Контрсуггестия и история

Убеждение, научное мышление -- синтез контрсуггестии и суггестии

В чем же неодолимость убеждения объективной истинностью -- этого единственного в своем роде вида суггестии? На первый взгляд может показаться странным: в том, что при этом человек убеждает самого себя. Логики говорят, что, в конечном счете, абсолютно убедительно только то, что абсолютно ясно, т. е. выступает как очевидность, следовательно, как непосредственный личный опыт самого человека. Убеждение состоит в точном отождествлении нового с тем, что он уже знает, как бы в выведении нового из признанного им ранее за истинное, либо же посредством предъявления нового его зрению и другим органам чувств -- его первосигнальным средствам отражения действительности. Поэтому наблюдение (в том числе эксперимент) и логика составляют два -- и только два возможных -- средства действительного, т. е. научного, доказательства истины. Наблюдение обогащает знание; логика, если она идеально строга, намертво приклеивает высказывания и мысли к тому, что уже составляет убеждение человека. Это создает иллюзию, что акт познания чисто индивидуален, принадлежит мышлению отдельной личности. Акт убеждения зиждется на том, что убеждаемому нечего противопоставить некоей мысли (хотя бы и возникшей в его собственной голове), так как он не может применить фильтр недоверия (настороженность к "чужому") к самому себе. Все остальное, касающееся механизмов строго научного доказательства, и тем самым убеждения, читатель может найти в специальной литературе по логике.

Однако в истории эта предельная, высшая форма контр-контрсуггестии, иначе говоря, суггестии, восстановленной в строгих условиях, никогда не была единственной, да и в мире современного человека она переплетена со всеми другими простыми и сложными формами социально-психических отношений. Мы можем лишь, исходя из опыта всемирной истории, экстраполировать прошлое, настоящее в будущее: из всех средств контр-контрсуггестии будет все более оставаться только одно, в пределе останется только одно -- научное убеждение. Высказывая это, мы тем самым должны предполагать, что на другом конце истории, т. е. предыстории, в общении людей, в их психике безраздельно царило нечто противоположное. Идея эта отчасти не нова. Многие этнологи, такие как Дюркгейм, Леви-Брюль, Фрэзер, некоторые лингвисты, как Марр, конструировали свое представление о первобытном мышлении в известной мере по принципу противоположности современному опытно-логическому мышлению. Правда, Леви-Брюль к концу жизни отказался от самой глубокой и ценной стороны своей теории пралогического мышления как характеризующего наиболее удаленные от нас ступени человеческого прошлого, а провозгласил его всегда присущей человеку второй, иррациональной мистической стороной его духовной жизни. Здесь верно лишь то, что эти древнейшие формы психики снова и снова возвращаются в новом, осложненном виде при наличии благоприятных исторических обстоятельств, превращая и высокие, поздние духовные комплексы в "диалог", вернее, в рафинированный синтез, древнего и нового. Но Леви-Брюль отказался от самой мысли, что история человечества сеть и его внутреннее изменение, вернувшись к неподвижному человеку , якобы от века сотканному из одних и тех же двух нитей. Если мы хотим открыть двери для применения всего сказанного выше о суггестии, контрсуггестии и контр-контрсуггестии к истории , мы должны даже не просто принять указанную схему, в том числе раннего Леви-Брюля, но еще и расширить ее: где-то на утренней заре или даже в предутреннем тумане человеческой истории действовал простой механизм суггестии, затем появились богато расцвели разные формы его отрицания и отрицание отрицания, а впереди -- прогнозируемая монополизация социально-психических взаимодействий научным убеждением.

Если так понимать развитие социально-психических отношений в истории, то ему должно соответствовать развитие инструментов и приемов мышления, т. е. в широком смысле -- форма логики. Ведь чистая суггестия, как мы говорили, тождественна навязыванию организму таких действий, позже -- таких представлений, которые по определению противоречат "здравому смыслу" этого организма, его предшествующему опыту и непосредственным первосигнальным стимулам. Значит, начальная точка мышления нелогична и антилогична. А долгий дальнейший путь -- не только превращение суггестии в свою противоположность, но и превращение абсурдного мышления, в свою противоположность[22].

Любопытно проследить соотношение суггестии и мышления в онтогенезе. Эксперименты проводились крупнейшим советским психологом Л. С. Выготским (совместно с Л. С. Сахаровым) и в его широком теоретическом осмыслении приобрели значение своего рода демонстрации культурно-исторической теории мышления. Л. С. Выготский предъявлял испытуемым для классифицирования, т. е. присоединения друг к другу по сходству, геометрические фигуры разной расцветки, формы и размера. В результате этих, как и некоторых других опытов, он пришел к выводу, что в онтогенезе мышления формирование понятий проходит пять последовательных ступеней[23].

