Человек в поисках смысла

Всегда и везде человек оказывается включенным в социальный контекст - в связи с другими людьми и в цепи событий. Личность детерминирована сообществом в двояком смысле: с одной стороны, ее поведение в целом обусловлено социумом и, в то же время, с другой стороны, она сама воздействует на социум, постоянно направлена на него. Таким образом, для индивидуального поведения характерна не только социальная причинность, но и социальная направленность. В отношении социальной причинности необходимо снова отметить, что так называемые социологические законы никогда до конца не определяют поведения индивида - стало быть, они не лишают человека свободы воли. Более того, они могут влиять на него, только проходя через специальную зону индивидуальной свободы, в которой они только и оставляют след в индивидуальном поведении. В отношении общественной предопределенности человеческой судьбы можно сказать, что и здесь остается для человека область, в которой возможен его собственный свободный выбор, так же как и в случае с биологической или психологической предопределенностью его существования.

Раз уж мы коснулись вопроса о социальной предопределенности, мы должны выделить здесь, к сожалению, типичную психотерапевтическую ошибку, к которой склонно большинство специалистов по индивидуальной психологии. Она заключается в представлении о том, что все достойное и полноценное в человеческом поведении сводится к социальной корректности и ею же исчерпывается. Утверждение о том, что в индивидуальном поведении ценным является только то, что оказывается выгодным сообществу, с нравственной точки зрения несостоятельно. Такая этическая предпосылка привела бы к обеднению ценностей человеческого существования. Легко показать, что в мире ценностей существуют целые области сугубо личного, "индивидуального пользования". Это те ценности, которые могут или должны реализовываться за пределами всякого сообщества и независимо от него. Сюда относятся, например, все те ценности, которые мы назвали ценностями переживания. Они находятся целиком за пределами влияния сообщества. Богатый запас ценностей, которые оказываются доступными через восприятие природы или искусства, остается в распоряжении индивида даже при полнейшем его одиночестве и является по сути своей принципиально личным, индивидуальным. Эти ценности остаются в силе независимо от того, выгодны они сообществу или нет. Утверждая это, мы отдаем себе ясный отчет в том, что вместе с тем существует множество "ценностей переживания", которые по природе своей относятся к атрибутам общественного бытия. Эти ценности могут опираться как на широкие сообщества (товарищество, солидарность и т. д.), так и на более узкую основу - например, на сексуальное партнерство как на взаимные интересы двоих.

До сих пор мы рассматривали социальное окружение в качестве возможного основания или цели человеческого существования. Теперь мы должны рассмотреть социум как судьбу в собственном смысле - а именно как более или менее неизменный и неизбежный элемент реальности, противостоящий человеческой воле, вызывающий ее на борьбу. Здесь, таким образом, сосредоточена третья область, в которой судьба противостоит человеку, поэтому мы должны разобраться с социологическими факторами. Позже мы обсудим вопрос о формировании собственной профессиональной жизни и проблему достижения "активного" урегулирования взаимоотношений человека с социальным окружением. В следующем подразделе социальное окружение выступает как сила, способная стать мощной причиной человеческого страдания...

О смысле страдания

Мы уже говорили, что быть человеком - это значит быть осознающим и ответственным. Человеческая ответственность всегда оказывается ответственностью за реализацию тех или иных ценностей-причем реализацию не только "вечных", непреходящих, но и "ситуативных" ценностей (по Шелеру). Возможности для реализации ценностей предоставляются человеку в каждый момент самые различные, так же как и разные люди используют эти шансы совершенно по-разному. Требование реализации ценностей-требование, исходящее от мира ценностей и направленное к миру человеческих судеб,-становится, таким образом, конкретным, персональным и ежечасным призывом к каждому отдельному человеку. Неповторимые возможности, предоставляемые каждому индивиду, настолько же специфичны, как и возможности, заключ„нные в каждой сложившейся исторической ситуации со всем ее неповторимым своеобразием.

Различные ценности соединяются таким образом, что в результате формируется конкретная специфическая задача для данного индивида. Это соединение придает ценностям ту неповторимость, в которой каждый человек видит серьезное и по-настоящему убедительное обращение к нему лично-и ни к кому другому. До тех пор пока он не познает, что именно определяет единственность и принципиальную неповторимость его собственного существования, он не сможет ощутить выполнение своей жизненной задачи персонально обязательным и неотделимым элементом собственной судьбы.

Обсуждая вопрос о смысле жизни, мы выдвинули три категории ценностей. В то время как ценности первой категории (созидательные) актуализируются в действии, ценности переживания реализуются в (относительно) пассивном принятии мира (например, природы или искусства) нашим сознанием. Ценности отношения, однако, актуализируются всюду, где индивид сталкивается с чем-либо, навязанным судьбой, чего изменить уже нельзя. Из того, каким образом человек принимает такие печальные "подарки" судьбы, как он ассимилирует все эти трудности в своей душе, проистекает неисчислимое множество потенциальных ценностей. Это означает, что человеческая жизнь может быть наполнена не только созиданием или наслаждением, но и страданием.

Тот, кто преклоняется перед поверхностным культом успеха, очевидно, не поймет и не примет этих соображений. Но как только мы дадим себе труд остановиться и задуматься над собственными обыденными суждениями о человеческом существовании, мы сразу же увидим, что признаем ценность многих вещей вне зависимости от связанных с ними успехов или неудач. Великие художники, в частности, хорошо понимали и отражали в своих произведениях этот феномен внутренней полноты и целостности, присущих человеку вопреки внешним неудачам. Выразительный пример, который сразу же приходит в голову, описан в повести Толстого "Смерть Ивана Ильича", где рассказывается история некоего респектабельного государственого чиновника, который оказывается потрясенным всей чудовищной бессмысленностью собственной жизни, "прозрев" только перед лицом неожиданно надвигающейся смерти. Но, постигая всю свою бессмысленность, в самые последние часы своей жизни этот человек перерастает сам себя; он достигает такого внутреннего величия, что оно освящает всю его предыдущую жизнь и-несмотря на ее очевидную ничтожность-делает ее значительно более осмысленной. Жизнь, таким образом, может приобрести свой окончательный смысл не только в результате смерти (например, героическая смерть), но и в самом процессе умирания. Не только пожертвовав жизнью можно придать ей смысл- жизнь может наполниться благородным смыслом даже в тот момент, когда она неожиданно разрушается.

