Общие принципы феноменологической философии науки

Науки, занимающиеся изучением сущностных (априорных) структур регионов, суть региональные онтологии. «Каждому региону соответствует региональная онтология с целым рядом самостоятельных, замкнутых в себе, и, возможно, опирающихся друг на друга региональных наук (Гуссерль называет их также «эйдетическими» или «рациональными» науками),- каждая такая наука и отвечает одному из наивысших родов, сходящихся в единстве региона. Подчиненным родам соответствуют просто дисциплины или так называемые теории...». Региональные онтологии в качестве эйдетических наук (в общем смысле) являются конкретными, а их несамостоятельные компоненты - абстрактными. Во главе каждого региона стоит «региональная сущность», т.е. наивысший род, выражаемый в наиболее общем понятии (категории) региона и сущностно детерминирующий все его возможные предметы и роды. Эйдетические науки имеют категориальное устройство. Категории подразделяются на единичности, виды и роды. Эйдетическая единичность - это то, что не может быть видом, не имеет сущностных подразделений; с другой стороны, наивысшим родом является тот, над которым более нет рода. Для понимания специфики гуссерлевского априоризма важно иметь в виду, что согласно его учению «эйдетически-единичное имплицирует всю совокупность стоящих над ним всеобщностей, каковые со своей стороны постепенно “заключаются друг в друга”, нечто высшее всякий раз в чем-либо низшем» . Таким образом, регион есть, собственно, наивысший род, имплицируемый той или иной единичностью.

Гуссерль особо акцентирует вопрос о методе получения априорных категорий. В этом пункте феноменологический подход кардинально расходится с кантовским принципом «трансцендентальной дедукции». Согласно Гуссерлю, мы не можем дедуцировать априорные понятия из некоторых неинтуитивных принципов или системы мышления, но должны с очевидностью усматривать их самих в оригинально дающем созерцании. Сущностному видению нас может научить метод идеации. Как отмечал М.Хайдеггер, «открытие категориального созерцания впервые показало конкретный путь для адекватного и доказательного исследования категорий».

В третьей книге Идей^] Гуссерль посвящает целую главу исследованию феноменологического метода прояснения научных понятий. Все науки нуждаются в обосновании относительно используемых ими понятий и высказываний, поскольку положения наук значимы только тогда, когда по-своему значимы их поняти. Прояснение научных понятий составляет одну из насущнейших задач соответствующих эйдетических дисциплин. Важность этой задачи обусловлена не в последнюю очередь тем обстоятельством, что по мере развития науки ее работа все более переносится в сферу чисто символического мышления, удаляясь от интуитивной ясности понятий, которые теперь используются «как фишки в игре». Напомним, что Гуссерль опознал чисто сигнитивное (символическое) мышление как «несобственное». Позже затронутая в Идеях проблематика будет детально разработана в Кризисе под рубрикой «научных идеализаций». В Идеях III Гуссерль выделяет три типа основных понятий: a) логико-формальные; b) понятия, выражающие региональные сущности; c) материальные спецификации региональных понятий. Эта классификация понятий вполне соотносится с гуссерлевским разделением наук на эйдетические ((a) формальные и (b) материальные) и (с) частные, образуя иерархический порядок нисхождения от наиболее общих и формальных понятий к частным и конкретным. При работе со сложными понятиями необходимо проводить различие между прояснением и приведением к отчетливости. Последнее представляет собой анализ значения и может быть осуществлено - подобно любой аналитической процедуре - целиком в сфере мышления. В прояснении же понятий мы выходим за пределы сферы чистого мышления к созерцанию, нацеливаясь на совпадение значений мыслимого и созерцаемого. Прояснение, таким образом, есть не что иное, как приведение к очевидности.

По типу сущности все категории первично разделяются на формальные и материальные (содержательные). Это разделение проведено Гуссерлем уже в §11 третьего Исследования ЛИ II, предопределяя фундаментальное членение регионов на формальные и материальные. По Гуссерлю, различие между формальной и материальной сферой «отражает истинное различие между аналитически-априорными и синтетически-априорными дисциплинами и, соответственно, законами и необходимостями». Здесь мы обнаруживаем еще одно значительное расхождение гуссерлевского априоризма с априоризмом Канта. Согласно Гуссерлю, суть различия между аналитическими и синтетическими априорными утверждениями состоит в том, что первые абсолютно независимы от содержательного своеобразия той предметности, к которой они применяются, и позволяют себя полностью формализовать, тогда как в отношении вторых - синтетически-априорных - формализация невозможна salva veritate. Вследствие этого синтетически-априорные истины ограничены конкретным регионом и применимы только к его содержанию. В противовес кантовскому формальному подходу Гуссерль утверждает тезис о «конкретном Априори», замечая, что «под синтетическим познаниями a priori следовало бы разуметь региональные аксиомы, и тогда у нас было бы столько несводимых классов подобных познаний, сколько регионов». Кантовские «категории» переосмысляются Гуссерлем в основополагающие региональные понятия (высшие роды), число которых соответствует числу региональных онтологий. Право формальной онтологии выступать наряду с материальными обосновывается тем, что она также имеет свою региональную категорию - «предмет вообще», определяющую всю совокупность формальных понятий и аксиом. И именно посредством своего категориального устройства материальные онтологии связаны с формальной.

В соответствии со своим пониманием Априори Гуссерль пытается развести принципы содержательной и формальной классификации эйдетических понятий. Принципом содержательной классификации он считает «генерализацию», т.е. эксплицирование рода в материальных онтологиях. Так, содержательным родом понятия «красное» будет «чувственное качество», а понятия «треугольник» - «пространственный облик». Эйдетические единичности и виды в рамках материальных онтологий подчинены своим содержательным родам. В то же время путем «формализации» материально-эйдетические понятия могут быть подведены под категории формальной онтологии. Например, «красное» и «треугольник» подводятся под формальный род «сущность».

