Разговор с родителями

[1960]

Что раздражает?

Дональд Вудс Винникотт:

Есть люди, которые испытывают своего рода шок, когда обнаруживают, что могут испытывать к маленьким детям какие-то иные чувства, помимо любви. Если вы послушаете нижеследующий разговор, то обнаружите, что эти мамы вполне уверены в своей любви. Для них это нечто само собой разумеющееся, но они не стесняются говорить о темных сторонах семейной жизни. Их прямо попросили поговорить о том, что наиболее для них тягостно, и они, по-видимому, не испытывали затруднений в ответе на поставленный вопрос. Вот начало.

Мамы:

-- Итак, я попросил вас прийти сегодня сюда рассказать о том, что бывает особенно неприятным для вас как матерей. Миссис В., прежде всего, сколько у Вас детей?

-- У меня семеро детей, от двадцати до трех лет.

-- Находите ли Вы, что быть матерью на самом деле довольно надоедливая работа?

-- Ну, думаю, в общем да, если быть вполне честной. Я думаю, главную трудность в семье представляют досадные мелочи, вроде постоянной неприбранности или тщетных попыток уложить их всех в кровать -- это, я считаю, раздражает.

-- Миссис А.?

-- У меня только двое детей -- один уже ходит, а другой совсем малыш, и, конечно, раздражает меня старший. Как у миссис В., это все мелочи... А еще недостаток времени, чтобы справиться с детьми -- все время спешка. А мой сын всегда находит себе какое-то занятие, как раз когда у нас есть ровно две секунды, чтобы собраться и выйти из дому.

-- Миссис С.?

-- Да. У меня две девочки, одной три, а другой всего год, и я думаю, что согласна с предыдущими: время -- это большая проблема, его никогда не бывает достаточно для того, чтобы сделать все, что хотелось бы.

-- Вы имеете в виду, что существует нечто помимо ухода за детьми, чем Вам хотелось бы заняться, но Вы не можете? Что-то для себя?

-- Ну, наверное, да. Я очень люблю заниматься детьми и, в целом, это очень благодарное занятие, но очень суматошное. Это особенно тяжело, когда я устала. Я пытаюсь сделать так, чтобы этого не было, но это не очень-то просто...

-- А что, как Вы думаете, вызывает у матери усталость? То, что нужно сделать слишком много дел за ограниченное время, или какого-то рода борьба с ситуацией?

-- Нет, я думаю, слишком много дел за ограниченное время. В шесть часов, скажем, одному пора будет в кровать, а нужно попить чаю с детьми, вымыть чайную посуду, другого ребенка надо кормить, и еще приготовить ужин для мужа -- и все сделать примерно за час. (Смех)

Дональд Вудс Винникотт:

Ну вот, хорошее начало. Когда у вас несколько детей, дом не может выглядеть прибранным, да и невозможно поддерживать порядок в собственной голове. Все время суета, потому что вам нужно следить за часами, и так далее. А дети -- по крайней мере те, что поменьше -- не достигли возраста, когда становится интересно помогать взрослым и копировать их. Мир создан для них, и дети ведут себя в соответствии с этим предположением. Далее, проблема усталости, которую всегда следует иметь в виду. Когда вы устали, обычно интересные вещи могут стать тягостными, а если вы не выспались, то приходится еще бороться со сном. И вас не хватает на то, чтобы получать удовольствие от всего интересного, что делают дети и от того, как они день за днем развиваются.

Вы заметили, что на этот раз я говорю больше о мамах и их чувствах, чем о детях, за которыми они присматривают. Слишком легко идеализировать положение матери. Мы отлично знаем, что в каждой работе свои разочарования, рутина и иногда она кажется последним делом, которым кто-то захотел бы заниматься. Ну, а почему нужно думать по-другому об уходе за детьми? Я думаю, через несколько лет эти мамы уже не будут отчетливо помнить, что они чувствовали, и им будет очень интересно послушать эту запись, когда они достигнут тихой гавани -- станут бабушками.

Мамы:

-- ... И все сделать примерно за час.

-- Каждый вечер, от половины шестого до полвосьмого у нас полный хаос... Просто не верится, что это может кончиться... Все должно происходить в положенное время, но никогда не происходит, потому что случается еще что-нибудь ужасное -- кто-то проливает свое молоко, или что похуже... или даже -- кот залез к кому-то в кровать, и они не могут лечь спать, потому что там кот... или его там нет... они спускаются вниз по шесть раз, чтобы посмотреть, что я делаю, в общем, полный хаос. (Смех)

Дональд Вудс Винникотт:

Мне понравилась эта фраза про кота, который то ли там, то ли его нет! Вопрос не в том, делаете ли вы что-то правильно или неправильно. Неправильно -- это именно то, как идут дела в данный момент, поэтому кажется, что наоборот было бы правильно. Конечно же, не было бы. А может быть, вы не замечаете того, что идет как надо. Но все, что хоть чуть-чуть не так, становится ужасным происшествием, вызывающим плач и вопли.

В следующем фрагменте мама говорит об ощущении, которое, должно быть, весьма обычно -- что какие-то искусства, которыми владеет мать, покрываются ржавчиной, не находя себе применения; или она с удовольствием училась бы чему-то, но это приходится отложить на неопределенный срок.

Мамы:

-- Есть ли у Вас что-то, чем Вам хотелось бы заниматься для себя, ну, например, написать роман или испечь какой-нибудь особенный пирог, или что-то другое, что Вы не можете делать из-за детей?

-- Ну, меня, например, очень интересует социальная работа и вообще что-то подобное. Мне хотелось бы заниматься тем, что, как мне говорили, я могу делать... И мне предлагали такую работу, а я не могла, потому что нет времени... Мне очень обидно, что я не могу всем этим заниматься, потому что должна сидеть дома.

-- Да, я занималась на курсах кройки и шитья в прошлом году и мне это чрезвычайно нравилось. Но когда появился второй ребенок, я поняла, что просто не могу закончить все вовремя, и в восемь часов я думала: “Нет, хоть убейте, сегодня вечером я никуда из дома не выйду.”

-- Есть вещи, которыми Вам хотелось бы заняться?

-- Да, я очень люблю шить, но это очень нервная работа, когда дети... (Смех) ...Мне действительно это нравится, но я настолько бываю поглощена работой, что забываю про время, и тогда может случиться что-то ужасное. Я вообще плохо слежу за временем. Я слишком люблю забывать про него.

