мы не почувствуем себя куда более счастливыми? Я думаю, что почувствуем. По крайней мере, ощущение одиночества нам уже точно не грозит.

Если разобраться, то нельзя быть одиноким, находясь в обществе других людей. Подобное ощущение, если оно возникает, только ощущение, и ничего больше. Мы можем усиливать и развивать это чувство, но станет ли нам от этого легче жить? И кто тогда будет виноват в наших несчастьях - наши родители или все-таки мы сами? Да, куда важнее взять на себя ответственность за собственное счастье, нежели перекладывать его на других. Куда практичнее искать точки соприкосновения, нежели различия и противоречия. В конечном счете, нам нечего делить и не о чем спорить. Мы и наши родители - навечно в одной лодке, и я не думаю, что это «трагедия». Трагедия начинается там, где мы пытаемся от них отречься.

2 НЕУДОВЛЕТВОРЕННОСТЬ (ИСТОЧНИК КОНФЛИКТНОСТИ И ВНУТРЕННЕГО НАПРЯЖЕНИЯ)

В предыдущей главе мы рассмотрели условия, в которых формировался наш инстинкт личного выживания (или индивидуальный инстинкт самосохранения). Если этот процесс проходит не очень удачно, то нам предстоит мучиться чувством беззащитности - в том или ином ее виде. Теперь мы переходим ко второй части книги и будем говорить о групповом инстинкте самосохранения. Название странное, но попробуем разобраться.

Человек - существо социальное, а поэтому он должен иметь механизмы, позволяющие ему выжить в рамках его социальной группы. Если этот инстинкт не будет у него в добром здравии, то группа выведет его из собственного состава, а там - поминай как звали. Если же он с этой задачей справится, то и он сам, и его группа не погибнут в бесконечных раздорах и склоках. Так что эволюционное значение этой части целостного инстинкта самосохранения вполне очевидно.

Потребность в социальном одобрении и достойном социальном статусе - естественна для каждого человека. От того, насколько хорошо мы справимся с этой задачей, зависит и то, насколько мы будем чувствовать себя удовлетворенными жизнью. Надо ли говорить о том, как велика роль наших родителей в процессе формирования нашего группового (или - иерархического) инстинкта самосохранения? Надо, потому что они - наша первая «социальная группа», и от того, как мы обустроимся в ней, зависит и то, какими мы будем всю свою ближайшую жизнь.

2.1 Источник конфликтности

Социальные отношения, то есть, проще говоря, отношения человека с человеком, - это, к сожалению, прежде всего выяснение «силы». В любом коллективе можно увидеть, что, прежде всего его члены проверяют друг друга по критерию «силы» - кто сильнее физически, кто сильнее интеллектуально, кто сильнее психологически. Нам это важно знать, поскольку это определяет диспозицию сил в данном коллективе, хотя, конечно, такие проверки подчас выглядят не слишком красиво. Но что поделать, природа требует.

В детских коллективах эта борьба за власть заметнее, потому что проблема определения своего места, своей роли и своей власти, в конце концов, имеет для юных отпрысков и девиц первостепенное значение. Они еще не обтесались жизнью, они еще не знают, что «сила» - это в сугубо человеческих отношениях не главное. Хотя... Так или иначе, но впервые малышу предстоит помериться силами со своими родителями; именно с ними, со своим отцом и матерью, он вступает в «конкурентную борьбу». И, к сожалению, она редко делает его сильнее, скорее напротив.

Я мог пользоваться тем, что Ты давал, но лишь испытывая чувство стыда, усталость, слабость, чувство вины. Поэтому я могу благодарить Тебя за все только как нищий, но не делом (Франц Кафка («Письмо отцу»)).

Кто будет главным? Наше «я» возникло не сразу, оно формировалось постепенно, в возрасте от года до трех. И появление этой психологической инстанции было столь же драматичным, сколь и наше физическое появление на свет.