Несколько слов о высших категориях, или регионах. В текстах Гуссерля мы сталкиваемся с интересным обстоятельством. С одной стороны, Гуссерль говорит о содержательной несводимости регионов друг к другу. Предел генерализации, стало быть, обнаруживается в высших региональных сущностях. Но сам принцип разделения регионов как регионов сущего указывает, что в основании классификации должна лежать некая высшая содержательная категория. В ОС Гуссерль упоминает «высший конкретный род» Вещь. Если действительно речь идет о высшем конкретном, а не формальном, роде - на что указывает также употребление “Ding” вместо привычного “Gegenstand” - возникает вопрос, почему избранна именно эта категория? Неужели все сущее может быть подчинено категории «вещь»? Духовный регион, сознание, в согласии с концепцией Гуссерля, не есть нечто «вещеподобное», сознание не имплицирует вещность. Как бы фактически не обстояло дело с категорией «вещь» в гуссерлевских текстах, a priori ясно, что основание выделения региональных онтологий составляет «высший конкретный род», и наиболее подходящим претендентом было бы здесь Бытие (или, что для Гуссерля то же самое, - Сущее как таковое). Если это так, то хайдеггеровская критика упущения вопроса о бытии обретает новый смысл. Правда, стоит учесть, что бытие у самого Хайдеггера - в силу «онтологического различия» - не может быть представлено как род.

Далее мы рассмотрим классификации материальных и формальных онтологий.

Формальный регион не является однопорядковым с материальными. Как замечает Гуссерль, «он, собственно, не регион, а пустая форма региона вообще», все другие регионы стоят не рядом с ним, а под ним. Формальная онтология предписывает формальное строение любому возможному региону, любой науке, она содержит всеобщие конститутивные определения предмета как такового. В принципе, формальная онтология есть не что иное, как чистая логика, расширенная до mathesis universalis. Учтем, однако, что это расширение предполагает также включение форм ценностей, практических предметностей и т.п. Основополагающие истины формального региона Гуссерль характерно называет «аксиомами». Логические понятия, из которых состоят аксиомы, представляют собой аналитические единичности, т.е. в формальном регионе не существует содержательной иерархии категорий. В качестве примера логических понятий можно было бы указать понятия значения, предмета, истины, отношения, положения дел, тождества, равенства, целого и части, рода и вида. Примером конкретных разработок в области формальной онтологии могут служить исследования о целом и части, о самостоятельных и несамостоятельных предметах из второго тома

Материальные онтологии разворачивают понятия формальной на материале выделенных регионов сущего, образуя определенную последовательность уровней, или «страт», где каждая онтология более высокой страты фундирована в онтологиях предыдущих страт. В третьей книге Идей Гуссерль выделяет три материальных региона: материальную природу, конституируемую в актах «материального восприятия», живой организм, основным типом конституирования которого выступает восприятие тела и психическую реальность, постигаемую путем вчуствования. Сравнивая эту классификацию с той, которая дается в «Исследованиях по конституции» (Идеи II), мы обнаруживаем существенные несовпадения, свидетельствующие о новых попытках философа преодолеть проблему «расчленения» по регионам телесно-душевно-духовных целостностей. В Идеях II появляется целый раздел, посвященный конституции духовного мира, который вообще не фигурирует в качестве особого региона в Идеях III. Различение души и духа предстает в Идеях II как фундаментальное различие «между природой и миром духа, между естествознанием и науками о духе, между естественнонаучной теорией души, с одной стороны, и теорией личности (теорией Ego, эгологией), так же, как и теорией общества (теорией сообщества), с другой стороны». Мы ограничимся здесь только этим кратким указанием с тем, чтобы более подробно разобрать проблематику конституирования душевно-духовной жизни во второй главе диссертации.

Низшим регионом реальности, фундирующим другие конкретные страты, является материальная природа, чья сущность выражается в категории «материальная вещь». Несмотря на то, что конституирование материальных вещей может быть вплетено в конституции предметностей других страт, мы можем усмотреть специфические для них тип и взаимосвязь конститутивных актов, заключающихся в «материальном восприятии», т.е. восприятии, ориентированном на нечто материальное. «Материальное восприятие является особым случаем восприятия чего-либо протяженного, к которому, конечно, принадлежит и восприятие фантома» [ibidem]. Вслед за Декартом Гуссерль считает протяженность основной характеристикой материальной вещи, к которой априори относятся все другие ее свойства. К сущности материальной вещи принадлежит также то, что ее пространственно-временные отношения постигаются как каузальные. При этом каузальность не является каким-то привнесенным свойством. Согласно Гуссерлю, реальное становится реальным лишь в каузальных отношениях с другими реальностями, оно не имеет безотносительной субстанции «в себе», как полагали Декарт и Спиноза, но приобретает субстанциальность в качестве члена отношений. Материальный опыт природы, таким образом, конституируется в единообразной пространственно-темпорально-каузальной взаимосвязи. Познание материальной природы означает для естествознания то же самое, что познание каузальности. «Все науки о реальном являются каузально объясняющими, если они действительно хотят определить объективную значимость того, что есть реальное». Поскольку конституирование материального мира представляет собой низший уровень познания, мы наталкиваемся на материальное как на нечто безосновное, не предопределенное чем-то иным, т.е. как на замкнутое в себе единство.