-- Меня ужасно раздражает то, что утром мне приходится бросать все, чем я занимаюсь, и готовить обед... Я сама прекрасно бы обошлась чем-нибудь вроде крутого яйца, но... К тому же у меня есть муж, поэтому нужно... (Говорят одновременно)

Дональд Вудс Винникотт:

Тут, вдобавок к детям, на сцене появляются мужья со своими ожиданиями, и начисто уничтожают все усилия жены -- матери -- выкроить время для самой себя, для занятий, которые требуют сосредоточенности. Именно здесь жена может вдруг открыть, что желала бы жить, как мужчины -- с хорошей опрятной работой, определенным рабочим временем или профсоюзными правилами, которые как раз защищают их от всего того, что для нее тягостно. Я думаю, в это время она не способна понять, как это некоторые мужчины могут завидовать женщинам -- потому что те сидят дома, заваленные домашней работой, в великолепной кутерьме, создаваемой кучей детей. Здесь мы возвращаемся к беспорядку и неприбранности.

Мамы:

-- Я думаю, неприбранность -- кошмарная проблема... Хотя у меня есть прислуга, все равно... Пусть я прошлась по всему дому и все привела в порядок, через двадцать пять минут вы подумали бы, что я не притрагивалась ни к чему уже года два или три... Повсюду валяются игрушки, которые им нужны, и кусочки бумаги, которые им нужно изрезать. Не следует на это жаловаться -- они дожны, конечно, это делать. Но иногда очень хочется устроить скандал, а вместо этого приходится им позволять.

-- Когда мои были еще маленькими, лет до четырех, оказалось, что им обязательно нужно было быть там же, где и я. Если я была на кухне и готовила, то они тоже были на кухне и готовили. Если я что-то делала наверху, то они тоже были наверху. Они не отходили от меня, все время крутились вокруг, и это, я считаю, временами жутко раздражает.

Дональд Вудс Винникотт:

А как насчет того, чтобы удерживать беспорядок в каком-то одном месте?

Мамы:

-- Как Вы считаете, проще позволить им бродить по всему дому, или попытаться их ограничить собственным помещением?

-- Нет, у меня есть одна комната, в которой, как я молюсь и надеюсь, они не устроят кавардак... Но они неизбежно устраивают кавардак в каждой комнате -- они пролезут повсюду.

-- А как Вы думаете, возможно как-то ограничить их?

-- Ну, я не знаю, может быть, мне повезло, но Кристофер, кажется, понимает, что ему полагается играть в детской.

-- Сколько ему?

-- Два года -- чуть больше.

-- Он может видеть вас из детской?

-- Нет-нет, она далеко от кухни, но у нас такая квартира, все на одном этаже, поэтому он может просто прийти ко мне, и заодно поиграть в кухне. Конечно, многие считают, что это неправильно. Я не подумала о том, чтобы поставить загородку, пока не стало слишком поздно. В гостиной и столовой у нас старомодные дверные ручки, и ему непросто открыть дверь, поэтому эти комнаты пока в порядке.

Дональд Вудс Винникотт:

Тут ничего не поделаешь; нужно смириться с тем, что маме с маленькими детьми, скорее всего, придется жить в конюшне. В настоящее время им неизвестно, как с этим бороться. Может быть, когда дети подрастут, опять воцарятся спокойствие и порядок, а может быть, и нет.

Мамы:

-- У нас каждый вечер происходит одно и то же грандиозное сражение по поводу собачьего ужина: кто будет кормить собак. Есть расписание, вы понимаете, но всегда находится причина, почему именно тот, чья сегодня очередь, именно сегодня не будет кормить собак. (Смех) И проходит минут двадцать пять, а собаки выстроились и ждут, когда же им дадут хоть что-то... Из-за этого ужасного спора, который -- я сейчас вдруг почувствовала, как это тягостно -- типичен для больших семей. Не только о собачьем ужине. Вы садитесь за стол, и кто-нибудь что-нибудь скажет, и прежде чем вы поймете, что происходит, уже каждый пытается перекричать всех остальных, потому что тут дело принципа... Вы понимаете -- и такие споры возникают у нас по любому поводу.

Дональд Вудс Винникотт:

Все эти примеры показывают, как по многим причинам забота о маленьких детях может становиться обузой, вне зависимости от того, насколько дети любимы и желанны. Одной из проблем является незащищенность матери от вторжения в ее частный мир. Должна же быть какая-то ее часть, святая святых, куда не может иметь доступа даже ее ребенок? Должна она защищать себя или сдаться? Ужасно то, что если у нее что-то где-то спрятано, то как раз этого ребенку хочется больше всего. Если есть секрет, то именно секрет должен быть отыскан и вывернут наизнанку. Ее сумочка все знает об этом. На следующей неделе мне хотелось бы рассмотреть подробнее эту особенность положения матери.

* * *

В конце прошлой недели, после того, как эти женщины поговорили о том, что тягостно для матери, я особо выделил один вопрос: как личная жизнь матери подвергается вторжению и выворачивается наизнанку. Я хочу развить эту мысль, так как она имеет самое прямое отношение к тому, что может быть тягостным для родителей, и особенно для матери.

Вы, конечно, вспомните, что это -- матери, которым нравится замужество и нравится иметь детей, и что они с нежностью относятся к своим детям, и по-другому для них быть не может. Однако когда их прямо попросили поговорить о том, что является для них источником досады, они сделали это с удовольствием.

Найдутся и такие, у кого нет опыта подобных переживаний. Некоторым, с одной стороны, пришлось тяжелее, они оказались совершенно сбиты с толку, запутаны и нуждаются в помощи. Здесь победила неразбериха, и мать стала болезненно чувствительной. Так или иначе, но она уже не способна быть тем, чем ей хотелось бы быть. У некоторых, с другой стороны, не возникало ощущений беспорядка и вторжения. Им удалось сохранить гостиную в аккуратности и чистоте, каким-то образом их младенцы и маленькие дети вписались в установленный распорядок и большую часть времени царило спокойствие. Здесь возобладала мать и ее весьма жесткая система “хорошо” и “плохо”, а детям пришлось приспособиться, готовы они к тому или нет. Конечно, многое могло бы быть сказано в пользу спокойствия и порядка, если бы его можно было достичь без чрезмерной задержки в развитии спонтанности ребенка.