Гениальный психолог Л.С. Выготский, о котором я уже однажды подробно рассказывал, сделал в свое время замечательное открытие, которое назвал «кризисом трех лет». В этом возрасте ребенок впервые начинает ощущать себя как самостоятельную личность. И слово «кризис» здесь не случайно, потому что это время, когда малыш ведет себя ужасно, но не по природной своей вздорности, а просто потому, что именно в это время он пытается донести до окружающих и, кстати сказать, до самого себя, что он есть.

Слово «нет» в его репертуаре становится основным, он без конца капризничает, протестует и саботирует все подряд. Почему он это делает? Потому что только так он может почувствовать себя. Когда мы соглашаемся с кем-то или с чем-то, мы как будто отождествляемся с этим «кем-то» и «чем-то». Когда же мы не соглашаемся, протестуем, то напротив, утверждаем собственное «я», свое мнение, свою позицию.


Подобные документы

  • Напряжение в семье в форме практических проблем, большой нагрузки в работе, чувства неудовлетворенности, трудностей со сном. Дисфункциональные симптомы у родителей и детей. Характеристики симптоматического поведения. Иерархия соматобиологических функций.

    реферат [30,4 K], добавлен 20.02.2011

  • Характеристика взаимоотношений родителей и ребенка. Специфика профессии учителя. "Родительская" и "педагогическая" установки. Анализ влияния профессиональной принадлежности родителей-педагогов на стиль воспитания и личностные особенности ребенка.

    курсовая работа [1019,3 K], добавлен 20.01.2011

  • Психолого-педагогическая характеристика раннего возраста. Влияние родителей на развитие ребенка. Роль семьи в воспитании и развитии ребенка раннего возраста. Обзор авторских программ раннего развития. Рекомендации для родителей по семейному воспитанию.

    курсовая работа [66,0 K], добавлен 14.02.2011

  • Развитие личности в подростковом возрасте. Взаимоотношения подростков с родителями. Развод как семейный кризис. Стратегии поведения подростка в условиях разногласия родителей. Условия эффективной адаптации ребенка в сложных психологических условиях.

    курсовая работа [40,3 K], добавлен 18.11.2014

  • Характеристика задач и целей родительского влияния на ребенка. Методы для поддержания постоянного психологического контакта – диалог, принятие и независимость ребенка. Изучение типичных ошибок семейного воспитания. Обобщение различных стилей воспитания.

    реферат [28,3 K], добавлен 29.01.2010

  • Влияние развода на ребенка. Методы психологической помощи детям в ситуации развода. Сказкотерапия как метод психологической помощи детям в ситуации развода родителей. Сказкотерапевтическая коррекционная программа для детей, переживших развод родителей.

    курсовая работа [56,2 K], добавлен 20.02.2008

  • Влияние социума и изменяющегося мира на детей и подростков. Роль изначального воспитания родителей на становление ребенка как личности. Проблема взаимного отчуждения детей и родителей, несовпадение видения окружающего мира. Продление авторитета родителей.

    эссе [9,7 K], добавлен 31.10.2013

  • Алкоголизм и измена как основные причины разводов. Социальные последствия развода. Анализ влияния ссор родителей на психику детей. Изучение путей устранения конфликтов в молодой семье. Способы примирения родителей ребёнком в ситуации затяжного конфликта.

    реферат [29,4 K], добавлен 07.11.2014

  • Теоретические основы проблемы и практическая работа по исследованию влияния тревожности родителей на формирование умственных и творческих способностей старших дошкольников. Эмоциональные особенности родителей и их роль в воспитании и обучении детей.

    курсовая работа [199,9 K], добавлен 12.06.2002

  • Детско-родительские отношения и проявление в них личностных особенностей родителей. Родительская семья как модель формирования жизненного стиля ребенка. Влияние отсутствия семьи, психической депривации на развитие. Стили воспитания и личность ребенка.

    курсовая работа [49,9 K], добавлен 20.11.2010

Работы в архивах красиво оформлены согласно требованиям ВУЗов и содержат рисунки, диаграммы, формулы и т.д.
PPT, PPTX и PDF-файлы представлены только в архивах.
Рекомендуем скачать работу.