На следующем уровне конституируется онтология органической природы, собственным типом постижения которой выступает схватывание живого организма. Необходимо различать материальные определенности живого организма и его специфические животно-организменные определенности. К последним принадлежат реальные единообразия «полей ощущений» (тактильного визуального и т.д.) в своих обстоятельственных состояниях и изменениях. Поля ощущений с присущей им формой локализации создают особую страту сенсуальных контекстов организма. Отношение живого организма к материальному субстрату достаточно вариативно. С одной стороны, живой организм включает в себя такие части, которые не могут быть отторгнуты без того, чтобы он перестал быть живым организмом. Но, с другой стороны, он может оставаться живым организмом и после отторжения некоторых материальных частей и при этом даже не потерять всех своих полей ощущений [ibid, p.6]. Еще одно специфическое свойство живого организма заключается в том, что он может «продолжать себя» в инструментах при их использовании. И это означает не только продолжение ощущающего живого организма, «но также живого организма как органа воли» [ibidem].

Эйдетическую науку о живом организме Гуссерль называет «соматологией». Органическая природа не образует изолированной реальности, но надстраивается над материальной природой, поэтому ее познание требует также использования и материального опыта. В сущности этой науки заключена определенная двойственность, проявляющаяся в том, что соматология имеет дело с материальными свойствами живого организма и одновременно формирует свой специфический вид опыта, который состоит в прямом «соматическом восприятии», доступном исследователю лишь в отношении своего собственного тела, и последующем «соматическом истолковании» (Eindeutung). Исследование живой органики ведет к весьма своеобразным феноменологическим анализам, так как мы не только воспринимаем живой организм, но и воспринимаем «посредством» живого организма. Концепция соматологии предполагает чистое отделение ощущений от всей той «текстуры», в которую они «вплетены». Может возникнуть проблема отграничения соматологии (коррелятами которой в естествознании выступают зоология, психофизиология и подобн.) от психологии, поскольку последняя также исследует ощущения-чувства. Однако, отмечает Гуссерль, в психологии и соматологии ощущения-чувства схватываются принципиально различными способами в различных видах опыта, поэтому в этих опытах к данности приходит различное: чувственность живого организма и ощущения-чувства, служащие основой для интенциональных функций души. Вследствие двойной функции ощущений психологическое и соматологическое схватывания тесно переплетены, но не смешиваются друг с другом.

Значительное место в Идеях отводится исследованиям душевно-духовного региона. Такое подчеркнутое внимание к этой страте объясняется тем, что коррелятивная ему эйдетическая наука - феноменологическая (или рациональная) психология является наиболее близкой к феноменологии дисциплиной. Поскольку феноменологическая психология выступает главной темой нашей работы, анализу ее оснований (по Гуссерлю) посвящена отдельная глава. Там же, на примере работы конкретной эйдетической науки, будет раскрыта и присущая этим наукам методология.

Вышеизложенное проясняет, каковы в целом роль и место эйдетических наук по отношению к эмпирическим. «Всеобщая эйдетика», о которой говорит Гуссерль, относится к тому разряду философских поисков, который мы привыкли именовать «теорией науки». Действительно, по своему замыслу, эйдетические дисциплины, формируя региональные онтологии, закладывают теретико-смысловой фундамент в построения наук, работающих с конкретными фактами регионов. De jure эйдетические науки предшествуют эмпирическим, несмотря на то, что de facto их создание инициировано потребностью в рациональном осмыслении, возникающей в самой позитивной науке. Вырабатываемые эйдетическими науками сущностные понятия и законы, словом, их априорные истины, предписывают правила возможного опыта и всегда уже заранее значимы, поскольку в этих науках речь идет о возможном предмете той или иной науки как таковой. Гуссерль выдвигает следующий принцип: «Если мы обладаем эйдетической наукой, то мы знаем заранее (априори), что ничего не может случиться в сфере фактуального существования из того, что исключается по сущности сущностями, экземплифицированными в ней, и что, с другой стороны, все, что происходит, должно произойти в данной сфере таким образом, как эти сущности того требуют со свойственной им необходимой определенностью». Так, региональная категория обозначает коррелятивную основному типу конституирования всеобщую форму всех объектов возможного опыта данного региона, вне зависимости от вариаций содержаний этих объектов. Например, все объекты материальной природы необходимо суть материальные вещи. «Если нечто вообще имеет опытный характер (в этой системе опыта),- пишет Гуссерль,- то оно установлено здесь ео ipso не просто как объект вообще, но как res extensa, материальная вещь; и это выражение определяет не содержание, но форму для всех возможных объектов возможного опыта данного типа в целом».

Чтобы постичь целостность гуссерлевского замысла «реформы наук», необходимо также выяснить отношение эйдетических наук к «чистой», или трансцендентальной, феноменологии. «В эйдетике пространства, или материальной природы, разума, etc.,- разъясняет Гуссерль,- мы заняты догматической наукой под названием «онтология». Мы судим о пространственных образованиях как таковых, о психике и психических свойствах как таковых, о человеческих существах как таковых». В чистой феноменологии, путем искажения естественной установки, мы обращаемся к трансцендентально-очищенному сознанию, конститутивная деятельность которого лежит в основе всех специфических видов опыта. Поэтому в феноменологии сознания физической вещи вопрос стоит не о том, что вообще есть физическая вещь и что по истине ей принадлежит как таковой, а о том, как квалифицируется сознание физической вещи, какие типы такого рода сознания должны быть различены, каким образом физическая вещь как таковая манифестирует себя в свойственных сознанию способах, а также, как сознание исходя из себя может быть познанием фактуально существующего и небытия, возможности и невозможности физической вещи, и что в соответствии со своей сущностью есть «легитимация» себя фактуально существующим. Таким образом, «феноменология в нашем смысле есть наука об «истоках», «матерь» всякого познания; и она является материнской почвой всего философского метода: все ведет назад, к этой почве и к работе на ней». Все связи истин научных дисциплин, сначала фактуальных, а затем и эйдетических отсылают к конститутивным взаимосвязям сознания, изучаемым в своей чистоте трансцендентальной феноменологией. Все онтологии подлежат трансцендентальной интерпретации; тем самым, они «включаются» в единую трансцендентальную онтологию. Может возникнуть вопрос, каким образом феноменология предоставляет основания дедуктивным наукам, той же логике? Во-первых, проводя аналогию между феноменологией и эйдетическими дисциплинами, Гуссерль указывает, что феноменология является материальной эйдетической дисциплиной, исключающей дедуктивную теоретизацию. Во-вторых, дедуцированные положения опираются на аксиомы, которые представляют собой усмотренные с очевидностью сущности, «положения вещей», поэтому созерцание сущности предшествует любой дедукции из аксиом.