Мы все время должны помнить, что бывают самые разные родители и самые разные дети и, исходя из этого, мы можем обсуждать различные вариации, не оценивая одни как хорошие, а другие как плохие. Но не кажется ли вам, что крайности, в ту или другую сторону, обычно являются знаком того, что где-то что-то не так?

Часто родители говорят, что в викторианские дни все было намного проще, ребенка отсылали в детскую и никто не думал, поступив так или иначе, что он укрепляет или подрывает его душевное здоровье. Но даже в викторианскую эпоху огромное большинство людей растили детей, ползающих на полу у них под ногами, создающих повсюду шум и беспорядок, и без помощи нянек в накрахмаленных передниках. У каждого века свои обычаи, но я думаю, что-то оставалось неизменным, а именно эта ужасная склонность маленьких детей залезать в самую середину тех мест, где матери держат свои секреты. Вопрос в том, может ли мать успешно защитить себя и сохранить свои секреты, не лишив в то же время ребенка существенного элемента -- чувства, что мать доступна? Сначала ребенок полностью владел ею, а на полпути между обладанием и независимостью обязательно должно быть место для доступности.

Сторонний наблюдатель может легко заметить, что только на некоторое время мать совершенно открыта для своих детей. У нее были свои секреты и они снова у нее будут. И когда-нибудь она будет считать себя счастливой оттого, что было время, когда ей бесконечно досаждали беспредельные притязания собственных детей.

Для матери же, которая находится внутри этой ситуации, нет ни прошлого, ни будущего. Для нее есть только настоящее, с ощущением, что не осталось ни одного неисследованного места; нет ни Северного, ни Южного полюса, потому что какой-то бесстрашный исследователь нашел и подогревает их; никакого Эвереста, потому что какой-то альпинист достиг вершины и разрушает ее. Дно океана исследуется батискафами, а если у нее и была одна загадка, обратная сторона Луны, то и ее достигли, сфотографировали и низвели с положения тайны до научно установленного факта. Нет ничего святого.

Кто захотел бы быть матерью? Кто же, как не действительная мать ребенка! И некоторые особые люди -- это няни, которые находят способ занять место рядом с настоящими родителями.

Вы можете спросить, какой смысл пытаться выразить словами, что тягостно в положении матери? Я думаю, матерям легче, если они могут высказать вслух, что их мучает, в тот момент, когда они испытывают муки. Закупоренное чувство обиды наносит вред любви, которая стоит за всем этим. Я думаю, именно поэтому мы ругаемся. Слово в нужный момент собирает вместе все негодование и делает его достоянием гласности, после чего мы успокаиваемся, чтобы в течение какого-то периода продолжать свои дела. На практике я обнаружил, что матерям помогает, если привести их в соприкосновение с их самыми горькими обидами. Между прочим, большинству из них помощь не требуется, но в расчете на тех, кому она действительно нужна, я однажды написал перечень из примерно дюжины причин, почему мать может обнаружить, что ненавидит своего ребенка. Вы понимаете, конечно, что я говорю о матерях, которые любят своих детей и которые не боятся рассматривать другие свои чувства. Например, вот этот ребенок -- вовсе не тот, которого мать себе представляла; не совсем та идея, которая существовала у нее в уме. В каком-то смысле, этот образ с большим правом может считаться ее порождением, чем сам ребенок, ставший таким реальным в ее жизни. Реальный ребенок появился, конечно, не с помощью магии. Настоящий мальчик или девочка получился в результате трудного процесса, в котором мать подвергалась опасности, как во время беременности, так и при родах. Этот ее настоящий ребенок в грудном возрасте делает ей больно, хотя процесс кормления и может быть приятен. Постепенно мать обнаруживает, что ребенок обходится с ней как с бесплатной прислугой, требует внимания к себе и поначалу его вовсе не заботит ее благополучие. Со временем он начинает кусать ее, и это все из-за любви. Предполагается, что вначале мать любит ребенка всем сердцем, всего целиком, и гадкие, и приятные его стороны, и грязь впридачу. Но вскоре ребенок начинает терять свои иллюзии относительно матери и демонстрирует это, отказываясь от предложенной хорошей пищи, так что мать начинает сомневаться, все ли у нее в порядке. А его возбужденная любовь корыстна, и после полученного удовлетворения мать отбрасывают прочь, как шкурку от апельсина. Нужно ли продолжать это перечисление причин, по которым мать могла бы ненавидеть младенца?

В первые месяцы жизни у ребенка нет никакого понятия о том, что мать делает хорошо, и чем жертвует, чтобы делать это хорошо. Но если что-то не так, возникают жалобы в форме воплей. После целого утра криков и демонстраций характера мать выходит с младенцем за покупками, и младенец улыбается постороннему, который говорит: “Ну, разве он не прелесть!” или “Какое милое, чудесное создание!” Мать отдает себе отчет, что если она не оправдает ожиданий ребенка вначале, то очень долго будет за это расплачиваться, а если оправдает, то нет никаких оснований надеяться на благодарность. Вы можете сами найти еще дюжину причин. Вероятно, вы не придумаете ничего хуже той, которую я выбрал для обсуждения, -- что ребенок вторгается в ваши самые сокровенные области. Если возможно, я хотел бы пояснить это для вас.

В самом начале, когда ребенок -- в вас и часть вас, нет трудностей. Ребенок в матке, хотя он, так сказать, только постоялец, сливается с любыми представлениями, которые у вас когда-либо бывали о детях, и на самом деле представляет собой загадку. Загадка становится ребенком.

За девять месяцев у вас была масса времени, чтобы развить особое отношение к этому феномену, секрету, ставшему ребенком, и через несколько месяцев беременности вы становитесь способной идентифицировать себя с ребенком, который в вас. Чтобы достичь этого состояния, необходимо спокойное состояние ума, и здесь неоценимую помощь может оказать ваш муж, если он заодно с вами и улаживает дела с внешним миром за вас обоих.

Мне кажется, что это особое отношение хотя и заканчивается, но не в момент рождения ребенка. Я думаю, такое специфическое положение длится несколько недель после рождения, если только не помешают неудачные обстоятельства, низводящие вас на землю, вроде необходимости покинуть родильное отделение, увольнения неподходящей няни, или болезни вашего мужа, или чего-то еще.