1. В раннем, преддошкольном возрасте мышление детей оказалось нимало не подчиненным объективной, сколько-нибудь существенной связи между сочетаемыми фигурами. Дети следовали только команде: "Положи вместе подходящие", -- и выполняли ее в том странном смысле, что клали вместе предметы, не имеющие объективной существенной связи. Иначе говоря, "подходящесть" состояла только в том, что ребенок клал их вместе: он как бы создавал их "подходящесть" во исполнение команды и вопреки наглядности. Выготский называл это "синкретизмом" раннего детского мышления и указал на его полную субъективность, но я бы скорей подчеркнул, что ребенок соединял именно непохожие друг на друга предметы. При таком истолковании опыта отпадает возражение Л. В. Брушлинского: если начальное мышление ребенка субъективно, значит, концепция Л. С. Выготского не совместима с материалистической теорией отражения [24]. Но ведь и фотографический негатив является отражением, и даже такой мысленный "негатив", в котором были бы противоположны действительности не только свет и ткань, но и все остальные признаки объекта, можно назвать отражением по противоположности; иначе говоря, формирование нервного решения (если это не просто случайность, проба, ошибка), формирование "нелепости" есть уже отражение, поскольку оно отталкивается от какой-то "лепости". Без словесной команды, посредством первосигнального подкрепления, ребенок ведь легко дифференцирует и ассоциирует также предметы.

2. В дошкольном возрасте в эту классификационную операцию детей начинает вмешиваться кое-что от объективной связи предметов. Но как странно! Ребенок ассоциирует только пару, а уж третий предмет присоединяет по другой ассоциации с одним из первых двух и т. д. Например, он присоединяет к кругу одного цвета круг другого цвета, к последнему -- квадрат сходного размера, к нему -- треугольник того же цвета, хотя бы и другого размера и т. д. Выготский назвал это мышление комплексно-синтетическим (иначе -- ассоциативный комплекс, комплекс-коллекция, цепной комплекс, диффузный комплекс). Жан Пиаже называет это же "понятиями-конгломератами", однако именно "понятие" здесь еще полностью отсутствует: сочетание двух предметов -- уже не вольное сотворение "подходящести" во исполнение команды, но и не понятие, а исполнение команды с минимальнейшим предметным основанием, т. е. но абсолютная суггестия.

3. В школьном возрасте, до 11 лет включительно, развивается и круг связей между группируемыми предметами и их расчленение на признаки -- анализ. Это -- "предпонятия", или "потенциальные понятия". Они все же весьма необъективны, и особенно характерно, что синтез в них заметно обгоняет анализ. Это можно истолковать в том смысле, что момент суггестии все еще превалирует над моментом контрсуггестии или, по крайней мере, они равновелики.

4. У подростков 12-14 лет появляется понятийное мышление. За это говорит ряд логических критериев. И в то же время Выготский с полным основанием противопоставляет типичные для этого возраста "житейские", или "спонтанные", понятия научным понятиям. Можно было бы сказать иными словами , что эта ступень соответствует философско-психологической категории "обыденное сознание" [25]. При всей подготовленности на этом уровне перехода к научным понятиям этот переход в то же время -- важнейший скачок.

5. Скачок совершается со вступлением в юношеский возраст, но тем самым -- в зрелость, во взрослость. Научные понятия отвечают описанной выше категории убеждения или доказательства. Они вполне опираются на мир и свойства объективных явлений. Оперирование этими научными понятиями настолько отличается от понятий житейских, или спонтанных, что эту пятую ступень по праву можно рассматривать как отрицание всего предшествовавшего пути развития понятий. Это соответствует тому, что выше названо предельной тенденцией контр-контрсуггестии.

Конечно, эти опыты и эта схема Л. С. Выготского не более чем иллюстрация, весьма специальная, тем более что она относится к онтогенезу, который ни в коем случае не повторяет последовательных ступеней всемирно-исторического процесса. Ведь в развитии ребенка психолог имеет дело с отсутствием или созреванием различных нервно-мозговых структур, тогда как в истории со времени появления Hоmo sapiens'a мозг взрослых людей оставался одинаковым. С другой стороны, на всех пяти стадиях для подачи команды или инструкции используются слова и понятия современной человеческой речи, а не те, которые качественно смещали друг друга в ходе истории. Однако, говорил Выготский, хотя взрослый и ребенок при этом пользуются одним и тем же словом, его психическая функция у того и другого все же совершенно различна, и поэтому эксперимент методологически правомерен. Повторяю, приведенные наблюдения Выготского -- совершенно частый пример, отнюдь не ориентированный прямо на нашу тему. Всюду выше увязка его с вопросами внушения принадлежит мне, а не Выготскому.