Обозначим в заключение некоторые проблемы рассматриваемого проекта. Несмотря на заявления Гуссерля (см. напр., примечание 13), у нас есть основания полагать, что его концепция Априори ведет, по крайней мере, к девальвации этого понятия. При этом мы опираемся на тезис, что никакое изменение понятия не должно приводить к такому выхолащиванию его смысла, в результате которого оно становится самопротиворечивым. Фактически речь идет об очевидном запрете на употребление измененного понятия - а изменение может достигать полной противоположности - в исходном смысле. Гуссерль выдвигает явно самопротиворечивое положение, когда, с одной стороны, он в полном согласии с кантовским понятием априори, утверждает, что «эйдетические истины… не могут быть подтверждены или опровергнуты никаким (выделено мной - И.Ш.) опытом», а, с другой стороны, считает, что эти (априорные) истины обретаются в особом роде опыта, пределом которого является очевидное усмотрение. Двусмысленность понятия «опыт», которая сквозит в гуссерлевских рассуждениях, здесь элиминирована тем обстоятельством, что первое утверждение носит всеобщий характер. Предшествующее рассмотрение гуссерлевской концепции очевидности показало, что любая очевидность имеет презумптивный статус и может быть перечеркнута или скорректирована в последующем опыте. Проще говоря: то, что сегодня усмотрено с адекватной или даже аподиктической очевидностью, завтра может быть опровергнуто в аналогичном опыте. Таким образом, Априори у Гуссерля ставится в зависимость от некоторого рода опыта. Девальвацией понятия Априори мы как раз и называем такое положение дел, при котором первоначальный смысл этого понятия - независимость от опыта - обесценивается. Следствием попытки использовать обесцененное понятие в исконном смысле является самопротиворечивость.

Может ли гуссерлевская концепция Априори быть непротиворечивой? Согласно его учению, материальное Априори имеет силу только в пределах своего региона. Вместе с тем, само членение регионов подразумевает Априори, которое должно быть значимо для всех регионов. Это Априори не должно быть формальным, поскольку формальное не может имплицировать материальные различия. Иными словами, региональное расчленение сущего по типам конституирующего сознания предполагает общезначимое материальное Априори. «Парадокс субъективности», о котором говорил Гуссерль, заключается на деле в том, что материальное Априори субъективности (как одного из регионов) должно иметь статус универсального. В то же время Априори чистого сознания зависит от своего опыта, опыта очевидности.

Если мы попытаемся понять, как на самом деле построена гуссерлевская классификация наук, то обнаружим, что она опирается на эмпирические факты и имеет своей предпосылкой существование наук в их исторически сложившихся формах. Гуссерль и не склонен этого отрицать, указывая, что развитие эйдетических наук идет путем рационализации эмпирических. Но при таком подходе априорное знание явным (и неявным, в смысле непроясненных следствий) образом ставится в зависимость от фактичности и eo ipso дискредитирует себя в качестве априорного знания. Как уже было замечено, гуссерлевская классификация во многом исходит из факта существования математизированного естествознания, генерализируя отношения математики и физики. Гуссерль довольно часто прибегает к этой аналогии для характеристики отношений между эйдетической и эмпирической наукой, хотя и указывает на опасность подобных сравнений («эйдетическая психология - это не математика психического»). С другой стороны, усмотрение Априори на основе фактов вкупе с «генерализацией» ведет к известной произвольности региональных категорий и предполагает некую самопонятную концепцию исходного факта. На это Гуссерль замечает только, что все понятия, общие и частные, происходят из опыта и их пригодность должна быть подтверждена в континуальном процессе дальнейших опытов. «Мы всегда должны быть готовы изменить их в соответствии с опытом». Таким образом, попытка навязать реальности априорное строение, якобы почерпнутое из нее самой, сталкивается с серьезнейшими трудностями.

Концепция конкретного Априори снимает проблему актуальной полноты системы категорий, потенциальная же полнота гарантируется здесь самим принципом классификации, в основе которого лежит видоизменный тезис Беркли: быть - значит быть для сознания. В случае появления какого-либо нового типа реальности, ему с необходимостью будет соответствовать некий тип конституирования в сознании. Тезис универсальности и первичности сознательного опыта, равно как и некоторые существенные моменты гуссерлевского априоризма, мы будем более подробно рассматривать в следующих главах.

3. Жизненный мир и мир науки

Эпистемологические взгляды позднего Гуссерля отражены в работах конца 1920-х - 1930-х гг: «Формальная и трансцендентальная логика» (1929), «Картезианские размышления» (1931), «Кризис европейских наук и трансцендентальная феноменология» (1936), «Опыт и суждение» (1939). Среди них наибольшей оригинальностью и влиянием обладает знаменитый Кризис, где вопросы теории и практики науки разбираются в теснейшей связи с учением о жизненном мире (Lebenswelt). Понятие жизненного мира, ставшее центральным в этом неоконченном произведении, встречается уже в гуссерлевских лекциях середины 1920-х гг. Оно своеобразно расширяет и углубляет ранее использовавшийся Гуссерлем концепт окружающего мира (Umwelt). Мы полагаем, что учение о жизненном мире не отменяет идеи региональных онтологий, а скорее выступает ее более радикальным «прочтением». В свете учения о жизненном мире концепция региональных онтологий приобретает ряд новых измерений, связанных в первую очередь с феноменологической ассимиляцией исторического, социо-культурного и повседневного опытов. Как замечал Ж.Деррида, отсутствие интереса Гуссерля к истории вплоть до Кризиса во многом объясняется его неприятием и критикой «историцизма» как одной из форм релятивизма. Основатель феноменологии не случайно ставит в центр своих последних работ проблему науки, уже в ФТЛ он подчеркивал, что «научно-теоретические проблемы являются главной темой философии нашей эпохи».