Несостоятельность поклонения успеху становится особенно очевидной, если обратить внимание на нравственную проблему жертвенности. Конечно, в тех случаях, когда человек совершает жертвенный поступок на основе расчета, тщательно взвесив, в какой мере этот поступок приблизит его к желаемому результату, жертвенность теряет всю свою нравственную значимость. Настоящая жертвенность появляется только там, где существует риск того, что наше пожертвование может оказаться неоцененным или даже напрасным. Кто осмелится утверждать, что человек, бросившийся в воду ради спасения утопающего, действовал менее нравственно или даже безнравственно, только потому, что оба утонули? Разве могли мы хотя бы предположить этот риск, когда признавали любое спасательное в подобной ситуации действие высоконравственным? Вспомним, какую высокую моральную оценку мы выносили человеку, который всю жизнь героически боролся, хоть и безрезультатно, и ушел из жизни героически, прожив ее не напрасно.

Недостаток успеха никогда не означает утрату смысла. Это становится также очевидным, когда мы возвращаемся к нашему прошлому и вспоминаем, скажем, периоды собственной влюбленности. Пусть каждый честно спросит себя, решился бы он "вычеркнуть" из своей прошлой жизни периоды несчастной любви, со всеми их сомнениями и страданиями? Большинство из нас, конечно же, такого не сделает. Полнота страдания никогда не кажется нам недостатком осмысленности. Напротив, человек растет и мужает в результате страданий; его несчастная любовь приносит ему больше, чем могло бы дать целое множество любовных побед.

Как правило, люди склонны переоценивать положительные и отрицательные стороны или приятные и неприятные оттенки своих переживаний. Приписывая преувеличенную значимость таким моментам, они вырабатывают в себе ничем не оправданную склонность жаловаться на судьбу. Мы уже обсудили не одну трактовку нашего тезиса о том, что "мы посланы в этот мир не для наслаждений". Мы подчеркивали, что удовольствие не в состоянии придать смысл человеческой жизни. А если это так, то отсутствие удовольствия не умаляет ее смысла. И вновь мы обращаемся за примерами к искусству: необходимо лишь вспомнить, насколько маловажным для оценки художественных достоинств мелодии является то, в каких- мажорных или минорных-тональностях она написана. Среди лучших музыкальных произведений-не только неоконченные симфонии, как мы уже отмечали в другом месте, к лучшим относятся и многие "патетические" произведения.

Мы уже сказали, что, создавая творческие произведения, человек реализует свои созидательные ценности; переживая-ценности переживания; страдая-ценности отношения. Кроме того, страдание и само по себе не лишено смысла. Страдая от чего-либо, мы внутренне отодвигаемся от того, что вызвало наши страдания, мы как бы устанавливаем дистанцию между собой и этим нечто. Все время, пока причиной нашего страдания является то, чего быть не должно, мы остаемся в состоянии напряжения, как бы разрываясь между тем, что есть в действительности, с одной стороны, и тем, что должно быть,-с другой. И только в подобном состоянии мы способны сохранять в своем представлении свой идеал. Как мы уже видели, это относится и к тому, кто уже отчаялся; сам факт его отчаяния позволяет снять с него часть того, в чем он себя винит, поскольку он оценивает свое бытие, соотнося его с идеалом, и сам факт, что он представляет себе существующие ценности (пусть даже и не реализованные), свидетельствует о том, что даже и отчаявшийся человек является носителем некоторой ценности. Он не мог бы судить себя так строго, если бы уже не обладал ценностью и достоинством судьи - человека, который постиг различие между тем, что есть, и тем, что должно быть. Таким образом, страдание вызывает плодотворное, можно даже сказать-кардинально преобразующее, духовное напряжение, ведь оно на эмоциональном уровне помогает человеку осознать то, чему не следует быть. В той мере, в какой человек отождествляет себя с существующим положением вещей, он устраняет свою удаленность от них, лишаясь, таким образом, плодотворного чувства диссонанса между тем, что есть, и тем, что должно быть.

Вот так в чувствах человека открывается глубокая мудрость, которая выше всякого рассудка и, по сути, идет вразрез с учением о прагматической утилитарности. Рассмотрим, к примеру, смысл, который имеют для человека такие переживания, как скорбь и раскаяние. С чисто прагматической точки зрения они выглядят бессмысленными. С точки зрения "здравого смысла" скорбеть о чем-либо безвозвратно утраченном-бесполезно, то же верно и в отношении непоправимого проступка. Но для внутренней жизни человека и скорбь, и раскаяние полны глубокого смысла. Потерянная возлюбленная или возлюбленный в каком-то смысле продолжают жить благодаря нашей скорби о них, раскаяние же помогает виновному вновь поднять голову, как бы очистившись от вины. Тот, кого мы любили и оком сейчас скорбим, потерян объективно, в реальном времени, но он сохраняется субъективно, во времени внутреннем. И раскаяние, как показал Ше-лер, способно оправдать неверный шаг; и хотя сделанного не воротишь, сам виновный переживает как бы нравственное возрождение. Эта способность прошедших событий быть плодотворными для внутреннего развития человека не противоречит его ответственности, находясь с ней в диалектическом взаимодействии. Ибо вина сама по себе уже подразумевает ответственность. Человек несет ответственность за все содеянное-ведь он не может изменить ни один сделанный им шаг; как самое незначительное, так и самое важное решение всегда остается последним. Совершает он поступок или отказывается от него-ни одно из этих действий нельзя вычеркнуть из жизни так, как будто бы их и не было вовсе. Тем не менее благодаря раскаянию человек может внутренне порвать с совершенным им и, переживая это раскаяние, может "воротить содеянное", но в области духовной, нравственной. Только очень поверхностный человек усмотрит какое-либо противоречие между этими двумя утверждениями.