Если вам повезет и никаких неприятных осложнений не будет, это особое состояние будет изживаться постепенно. Затем для вас начнется процесс восстановления себя как взрослой личности, на который уйдет несколько месяцев. Вашему ребенку необходимо, чтобы вы сумели сделать это, хотя процесс и причиняет ему боль. И вот тут начинается грандиозная борьба -- ребенок, сам больше не являясь секретом, делает заявку на все ваши секреты. Хотя он и ведет проигранное сражение, ставит один заявочный столб за другим в нескончаемой золотой лихорадке, но золота никогда не бывает достаточно. Нужно выставлять новую заявку. И в любом случае вы восстанавливаете свой статус независимой индивидуальности, что делает ваши золотые жилы все более и более недоступными.

Однако вы восстанавливаетесь не вполне. Если бы это произошло, вы перестали бы быть родителем. И конечно, если у вас несколько детей, тот же процесс начинается снова и снова, и вот вам уже сорок пять, прежде чем вы успеете оглянуться и сообразить, где же вы находитесь.

Я затронул очень большую проблему, и у меня осталось время, чтобы сказать еще только одно. После бесчисленных разговоров с мамами и наблюдениями за ростом их детей я убежден, что наиболее удачливые матери -- это те, кто сдался с самого начала. Они потеряли все. Они выиграли только то, что с течением времени могут возвращать утерянное, потому что их дети постепенно отказываются от непрерывного выставления новых притязаний и радуются, если мать является личностью в своих правах, какими они и сами быстро становятся.

Вы, возможно, знаете, что дети, лишенные существенных элементов семейной жизни (на самом деле, именно того, о чем мы все время говорим), склонны к постоянному чувству обиды. Они носят в себе недовольство чем-то, но поскольку не знают, что это такое, тяжесть приходится принять на себя обществу, и тогда этих детей называют антисоциальными.

Так что я смотрю с оптимизмом на этих мам, описывающих битву, которую они ведут на стороне времени против вторгающихся орд собственных детей. В конце битвы поле усеяно не трупами, но детьми-индивидами -- не ограниченными, не трудными, не преступниками. Эти дети -- подростки, каждый из которых умеет отстаивать свои права. И когда ваши дети существуют в своих собственных правах, вы можете позволить себе то же самое. Вы можете позволить себе быть собой, со своими секретами, что возвращает вас (хотя и с некоторым смещением) туда, где вы были, прежде чем подверглись вторжению своих детей.

* * *

На прошлой неделе говорил только я. Я избрал один аспект материнских проблем, потому что, как я думал, он может оказаться важным. Я не забыл о том, что мама маленького ребенка обычно устает и часто не высыпается, но решил поговорить об утрате личного мира. На этой неделе мне хотелось бы вернуться к обсуждению. В предлагаемой выдержке вы услышите беседу о борьбе, происходящей в семье между детьми, которую можно назвать междоусобными распрями, и ее воздействии на нервы матери.

Мамы:

-- Я считаю, они слишком много ссорятся. И действительно не понимаю почему. Можно подумать, это злейшие враги, а не любящие братья и сестры -- они дерутся и кричат... Но они, думаю, тем не менее очень любят друг друга. Если приходит чужак, они собираются и стоят друг за друга, или, если кто-то заболел, то они в лепешку разобьются, чтобы достать для больного какую-нибудь мелочь... Но они ссорятся с утра до ночи. Можете представить, как это действует на нервы, когда входишь и слышишь: “Ты это сделал...” -- “Нет, я не делал...” -- “Нет, это ты...” -- “Нет, буду...” -- “Нет, не буду...” -- “Нет, будешь...” -- “Я тебя ненавижу”. Двери хлопают, они начинают лупить друг друга, а я бросаюсь их растаскивать. Это кошмарные ссоры.

-- Я думаю, это способ разрядить энергию -- нервную и прочую.

-- Да, конечно, но уж очень раздражает.

-- Ужасно действует матери на нервы. Да, я могу припомнить, как это происходит. В детстве мы бранились с моей младшей сестрой... и я доводила свою мать.

-- Это просто выматывает. Ничего особенно серьезного. Ну, если произойдет что-то серьезное, я думаю, всегда можно с этим справиться, потому что такие вещи необычны... Это кризис, который... (Говорят одновременно) ...А это маленькие, постоянные, повседневные мелочи, как капли на камень, не правда ли -- кап, кап, кап...

Дональд Вудс Винникотт:

Да, кап, кап, кап! А с какой целью? Вы знаете, цель здесь есть. На прошлой неделе я высказал свое мнение, что каждый ребенок включается в состязание и предъявляет права на все, что есть у матери. Теперь я хочу добавить, что все, что дети при этом находят, они используют, и используют до конца. Никакой пощады, никакого милосердия, никаких полумер. Мать используется хищнически. Ее источник энергии найден и открыт, и иссушается с докучливой регулярностью. Ее главное дело -- выживание. Надоедливое повторение фигурирует в следующем отрывке.

Мамы:

-- У нас читаются сказки на ночь, и я лично нахожу, что это очень раздражает. Я должна непременно, каждую ночь, их рассказывать... А если мы куда-нибудь собираемся, конечно, они чувствуют это, правда -- дети...

-- О, да, они чувствуют.

-- Ты не можешь сократить, даже не можешь сказать... обычно достаточно сказать... Это нужно проделывать каждый вечер, больна ты, здорова или умираешь... кошмарные две истории должны быть прочитаны, и я безусловно считаю, что иногда... (Говорят одновременно)

-- Да, взяла бы и разорвала эту книжку в клочки.

Дональд Вудс Винникотт:

“...В клочки.” Наверное, найдется немало слушателей, которые рады будут хоть раз услышать эти слова произнесенными вслух. И все же истории будут повторяться и повторяться в точности, и детям все так же будет нужна эта ограниченная территория, известная им в деталях и не таящая никаких неожиданностей. Именно эта уверенность, что не будет никаких сюрпризов, дает успокоение и подготавливает дорогу для незаметного перехода ко сну.

Следующая цитата относится к огорчительным периодам, когда ребенок, до того хорошо развивавшийся, по той или иной причине поворачивает вспять, становится неотзывчивым или откровенно неповинующимся. Здесь маленькая девочка проявляет свою ревность к младенцу тем, что теряет свои достижения и сама начинает вести себя, как младенец.

Мамы:

-- Моя старшая дочь могла уже одеваться сама -- о, девять месяцев -- и вдруг решила, что не будет больше этого делать. Она прекрасно умеет. Она не может справиться с застежками и пуговицами на спине, но может сделать все остальное... А она говорит “нет”... она будет как маленькая, и растягивается у меня на коленях, как и меньшая... И вот, мне нужно теперь утром одевать и на ночь раздевать их обеих.