Тема «кризиса науки» появляется у Гуссерля задолго до начала работы над «духовным завещанием». Она связана с представлением философа о «подлинной научности», которая упускается в «объективистическом» подходе наук, оставляющем без внимания субъективность как источник конституирования всякой объективности. Такое упущение, согласно Гуссерлю, не только означает неадекватность способа постановки задач и методологии в науке, но и приводит ее к утрате своего жизненного смысла, к дегуманизации и равнодушному отстранению от самых животрепещущих для человека вопросов. Как метко подмечено в «Пражских докладах» (1935), «простые науки о фактах создают простых людей фактов». Ключевую причину «кризиса науки» основатель феноменологии усматривает в забвении ею своего истока - мира окружающей жизни, который был и остается почвой всей научной теории и практики.

Научное описание мира в виде «объективной реальности» не является изначальным, поскольку сама наука представляет определенное историко-культурное свершение человечества на довольно-таки позднем этапе своего развития. Это означает, что переход к наукообразному миру был осуществлен из некоторого прежде нее существовавшего донаучного мира. Исторически предданный науке мир являет собой одну из ипостасей жизненного мира. Донаучный мир характеризуется конечно-конкретным чувственным опытом окружающих вещей, опытом, мотивированным сугубо практически-ситуационными интересами. Но изнутри этого опыта на основе той же жизненной практики вырастают задачи и цели, которые по мере своего воплощения в жизнь переосмысливаются, осуществляя «переворот» в миропонимании. Развитие человеческой практики инспирирует настоятельную потребность «схватить» этот текучий и вечно изменчивый мир в едином образе, сделать его исчислимым и поддающимся точным прогнозам в отношении того, в какой степени и каким образом человечество может им располагать. Ситуационные истины жизненного мира подлежат транспонированию в унифицированные по сфере действия и постоянно значимые «объективные» истины, «истины-в-себе». Появляется новый, теоретический, взгляд на мир, что приводит к рождению универсалистски направленной философии и находящейся с ней в ближайшей связи объективной науки. Оперирование с конкретно-единичным в целях обеспечения текущих жизненных нужд заслоняется рассмотрением идеально-всеобщего sub specie aeterni.

Согласно Гуссерлю, основными предпосылками, составляющими возможность перехода к «объективному миру», прежде всего являются язык (в качестве изначально идеального образования) и свойственная жизненному миру типичность всех его объектов, ситуаций и их изменений.

Обсуждая в Кризисе проблему исторической возможности объективной науки, Гуссерль писал, что объективность есть когнитивное свершение, «которое, во-первых, предполагает метод определенной систематической идеализации, создающей мир идеалов, вырабатываемых определенным образом и систематически конструируемых в бесконечности, и, во-вторых, делает очевидной применимость сконструированных идеальностей к миру опыта». Феноменологический экскурс к истокам геометрии вскрывает основополагающую и значимую для всего последующего научного процесса форму идеализации, а именно, идеализацию пространственных тел и самого окружающего пространства. Поэтапное вычленение все более и более совершенных форм окружающих предметов в целях их технического и практического использования неизбежно приводит к предельным уровням совершенства - собственно, к идеальным прямым, плоскостям, фигурам, к «чистому» геометрическому пространству.

Идеализация в геометрии была лишь первым шагом на пути к «объективному миру» науки. Последовавшая вслед за этим арифметизация геометрии привела к полной унификации языка описания мира, открывая невиданные до этого перспективы научного исчисления. Одновременно арифметизация геометрии означала полную трансформацию «наглядного мышления», разрыв непосредственной связи с чувственно воспринимаемой действительностью. Нужно ли напоминать, что все достижения были внедрены как в естествознание, так и в науки о человеке. Претензия на универсализм научного подхода была подкреплена развитием формальной логики, которая в союзе с математикой могла обеспечить формализацию мира, т.е. мир стал пониматься наукой в смысле описывающих его формул, а познание мира стало совпадать с открытием таких формул. Апофеозом научной объективации мира Гуссерль считает «технизацию» методов, окончательно выхолащивающую исконный смысл естествознания: отношения с реальностью превращаются в определенную технику оперирования с символами, за которыми с одинаковым успехом могут стоять горные породы, галактики, человеческие сообщества.

Таким образом, то, что первоначально мыслилось в роли методических «лесов» для работы с самой действительностью, по мере осуществления универсальной обработки окружающего мира жизни теряет свой изначальный смысл, приобретая статус «объективной реальности». Жизненный мир полностью застраивается научными «лесами» и исчезает из поля зрения ученых. В результате такого смещения планов научная картина мира сливается с самим миром. Далее это положение вещей впитывается последующей традицией уже как нечто само собой разумеющееся. Научные модели приписываются миру в качестве его собственного содержания, «как если бы он изначально представлял собою цепь квантификаций, формализации и протокольных тезисов». Сегодня уже с большим трудом может быть вполне осознано, что «объективный мир», о котором говорит наука, есть только идеализированная модель мира, обладающая «математическим существованием», что эта модель всегда останется лишь гипотезой, требующей бесконечного процесса проверки.