Шопенгауэр, как известно, с сожалением отмечал, что жизнь человека "болтается между тревогой и скукой". В действительности и то, и другое полно глубокого смысла. Скука-это постоянное напоминание. Что приводит к скуке? Бездействие. Но деятельность существует не для того, чтобы спасаться от скуки; скорее скука существует для того, чтобы мы бежали от бездействия и должным образом оценили смысл нашей жизни. Борьба жизни держит нас в "напряжении", потому что смысл жизни зависит от того, насколько мы выполняем или не выполняем требования, предъявляемые нам нашими собственными жизненными задачами. Таким образом, это напряжение по своей сути отлично от состояний, которые вызываются жаждой ощущений или внешнего одобрения и поддержки, свойственных невротикам и истерикам.

И смысл "тревоги" заключается в том, что она по сути своей-также напоминание. В области биологической, как известно, боль является полным смысла стражем и хранителем. В духовной сфере она выполняет подобную же функцию. Страдание своей целью имеет уберечь человека от апатии, от духовного окоченения. Пока мы способны к страданию, мы остаемся живыми духовно. Действительно, мы мужаем и растем в страданиях, они делают нас богаче и сильнее. Раскаяние, как мы только что видели, обладает властью вернуть назад уже сделанное, его значение состоит в том, что оно как бы переделывает какое-то внешнее событие, но уже во внутреннем плане сознания. Скорбь обладает властью увековечивать, сохранять навсегда прошлое в нашем настоящем-в этом ее значение. И раскаяние, и скорбь - оба эти чувства - служат для того, чтобы, так сказать, "исправить" прошлое. И таким образом, они решают проблему-ту самую, которую никакие отвлечения и никакие наркотики решить не в состоянии. Тот, кто пытается "отвлечься и не думать" о несчастье или притупить свои чувства наркотиками, задачи не решает, это никак не помогает ему примириться с несчастьем; все, чего он достигает,-это избавление от непосредственного воздействия этого несчастья: от неприятных ощущений. Пытаясь развлечься или "забыться" с помощью наркотиков, человек заставляет себя "не замечать" случившегося, как будто бы не знает более о нем, пытается убежать от действительности, ищет прибежища, скажем, в алкогольном опьянении. Но поступать так-значит совершать глубокую психологическую (по сути-субъективистскую) ошибку, которая состоит в том, что человек действует так, как будто "притупление" неприятных чувств наркотиками приводит также к устранению самого предмета переживаний; как будто все, что оттеснено в область подсознательного, таким образом вытесняется и из действительности. Однако взгляд на какой-то предмет не создает еще самого этого предмета-точно так же, как и взгляд в противоположную сторону не приводит к его исчезновению. Аналогично этому вытеснение нахлынувшей скорби не избавляет нас от того, что заставило нас так горевать. В действительности же родственники умершего, например, чаще всего категорически отказываются принимать успокаивающие лекарства, предпочитая круглосуточные рыдания над усопшим. На простое предложение принять что-нибудь снотворное человек, охваченный скорбью, обычно возмущенно возразит, что, как бы ни спалось ему сейчас, это уже не поднимет и не вернет того, кто заснул навсегда. Смерть-этот чистейший образец необратимого события-никуда не исчезает, даже если ее вытеснять из сознания, даже если сам скорбящий находит прибежище в бессознательном забытьи.

В отличие от применения наркотиков алкогольное опьянение имеет положительное значение. Суть опьянения состоит в том, что человек как бы отворачивается от объективной действительности в сторону некоего субъективного мира. Применяя наркотики, человек перестает осознавать несчастье, он испытывает "счастье" в шопенгауэровском негативном смысле, а именно испытывает состояние нирваны. Наркотизация-это духовная анестезия. Но, подобно анестезии, применение которой в хирургии способно вызвать смерть, духовная анестезия может привести к смерти духовной. Постоянно подавляя действительно значимые эмоциональные импульсы из-за того, что они могут вызвать отрицательные переживания, человек в итоге убивает свою внутреннюю жизнь. Разумность смысла эмоциональных переживаний глубоко заложена в человеке, о чем свидетельствует следующий пример. Существует особый вид меланхолии, отличающийся тем, что человек не испытывает печали. Вместо этого больные жалуются, что они не в состоянии чувствовать себя в достаточной степени грустными, не могут выплакать свою меланхолию, оставаясь эмоционально холодными и внутренне мертвыми. Такие пациенты страдают, как мы говорим, от меланхолии обезболивающей. Каждый знакомый с подобными случаями знает, что едва ли существует отчаяние большее, чем то, которое испытывают такие больные из-за того, что они не в состоянии испытывать обыкновенную человеческую грусть. Этот парадокс вновь ясно показывает, что принцип удовольствия-лишь конструкт, но не явление. Эмоциональная "логика сердца" всегда заставляет человека стремиться- испытывая грустные чувства или, наоборот, веселые-к тому, чтобы оставаться "духовно живым", чтобы не впасть в апатию. Таким образом, парадокс, состоящий в том, что страдающий от меланхолии обезболивающей испытывает страдания из-за своей неспособности страдать, является парадоксом только для патопсихологии. И это вовсе не парадокс для экзистенциального анализа, поскольку он признает смысл страдания, отводя страданию заметное место в жизни человека. Страдание и горе являются частью жизни, как судьба и смерть. Ни одно из них нельзя вырвать из жизни, не разрушая ее смысла. Лишить жизнь горя, смерти, судьбы и страдания -значит лишить ее присущих ей формы и содержания. Ибо лишь под ударами молота судьбы, в горниле страданий обретает жизнь свои содержание и форму.