-- Да, могу себе представить, что это такое, когда они одеваются сами. Я пока с этим не сталкивалась, мой еще слишком мал и не может этого делать, но я чувствую, как это будет меня раздражать -- смотреть, как он медленно напяливает на себя все наоборот... (Говорят одновременно) ...Потому что я не могу -- я люблю все делать быстро.

Дональд Вудс Винникотт:

Вот еще одна вещь, которая может раздражать -- адаптация к ритму каждого ребенка. По темпераменту одни дети медлительнее своих матерей, другие быстрее. Для матери большая проблема -- приспособиться к требованиям каждого ребенка в отношении этой быстроты или медлительности. Особенно тяжела задача подвижной матери, которой нужно приспособить себя к сильно замедленному ребенку. К тому же, если мать и ребенок выпадают из связи временных ритмов, ребенок теряет способность к действию, становится бестолковым и все больше и больше дел оставляет матери или няньке. Как легко можно понять, для ребенка точно так же плохо, если он быстр, а мать медлительна. Мать медлительна, возможно, из-за подавленного настроения, но ребенок ничего не хочет знать о причинах, и не делает на них никаких скидок. Несомненно, что-то можно компенсировать планированием, но дети имеют тенденцию разрушать самые лучшие планы, просто потому, что не видят никакой нужды в загадывании наперед. Они живут настоящим. В следующем отрывке мы слышим о планировании.

Мамы:

-- Ну, часть этой нехватки времени из-за того, что нужно все организовать перед тем как выйти из дому -- спланировать день, чтобы уложиться между кормлением в два и в шесть. Главная трудность, конечно, покупки, так как я езжу на рынок в четырех милях от меня, там все очень дешево... И это целое представление -- собрать обоих детей; одного покормить из бутылочки, другого с ложечки, обоих одеть -- а один еще должен поспать, так что получается еще позже... А потом мечешься как угорелая, пытаясь поспеть назад, чтобы снова вовремя покормить того, что из бутылочки. Ну, и другое тоже, например, если идешь к кому-нибудь на чай... Сегодня тоже надо было все организовать. Чтобы нам всем троим собраться, нужно около часа.

-- Это страшное дело.

-- К тому времени, как сама соберешься, двое других уже, понимаете...

-- Ну да, двое других, похоже, уже несколько запачкались.

-- Дело в планировании -- все время пытаешься правильно выбрать время для выхода.

-- Маленькие примеры вроде этого, вероятно, неприятнее всего -- да, я думаю, это больше всего раздражает.

-- В конце концов, я хочу сказать, я люблю двух своих детей. Я не считаю, что они раздражают меня все время, только вот эти мелочи.

-- Иногда мне немного надоедает, что все время приходится заботиться о еде -- что им приготовить -- что им всем приготовить.

-- А вы планируете это надолго вперед?

-- Нет, нет. Я не такой человек. Что-то вроде -- вы знаете -- когда подходит время еды... (Смех) ...что-нибудь материализуется... Уверяю вас, я хожу в магазин -- раз в неделю, так что в доме у меня еды на неделю, но когда и как это использовать, решается в последний момент.

-- Ну, мне удивительно повезло с ленчем, потому что Кристофер больше всего любит фарш. Я уже по горло сыта этим фаршем. (Смех)

-- Иногда у них очень ограниченные вкусы, не правда ли? Это упрощает дело...

-- Да, сильно упрощает.

Дональд Вудс Винникотт:

Блеснул лучик надежды. Мать планирует, она пытается организовать все насколько возможно, но все равно ей не под силу согласовать нужды каждого ребенка и недостаток времени, расстояние от дома до магазина и ограниченность собственных сил. В конце концов мы возвращаемся к картине, когда она в одно и то же время пытается примирить индивидуальные требования детей и известного ей внешнего мира.

Мамы:

-- ...Но еще страшно досаждает, что все время приходится прерывать работу по дому -- с пылесосом или что-то еще... Я знаю, что могла бы закончить все в комнате за десять минут, если бы мне их дали... Но когда кто-нибудь подходит сзади: “Я хочу на горшок”... Он сидит на горшке, а ты должна быть рядом -- и...

-- Да, вы не можете отойти и заниматься чем-то другим.

-- А он делает из этого игру. (Смех)

-- И тут что-нибудь перекипает на плите, а вы оставили пылесос включенным... Вы думали, это на минуту...

-- Да, меня эти постоянные помехи очень раздражают -- откуда-то вдруг раздается крик, и приходится бросать все на кухне -- руки в муке и все такое -- и бежать, чтобы выяснить, что случилось.

-- Ну, когда у меня руки в муке, я говорю: “Слушай, не хочешь же ты, чтобы я что-то делала такими руками?”

-- И это срабатывает?

-- Да: “Подожди”. Боюсь, я часто так делаю... И еще когда мы... когда обнаруживаются досадные вещи вроде: “Мамочка, мы забыли то-то и то-то”... Элизабет говорит, знаете, мы куда-нибудь идем, и она хотела взять куклу или корзинку... Я говорю: “Ну, смотри, можно будет взять в следующий раз”. Это просто как во сне.

Дональд Вудс Винникотт:

Всему есть предел, и все время, пока ребенок растет, все яснее и яснее обозначается предел требованиям, которые он имеет право предъявить матери. И кто установит этот предел? Мать обнаруживает, что в какой-то мере она постепенно оказывается в состоянии защитить себя.

Мамы:

-- Многое зависит еще от того, как вы провели ночь. (Смех)

-- Это была кошмарная ночь, и в тот день я, пожалуй, вела себя с ним жестоко, а если бы он только начал ко мне приставать, я, наверное, просто взорвалась бы.

-- А не стало от этого хуже?

-- Нет, я думаю, он чувствует, что я действительно дошла до точки и лучше ему вести себя тихо... И он был на удивление тих.

Дональд Вудс Винникотт:

Но я полагаю, что в конце концов отец должен прийти и защитить свою жену. У него тоже есть свои права. Он не только хочет видеть свою жену восстановленной в своем независимом существовании, но еще хочет иметь возможность владеть ею самому, даже если это будет иногда предполагать отстранение детей. Поэтому, конечно, отец занимает твердую позицию, что возвращает меня к моему прежнему разговору о слове “нет”. В одной из предыдущих передач я предположил, что именно когда отец занимает твердую позицию, он становится значимым для маленького ребенка, если только он заслужил право на жесткую линию тем, что поддерживал дружественную позицию.