Тем не менее стоит задуматься над последствиями, к которым приводит то обстоятельство, что под рубрикой «объективный мир» начинает пониматься научная картина мира в виду всех вышеописанных порождающих ее механизмов. Как отмечает К.А. Свасьян, «если наука, оторвавшись от жизненного мира, лишилась жизненного значения, то в свою очередь мир, созданный по образу и подобию науки, оказался дегуманизированным миром». В самом деле, одним из значительных достижений идеализации было отстранение научного исследования от мира личности и более того - от всей человеческой практики в ее неповторимом культурном контексте. Если мир представлен сверхабстрактными унифицированными формулами на бумаге, то это кардинально меняет само отношение к нему. Не трудно заметить, что ориентация в конкретном мире и оперирование с формулами - резко отличающиеся по смыслу деятельности. Будучи работником цеха «чистой науки», я могу вдохновенно творить в идеальных пространствах, допустим, ядерной физики, генетики или социальной психологии, не особенно ясно осознавая всю гамму возможностей применения моего унифицированного продукта в конкретном мире.

В свете феноменологического прочтения «родословной» объективных наук становится очевидной необходимость свежего взгляда на представления об их опытном характере. Предмет опыта позитивных наук - «объективное». Его смысл уже достаточно прояснен для того, чтобы мог возникнуть вопрос: как «объективное» может быть доступным опыту? «Возможность опыта (Erfahrbarkeit) чего-то объективного не отличается от возможности опыта бесконечно удаленного геометрического образа и, в общем, не отличается от возможности опыта всех бесконечных «идей», включая, например, бесконечность числовых рядов». Понимая опыт как непосредственную данность предмета, Гуссерль считает, что позитивные науки не следуют опыту в принципе, не начинают с опыта, что для всех их индукций окончательное подтверждение опытом не является обязательным. Опытный статус наук может быть оправдан только тем, что они черпают очевидности предданного жизненного мира [ibidem]. Всякий научный опыт уже всегда включает в себя все аспекты допредикативного опыта жизненного мира, основу которого составляют первичные чувственные созерцания. Среди них ведущую роль играет восприятие. Именно в восприятии вещь дана как «она сама», в своей «пра-оригинальности». Актуальное «восприятие является первичным модусом созерцания, оно показывает в изначальной подлинности, то есть в модусе самоприсутствия» [ibid, S.107f].

Ученые в своих научных трудах не задумываясь черпают «ресурсы» мира окружающей жизни, ее само собой разумеющиеся очевидности. Все научные предприятия и весь мир науки в целом находятся в постоянной «референции значения» к жизненному миру, любой их опыт пронизан верифицирующими интуициями донаучной жизни.

Научная объективность тесно связана с установлением тех или иных «объективных обстоятельств дел», которые выражаются в научных фактах. Однако нельзя забывать, что любой такой факт всегда уже проинтерпретирован со стороны своего смысла, своей значимости или незначимости, от которых он не может быть «отмыслен», поскольку сам есть не что иное, как структура смысла, рождающаяся в конститутивной активности сознания. И этот смысл конституируется под влиянием эмпирически наличной действительности не в большей степени, чем под влиянием научных традиций, транслирующих из поколения в поколение, от учителя к ученику парадигмы смыслообразования и устоявшиеся значимости. Гуссерль демонстрирует в Кризисе, что смысл и значимости не происходят впервые из научного отношения к объектам, а имплицитно предполагаются всегда уже заранее значимым миром окружающей жизни, в котором ближайшим образом живут люди науки. Так же и научная общезначимость изначально укоренена в универсальной общности предданного мира.

Примечательно, что в своем последнем произведении Гуссерль рассматривает через призму жизненного мира не только теорию науки, но и ее практику. Банальная истина: человек не рождается ученым со специфическим научным видением и формализованным мышлением. Учеными становятся, уже обладая определенным багажом ненаучных знаний, опыта, и некоторым донаучным мышлением. Именно на этой основе вырастают потом специфические качества, присущие деятелю науки. Всякий вновь входящий в научный мир поначалу вынужден истолковывать весь шквал обрушивающихся на него понятий в интуициях доступного ему жизненного мира, и только затем, когда он обучается видеть мир «научно», жизненное видение оттесняется на задний план. Сказанное отнюдь не означает, что человек тогда полностью растворяется в ученом и жизненный мир теряет для него свою значимость. Повседневные донаучные знания и способы обращения с вещами постоянно дают о себе знать, постоянно используются в научном предприятии.

Все научные проблемы теми или иными путями проистекают из жизненного мира, мотивированны жизненными интересами. Разрешение научных проблем в конечном счете направлено на то, чтобы сделать возможной нашу практическую жизнь в этом мире, реалии которого, хотя часто и сокрыты серостью повседневности, но всегда предполагаются как более «жесткие» по сравнению с «виртуальностью» научных теорий. Научные работы имеют одну типическую особенность, выделяющую мир науки среди других подобных миров. Частные труды и результаты ученых нерасторжимо сопринадлежат друг другу и вместе сливаются в одну тотальную теоретическую систему. «Научный мир, бытийный горизонт ученых, имеет характер одной-единственной работы или сооружения, возрастающего в бесконечности, над которым непрестанно трудятся коррелятивно ему принадлежащие поколения ученых». Все частные профессиональные миры охватываются единым жизненным миром. Это может оставаться незамеченным только потому, что, находясь в научной установке, ученый мыслит в горизонте своей теоретической цели, так сказать, мыслит к ней, имея ее в качестве горизонта привилегированной универсальной значимости, как ближайший горизонт интереса своего призвания, и остальной мир, мир-тотальность, находится за пределами его интереса.