Таким образом, судьба, которую переживает человек, имеет двоякий смысл: он должен ее формировать, где это возможно, и-где это необходимо-достойно принимать ее, терпеть. Не будем забывать, что "бездеятельному", пассивному страданию также присущ глубинный смысл всякого страдания.

Вместе с тем человек должен остерегаться соблазна преждевременно сложить оружие, сдаться, слишком легко приняв ситуацию за судьбу и склонив голову перед всего лишь мнимой своей участью. Лишь когда он не имеет более возможности реализовывать созидательные ценности, когда под рукой действительно нет средств, чтобы воздействовать на судьбу, тогда лишь наступает время реализовывать ценности отношения, тогда лишь ему имеет смысл "взвалить на себя крест". Сама суть ценностей отношения проявляется в том, как человек приговаривает себя к неизбежному; поэтому ценности отношения могут быть полностью реализованы, только когда доля, выпавшая человеку, оказывается в самом деле неизбежной. Брод называл это "благородным несчастьем", в отличие от "несчастья неблагородного", представляющего собой ситуацию, которую можно избежать либо в которой человек повинен сам*.

Так или иначе, в этом случае каждая ситуация предоставляет человеку возможность для реализации ценностей-либо созидательных, либо ценностей отношения. "Никем свыше не сказано, что поступки человека или его страдания не могут его облагородить",-находим у Г„те. Можно было бы сказать, что, если мы даже терпим что-либо, мы уже совершаем действие, пусть даже только подразумеваемое, но только тогда, когда это терпение оправданно, то есть если сама судьба ставит человека в условия, когда он вынужден терпеть, ибо ни изменить свое положение, ни вообще избежать его он не в состоянии. Только "оправданное" терпение является нравственным достижением; только такое неизбежное страдание несет в себе смысл. Это заложенное в страдании нравственное достижение известно каждому простому честному человеку. Такому человеку хорошо понятен будет следующий случай.

Несколько лет назад, когда в Британии готовилось награждение бойскаутов за высочайшие достижения, награды, которых заслуживали многие, были вручены трем молодым людям, находившимся в больнице с неизлечимыми заболеваниями. Тем не менее эти ребята держались мужественно и бодро, стойко перенося свои страдания. Их выдержка была признана более значительным достижением, чем выдающиеся успехи, скажем, в спорте и т. п. многих других бойскаутов.

"Жизнь-ничто, это лишь возможность совершать что-то". Похоже, в этом принципе Геббеля содержится ответ на вопрос о смысле жизни. Ибо существуют лишь две возможности: работать вместе с судьбой, придавая ей форму, то есть "лепить" судьбу, а не ситуацию, если последняя окажется такой, что изменить ее человек не в состоянии,-и таким образом реализовывать созидательные ценности; или же, если подобное окажется действительно невозможным, занимать такую позицию по отношению к своей неизбежной участи, когда страдание является достижением,-то есть реализовывать ценности отношения. Будет похоже на тавтологию, если мы скажем, что болезнь дает людям "возможность" для "страданий". Но все окажется далеко не столь очевидным, если слова "возможность" и "страдания" понимать в смысле, предложенном нами выше. Все становится совсем не таким очевидным, как только мы станем различать болезненные состояния-включая психические недуги-и страдания. С одной стороны, люди могут быть больны, не "страдая" в собственном смысле этого слова. С другой стороны, помимо всякого рода болезней, существует страдание, глубокое человеческое страдание, которое является неотъемлемой частью жизни человека, происходя из самой природы и смысла жизни. Следовательно, возможны случаи, когда необходимо вмешательство экзистенциального анализа, чтобы помочь человеку вновь обрести способность страдать. Вместе с тем целью психоанализа является возвращение человеку способности испытывать удовольствие и действовать. Ведь есть ситуации, когда человек может выполнить свою жизненную задачу только путем истинных страданий-только так, и никак иначе. И точно так же, как человек может упустить возможность совершить что-то, что готовит ему жизнь, так он может упустить и возможность перенести истинные страдания, которые открывают для него мир ценностей отношения. В свете вышеизложенного мы можем согласиться с Достоевским, сказавшим, что он боится только одного, а именно что он может оказаться недостойным мучений, выпавших на его долю. И мы теперь в состоянии оценить должным образом достижение больных, которые борются, не сдаваясь, со своим недугом, чтобы оказаться достойными своих мучений.

Одному необыкновенно талантливому молодому человеку неожиданно пришлось расстаться с активной профессиональной деятельностью. Вызванный туберкулезной инфекцией воспалительный процесс в спинном мозге привел к параличу его нижних конечностей. Решался вопрос об операции (по удалению пораженной части спинного мозга). Друзья больного обратились к одному из ведущих нейрохирургов в Европе. Тот был уверен, что у больного нет никаких шансов, и не взялся его оперировать. Отказ врача передали в письме одной из близких знакомых больного, на даче у которой он в это время жил и которая ухаживала за ним. Ни о чем не подозревавшая служанка передала письмо хозяйке в тот момент, когда та завтракала со своим больным гостем. Что последовало за этим, подробно описано в письме больного; несколько абзацев этого письма мы приводим ниже.

"...В подобной ситуации Ева была вынуждена показать мне письмо. Таким образом я узнал о своем смертном приговоре, который был совершенно очевиден из слов врача.