Забота о маленьких детях может быть действительно тягостной, но альтернатива, регламентация ребенка -- самая кошмарная из идей, которые могут прийти в голову матери. Поэтому, я думаю, дети так и будут оставаться источником досады, а матери будут рады, что у них есть возможность быть жертвами.

[1960]

Безопасность

Всегда, когда предпринимается попытка сформулировать основные потребности ребенка, мы слышим слова: “Детям необходима безопасность.” Временами нам кажется это разумным, но иногда закрадываются сомнения. Можно спросить, а что означает слово безопасность? Конечно же, родители, оберегающие детей сверх всякой меры, причиняют им страдание, точно так же, как родители, на которых нельзя положиться, приводят своих детей к запутанности и страху. Значит, по-видимому, родители могут обеспечивать чрезмерную безопасность, но, с другой стороны, мы знаем, что дети очень в ней нуждаются. Как в этом разобраться?

Родители, которым удается сохранять целостность семьи, на самом деле дают своим детям что-то чрезвычайно важное, и, естественно, когда семья разваливается, это сказывается на детях. Но если нам говорят только, что детям нужна безопасность, вы почувствуете, что в этом утверждении чего-то не хватает. Дети находят в безопасности, в защите нечто вроде вызова и стремятся показать, что они могут вырваться. Доведенная до крайности идея “защита -- это хорошо” означала бы, что самым удачным местом для роста является тюрьма. Это было бы абсурдом. Конечно, свобода духа везде возможна, даже в тюрьме. Поэт Лавлейс написал:

Стенам из камня не создать тюрьмы_

И прутьям из железа -- клетки,

подразумевая, что и то, и другое -- не просто крепкие запоры. Но люди должны жить свободно, чтобы жило воображение. Свобода есть существенный элемент, она раскрывает лучшее в людях. Тем не менее нам приходится признать, что некоторые не могут жить на свободе, потому что боятся и самих себя, и окружающего мира.

Чтобы разобраться в этих понятиях, я думаю, мы должны рассмотреть развитие младенца, ребенка, подростка, взрослого и проследить эволюцию не только отдельных личностей, но и требования этих индивидуумов к окружению по мере их развития. Очевидно, это признак здорового роста, когда дети начинают получать удовольствие от свободы, которая им дается во все возрастающих количествах. Какую цель мы преследуем, когда растим детей? Мы надеемся, что каждый ребенок постепенно приобретет чувство безопасности. Внутри каждого ребенка должна созидаться вера во что-то; не только в то, что хорошо, но что надежно и долговечно или может быть подвергнуто риску и восстановлено после того, как было повреждено. Вопрос в том, как возникает чувство безопасности? Что приводит к такому благополучному положению дел, когда ребенок доверяет людям и вещам вокруг? Что формирует то качество, которое мы зовем уверенностью в себе? Является ли этот важный фактор внутренним, личным или это моральное обучение? Должен ли существовать пример, который нужно копировать? Необходимо ли обеспечить внешнее окружение, чтобы проявился желаемый эффект?

Мы могли бы рассмотреть этапы эмоционального развития, которые должен пройти каждый ребенок, чтобы стать здоровой и со временем взрослой личностью. Это заняло бы много времени, но все же возможно. В ходе такого обзора мы могли бы говорить о внутренних процессах роста индивидуума и о пути (конечно, очень сложном), который каждое человеческое существо должно пройти, чтобы стать полноправной личностью. Здесь, однако, я буду говорить об обеспечении окружения, о роли, которую играем мы, и роли, которую играет общество по отношению к нам. Именно обстановка делает возможным рост каждого ребенка, и без обеспеченного нами адекватного окружения не может быть личностного роста, или же этот рост будет извращен. И так как нет в точности похожих друг на друга детей, от нас требуется, чтобы мы приспосабливались к каждому ребенку особо. Это означает, что кто бы ни воспитывал ребенка, он должен знать его и действовать на основе личных жизненных взаимоотношений с этим ребенком, а не на основе чего-то изученного и применяемого механически. Если мы надежны, доступны и последовательны по отношению к себе, то мы обеспечиваем не ригидную, но живую и человеческую стабильность, в которой младенец чувствует защищенность. Это именно такое окружение, в отношениях с которым он может расти и которое он может впитывать и копировать.

Когда мы предлагаем безопасность, то делаем сразу две вещи. С одной стороны, благодаря нашей поддержке ребенок защищен от непредвиденного, от бесчисленных нежелательных вторжений и от мира, еще непонятного и неизвестного. А с другой стороны, ребенок защищен нами от его или ее собственных импульсов и последствий, к которым они могут привести. Вряд ли мне нужно напоминать вам, что очень маленькие дети нуждаются в уходе абсолютно и не могут существовать сами по себе. Им нужно, чтобы их держали, перемещали, мыли, кормили, чтобы поддерживалась определенная температура и чтобы их защищали от сквозняков и ушибов. Им нужно, чтобы их побуждениям шли навстречу. Они нуждаются в нас, чтобы их спонтанность имела смысл. На этой ранней стадии не встречается особых затруднений, потому что в большинстве случаев у младенца есть мать, а мать в это время почти целиком связывает себя с потребностями своего младенца. На этой стадии младенец в безопасности. Если мать достигает успеха в этом деле, за которое она отвечает с момента рождения, то в результате трудности ребенка оказываются связанными не с покушениями внешнего мира, а с самой жизнью и конфликтами, сопровождающими живые чувства. В наиболее благоприятных обстоятельствах защищенный достаточной материнской заботой младенец начинает жить как личность и индивидуальность.

Очень скоро младенец становится способен защитить себя от неуверенности, но в первые недели и месяцы он еще очень слабо определился как личность и поэтому без поддержки его развитие искажается, если случается что-то непредвиденное. Младенец, который познал безопасность на этой -- ранней стадии, начинает повсюду носить с собой ожидание, что его не подведут. Разочарования -- ну, да, они неизбежны; но чтобы тебя подвели, покинули в беде -- ну, нет! Все это довольно просто.