Другие авторы констатировали другие ступени развития тех или иных свойств в человеке. Недавно Д. Б. Эльконин, полемизируя с Ж. Пиаже, предложил глубоко продуманную периодизацию развития человека в раннем детстве, детстве и отрочестве с точки зрения последовательных циклов усвоения и присвоения индивидом окружающей культуры [26]. Получилась схема трехступенчатого спиралевидного движения. Другие авторы ограничиваются двухэтажной схемой развития тех или иных функций психики [27].Однако я выбрал в качестве примера пятичленную схему развития понятий Л. С. Выготского, ибо ее, пожалуй, легче ввести в круг очень разнородных примеров диалектики превращения противоположностей через среднее трехчленное звено. Получаются "пятичленки", характерные для некоторых процессов развития. Это не упрощение, просто есть отдаленнейшая логическая параллель в самом законе развития чего-то в свою противоположность через посредство промежуточного этапа, который в свою очередь состоит из трех диалектических уровней развития [28]. Есть что-то небезынтересное и для теорий историка в этом мосту, который мысль Выготского перекинула между берегом ранне-детских операций, противоположных понятию, и берегом научных понятий -- с помощью трех пролетов рождения понятий. А именно, это схема выпукло напоминает нам о полной противоположности между суггестивной алогичностью и научными понятиями. Переход от одного к другому протекает совсем по-разному и в развитии ребенка и в истории общественных формаций. Однако такой узколабораторный экспериментальный вывод, что в среднем звене (из пяти) операции синтеза опережают анализ -- разве не напоминает он что-то существенное из психологии среднего звена пяти формаций, т. е. из психологии феодальной эпохи? В двух рядах -- онтогенетическом и филогенетическом -- лишь то действительно схоже, что высшим уровнем и там и тут служит научное мышление. С помощью этой предельной точки можно судить обо всей предшествующей траектории.

Историк вправе прогнозировать: З00-летний непрерывный и ускоряющийся прогресс науки и ее распространение вширь на мышление сотен миллионов нынешних людей предвещает относительно скорую победу научного мышления, т. е. доказательного и убедительного мышления, над всеми прежними формами. Спросим себя еще раз: вправе ли мы трактовать этот факт и этот прогноз в категориях истории внушения и его последующих трансформаций? На первый взгляд может представиться, что доказательное и убедительное мышление лежит вне плоскости явлений суггестии. Все протекает в отдельной человеческой голове, и люди обмениваются между собой, лишь посылками или продуктами этой деятельности. Но подойдем к делу иначе: от истины, транслируемой от человека к человеку, некуда уйти и укрыться. Сила убеждения неодолима и в этом смысле автоматична. Это и значит, что она -- все та же неистребимая сила внушения, но теперь обошедшего все оборонительные препоны. Она только потеряла при этом облик внешней силы -- людского, социального отношения. Незачем внушать то, что человек сам может найти, -- достаточно облегчить его поиск. Межиндивидуальный акт внушения как будто исчезает, тонет в индивидуальном мозге. Да, но только потому, что научные понятия, научные заключения внутренне являются либо возражениями, либо капитуляцией перед возражениями.

Вдумаемся в психологическую сторону того, что называют "неумолимость" истины, аргументов, доводов, фактов. Почему "неумолимость", кто и о чем умоляет? Истина обязательна, принудительна. Пусть рассуждение протекает внутри человека -- человек из всех голосов обязан покориться лишь голосу разума, когда он воплощен в данных науки. От научного доказательства и убеждения ему не только некуда или нечем, но и незачем укрываться, -- он перед нею гол более чем в самом глубоком гипнозе. Но тем более категория научного доказательства подразумевает категорию научного опровержения. Для психологии эта негативная сторона логики особенно важна и интересна. Субъективно всякому акту познания истины сопутствует некое отречение, некое "оказывается": оказывается, прежне представление было неверным. Либо обнаруживается и восполняется пробел, неведение, либо исправляется прежнее мнение, заблуждение. Опровержение предполагает сначала мысль о сомнительности, далее -- о ложности чего-то. Развивающееся опровержение состоит не только и отклонении чьих-то доводов и фактов, но обязательно в противопоставлении других доводов и фактов, поэтому опровержение становится уже безличным, не адресованным прямо какому-либо предшественнику. Мало того, развертывание своих доказательств повертывается теперь против будущего, возможного оппонента: доказывающий старается не оставлять уязвимых мест -- он проверяет свои аргументы, он ставит контрольные опыты, он ищет добавочные факты.