- Я вспомнил фильм о корабле "Титаник", который смотрел когда-то давно. В особенности мне вспомнился эпизод, когда один парализованный-его играет Фриц Кортнер-произносит молитву, готовя небольшую группу таких же, как он, жертв к смерти, в то время как корабль погружается и вода поднимается все выше и выше вокруг них. Из кинотеатра я вышел глубоко потрясенный. Какой же это дар судьбы, подумал я тогда, сознательно идти к своей смерти. А теперь и мне судьба предоставляла подобное! У меня есть этот последний шанс проверить силу своего борящегося духа, только это борьба, исход которой предрешен с самого начала. Скорее это последнее напряжение обыкновенной силы, как бы последнее гимнастическое упражнение... Я хочу переносить ожидающую меня боль без наркотиков, насколько это вообще будет возможно... "Борьба за проигранное дело?" Исходя из нашей философии, подобную фразу необходимо вычеркнуть из книг. Ибо в расчет идет только процесс борьбы... И не может быть никаких проигранных дел... Вечером мы исполняли четвертую, "Романтическую" симфонию Брукнера. Меня переполняла любовь ко всему человечеству, я испытывал ощущение необъятности вселенной. Что до остального, я занимаюсь математикой и не поддаюсь сентиментальности".

В других случаях болезнь и приближение смерти могут выявить столько способностей в человеке, который до сих пор прожигал свою жизнь в "метафизическом легкомыслии" (Шелер), совсем не занимаясь развитием своих способностей. Молодая, крайне избалованная женщина однажды совершенно неожиданно попала в концентрационный лагерь. Там она заболела, и было видно, что она угасает. За несколько дней до смерти она произнесла такие слова: "По сути дела, я благодарна судьбе за то, что она обошлась со мной так сурово. Я происхожу из средних слоев общества, и жизнь моя до лагеря была, пожалуй, слишком легкой. Мне все давалось легко, к своим литературным устремлениям я не относилась серьезно". Она видела, что приближается смерть, и встречала ее по-настоящему смело. С постели больной иногда удавалось мельком увидеть ветвь цветущего каштана за окном. Женщина часто говорила об этом дереве, хотя оттуда, где она лежала, и была видна лишь одна ветка с двумя соцветиями. "В моем одиночестве это дерево--мой единственный друг,-говорила больная.-Я беседую с ним". Что это было: галлюцинация или женщина бредила? Неужели она и вправду думала, что дерево ей "отвечает"? Что это был за странный диалог, что же "сказало" дерево умирающей? "Оно говорит: "Я здесь, я здесь. Я-это жизнь, вечная жизнь"".

Виктор фон Вайцзэкер заметил однажды, что больной в чем-то превосходит врача. И у меня было такое же чувство, когда я покидал эту больную. Врач, тонко чувствующий едва уловимые нюансы отдельной ситуации, всегда будет испытывать что-то подобное стыду, находясь у постели неизлечимо больного или умирающего. Ибо сам врач бессилен, он не в состоянии вырвать эту жертву из тисков смерти. Больной же становится героем, смело встречающим свою судьбу; он не сдается, ибо принимает свою участь с тихим страданием. Таким образом, последние моменты его жизни становятся истинным достижением в метафизической области, тогда как в мире физическом, подвластном медицине, у врача связаны руки и он терпит поражение.

О смысле труда

Как мы уже говорили, в смысле жизни нельзя сомневаться, его надо осуществлять, ибо мы перед жизнью в ответе. Отсюда следует, что отвечать мы должны не словами, а делами, всей своей деятельностью. Более того, правильность ответа зависит от конкретной ситуации и конкретной личности. Ответ должен включать в себя эту конкретность. Таким образом, правильным будет ответ действием, в пределах реальных условий каждодневного существования индивида, в пределах области ответственности каждого отдельного человека.

В пределах такой области каждый индивид является необходимым и незаменимым. Мы уже обсуждали, насколько важно осознание человеком своей индивидуальной неповторимости. Мы уже рассматривали, почему экзистенциальный анализ ставит своей целью переведение ответственности в область сознательного и каким образом осознание ответственности возникает из понимания человеком своей индивидуальной личной жизненной задачи, или "миссии". Не видя уникальности и неповторимости смысла своего существования, каждый отдельный человек чувствовал бы себя скованным, оцепенелым в грудных ситуациях. Он был бы подобен скалолазу, который, входя в плотный туман, лишенный какой бы то ни было видимой цели, рискует поддаться чувствам полнейшей усталости и отчаяния. Если же туман рассеивается и он видит вдали какой-нибудь домик, который сможет послужить ему прибежищем, он сразу же ощущает свежий прилив сил. Каждому скалолазу знакомо это чувство усталости, какого-то бессилия, когда он "в стене" и не может определить, не ошибся ли он маршрутом, не попал ли в расщелину, из которой нег выхода,-до тех пор, пока не обнаружит ход, по которому можно выбраться к заветной цели. И тогда, осознав, что он буквально в двух шагах от вершины, он чувствует, как силой наливаются руки, и он вновь бодро цепляется за каменную твердь.

Пока созидательные ценности находятся на переднем плане жизненной задачи человека, он их, как правило, реализует в процессе своей работы. Обычно работа представляет собой ту область, где индивидуальность лично-сти человека проявляется по отношению к обществу и, таким образом, приобретает смысл и ценность. Однако эти смысл и ценность зависят от того, какой вклад в общество вносит работа, выполняемая человеком, а не от собственного положения, занимаемого им в обществе. Поэтому нельзя сказать, что именно эта или та должность предоставляет человеку возможность выполнения своей жизненной задачи. В этом смысле профессия сама по себе не является единственным путем к самовыражению. Действительно, многие, особенно склонные к невротическим реакциям, люди утверждают, что могли бы выполнить свою жизненную миссию, если бы выбрали себе другую профессию. Но подобное заявление есть следствие либо неверного понимания роли, которую играет в жизни человека выбранная им специальность, либо самообмана. Если и существуют случаи, когда выбранная работа не приносит человеку удовлетворения, то виноват сам человек, а не работа. Работа сама по себе не делает человека нужным и незаменимым; она лишь предоставляет ему возможность стать таковым.