Вопрос, который нас здесь занимает -- что происходит, когда устанавливается чувство безопасности? Я хочу сказать, что тогда начинается сплошная долгая борьба против защиты, так сказать, против безопасности, обеспеченной окружением. Мать, после начального периода защиты, постепенно допускает мир внутрь ограды, и теперь маленький ребенок-индивид набрасывается на любую новую возможность свободного выражения и импульсивного действия. Родители продолжают быть наготове с дисциплинарными рамками, каменными стенами и железными прутьями, но поскольку они знают, что представляет собой каждый ребенок, и поскольку они заинтересованы в эволюции детей как личностей, они приветствуют вызывающее поведение. Они продолжают быть хранителями спокойствия, но готовы к беззаконию и даже революции. К счастью, в большинстве случаев и родители, и дети получают облегчение от жизни в воображении, от игры и культурного опыта. Со временем здоровые дети становятся способны сохранять чувство безопасности перед лицом открытой небезопасности, как в случае, например, когда родитель заболевает или умирает, когда кто-то ведет себя непорядочно, или когда по тем или иным причинам семья распадается.

Детям все еще надо выяснять, могут ли они полагаться на своих родителей, и эти проверки могут продолжаться, пока дети не научатся сами обеспечивать безопасные условия для своих собственных детей, и даже дольше.

Очень характерно подростки проводят испытания всех мер безопасности и всех правил, предписаний и дисциплины. Обычно получается, что дети принимают безопасность как исходное предположение. Они понимают как должное раннюю родительскую заботу, потому что получали ее. Они носят с собой чувство безопасности, и эта черта постоянно подкрепляется через их испытание родителей, семьи, школьных учителей, своих друзей и самых разных людей, которые им встречаются. Обнаружив, что замки и засовы надежно заперты, они продолжают их отпирать и взламывать -- они вырываются. Снова и снова они вырываются наружу. А иначе они сворачиваются калачиком на постели, заводят тоскливый джаз и ощущают тщетность всего.

Почему особенно подростки так любят проводить эти проверки? Вам не кажется, что это оттого, что они находят в себе пугающе новые и сильные чувства, и им хочется убедиться, что внешний надзор еще на месте? Но в то же время они должны доказать, что могут прорваться через этот надзор и упрочить себя как личность. Здоровым детям необходимы люди, продолжающие распоряжаться, но требование дисциплины должно исходить от лиц, которых можно любить и ненавидеть, которым можно бросить вызов или сдаться; от механических распоряжений нет никакой пользы, так же, как страх не является хорошим мотивом для согласия. Только живые взаимоотношения между личностями создают необходимое пространство для истинного роста. Настоящий рост прямо приводит ребенка и подростка к взрослому чувству ответственности, особенно ответственности за безопасность маленьких детей следующего поколения.

Разве трудно увидеть, как все это происходит в работе художников любого рода? Они дают нам нечто очень ценное, потому что постоянно создают новые формы и, разрушая их, прорываются к еще более новым формам. Художники дают нам возможность сохранить ощущение, что мы реально живы и действительность вокруг нас на самом деле существует, когда однообразные впечатления реальной жизни грозят уничтожить это ощущение. Из всех людей художники лучше всего умеют напомнить нам, что борьба между нашими импульсами и чувством безопасности (и то, и другое для нас жизненно необходимо) -- вечна и продолжается внутри нас, пока длится наша жизнь.

Здоровые дети в результате приобретают достаточно веры в себя и людей, чтобы возненавидеть внешний контроль любого рода; контроль сменился самоконтролем. В самоконтроле конфликт был проработан личностью заранее. Так что я понимаю это таким образом: хорошие условия на ранних этапах ведут к чувству безопасности, чувство безопасности ведет к самоконтролю, а когда самоконтроль становится фактом, навязанная безопасность становится оскорблением.

[1960]

Чувство вины

Клер Рейнер:

(Клер Рейнер, по образованию медицинская сестра -- писатель и известная ведущая радио- и телевизионных программ; автор многих книг о здоровье детей.)

Когда моей дочери было всего несколько недель, мне позвонила одна родственница и, изменив голос, назвалась официальным представителем Общества защиты детей от жестокого обращения. И очень странно, хотя раньше я всегда распознавала подобные ее попытки разыграть меня, теперь я попалась на это и испытала страшный приступ виноватого страха. Это показалось мне очень интересной реакцией. Мне потребовалось некоторое время, чтобы прийти в себя; на самом деле, целый день. У меня не проходило это противное, тошнотворное чувство, что я сделала что-то нехорошее.

Дональд Вудс Винникотт:

Да, понимаю. Но если не говорить о чувстве вины, не сыграло ли здесь роль то, что случилось нечто неожиданное, как раз в тот момент, когда Вы, собственно, только что вернулись в мир? Я имею в виду, что при рождении ребенка и сразу после этого Вы занимаете довольно привилегированное положение и не ожидаете ничего подобного. Разве не заставил бы Вас в это время даже сильный шум или вообще что-то непредвиденное почувствовать страх?

К.Р.: Да, конечно, я согласна, но здесь специфическим было именно чувство вины. Вы же знаете, что существует столько разных страхов, не правда ли? Вы слышите громкий шум и испытываете один вид страха, и страх ожидания, когда предстоит что-то неприятное -- такой страх бывает, когда вы собираетесь к зубному врачу. Но это был именно страх виновности. Я сделала что-то плохое, и меня должны вывести на чистую воду, понимаете? Так я себя чувствовала. Как будто меня изобличили в преступлении.

Д.В.В.: Да, я хорошо понимаю, что Вы хотите сказать, и я рад возможности обсудить это с вами. Существует одна вещь, которая меня очень заинтересовала. Выступая как обозреватель, психолог и тому подобное, разговаривая с мамами и папами об их детях, я обнаружил, что как ни старайся быть осторожным, все равно способствуешь возникновению у них чувства вины. Я старался как только мог поставить дело так, чтобы это не было критикой. Я пытался объяснять, а не утверждать, что нечто неправильно и так далее. Но все равно люди постоянно приходят ко мне и говорят: каждый раз, когда я слушаю Вас или читаю что-то написанное Вами, я чувствую себя таким злым; поэтому меня очень интересует проблема вины.