Резюмируем основные моменты философии науки позднего Гуссерля. Жизненный мир преддан науке культурно-исторически как то, в чем она генетически укоренена, будучи одним из проектов человечества. Жизненный мир преддан науке также индивидуально-биографически, поскольку каждый человек, вступающий в сферу научной деятельности, исходит из окружающего мира своей жизни. Наконец, жизненный мир постоянно имманентно пронизывает собой всякое научное начинание, всякое теоретическое построение. Как мир первичного опыта и изначальных значимостей он принимается интуитивно, без раздумий, и постоянно имеется в виду как нечто само собой разумеющееся. Этот мир континуально функционирует как бы на «заднем плане» нашей сознательной жизни, большей частью оставаясь незамечаемым. Но любая, в том числе научная, тематизация становится возможной только изнутри этого нетематического горизонта.

Может сложиться впечатление, что в концепции жизненного мира Гуссерль возвращается к тому повседневному опыту «естественной установки», от которого всегда отталкивалась трансцендентальная феноменология. Так оно и есть, но следует также учесть, что это возвращение - не возвращение к «наивности» жизни и забвение трансцендентального способа рассмотрения. Напротив, возвращение к жизненному миру - это последняя попытка радикализировать трансцендентальное вопрошание, это попытка осмыслить предданный мир жизни в его трансцендентальном конституировании. Иначе говоря, возвращение к жизненному миру мыслится основателем феноменологии как возвращение к латентно функционирующей трансцендентальной субъективности. Неслучайно Гуссерль, предваряя издание первых частей Кризиса в белградском журнале «Философия», писал: «Труд, который я начинаю с данной публикации и закончу в серии последующих статей в «Философии», делает попытку путем телеологически-исторического осмысления истоков нашей кризисной научной и философской ситуации обосновать неизбежную необходимость трансцендентально-феноменологического поворота философии». Бивалентность понятия «жизненный мир», на которую указывали исследователи, состоит в том, что, с одной стороны, это «естественное» понятие, а, с другой стороны, - трансцендентальное. Соответственно, и изучение жизненного мира может вестись двояким образом: как в естественной, так и в трансцендентальной, сопряженной с эпохе, установке.

Согласно Гуссерлю, возвращение к жизненному миру должно идти путем демонтажа (Abbau) заслоняющих его научных идеализаций, наслоений смысла. В ОС это возвращение подразумевает два этапа: 1) возвращение (Ruckgang) от предданного мира со всеми его смысловыми седиментациями, науками и научными определениями к изначальному жизненному миру; 2) обратное вопрошание (Ruckfrage) от жизненного мира к тем субъективным действиям (Leistungen), в которых он берет начало как смыслоформирование.

Выделив в качестве основных структур жизненного мира вещь и сознание, трансцендентальное исследование наталкивается далее на парадокс, который Гуссерль называет «парадоксом человеческой субъективности»: субъективность (а затем - интерсубъективность), конституирующая мир как трансцендентальный феномен, является в то же время частью этого мира. Попытка разрешить этот парадокс с помощью концепта чистого Я, к которому Гуссерль все чаще прибегает, кажется нам неубедительной в силу неочевидности самого этого чистого Я. Разрешение данного парадокса на основе разведения эмпирической и трансцендентальной субъективности представляется более правдоподобным, но оно не снимает поставленной нами в предыдущем параграфе проблемы.

И это не единственный парадокс рассматриваемой концепции. Противопоставление науки и жизненного мира, полагаемого в качестве ее основания, нивелируется тем обстоятельством, что научные результаты оказывают обратное влияние на жизненный мир, не только преображая, но и входя в его состав (поскольку он мыслится как миро-тотальность). Каким образом такой жизненный мир может служить руководящим принципом для трансцендентальной феноменологии?

Фрагментарность и незавершенность учения о жизненном мире, неотступный мотив «абсолютно начинающего» создают условия для разноречивых и, в принципе, малообоснованных толкований рассматриваемого понятия. Зачатки «науки о жизненном мире», представленные в Кризисе и ОС, настолько скудны, что позволительно усомниться в обоснованности любого далеко идущего толкования понятия жизненного мира у Гуссерля. Замеченная нами скудость объясняется не только упомянутыми фактическими обстоятельствами, но и фундаментальной непроясненностью самого феномена мира в гуссерлевской феноменологии. Понимание мира как универсума вещей (в естественной установке) и тотального горизонта (в трансцендентальной установке) представляется такой самопонятностью, которая должна была бы стать первоочередной темой феноменологии субъективности, но не стала ею.

Выводы

В ходе всестороннего анализа основных идей и проектов философии науки Гуссерля между ними были установлены многочисленные взаимосвязи, позволяющие говорить о феноменологической философии науки как о единой парадигме, обладающей своей спецификой и общими принципами. Мы вполне согласны с Н.В.Мотрошиловой в том, что в процессе эволюции феноменологии «основные идеи, основные содержательные принципы гуссерлианства, ответы Гуссерля на важнейшие вопросы теории познания не претерпели сколько-нибудь существенного изменения. Что действительно менялось в феноменологии, так это обоснование, интерпретация, понимание действительного смысла этих исходных принципов».

Основными принципами феноменологической философии науки мы считаем следующие:

— Фундаментальное различие между идеальным и реальным, далее конкретизируемое как различие между связями истин, предметов и актов познания; их несводимость друг к другу. Это различие имплицирует различия областей исследований и основных типов наук.

— Принцип строгой научности философского исследования, претендующего на обоснование науки. Предельный радикализм как отличительная черта философской науки и философского призвания, их когерентность идее философии.

— Принцип беспредпосылочности исследования как осуществление философского радикализма.

— Принцип автономии феноменологической философии науки как следствие принципа беспредпосылочности.

— Принцип очевидности как позитивная экспликация принципа беспредпосылочности и «принцип всех принципов». Самообосновывающийся характер очевидности. Очевидность как критерий и опыт истины. Различие мышления и созерцания как предпосылка принципа очевидности.