Одна пациентка как-то заявила, что считает свою жизнь бессмысленной, а потому и не желает поправляться, но все было бы иначе, все было бы прекрасно, имей она работу, в которой она могла бы реализовать себя как личность: если б, к примеру, она была врачом, или санитаркой, или фармацевтом, или же занималась какими-нибудь научными изысканиями. Необходимо было показать этой больной, что важна не работа, которую человек выполняет, а то, как он делает эту работу. И не от нашей профессии, а от нас самих зависит, найдут ли свое выражение в работе те личностные, неповторимые черты, которые составляют нашу индивидуальность и, таким образом, наполняют смыслом нашу жизнь.

Что в действительности представляет собой профессия врача? Что придает смысл его деятельности? Осуществление всех премудростей медицины? Укол в одном случае, назначение лекарства в другом? Использование всех лекарских хитростей еще не делает человека искусным вра-чевателем. Профессия врача лишь предоставляет человеку то поле деятельности, где он может всегда найти возможность для выполнения своей жизненной миссии, проявляя свое профессиональное мастерство. Смысл работе врача придают как раз те дела, которые он делает помимо своих чисто медицинских обязанностей. Особый статус профессия врача имеет благодаря именно тому, что человек привносит в свою работу как личность. Ибо иначе было бы безразлично, например, кто делает уколы: именно этот врач или его коллега и т. д., если бы врач лишь реализовывал премудрости своей профессии. И только выходя за пределы чисто профессиональных функций, премудростей своей профессии, врач выполняет истинно уникальную работу, в которой лишь одной он может раскрыться как личность.

Ну а что же представляет собой работа санитарок, которым так позавидовала наша пациентка? Они стерилизуют шприцы, разносят судна, меняют постельное белье - все это очень важные дела, однако едва ли сами по себе достаточные для удовлетворения духовных запросов человека. Но только когда санитарка делает какую-нибудь мелочь, которая не входит в ее более или менее регламентированные обязанности, когда, скажем, она находит какое-нибудь теплое слово для тежелобольного, тогда и только тогда ее жизнь наполняется смыслом благодаря ее работе. Подобное возможно в каждой профессии, если работу рассматривать в свете вышеизложенного. Нужность и незаменимость человека, его индивидуальная неповторимость проистекают из него самого, зависят от того, кто и как выполняет работу, а не от того, что это за работа.

В дополнение необходимо было указать нашей больной, заявившей, что она не может найти себя в работе, на то, что у нее есть возможность раскрыть свою индивидуальную неповторимость за пределами сферы труда, что смыслом ее существование может наполнить личная жизнь: ведь она любит и любима, она жена и мать-и в этом она незаменима, она нужна своему мужу и своему ребенку.

Естественное отношение человека к своей работе как сфере возможной реализации созидательных ценностей и самовыражения часто искажается из-за того, что на человека "давят" условия его труда. Некоторые, к примеру, жалуются, что работают по восемь и более часов на своего работодателя и исключительно в его интересах и вся работа состоит в том, что они складывают бесконечные столбцы цифр или стоят у линии конвейера и производят одно и то же движение, нажимают один и тот же рычаг у станка. И чем меньше в работе личностного, чем ближе она к стандарту, тем милее она нанимателю. В подобных условиях, верно, работа может восприниматься лишь как необходимость заработать деньги, то есть получить необходимые средства для настоящей жизни. В этом случае настоящая жизнь у человека начинается только в свободное от работы время, и смысл жизни состоит в том, чтобы организовать этот досуг. И это действительно так: ведь мы не должны забывать о существовании людей, занятых на такой изматывающей работе, что после нее единственное, на что они годятся,-это лечь спать, чтобы восстановить свои силы.

Нам всем хорошо известен такой тип управляющего фабрикой или финансового магната, который полностью посвятил себя добыванию денег, который так занят извлечением средств на жизнь, что забывает о ней самой. Погоня за богатством стала для него самоцелью. У такого человека много денег, и деньги его находят применение, но добыча средств к существованию затмевает жизнь.

Наиболее ярко значение работы для человеческого бытия проявляется в тех случаях, когда работа полностью исключается из жизни человека, как, к примеру, при безработице. Психологические исследования безработицы породили такое понятие, как невроз безработицы. Примечательно то, что наиболее явным симптомом подобного невроза является не депрессия, а апатия. Безработный становится все более и более безразличным ко всему, все реже и реже проявляет инициативу. Такая апатия таит в себе большую опасность, ибо под ее влиянием безработные оказываются не в состоянии ухватиться за руку помощи, которую им могут протянуть. К примеру, нам вспоминается следующий случай.

Одного человека отвезли в психиатрическую клинику после попытки самоубийства. Там к нему подошел врач, неплохо знавший его. Несколько лет назад, будучи в то время врачом консультативной клиники, он оказал этому пациенту психологическую помощь, выручив его также и материально. Теперь необыкновенно удивленный врач спросил больного, почему же тот вновь не обратился к нему за помощью. На что пациент ответил: "Да мне просто было на все наплевать".

Человек, не имеющий работы, переживает пустоту своего времени как свою внутреннюю пустоту, как пустоту своего сознания. Будучи безработным, он чувствует себя ненужным. Он считает, что раз он лишен работы. то и жизнь его лишена смысла. Подобно тому как на бездействующих частях тела начинают развиваться опасные опухоли, и духовное бездействие ведет к заболеванию психики. Безработица, таким образом, становится питательной средой для распространения неврозов. Когда человеческий дух работает, так сказать, вхолостую, это может привести к развитию устойчивого "воскресного невроза".

Однако апатия, этот основной симптом невроза безработицы, является не только выражением духовной опустошенности или неудовлетворенности человека. Мы считаем, что она к тому же является, подобно другим симптомам невроза, следствием физического состояния человека, в данном конкретном случае-следствием недоедания, которое обычно является спутником безработицы. Иногда сам факт безработицы дает пищу для невротических переживаний, входит в состав этих переживаний как часть их содержания и "обрабатывается сквозь призму невротического мировосприятия". В подобных случаях безработица для невротиков-это находка: ибо теперь они могут во всех своих жизненных неудачах (а не только в неудачах на работе) обвинить ее. Безработица выступает в роли своеобразного козла отпущения, на которого они могут свалить всю вину за свою "испорченную" жизнь. И свои собственные промахи больной неврастенией склонен рассматривать как предопределенное судьбой следствие безработицы.