Как видим, научное мышление незримо состоит из гигантской неутихающей канонады наступления и обороны. Пусть противник -- мнимый. Это идеально. Но он неминуемо появится во плоти, если о нем забудут. Поэтому в логике видное место занимает систематика и теория ошибок -- для опровержения и для защиты от опровержения. Однако можно заглянуть и в более глубокий пласт пользования научными понятиями. Среди суждений особое место занимают так называемые отрицающие суждения -- логики и философы не раз возвращались к их чрезвычайной интеллектуальной природе. Это есть по форме и по сути отклонение чужой мысли. Эта возможность, с точки зрения психолога, таким образом, всегда включена в ткань мыслительного процесса. Отрицающие суждения всегда, хоть в скрытой форме, участвуют в потоке умозаключений и доказательств.

Итак, у логика есть психологическая сторона, которая в свою очередь в глубокой мере принадлежит социальной психологии. Научное доказательство -- это выявление, вылавливание, отбрасывание любых элементов низших форм социально-психического воздействия людей на людей: простой суггестии, разных контрсуггестии, любых средств контр-контрсуггестии, -- кроме данного. И вот, соответственно, в наше время меняется структура сознания в массах людей, живущих на Земле: расширяющееся включение научных понятии и операции увеличивает равновесие внутри человека, он охотно подчиняется науке, предпочитает подчиняться только ей, ибо она -- защита от всех остальных подчинений. Неодолимая сила распространения марксизма -- в его научности. Напрасно западные марксологи противопоставляют друг другу "гуманистскую" и "сциентистскую" (научную) сторону марксизма и превозносят первую в ущерб второй. Притягательность марксизма для несчетных голов на нашей планете и в том, что он применяет к людям и их общественной жизни детерминизм, т. е. единственно научный способ объяснения. Напротив, все виды антимарксизма лишь наукообразны, и люди, в конце концов, разгадывают их внутреннюю связь с религиозным, донаучным мышлением.

Научное мышление глубочайшим образом, нерасторжимо сочетается с идеей человечества. Доказательство адресуется не кому-либо, а вообще человеку. Наука, следовательно, исходит из презумпции, что все люди принципиально и существенно одинаковы -- именно своей способностью к правильному мышлению. Отсюда прогноз: развитие научного убеждения, понемногу становясь единственным способом влияния людей на людей, тем самым все более соединяет людей в единое человечество. В наши дни человечество -- это уже не собирательная идея, а крепнущая в сложной борьбе реальность. Возникает социально-психологическая загадка: если всякая общность, всякое "мы" сознает себя и конституируется через сопоставление с каким-то "они", то кто же: "они:" по отношению к этой рождающейся сверхобщности -- человечеству? Фантасты отражают эту умственную потребность: они создают воображаемых внеземных "братьев по разуму" или ужасных носителей инопланетной неорганической жизни. Но ничто ни подтверждает этих снов. Какова же действительно разгадка, кто же "они" для становящегося единым человечества? Только древнейшая стадия его собственного прошлого [29]. Вместе с тем -- и следы отдаленнейшего прошлого в настоящее. Если же перевести это на язык социальной психологии, то "они", "чуждое" для научного мышления поднимающегося человечества -- это как раз все явления суггестии -- порождения предыстории, -- кроме единственного, которому история оставила место, т. е. кроме убеждения, доказательства, науки.

Навряд ли очень много слов, чтобы резюмировать основные выводы. Труд человека предполагает такой решающий компонент, как целеполагание, которое немыслимо вне второй сигнальной системы. Целеполагание может носить или внешний характер (команда), или интериоризованный (намерение, замысел). Историческое развитие целеполагания совершалось по хорошо знакомой психологам формуле "извне -- внутрь". Первый член, "извне", сам предстает как довольно сложный психофизиологический механизм, взятый как исходный объект данной статьи. На уровне верхнего палеолита, ранних неоантропов шло формирование явления суггестии -- исходной функции второй сигнальной системы. Но, едва сформировавшись, она с необходимостью индуцирует собственную противоположность -- контрсуггестию в ее разнообразных формах, проявляющихся в ходе развития первобытного общества и на заре классовых цивилизаций. В классово антагонистических обществах получили могучее развитие средства контр-контрсуггестии -- насилие, вера, доказательство. Только последнему из них принадлежит будущее