— Дескриптивный тип исследования как единственно адекватный принципам беспредпосылочности и очевидности.

— Первичный опыт как источник непосредственных очевидностей и обоснования. Субъективность как расформализация этого принципа в феноменологии Гуссерля.

— Априоризм как следствие различия типов наук, принципов беспредпосылочности и очевидности. Условие возможности общезначимого исследования субъективности в феноменологии Гуссерля.

Большинство эксплицированных здесь принципов фундировано в двуедином принципе беспредпосылочности-очевидности, который мы, следовательно, должны считать важнейшим. Одновременно эти принципы либо прямо (дескриптивность, априоризм), либо косвенно предопределяют феноменологическую методологию. К примеру, метод редукции реализует принцип беспредпосылочности и раскрывает первичный опыт, а метод идеации служит для достижения очевидности и Априори в рамках первичного опыта.

Далее мы попытаемся суммировать выявленные в данной главе проблемы феноменологической философии науки.

Метод проведения сущностных различий, которым Гуссерль воспользовался в своей критике психологизма, становится в рамках его концепции необычайно продуктивным, фактически приобретая значение одного из основных инструментов исследования. Странно, но Гуссерль словно бы не замечает, что большая часть его собственно феноменологической (и «метафеноменологической») работы осуществляется не с помощью редукции и идеации, а с помощью установления различий.

Впрочем, проведение сущностных различий может быть сведено на нет другим принципиальным методическим приемом, к которому постоянно прибегает Гуссерль, - генерализацией, т.е. распространением «априорных истин», почерпнутых в том или ином частном опыте, или иных положений на сферу всего опыта путем вынесения всеобщих утверждений. Заметим, что этот прием категорически запрещен в последней фразе «принципа всех принципов», обнаруживая верность духу кантовского критицизма. Однако уже само понятие созерцания, которое используется в этом принципе, представляет собой продукт определенной генерализации. Тем самым, принцип очевидности, сама возможность адекватной или аподиктической очевидности ставится в зависимость от правомерности генерализации понятия созерцания, т.е. его расширения за пределы чувственности. Причем, эта правомерность не может быть установлена с помощью самого принципа очевидности, поскольку его сущностный момент стоит под вопросом. Помимо созерцания Гуссерль генерализирует понятие смысла (значения), расширяя его на область всех актов сознания, кроме того, генерализируется очевидность по отношению ко всем типам сознания и предметностей, наконец (а точнее, прежде всего), генерализации подвергается сам опыт сознания как интенционального переживания. Генерализации мотивированы самопонятным постулатом об универсальной значимости первичных очевидностей. Но как мы только что показали, генерализация созерцания предпослана опыту очевидности.

Опасность неправомерной генерализации в том, что она ведет к смешению понятий, опытов, к «переходу в другой род», т.е. к тем самым заблуждениям, с которыми боролся Гуссерль, проводя сущностные различия. Другими словами, неправомерные генерализации неизбежно ведут к внутренним противоречиям. Постоянно осуществляя генерализации, основатель феноменологии дает нам прекрасную возможность фальсификации его положений.

Так, утверждение Гуссерля, что всякому истинно сущему предмету необходимо соответствует идея возможного сознания, где бы он был дан с адекватной очевидностью, опровергается тем, что личность Другого a priori не имеет идеи адекватного сознания. Идея вчуствования или «аппрезентации» (апперцепции по аналогии) - это не идея адекватной очевидности Другого. Следовательно, нужно допустить неуниверсальный характер возможности адекватной очевидности.

Далее. Удостоверение совершенного характера очевидности в силу своей рефлективной «природы» ведет к бесконечному регрессу, указывая на невозможность осуществления в рамках данной концепции абсолютной очевидности. Следовательно, ставится под вопрос сама гуссерлевская дескрипция опыта очевидности.

Релятивизация очевидности, как мы показали, неизбежно влечет за собой релятивизацию истины, что противоречит исходной абсолютистской установке Гуссерля в отношении истины «в себе». В процессе творческой эволюции основатель феноменологии постепенно пришел к оправданию релятивного характера истин, именно такие истины господствуют в жизненном мире.

Касательно адекватной данности внутреннего опыта следует заметить, что поскольку переживания имеют темпоральную структуру, их адекватная очевидность зависит от очевидности сознания-времени.

Если Априори ставится в зависимость от того самого опыта, в отношении которого оно установлено, то это ведет к девальвации принципа априоризма. Кроме того, в гуссерлевской концепции Априори налицо парадоксальная ситуация, когда, вопреки внутреннему запрету теории, материальное Априори одного из регионов (сознания, или духа) становится материальным же Априори других регионов. Попытка «рационализировать» реальность путем применения к ней подобного априористского подхода, на наш взгляд, сталкивается с серьезнейшими трудностями.

Наконец, учение о жизненном мире больше порождает вопросы и парадоксы, нежели способствует их разрешению, что связано в первую очередь с фундаментальной непроясненностью в рамках феноменологии Гуссерля понятия мира.

Одновременно с этой критикой нам следует отметить и очевидные достижения гуссерлевской феноменологии в области теории науки. Уже тот факт, что столь радикальный проект имеет открытую возможность фальсификации и корректировки, указывает на значительный потенциал феноменологической парадигмы. Далее: гуссерлевская критика психологизма в логике, проведение сущностных различий между идеальным и реальным аспектами мышления, опровержение классического номинализма и концептуализма имеют непреходящее значение для обоснования формально-математических наук и теоретического познания в целом. Гуссерлю принадлежит заслуга прояснения смысла классического понятия истины и приведение его в соответствие с опытом очевидности. Работы разных лет свидетельствуют о непрекращаемых попытках основателя феноменологии прояснить смысл научной объективности и научного познания, постичь генезис этого смысла, доказать нередуцируемость субъективности в научном предприятии.