"Ах, если бы у меня была работа, все было бы иначе, все было бы превосходно",-заявляют такие невротики. И тогда они сделали бы это и сделали бы то. Будучи безработными, они могут позволить себе относиться к своему существованию как к чему-то временному. Они считают, что с них ничего нельзя спросить. И сами ничего с себя не требуют. Бедственное положение в результате незанятости, по их понятиям, как бы снимает с них всю ответственность перед другими и перед собой, они уже не отвечают перед жизнью. Они винят свое бедственное положение за свои неудачи во всех сферах бытия. Видно, таким больным приятно считать, что "туфля жмет только в одном месте". Объяснять все происходящее как результат действия одного единственного фактора, да еще предопределенного судьбой, необыкновенно удобно. Ибо тогда можно делать вид, что ни у кого ни перед кем нет никаких обязательств; и ничего не нужно делать, кроме как дожидаться какого-то воображаемого момента, когда, изменив этот единственный фактор, можно будет изменить и все остальное.

Можно предположить, что невроз безработицы, как и другие формы невроза, в конечном итоге окажется образом жизни, позицией, принятой человеком, его экзистенциальным решением. Ибо невроз безработицы отнюдь не является "безвыходной" судьбой, как хочет ее представить страдающий таким неврозом больной. Ведь не каждый безработный поддается неврозу безработицы. Здесь вновь мы видим подтверждения тому, что люди могут "поступать иначе", что они могут решать, уступать своей социальной судьбе, или нет. Существует множество примеров, доказывающих, что состояние психики каждого отдельного безработного далеко не однозначно сформировано и предопределено судьбой. Наряду с описанным выше невротизированным типом безработного существует и другой тип людей, которые, хотя и вынуждены жить в таких же неблагоприятных экономических условиях, как и невротики, тем не менее неврозу не подвержены. Такой человек не производит впечатления впавшего в депрессию или апатию, по сути дела, он даже сохраняет жизнерадостную безмятежность духа. Почему же так происходит? Если мы как следует займемся этим вопросом, мы обнаружим, что такие люди находят занятие где-то еще, пока не получат постоянного места. Например, они заняты в различных общественных организациях в качестве добровольных помощников, на образовательных курсах для взрослых, они бесплатно оказывают помощь публичным библиотекам. У них выработалась привычка ходить на лекции и слушать хорошую музыку. Они много читают и обсуждают прочитанное с друзьями. Если они молоды, они принимают активное участие в работе молодежных клубов, выступают в спортивных соревнованиях по месту жительства, занимаются гимнастикой, ходят в походы, играют в различные игры и т.д.

Такие люди наполняют смыслом свое свободное время, которого у них в избытке, и содержанием-свое сознание и жизнь. Нередко они вынуждены туже затягивать пояса, так же как и безработные, страдающие неврозом, но тем неменее к жизни они относятся оптимистично и далеко не безнадежны. Они умеют наполнить свою жизнь интересом, сделать ее осмысленной. Они поняли, что смысл человеческой жизни не только в оплачиваемой работе, что бессмысленность существования-вовсе не обязательный удел безработного. Они перестали ставить знак равенства между жизнью и занятостью. То, что в действительности повергает невротизированного безработного в состояние апатии, что в конечном счете лежит в основе невроза безработицы, это ошибочная точка зрения, что только работа может наполнить смыслом нашу жизнь. Человек совершенно неверно отождествляет свое профессиональное призвание с той жизненной задачей, для которой он в этот мир призван. Именно в результате такого неправильного отождествления этих двух понятий безработный страдает от ощущения своей бесполезности и никчемности.

Один молодой человек рассказывал как-то нам, что за долгое время безработного существования, которое довело его до отчаяния и едва ли не до самоубийства, всего лишь один час был прожит им достойно. Однажды, когда он сидел в одиночестве в парке, он заметил на соседней скамейке рыдающую девушку. Он подошел к ней и спросил, что с ней стряслось. Она рассказала юноше о своих неприятностях и призналась в том, что твердо решила покончить с собой. Молодому человеку пришлось призвать всю силу своего убеждения, чтобы отговорить девушку от ее опасного намерения, и ему в конце концов это удалось. Этот самый момент-единственный за долгое время радостный момент и единственный светлый лучик на все последующее время-наконец вернул ему ощущение причастности к собственной жизненной задаче, способности совершить хоть что-нибудь значимое. И это ощущение вырвало тогда его из тисков апатии, несмотря на то что ему предстояло пережить еще немало возвращений к этому состоянию.

Из всего сказанного выше следует, что индивидуальная душевная реакция на безработицу едва ли вообще может быть предопределена. У человека всегда остается возможность для свободного выбора. В свете нашего экзистенциального анализа невроза безработицы становится очевидно, что одна и та же ситуация безработицы приобретает различные формы в представлениях разных людей, что в более общем виде-один человек допускает, чтобы его душевные состояния, характер и поступки предопределялись социальными обстоятельствами, тогда как другой пытается сам формировать свою общественную судьбу (и в этом едва ли не главное различие между здоровой и невротизированной личностью). Таким образом, каждый безработный сам волен выбрать для себя тот или другой путь-сохранить ли бодрость духа или впасть в полную апатию.

Итак, невроз безработицы не является прямым и неизбежным следствием безработицы. В действительности мы подчас обнаруживаем, что дело обстоит как раз наоборот-безработица оказывается следствием невроза. Поскольку совершенно очевидно, что невротическое расстройство вызывает изменения в социальном окружении и в экономическом положении человека, страдающего этим расстройством. При прочих равных условиях в конкурентной борьбе за рабочее место у того безработного, который не падает духом, шансы значительно лучше, чем у того, кто уже отчаялся и впал в апатию. Вероятнее всего, именно первый получит работу, которой добиваются оба.