К.Р.: Ну, это только один из видов вины, не так ли? Некто прочитал статью или книгу, в которой говорится, что нужно делать то-то и то-то, и он немедленно почувствует вину, потому что ничего подобного не делал. Но возникают и другие мысли. Я знаю одну молодую женщину, которая, думаю, не прочитала за свою жизнь ни одной подобной статьи, и у нее, сразу после рождения ребенка, появилось навязчивое стремление к чистоте. Я имею в виду, что до того она была обычной домохозяйкой, но как только появился ребенок, она стала мыть все, к чему он может прикоснуться хоть пальцем. Она переодевала его по три или четыре раза в день, не могла вынести на нем даже пятнышка, если оно там вообще было, а по мере того, как он рос, все это разрасталось. Понятно, что пока он был крошечным, все ограничивалось его кроваткой, коляской, его комнатой. Теперь он стал повсюду ползать и это мытье распространилось на другие комнаты, куда он заползает. Ее ковер в гостиной, она чистит его каждую неделю, моет шампунем, хотя это кажется мне совсем уж странным занятием; я не могу избавиться от впечатления, что она чувствует какую-то вину и из-за этого ведет себя таким образом. Я не знаю, Вы согласны со мной?

Д.В.В.: Ну, я думаю, это подходящий пример крайнего случая, потому что он предполагает, что можно чувствовать вину, не зная об этом. В этом крайнем случае большинство наблюдателей могли бы сказать, что у этой матери существует страх, что с ребенком должно произойти что-то плохое и она обязана принять все меры предосторожности. Но я не думаю, что она знает об этом. Она просто чувствует, что ей станет очень плохо, если она не будет постоянно все чистить, и ей, вероятно, плохо даже и когда она занимается своей чисткой. Я думаю, самыми различными путями можно, наблюдая, прийти к пониманию, что кто-то действует под давлением чувства вины и, вероятно, сам этого не знает. Но существует и другая сторона проблемы, когда мы обнаруживаем всеобщее скрытое чувство вины, которое, я думаю, должно заинтересовать нас больше всего.

К.Р.: Да, я много над этим думала. Мне очень интересно было бы знать, как часто это может обусловливаться ревностью матери по отношению к ребенку. Я боюсь показаться занудой, но опять приведу в пример свой собственный случай. Когда родилась моя дочь, я вдруг поняла -- я как раз привезла ее домой, -- что ревную ее к своему мужу. Я боялась -- тогда я не сознавала этого, но теперь понимаю, -- что она может украсть у меня часть его внимания ко мне. Мне казалось, что для нее нет места в наших взаимоотношениях. И когда я это осознала, эту вполне реальную ревность, ее не стало. Как только я признала, что это ревность, она тут же исчезла, и мне кажется, это очень интересно. Но мне хотелось бы знать, многие ли из матерей испытывают ревность. Если у них дочь, что они чувствуют по поводу разницы в возрасте? Поскольку в наши дни такой упор делается на женскую молодость и красоту -- в журналах и так далее -- разве не может случиться, что женщина с маленькой девочкой вдруг очень ясно увидит, что она уже не так молода, как раньше, не так молода, как этот ребенок, и что ее жизнь отчасти уже прошла? Что вот перед ней это молодое существо, чья жизнь только начинается. Может она из-за этого почувствовать ревность? И вину из-за ревности? Как Вы думаете, возможно такое?

Д.В.В.: Я думаю, в своем откровенном рассказе Вы обрисовали одну из очень многих возможностей того, как люди могут почувствовать вину, если у них возникают неожиданные мысли по поводу своих детей. В Вашем случае -- Вы сказали, что могли ревновать, потому что у Вас была маленькая девочка и Вам небезразлична реакция вашего мужа на появление ребенка и т.д. -- да. Но если бы у Вас был мальчик, все могло бы быть по-другому. У кого-то еще мальчик, но они тоже обеспокоены и чувствуют себя нехорошими, потому что с удивлением обнаруживают, что не хотели мальчика, что по той или иной причине они не сразу начинают любить ребенка, как, казалось им, должны были бы. У всех есть предвзятые представления о каком-то идеальном состоянии, когда мать и ребенок просто любят друг друга, поэтому, я думаю, то, на чем Вы заостряете внимание -- только один из примеров причины, по которой каждая отдельно взятая мама могла бы обнаружить у себя неожиданные эмоции и почувствовать себя виноватой, думая, что такого быть не должно. И, например, могло бы оказаться, что она совершенно естественно любит своего ребенка и из-за этого чувствует себя ужасно, потому что, как ей кажется, ее собственная мать не любила ее так, и у нее возникает чувство, что... что она подает своей матери пример. Я вспомнил, как видел маленькую девочку, сидящую на полу и так нежно обращавшуюся с куклой, что любой бы почувствовал, как она говорит своей матери, какой отвратительной матерью она ее считает в данный момент. Я думаю, другими словами, что существует огромное разнообразие всякого рода причин, почему у людей могут возникать не ожидаемые ими чувства и эмоции по отношению к новорожденному ребенку. (К.Р.: Да.) Но я все же думаю, что есть более глубокие, неотъемлемые причины, которые окажутся абсолютно универсальными, если только мы сумеем их раскрыть.

К.Р.: Да, вы знаете, я сейчас вспомнила, что когда я проходила акушерскую практику, я заметила, что очень часто первым вопросом матери было не “Кто это?”, а “С ним все в порядке?” или “Он нормальный?” Меня это тогда заинтересовало, а сейчас интересует еще больше. Я не могу понять, почему мать должна бояться, что с ребенком что-то не так, ведь это очень распространенный страх, правда? Как будто вы должны произвести на свет (Д.В.В.: Да...) какое-нибудь чудище или что-то такое ненормальное.

Д.В.В.: Видите ли, я думаю, это не только обычно, но и довольно нормально. Я хочу сказать, что некоторые люди -- конечно, есть самые разные люди, они должны быть, и это хорошо -- но некоторые люди, на самом деле, в значительной степени отделяют рождение детей от всей своей остальной жизни. Но нельзя сказать, что это обязательно нормально. У большинства людей -- если у них появляются дети -- целый мир фантазий о детях присоединяется к действительному рождению ребенка. То есть все те фантазии, которые проявлялись в их играх в папу и маму, когда они сами были детьми, и в их представлениях о рождении. Со всем этим связано значительное количество любви и ненависти, и... агрессии, смешанной с нежностью, поэтому, мне кажется, мы здесь имеем дело с чем-то внутренне присущим человеку, что мы можем найти абсолютно у каждого. Когда появляется ребенок, люди могут прекрасно понимать умом, откуда он взялся, но в то же время в их фантазиях ребенок есть нечто ими созданное, а они не думают, что могут создать что-то совершенное. И они правы. Я имею в виду, что если бы они попытались нарисовать картину, или создать какое-то другое произведение искусства, или даже приготовить обед, они не могли бы быть уверены, что получится нечто совершенное. И все же они могут произвести совершенного ребенка.