Невроз безработицы приводит не только к социальным последствиям, но его эффект может быть даже физическим. Поскольку уже само истинное понимание собственной жизненной задачи придает нашей духовной активности устойчивую форму и организованность- постольку такой же эффект это оказывает и на организм человека. Вместе с тем внезапная утрата ощущения полноты и осмысленности жизни неизбежно сопровождается дезорганизацией собственной активности, что и приводит к физическому износу организма. Психиатрам, например, хорошо знаком типичный синдром ускоренного "психофизического износа", связанный с выходом человека на пенсию-признаки старения в этом случае проявляются с удивительной быстротой. Аналогичный феномен наблюдается и у животных: дрессированные цирковые звери, вынужденные постоянно заниматься "задачами", которые ставит им человек, живут значительно дольше, чем их собратья, представители тех же видов, которые содержатся в зоопарках и не имеют никаких "занятий".

Однако, поскольку невроз безработицы не связан фатально с отсутствием работы, с ним вполне можно бороться. Таким людям можно оказать существенную помощь. Что касается профилактики суицидных намерений, которые уже обсуждались нами, то здесь можно различать соматический, психологический, социальный и духовный подходы. Соматический подход при этом должен был бы заключаться просто в том, чтобы избавить такого пациента от голода, снабдить его достаточным пропитанием; социальная помощь должна включать поиск и обеспечение его работой. Однако до тех пор, пока безработица и ее последствия (в частности, и невроз безработицы) остаются в нашей жизни по причинам, лежащим вне сферы компетенции психотерапевта, пока отдельные разобщенные индивиды остаются бессильными обеспечить сколько-нибудь широко соматическую помощь, до тех пор единственным выходом будет оставаться психотерапевтическая помощь.

Конечно, найдется немало тех, кто скептически отнесется к самой идее и возможностям психотерапевтического подхода к проблеме безработицы. Однако таким скептикам стоит напомнить широко известный призыв, под которым могли бы подписаться большинство безработных, в основном молодых людей: "Нам нужны не столько деньги, сколько хоть какое-нибудь дело в жизни". В свете сказанного становится очевидным, что психотерапия в узком, не логотерапевтическом смысле-скажем, "глубинно-психологический" подход-была быв таких случаях не только безнадежной, но и попросту смехотворной. Поскольку проблемы, возникающие при этом у человека, связаны, с одной стороны, с банальным чувством голода, а с другой-с потерей смысла своего существования, постольку он, вероятнее всего, не сможет удержаться от возмущения и негодования, если кто-нибудь начнет приставать к нему с детективно-психологическими историями и начнет вылавливать его скрытые комплексы. Куда более подходящим оказывается здесь экзистенциальный анализ, который открывает безработному путь к внутренней свободе, несмотря на то что фортуна отвернулась от него, и учит его той осознанной ответственности, которая поможет ему придать некоторое содержание своей нелегкой жизни и найти и сохранить в ней хоть какой-то смысл.

Как мы уже видели, не только безработица, но и полная занятость, в конце концов, могут служить невротическим намерениям, если они дурно поняты и ошибочно использованы. Мы должны проводить строгое и тщательное различение между невротической позицией, в которой работа воспринимается настолько превратно, что в итоге приводит к неврозу, и нормальной здоровой позицией, в которой работа выступает естественным средством, придающим полноту смысла индивидуальному существованию. Ибо человеческое достоинство не должно позволять людям самим выступать средствами осуществления чего-либо, становиться простыми орудиями трудовых процессов, деградировать до выполнения функций средств производства. Способность и возможность трудиться сама по себе еще ничего не значит, она не может составить ни достаточной, ни даже сколько-нибудь существенной основы для осмысленного существования. Один человек может иметь полноценную возможность трудиться, обладать соответствующими способностями и в то же время оставаться лишенным полноты жизненного смысла, а другой - невзирая на потерю такой возможности и таких способностей-может полностью сохранить осмысленность собственной жизни. В общих чертах то же самое можно сказать и в отношении наслаждения. Некоторые люди ищут смысл жизни преимущественно в какой-то одной области, ограничивая этой областью свой жизненный опыт; в таких случаях важно выяснить, имеет ли объективные основания подобное ограничение или в нем не было необходимости. Невротик без каких-либо объективных оснований отказывается от своей способности получать удовольствия ради способности к работе или же наоборот. Подобным невротическим больным мы могли бы процитировать проницательное замечание известной немецкой писательницы Алисы Литткенс: "Где нет любви, ее заменяет работа; где нет работы, наркотиком становится любовь".

Удовлетворение, которое человек может получить от работы, не тождественно тому созидательному чувству удовлетворения, которое дает жизнь в целом. Тем не менее невротик нередко пытается "уйти" от жизни вообще- от пугающей широты ее просторов, находя прибежище в работе, в своей профессиональной деятельности. Однако действительная пустота и в конечном счете скудость смысла его существования выступают на передний план сразу же, как только приостанавливается, хотя бы на время, его профессиональная деятельность: к примеру, в выходные дни. Всем знакомо несчастное выражение лица, которое трудно скрыть тем, кому в свой единственный свободный день в неделю, может быть, не удалось назначить свидание или приобрести билет в кино. Ясно, что они находятся в полнейшей растерянности.

Воскресенье в любом большом городе-самый грустный день недели. Именно в воскресенье приостанавливается темп рабочей недели, именно в воскресенье проявляется вся скудость смысла повседневной городской жизни. Нам кажется, что люди, не имеющие цели в жизни, несутся по ней с такой быстротой, что не замечают ее бесцельности. В то же самое время они стараются убежать от самих себя, но тщетно. В воскресенье, когда в бешеной гонке наступает суточная пауза, вся бесцельность, бессмысленность и пустота их существования вновь встают перед ними во весь рост.